Глава III Уголок Украины. Рубежное

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Глава III

Уголок Украины. Рубежное

Первые пять лет моей жизни, с 1912 по 1917 год, обогатили ее навсегда.

Мои сестры, намного моложе меня, родились в тяжелые годы революции, и казалось мне, что они остались «за дверью» волшебного, сказочного детства, что они ничего не видели, ничего не знают… не знают даже наших родителей.

Я родилась 23 августа 1912 года в родовом имении моих прадедов, около — тогда еще села — Лисичанска.

Потом мы жили на Балтике переезжали из порта в порт, меняли меблированные квартиры, и даже если жизнь и была полна интереса и новых впечатлений, я знала, что летом мы вернемся домой в Рубежное, где мне все знакомо, где все свое, где всех я знала…

Удивительным образом запечатлелись в моей памяти детские воспоминания, отрывки картин, любимые лица.

Рубежное навсегда останется для меня Россией — той, которую я люблю: белый дом с колоннами и множеством окон, открывающихся в парк, запах сирени и черемухи, песнь соловья и хор лягушек, поднимающийся с Донца в тихие летние вечера.

На старых фотографиях дом все еще живет своей мирной жизнью XIX века, которой не коснулись потрясения XX; тихая жизнь, которую я еще застала.

Самые известные русские писатели воспевали Украину. Все дети знали наизусть описания ее ночей, ее рек «чище серебра», ее безграничных степей и цветущих хуторов, утопающих в вишневых рощах.

«Ты знаешь край, где все обильем дышит?»

И я знала!

Я открывала этот мир восхищенным взглядом детства. Небо — такое высокое и чистое, это небо совсем маленького ребенка, который рассматривает его из своей колыбели, внимательно следя за легким полетом облаков. Игра солнца сквозь листву, светлые и темные пятна по земле — это тот мерцающий, зыбкий мир, в котором ребенок делает свои первые, неуверенные шаги.

От лета к лету, по мере того как росла, я понемногу открывала этот зачарованный край, который, как мне казалось, простирался в бесконечность.

Тенистые аллеи лучами разбегались во всех направлениях от овальной площадки в центре парка, множились в тропинках, сбегавших с холма к Донцу, к лесу, в поля… Главная аллея, усаженная густой сиренью, исчезала в рощах вишен, яблонь, груш…

Удивительно явственно предстают перед взором картины прошлого, когда прошлое запечатлено в сердце!

Там, у Донца, дом, вероятно, давно уже не существует. Но он живет еще в Бизерте на фотографиях в дубовых рамках, которые папа сам для меня сделал.

Для всех — это лишь фасад на пожелтевшем картоне, и только лишь одна я могу распахнуть двери и войти в этот дом.

Старомодная гостиная, красное дерево, темно-красный бархат. Застекленная дверь открывается в парк. Старинные портреты, секретер со множеством ящичков, пожелтевшие фотографии… Здесь еще живут воспоминания. Здесь и еще в рабочем кабинете дяди Мирона со стенами, заставленными полками юридических книг. Дядя Мирон — мировой судья. Он работает под строгим взором мрачного мужчины, чей портрет занимает почетное место. «Портрет неизвестного» — как пишут в музеях.

Узнаю ли я когда-нибудь, кто он был?

Может быть, это он покоится в глубине парка, там, где аллеи, теряясь в беспорядочно разросшемся кустарнике, упираются в деревянный забор с заколоченной калиткой над оврагом.

В этом отдаленном углу парка сохранились две одинокие могилы с надгробными плитами из черного мрамора с небольшим квадратным отверстием, плотно замкнутым заржавевшей створкой, отчего все здесь кажется еще таинственнее.

Не помню, выгравированы ли имена на мраморе.

— Первые владельцы Рубежного, — как-то ответил папа на вопрос, кто здесь похоронен.

Почему я его не расспросила подробнее?

Навсегда вместе и вдали от всего покоится здесь супружеская пара, построившая этот дом, посадившая деревья, прожившая здесь, возможно, всю жизнь с конца XVIII до начала XIX века.

Начало XIX века — это уже Наполеон, Отечественная война, эпоха «Войны и мира», времена Пушкина.

Сколько романтизма, сколько бурных переживаний…

Впрочем, в самом облике дома не было ничего от угрюмого замка. Одноэтажный, со множеством окон, он был распахнут свету и воздуху. Вдоль фасада узкая веранда, вся в цветах, и два крыльца с большими белыми колоннами. Сзади к дому прилегал парк, границ которого я так никогда и не узнала. Мне и сейчас видятся за окнами большой столовой качающиеся ветки молодых деревьев.

Жизнь в таких больших поместьях отличалась гостеприимством. В светлой, просторной столовой не было никакой мебели, кроме большого стола, за которым свободно размешалось до сорока гостей, и рояля, чтобы молодое поколение и поколение постарше могли потанцевать.

В летнее время все комнаты были заняты многочисленной родней и даже павильон в парке всегда был полон народу.

Совсем не помню, что было в нашей комнате, помню только, что под окном цвела сирень и в ней по вечерам пел соловей.

Однако я удивительно живо помню комнату бабушки, знаю даже по фотографии 1912 года, что старые обои с геометрическими фигурами и букетами цветов в медальонах были заменены новыми, светлыми, однотонными, на фоне которых выделялась яркая полотняная ткань занавесок и обивки кресел.

Минувшие столетия, казалось, никак не повлияли на жизнь усадьбы, все так же пребывающей в ином, неторопливо-замедленном измерении времени. Перед длинным рядом высоких окон гостиной невольно замедлялись шаги. Я могла подолгу стоять, наблюдая грациозные прыжки белок меж стволами деревьев.

Иногда все моментально менялось — стремительный ливень… внезапная буря…

Сознавала ли я, что кто-то задолго до меня также вглядывался в жизнь старого парка, защищенного от нескромных взглядов.

У детей особое понятие о времени, им чужда мысль о недолговечности, для них настоящий момент длителен — в нем и прошлое и будущее.

Годы (или месяцы), прожитые в Рубежном, стали самой значительной частью моей жизни, и память о них не только не стерлась, но и обогатилась.

«Надо дать время времени!» Постепенно, благодаря личным воспоминаниям, рассказам близких, встречам, книгам, а главное — старинным фотографиям с пометками дат и мест предо мной приоткрывалось прошлое — я узнавала своих предков.

Хозяева Рубежного, предки моего отца с материнской стороны, мне известны лучше других. Их имена связаны с судьбой одного из самых промышленных районов России — Донецкого бассейна. Это совсем недавняя история, так как местность начала активно заселяться только во второй половине XVIII века.

Столетиями между Днепром и Доном только ветер гулял по степи да азиатские орды прокатывались по бескрайним просторам, разрушая Киевскую Русь и угрожая Западу.

Еще в первой половине XVIII века эти богатые земли были пустынны. Там и тут только редкие казачьи станицы да иногда огни цыганских таборов.

Экспедиции геологов, направленные Берг-коллегией Санкт-Петербурга для поиска полезных ископаемых в бассейне Донца, открыли месторождения каменной соли. Этим объясняется быстрое развитие города-крепости Бахмут. Однако очень редкие земледельцы отваживались селиться здесь из-за постоянной угрозы нападения крымских татар: грабежи, истребление мужчин, продажа в рабство женщин и детей были обычным явлением в этих краях.

Только энергичные правительственные меры могли изменить ситуацию. В 1753 году императрица Елизавета Петровна, опираясь на декреты Сената от 29 марта, 1 апреля и 29 мая, предложила двум сербским полкам, укрывавшимся в Австрии от турок, обосноваться на этих пустынных землях, которые стали называться Славяно-Сербией. Два полка вскоре слились в единый Бахмутский гусарский полк, состоящий из 16 рот. Обжитые ими места именовались по номерам рот — отсюда эти долго непонятные мне названия поселков: Первая Рота, Вторая Рота… Пятая Рота стала затем селом Привольным, там родилась моя сестра Шура.

Военнослужащие получали землю, которую должны были возделывать и защищать. Таким образом, в 1755 году майор Рашкович основал Рубежное в расположении Третьей Роты. Название произошло от слова «рубеж», которым являлась балка, разделявшая два казачьих поселка — Боровское и Краснянка.

Молодому майору было 25 лет. Хочется думать, что ни энергии, ни мужества ему и его супруге было не занимать: поселяясь в степи, надеяться на легкую жизнь не приходилось! Все бросить и найти силы все создать заново — это дух первых поселенцев во всех заселяемых краях! Остается только удивляться быстроте, с которой они преуспели. К счастью, со времени завоевания Крыма в 1783 году отпала угроза татарских набегов.

Основание крупных городов, таких, как Екатеринослав и Николаев, относится к этой эпохе. Ранее основанный Харьков становится центром светской жизни для крупных помещиков; многие из них имеют в Харькове свои дома и регулярно проводят в нем часть года. Налаживалась оживленная жизнь разнородного общества — множество иностранцев обосновывается в этой еще недавно пустынной Новороссии, которая благодаря усилиям Потемкина превращается в цветущий край: с севера — немцы, с юга — итальянцы, греки, с запада — французы, спасающиеся от революции, и, конечно, издавна проживавшие здесь татары и турки.

К концу столетия Европа, политическая карта которой беспорядочно менялась, стала всенародным полем битвы и русская армия находилась в постоянных походах. Между походами молодые офицеры усердно посещали харьковские салоны, чтобы при случае блеснуть знанием французского и даже проявить некоторую долю вольтерьянства. Никогда, кажется, не танцевала молодежь с большим рвением, чем в эти бурные годы.

Менуэт и шаконь[3] пришли к нам из Франции, так же как и мода прибавлять к фамилии приставку «де» как отличительный признак принадлежности к высшему обществу. Рашкович, например, вдруг с удивлением узнавал, что его командир Прерадович стал де Прерадович, а вскоре — обычай в России не прижился — Депрерадович в одно слово!

Но ни один танец не вскружит головы, как польская мазурка. В радостном полете сложных и разнообразных фигур, в вихре шелков и расшитых мундиров каждый танцор стремился к совершенству своего искусства.

В общественной жизни Харькова балы были часты.

Семью Рашковичей и их четырех дочерей все хорошо знали. Майор стал полковником, но все так же деятельно занимался своими поместьями, что не мешало ему внимательно следить за поисками месторождений каменного угля. Он часто принимал надворного советника Аврамова, который совместно с губернатором Екатеринослава В. В. Коховским наметил целую программу поисков в Донецком бассейне. И вот в 1792 году на земле казенного села Верхнее, в урочище Лисичья балка, Аврамов нашел самое значительное, как по размерам, так и по качеству, месторождение угля в бассейне Северского Донца.

В 1795 году полковник Рашкович присутствует на торжественном открытии первой угольной шахты в Донбассе. Это — первая угольная шахта России! Вокруг Рубежного начинается промышленная разработка каменного угля, что очень способствует быстрому развитию экономики юга России.

«Вновь созданный Черноморский флот, возникшие береговые крепости и новые порты на Черном море — Севастополь, Николаев, Херсон, Одесса — предъявляли все больший спрос на топливо, вооружение, изделия из металла. В повестку дня был поставлен вопрос о создании в этих краях топливно-энергетической базы юга России», — писал В. И. Подов в книге «У истоков Донца».

Указ Екатерины II от 14 ноября 1795 года вошел в историю под названием «Об устроении литейного завода в Донецком уезде на речке Лугани и об учреждении ломки найденного в той стране каменного угля». Это также дата рождения городов Луганска и Лисичанска.

В голой степи, на открытом всем ветрам холме, возле балки Лисичьей, используя камень-известняк, хворост и глину, шахтеры сами себе построили землянки и бараки. Вскоре заготовка строительных материалов и постройка домов начались и на казенные средства. Уже в ноябре 1797 года смотритель рудника Адам Смит мог доложить директору завода К. Госкойну, что он перевел всех мастеровых из Третьей Роты в новые казармы в «Лисичьем буераке, где им будет тепло и удобно». Так был заложен первый в стране шахтерский поселок — будущий Лисичанск.

Полковник Рашкович не имел сыновей. Которая из его четырех дочерей (Анна, Юлиана?..) вышла замуж за Шахова? Архивы этого не уточняют, но имя Юлиана отдается слабым эхом в моей памяти!.. Три первых поколения передавали Рубежное по женской линии.

Дочь Шаховых вышла замуж за Богдановича, вероятнее всего, в самом начале нового столетия, но еще в 1799 году из «Бахмутского уездного плана» было известно, что «…верхнянская земля с северо-запада граничила с землями села Рубежного майорши Шаховой».

Героические времена остались в прошлом. Молодые Богдановичи могли бы себе позволить более светскую жизнь в городе, но похоже, что жизнь в деревне была им по душе.

Пришло время строить новый дом, рассаживать парк, достойно разместить работающих в усадьбе людей.

Мало что осталось от этих далеких времен, а ведь сколько было писем, рисунков, дневников — этих девичьих «тетрадей в сафьяне», хранившихся десятилетиями на чердаке в тяжелых сундуках и изящных ларцах.

Все было истреблено, но, вероятно, никакое человеческое чувство не исчезает бесследно. Даже камень хранит его отпечаток.

В моем детстве оно еще жило в глубине парка у одиноких могил из черного мрамора, запомнившихся мне на всю жизнь.

Первые владельцы Рубежного…

О них я многое почерпнула в книге В. И. Подова «У истоков Донца».

Конечно, строя дом, думали они и о детях, и о внуках, и потому строили его так, чтобы он стоял века — удобный, светлый и теплый. К счастью, есть леса на противоположном берегу Донца — редкость для степного края. Дубовые стволы могут пережить столетия. Под фундамент торжественно была заложена пластинка с датой — чисто человеческое желание приостановить время!

Молодой Богданович в поисках опытного мастера добрался до Польши. Он привез отличного работника, Сергея Фадеевича Адамовича, и никогда не раскаивался в своем выборе. Невольная симпатия, возникшая к этому крупному и сильному молодому человеку с правильными, немного тяжеловатыми чертами лица полностью оправдалась.

В течение более ста лет потомки Адамовича проживут бок о бок с хозяевами Рубежного, разделяя общий успех и привязанность к этим местам.

Работы продвигались быстро. Дом зажил собственной молодой жизнью. Через окна светлой столовой видны подрастающие деревья. Одна лишь тропа к Донцу не изменилась и хранит еще следы ушедших в прошлое времен первобытной степи: рыжая молния лисы, скользящей средь гибких стеблей ковыля, реже — серый силуэт одинокого волка и везде среди колючих кустов шиповника — пучки горькой полыни…

Загадочная история связана с этой тропой — трагедия, которая навсегда сохранит свою тайну.

Цыгане веками кочевали по русским равнинам, но всегда жили обособленной жизнью. Они подчинялись лишь собственным законам, имели свои личные понятия о чести, и никакая власть не была им указом.

Они исчезали, появлялись, свободные как степной ветер, которому не заказана ни одна дорога, но никогда они не оставляли своих в беде!

Откуда же взялась молодая цыганка, чье бездыханное тело было найдено на этой заброшенной тропе? Годовалая девочка отчаянно цеплялась за одежды матери. Какая драма заставила ее покинуть табор? Одни лишь вопросы без ответов, но так ли уж важны ответы? Очевидны лишь страдания обессиленной женщины, карабкавшейся по крутой каменистой тропе с младенцем на руках, отчаяние умирающей вблизи возможной, но уже недосягаемой помощи да ужас ребенка, очнувшегося подле остывшей, неподвижной матери!

Об этом будут говорить еще долго… Будут говорить даже через 200 лет, так как найденная девочка будет воспитана в усадьбе!.. Позднее она выйдет замуж за поляка и станет прародительницей многочисленного потомства Адамовичей.

Поколения хозяев следовали одно за другим, каждое вносило в строительство усадьбы свою лепту усилий и любви.

Родившись в Рубежном, я унаследовала эту любовь к очарованному краю — богатство, которого никто не может меня лишить, силу, позволившую мне пережить много трудностей, никогда не чувствуя себя обделенной судьбой.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.