§ 1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕЙ РУСИ В IX-XI вв.

§ 1. ПОЛИТИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ДРЕВНЕЙ РУСИ В IX-XI вв.

События конца IX—XI вв. на Руси в летописях изложены скупо и противоречиво, ибо в ее основе лежат различные первоисточники. Более того, ранние летописные свидетельства значительно отредактированы более поздними летописцами, причем эта редакция осуществлялась в интересах совершенно конкретных политических фигур из правящей династии. Поэтому для того, чтобы найти истину, необходимо использовать, анализировать разнообразные источники, помимо летописей, привлекать данные археологии, антропологии, сведения из фольклорных источников, а также и зарубежные источники, прежде всего богемские хроники.

Во многом из-за путаницы в письменных источниках в отечественной исторической литературе также существуют разные точки зрения на события IX—XI вв., происходившие в Древней Руси. И собственно изучение этого периода русской истории и представляет собой анализ противоречивых свидетельств источников, а также осмысление важнейших дискуссионных вопросов, поднятых в историографии. Только в этом случае мы сможем представить более или менее точную картину исторических событий IX—XI вв.

Здесь мы встречаемся сразу же с несколькими проблемами, которые продолжают оставаться дискуссионными в отечественной историографии. Главная из них — проблема взаимоотношений «Земли» и «Власти», в русле которой существовали многие другие политические, социальные и экономические проблемы.

Противостояние «Земли» и «Власти» — следствие прежде всего разных истоков того и другого. «Земля» — это в основном славянское, или славянизированное, самоуправление, строившееся «снизу вверх». «Власть» — структура, выстраивающаяся «сверху вниз», и в значительной мере привнесенная «родом русским», причем между разными видами «русов» были более или менее существенные различия. Иначе говоря, общественно-политический строй в Древней Руси определялся не только социальными, но и этническими различиями различных племен, объединенных в одно государство, ведь каждое племя привносило собственные традиции, обычаи, собственный социальный уклад.

Проанализируем с этой точки зрения рассказ «Повести временных лет» об основании Древнерусского государства. Уже говорилось, что этот рассказ представляет собой позднейшее соединение различных сведений, зачастую противоречащих друг другу. Поэтому следует выявить противоречия в самих летописных свидетельствах, доставшихся нам от разных летописцев, чьи сочинения и были позднее объединены в «Повести временных лет».

В этом отношении колоссальный ущерб науке нанесло представление о том, что автором «Повести временных лет» был один летописец — Нестор, писавший якобы в начале XII в. Но дело в том, что даже Несторов-летописцев в истории древнерусской письменности было двое. Первый Нестор — это ученик ки-ево-печерского игумена Стефана, писавший свои сочинения о Феодосии Печерском, о князьях-братьях Борисе и Глебе во Владимире Волынском. Второй — ростовский епископ Нестор, бывший до своего рукоположения пострижеником Киево-Печер-ского монастыря и в 1156 г. вернувшийся в Печерский монастырь. Как показывает сравнение летописного текста с известными нам произведениями обоих Несторов, ни первый, ни второй к «Повести временных лет» никакого отношения не имеют: ни их языка, ни их мировосприятия, ни их круга знаний в «Повести временных лет» нет.

Одно из самых больших противоречий летописи заключается в том, что правящий слой Древней Руси — те самые русы, или «род русский», — воспринимаются как единый этнос. Затруднение представляет уже то, что русские летописи, в отличие от восточных источников, ничего не знают о «трех видах руси». Но при этом в летописях встречается именование «русами» разных этнических групп: Норик как родина славян и придунайских русов; варяги-русы из Прибалтики и, наконец, просто «Русская земля» как второе обозначение племени полян. Из этого следует, что, несмотря на явную редакцию «Повести временных лет» позднейшими летописцами в чьих-то политических интересах,

в ней все же сохраняются отголоски каких-то древних и разных версий происхождения русов. Лишним свидетельством тому можно считать тот факт, что в IX—XII вв. даже в самой Древней Руси существовало, по крайней мере, четыре генеалогических предания, т.е. четыре версии происхождения «рода русского», в которых называются разные «родоначальники»: от Кия, от Рюрика, от Игоря и, наконец, ог Трояна в «Слове о полку Игореве». За каждым из этих преданий стояли определенные политические и социальные силы и определенные интересы, эти версии противоборствовали между собой. И важно учитывать сам факт их сосуществования и противоборства. Как минимум, это поможет в беседах с летописцами и авторами древних сказаний, которые всегда отстаивают какую-то версию и при этом что-то недоговаривают. В этом случае может быть поставлен вопрос об источниках версий — и весьма противоречивых, — но не о действительных фактах, которые надо отыскивать с привлечением иных, внелетописных данных.

Скорее всего, записи в «Повести временных лет», относящиеся к IX в., — это легенды. Даты, которые проставлены в летописи, появились позднее, и сегодня трудно определить, откуда взялись сами даты, ведь языческий мир время исчислял поколениями. Следы такого исчисления — поколениями — просматриваются в «Повести временных лет», по крайней мере, до второй половины XI в. Сами же летописные даты, имеют, естественно, христианское происхождение и ведут летосчисление от момента Сотворения мира. Но при этом следует иметь в виду, что в православном христианском мире существовало несколько версий хронологии — космических эр, каждая из которых по-разному отсчитывала дату Рождества Христова от Сотворения мира: антиохийская эра - 5500 лет от Сотворения мира; старовизантийская эра - 5504 года от Сотворения мира; константинопольская эра - 5508 лет от Сотворения мира, болгарская эра — 5511 лет. И, что важно, все эти космические эры мы находим в «Повести временных лет», что является лишним доказательством «сводного» характера самой этой летописи — разными эрами пользовались разные летописцы.

Летописные даты IX в. — результат каких-то расчетов, достоверность которых пока весьма сомнительна. Летописец, впервые вводивший хронологию в недатированные тексты «Повести временных лет», ориентировался на византийскую хронологию. В его распоряжении были данные о числе лет правления князей (такой вид счисления сохранялся и в Византии наряду с «индиктным счетом» — 15-летние периоды, как его вариантом).

Скажем, первая дата 6360 г., под которой приводится первое упоминание неких русов в византийских хрониках, приуроченное к началу правления византийского императора Михаила. Эта дата вызвала многочисленные недоумения историков, ведь если брать константинопольскую эру, то в итоге получается 852 г. (6360 — 5508 = 852). Но достоверно известно, что Михаил начал царствовать в 856 г. Противоречие разрешается, если признать, что дата 6360 г. сделана по старовизантийской (а не по константинопольской) эре и в пересчете на нынешнее летосчисление от Рождества Христова дает нам 856 г.

Но в 856 г. Киевской Руси еще не существовало, следовательно, византийские источники писали не о днепровских, а о каких-то других русах. Скорее всего, поход на Византию в 856 г. совершили причерноморские русы, этническая природа которых далеко не определена. Это те русы, которые вскоре приняли христианство, а митрополия причерноморских русов будет намного старше киевской митрополии.

Под 6374 (866) г. «Повесть временных лет» сообщает о походе на Византию киевских князей Дира и Аскольда. Как было установлено, сведения об этом походе не находят подтверждения в византийских источниках и сама дата похода тоже может быть результатом легенд и позднейших хронологических расчетов. Вообще, сведения о походе Аскольда и Дира попали в летопись довольно поздно и заимствованы из Хроники Георгия Амартола, причем имена русских князей отсутствуют в оригинале и появляются только в древнерусском переводе хроники. На этом основании принято считать, что никакого похода киевских русов на Византию в 866 г. не было. Но привлечение внелетописных источников представляет интересную картину. Дир — имя иллирийское, означающее «крепкий», «твердый». Оно и до сих пор сохраняется у кельтов (читается теперь на английских манер как «Дайри»). Аскольд — тоже типичное кельтское имя, где компонент «олд» («олл») означает «великий». Таким образом, Дир и Аскольд могли быть представителями какой-то из ветвей руси. Но попасть в Византию они могли не с севера, а с запада — из Подунавья, откуда в конце V в. гунны и руги возвращались на Днепр после развала Гуннской державы, а в IX—X вв. из Подунавья будет несколько выселений и переселений, в том числе и в

Поднепровье (эти миграции пока еще мало изучены и исторически, и археологически).

В рассказе о призвании варягов в летописи явно искусственно увязываются в одну династию Рюрик и Игорь. Рюрик с братьями шел из племени ободритов, память о чем держалась даже в ХIX в. Игорь-Ингер явно шел из «Русии-тюрк», т. е. из Аланской Руси (уже славянизированной), которая располагалась в западных пределах Эстонии — на острове Сааремаа и в провинциях Роталия-Вик. А Олег, по летописи, оказался вообще безродным. Но, как уже говорилось в предыдущей главе, Олег, видимо, был тоже выходцем из Аланской Руси. Кстати, богемские хроники знают его сына — тоже Олега, возглавившего в какое-то время Моравское королевство.

Впрочем, и в связи с утверждением в Киеве Олега возникает много еще неразрешенных вопросов. Само имя «Олег», судя по всему, легендарное, причем, видимо, «Олегов» было несколько. Например, разные источники сообщают о том, что после смерти Олег был похоронен в разных местах и указывают разные могилы Олега: в Киеве, в Ладоге, где-то «за морем». Причем северные могилы «Олегов» явно противоречат киевским и заставляют предполагать, что на севере это имя звучало звонче, чем на юге. А следует из этого только одно: разные Олеги послужили источниками легенды о князе Олеге Вещем, и само это имя на Волго-Балтийском пути было популярно.

882 г. Под этой датой в летописи фиксируется приход Олега в Киев. Кстати, происхождение самой даты непонятно, возможно, она тоже является результатом расчетов позднейших летописцев. Еще одна проблема — почему Олег именно Киев объявил центром Русской земли? Какую «Русскую землю» подразумевал Олег? Если вспомнить сведения восточных авторов о трех видах «руси», то тогда можно сделать предположение — князь Олег поставил задачу собирания всех «Русий» в нечто единое.

В 882 г. Олег пришел в Киев с варягами, чудью, словенами, весью, мерью, кривичами. По дороге в Киев Олег завоевывает Смоленск и сажает там своих посадников (правда, позднее Смоленск будет оставаться за пределами Киевской Руси вплоть до 2-й половины XI в., как и кривичи в целом). В данном случае перечислены те же племена, что «приглашали» Рюрика: два славянских и три угро-финских. Археологически такой межэтнический союз подтверждается. Видимо, это те племена, которые изначально были связаны с варягами и располагались на ВолгоБалтийском пути. Здесь необходимо вновь привлечь сообщения восточных авторов, отметивших, что народы севера говорят по-славянски, потому что с ними смешались. А под «севером» восточные авторы разумели именно Волго-Балтийский путь, на который, судя в том числе и по нумизматическим данным, славяне (балтийские) вышли первыми.

Таким образом, именно князь Олег, судя по всему, объединил под своей рукой разные этнические группы руси и собственно положил основание тому социально-политическому образованию, которое в «Повести временных лет» получило название «род русский».

В 884 и 885 гг. Олег возлагает дань на славянские племена северян и радимичей, которые до того платили дань хазарам. Причем пограничных с хазарами северян Олег, по сути, освобождает от дани, возлагая на них дань «легку». Вообще, это обращение Олега к радимичам и северянам очень знаменательно. Возможно, оно является отголоском давнего конфликта между «Росским каганатом», наследником которого была Аланская Русь в Прибалтике, и хазарами. Возложение на северян «легкой» дани заставляет думать, что собирание Олегом земель под властью «рода русского» в конце IX в. - это ответ на события 30-х гг. IX столетия, когда «Росский каганат» был разгромлен хазарами в союзе с венграми. Видимо, Олег стремился вернуться в исторически принадлежащий Аланской Руси регион. Во всяком случае, утверждение Олега и Игоря в Причерноморье раньше, чем в Приднепровье, — факт весьма значимый.

Под 907 г. летопись сообщает о походе Олега на Византию. Этот летописный рассказ увлекает многих историков масштабом операции Олега, собравшего под свои знамена все славянские племена, варягов, а также чудь и мерю. Но именно этот масштаб вызывает сомнение — уж слишком он фантастичен. Причем летописная статья под 907 г. противоречит другим летописным свидетельствам.

Так, летописец, который был составителем этнографического введения «Повести временных лет», писавший не ранее конца X — начала XI в., в число входящих в состав Руси включал лишь семь славянских племен. Ни вятичи, ни радимичи, ни дулебы, ни тиверцы, упоминаемые в статье 907 г., по убеждению этого летописца, в состав Руси не входили. А этот летописец знал многое — осведомленность его проявлялась уже в том, что в качестве «данников Руси» он перечислил все прибалтийские племена и племена по Волго-Балтийскому пути. Еще одно противоречие статьи под 907 г. — сообщение о том, что Византия должна была платить дани ряду русских городов, по которым сидели «величии князи, под Олгом суще». В 907 г. Олег не мог заставить византийцев платить дани этим городам, потому что не было еще многих городов, в частности Переяславля (основан в 993 г.). Полоцк, скорее всего, находился под властью другой варяжской династии, последний князь из которой Рогволод погибнет в 978 г. от рук князя Владимира Святославича, оскорбленного отказом дочери полоцкого князя Рогнеды выйти за него замуж. Не было в начале X в. в Древней Руси и «великих князей»: этот титул появится значительно позднее. И сам фантастический рассказ о походе Олега в 907 г. позднее «редактировал» христианский автор, знакомый с византийской литературой — описание зверств, чинимых дикими русами, взято из византийской литературы. То же самое описание зверств русов воспроизведено и в рассказе о походе Игоря на Византию в 941 г. и взято оно опять-таки из византийской литературы. Видимо, в обоих случаях летописец использовал один и тот же источник, причем элементы былинного восторга в рассказе перемешаны с жестким христианским осуждением.

Еще одно свидетельство поздней вставки летописной статьи 907 г. — имена дружинников Олега: Вельмуд, Карл, Фарлоф, Ру-лав и Стемид. Чуть позднее эти же имена повторяются в статье под 911 г., но два из них — в более правильной огласовке: вместо Вельмуд правильное Веремуд — имя, известное с эпохи Великого переселения народов; вместо Карлы — Карл, имя и топонимы, встречающиеся на побережье Северного моря. Следовательно, искажение имен в статье под 907 г. лишь свидетельство позднего происхождения этого пересказа подлинного договора, приведенного под 911 г. Подобных повторов в «Повести временных лет» несколько, и связаны они с соединением летописных записей, сделанных по разным космическим эрам (в частности, статья под 907 г. рассчитывалась по эре, на 4 года расходившейся с константинопольской).

Попутно заметим еще один важный факт: договоры Олега и Игоря с Византией, в которых приведены имена дружинников, говорят о славяноязычии княжеских дружин, но имена послов свидетельствуют о сохранении и исконных языков дружинников, обычно набираемых из «охочих» людей разных стран и народов. Эти имена в большинстве именно так и звучали в европейских (континентальных) именословах и могут быть объяснено

ны происхождением главным образом из кельтских, иллирийских, иранских, фризских и финских языков.

Для прояснения событий, связанных с походом Олега в 907 г., необходимо привлечение материалов Новгородской Первой летописи, в которой есть и буквальные совпадения со статьей 907 г., а именно одна из версий о дани, полученной Олегом с греков. Но Новгородская летопись отказывает Олегу в княжеском достоинстве, представляя его лишь воеводой Игоря. Думается, в основе рассказа Новгородской летописи лежит варяжское сказание, изначально недатированное. Кроме того, летописец явно стремился указать на родственные связи Игоря с Рюриком, а потому надо было «устранить» реального князя Олега, которого с Рюриком никак невозможно было соединить. В Новгородской же летописи приводятся и версии о могиле Олега в Ладоге, и о его намерении уйти за море, где его якобы и «уклюнула» змея. Но интересно, что события, связанные с походом Олега, перенесены в 20-е гг. X в. В этой летописи указан 6430 г. от Сотворения мира, что по константинопольской эре должно соответствовать 922-му, по болгарской — 919-му, по старовизантийской или подобной, распространенной где-то на западе Руси, — 926-му.

Таким образом, можно прийти к выводу, что статья под 907 г. появилась в летописи очень поздно и сложилась, возможно, в результате даже нескольких редактирований только в XII в.

Время после Олега — 2-я четверть X в. — вообще совершенно запутано в летописях: версии Новгородской Первой летописи и «Повести временных лет» абсолютно не совпадают. И свидетельствует это о том, что обе версии недостоверны. Но путаница новгородских летописцев в данных об Олеге и датировках событий, возможно, имеет и определенное указание на другого Олега, конфликт с которым у Игоря разразился, по Сведениям богемских хроник, где-то в 20 —30-е гг. X в., после смерти Олега Вещего. Характерно, что этот конфликт не нашел никакого отражения в русских летописях. Думается, что причиной послужило желание какого-то летописца представить именно Игоря родоначальником династии. Именно поэтому новгородские летописцы называют Олега Вещего всего лишь воеводой Игоря и лишают Олега княжеского достоинства.

Но материал, извлеченный из богемских хроник в конце XVIII в. Христианом Фризе, раскрывает суть этой усобицы. Согласно рассказу X. Фризе, Олег Вещий был князем и имел сына — Олега Олеговича. Игорь же

был племянником Олега Вещего. После смерти Олега Вещего между двоюродными братьями разразилась борьба за княжеский стол, в результате которой Игорь изгнал Олега Олеговича из Руси. Олег бежал в Моравию, которая в это время вела трудную борьбу с вторгшимися в области Среднего Подунавья венграми. Олег отличился в этой борьбе и был избран королем Моравии. У X. Фризе в этой связи обозначен 940 г., но хронология у него (как и в некоторых богемских хрониках) идет впереди дат нашей летописи на пять лет , и, следовательно, дата соответствовала бы 935 г. наших летописей. В Моравии Олег принял христианство (христианское его имя, согласно богемским хроникам, Александр, но с ним же в ряде случаев ассоциируется и имя «Илья Русский», возможно, переозвучение неизвестного в Западной Европе имени «Олег»). Олег помирился с Игорем, попытался объединить силы Моравии, Руси и Польши ради отражения натиска венгров. Но из Руси пришло сообщение о гибели Игоря, и союз так и не состоялся. После ряда лет борьбы с переменным успехом Олег потерпел поражение и вернулся на Русь, где был воеводой у княжны Ольги. Здесь он и умер. У Фризе указан 967 г., по хронологии нашей летописи, видимо, должен значиться 962 г.

Важно, что сведения богемских хроник подтверждаются археологически — именно во 2-й четверти IX в. отмечается волна миграции славянизированного населения, в том числе и русов, из Моравии в Приднепровье. И характерно, что это вновь пришедшее к Днепру население или хотя бы часть его, уже были христианами (у них наблюдается христианский обряд погребения). Видимо, именно с этой волной вернулся в Киев и Олег Олегович. Кстати, дополнительным подтверждением верности сведений богемских хроник может служить тот факт, что в Киеве же будет известна не одна, а две могилы Олегов, расположенные в разных частях города.

После конфликта с двоюродным братом Игорь (ум. 945 г.) утвердился в Киеве в качестве князя. В тот период относительное единство разных земель-княжений поддерживалось практически только личностью киевского правителя. Олег Вещий, судя по преданиям, пользовался почтением и на севере Руси, и в Поднепровье, и в определенной степени в Причерноморье. Игорь же растерял большую часть территориальных и властных завоеваний предшественника. Поход Игоря на Византию в 941 г. и договор 944 г. свидетельствуют о его внешнеполитических неудачах. Поход на древлян в 945 г. и гибель самого князя в этом походе свидетельствуют о том, что и внутри собственного государства Игорь не мог сохранять свою власть. В результате, на севере он практически не оставил следа, и на юге его амбиции разбивались о жесткое противодействие не только империй с богатыми дипломатическими и военными традициями — Византии и Хазарии, но и традиционно мирных славянских княжеств, сохранявших свои системы управления и своих выборных князей.

Княгиня Ольга (ум. 969 г.) попыталась как-то упорядочить отношения Киева с племенами, платившими дань, установив погосты для сбора дани, оставаясь фактически регентом при малолетнем сыне Святославе.

Сам Святослав (ум. 972 г.) успешно воевал и с традиционными обидчиками Русской земли, и с теми землями-княжениями, которые держались своих многовековых традиций. Но он так и остался отважным и умелым полководцем, рожденным для походов, и практически бесполезным для упорядочения государственных дел на территориях, по которым, почти не встречая сопротивления, прошли его дружины. Впрочем, Святослав и не собирался оставаться в Киеве (не исключено, что и сами киевляне не слишком жаловали Святослава), стремясь перенести центр предполагаемого нового государства в Перея-славец Дунайский. Но там ему не позволил укрепиться могучий и коварный сосед — Византия. В 970 г. перед своим походом в Болгарию Святослав разделил Русь между сыновьями: Ярополку (ум. 980 г.) достался Киев, Олегу — Древлянская земля, а Владимиру — Новгород. Этот раздел изначально не сулил государству никакой устойчивости. Святослав погиб в 972 г. После его смерти фактически возникли три княжества во главе с тремя сыновьями Святослава: поляне, древляне и Новгород. Но при властолюбивом воеводе Свенельде, который и при Игоре, и при Святославе играл значительную роль в жизни Руси, сыновья Святослава вообще не могли иметь самостоятельного значения. Однако интересы самого Свенельда, судя по всему, были далеки от государственных, он был озабочен своими делами и своей дружины. Во всяком случае, именно местью Свенельда за сына Люта, убитого Олегом Древлянским, летопись объясняет начало усобиц между сыновьями Святослава в 977 г.: Ярополк пошел войной на брата Олега, и в этой войне Олег погиб. Испугавшийся Владимир бежал из Новгорода, который заняли посадники Ярополка. Однако в 978 г. Владимир с нанятым войском из варягов вернул себе Новгород, а затем пошел войной на Ярополка. Победив в войне,

Владимир убил Ярополка, обманным путем заманив его к себе (собственно Ярополка убили два варяга). После этого Владимир взял силой себе в жены вдову Ярополка, которая в то время уже была беременна.

В целом же X в. не знал еще и какой-либо закономерной системы наследования власти: побеждал сильнейший или наиболее удачливый. Да и отношения между «Землей» и «Властью» и внутри правящего слоя не были упорядочены. Не случайно в 978 г. наемных варягов Владимиру было достаточно, чтобы утвердиться в Киеве.

В «Повести временных лет» сохранились довольно подробные сведения о начальном периоде княжения Владимира Святославича (ум. 1015 г.) и особенно о процессе введения на Руси христианства (проблема Крещения Руси будет подробно рассмотрена в следующей главе). Но летописные свидетельства о Владимире вновь противоречивы — они явно редактировались позднее, во второй половине XI в., когда стал утверждаться культ Владимира как святого.

К примеру, в изначальном тексте, видимо, присутствовала весьма нелестная характеристика Владимира: он представлен убийцей брата Ярополка, законного преемника Святослава, у Владимира три гарема с общим числом в 800 наложниц, ему приписывается растление девиц и чужих жен. И даже рассказ о Крещении Руси при Владимире носит следы первоначально иронического текста. Но есть и явные следы редакции — наличие одновременной положительной характеристики князя.

Владимир очень рано начал искать не просто силовые, а и идеологические обручи, которые скрепили бы рыхлое и неустойчивое объединение разноязычных племен. Таковой является его языческая реформа (979 — 980), как бы не толковалось ее содержание. В Киеве было устроено капище, в центре которого располагался Перун. Вокруг Перуна размещались идолы других богов — Стрибог, Даждьбог, Мокошь, Симаргл, Хоре. Привнесенное Владимиром с варягами язычество — по характеру изображений — пришло с южного берега Балтики. Заимствованные в варяжском «заморье» изображения разных божеств, предполагали разные функции и должны были удовлетворить религиозные потребности разных племен. Загадкой остается, пожалуй, лишь исключение из пантеона популярного божества Велеса — покровителя купцов, поэтов, путешественников, вроде римского Меркурия, бога «скота», т. е. денег и богатства (лишь много

позднее понятие «скот» распространится на некоторые виды домашних животных, которые были заменой серебра, как куница, горностай и белка).

Но вместе с реформой языческой религии на Русь впервые пришли и человеческие жертвоприношения (983 г.). Христианская община, обосновавшаяся в Киеве при Игоре, похоже подвергалась гонениям. Причиной этого, видимо, стали события, произошедшие далеко от Киевской Руси. В 983 г. на славянском Балтийском Поморье произошло крупное восстание под языческими лозунгами, резко направленное против насаждавшегося немецкими феодалами христианства. Гонениям подвергались и славяне, перешедшие в христианство, и христианство на Поморье надолго окажется под фактическим запретом. С этим восстанием связано и обострение отношений между языческой и христианской общинами в Киеве. Именно в этом году в жертву языческим богам были принесены варяги-христиане — сын и защищавший его отец. На Руси это было первое человеческое жертвоприношение, и мученики позднее были причислены к лику святых.

Обострение отношений между двумя общинами (языческой и христианской), непопулярность в Киеве извне привнесенных языческих богов, побудили Владимира искать иную веру, которая смогла бы смягчить внутренний разлад. Таковой и стало христианство, установившееся в конце X в. и отличавшееся на Руси большой терпимостью к язычеству, вплоть до усвоения многих языческих праздников. На сей раз в Киеве определенная консолидация была достигнута. Способствовали этому и попытки сближения городского управления с собственно кня-жеско-дружинным. Но каждая земля продолжала жить своей жизнью, а направлявшиеся по княжествам сыновья Владимира либо входили в конфликты с местным самоуправлением, либо, пытаясь опереться на него и взаимодействовать с ним, вступали в конфликты с Киевом и княжившим там отцом.

Заключительная статья о княжении Владимира (под 996 г.) составлена явно позднее, а потому отражает не столько истинное положение вещей, сколько взгляды летописца. Легенда о замене деревянных ложек в гриднице князя серебряными, может быть, напоминает о каком-то недовольстве дружины и старейшин, которые «егда же подопьяхуться, начьняхуть роптати на князь». Владимир уступил дружинникам: «Яко сребром и златом не имам налести дружины, а дружиною налезу сребро и

злато, якоже дед мой и отец мой доискася дружины и сребра». Судьба и деда Игоря, и отца Святослава была печальна. Святославу можно записать в актив сокрушение паразитарного образования — Хазарского каганата, но в государственном строительстве он не сделал ничего. Явно больше вреда Киеву нанесло и правление Игоря, поскольку было утеряно ранее приобретенное Олегом. Но в данном случае интересно то, что Владимир или летописец от его имени не говорит о прадеде Владимира, о том, кем был отец Игоря.

Под тем же 996 г. «Повесть временных лет» рассказывает о принципах управления при Владимире. Князь советовался об устройстве земли и о войнах, прежде всего со своей дружиной. Упомянут некий «Устав земленой», видимо, свод правовых норм, не сохранившийся до нашего времени. Скорее всего, именно вокруг этого устава и развернулись какие-то коллизии в то время. Киевская Русь к тому времени уже приняла христианство, и христианские епископы обладали серьезным влиянием на князя Владимира. Именно епископы предложили провести реформу судопроизводства в соответствии с нормами христианства: вместо денежных штрафов (виры) за преступления ввести смертную казнь. Владимир согласился, однако нововведения вызвали какие-то раздоры. Поэтому по просьбе епископов и «старцев градских» Владимир вновь вернул виры и отменил казни. «И живяше Володимеръ по устроенью отьню и дед-ню», — сообщает летопись. Скорее всего, именно в недошедшем «Уставе земленем» казни и были заменены вирами.

К сожалению, вторая половина княжения Владимира в летописях не отражена. Возможно, кто-то редактировал летопись, как и сведения о первой половине княжения Ярослава.

От первых пяти жен у Владимира было 12 сыновей (от последней Анны известна лишь дочь Мария). При Владимире существенно расширился круг земель, вошедших в состав Руси. Но отсутствие самой системы престолонаследия (скажем, принятым к этому времени в Европе принципа майората), при напряженных отношениях традиционных укладов в разных землях восточных славян с пришлыми князьями, делали отношения в них крайне неустойчивыми. Сыновья Владимира — Святополк в Турове, и Ярослав в Новгороде, и полоцкие наследники уже умершего сына Рогнеды Изяслава, и Мстислав в Тмутаракани — не желали подчиняться Киеву, и этот семейный разлад Владимир не сумел преодолеть.

Старший — Святополк (ок. 980 — 1019) был нелюбимым, поскольку был он сыном Ярополка, жену которого насильно забрал Владимир. Незадолго до кончины у Владимира разгорелся с ним конфликт, и Святополк оказался в тюрьме (1013 г.). Старший сын Рогнеды Изяслав умер в Полоцке, где ему наследовал Брячислав, с которым у Владимира похоже вообще не было особых контактов, в результате чего Полоцк по существу выйдет из состава Русской земли еще при Владимире. С Ярославом возник конфликт из-за дани, которую Новгород должен был платить Киеву, и этот конфликт мог привести к самым тяжелым последствиям — Владимир готовил поход на Новгород. Кажется, лишь Мстислав в Тмутаракани чувствовал себя достаточно уверенно, о чем напомнили и летопись, и «Слово о полку Игореве».

Владимир не сумел остановить начавшиеся еще при его жизни усобицы. Согласно польскому историку Стрыйковскому, своим преемником он оставлял Бориса, явно отодвигая старших — неродного Святополка и сына умершего в Полоцке Изя-слава — Брячислава. Именно Борису Владимир передавал свою дружину. Но смерть Владимира в 1015 г. не позволила ему осуществить своих планов.

Борьба между сыновьями Владимира была и жестокой, и беспринципной, с привлечением иноземных наемников. У Святополка это были поляки, а также печенеги, у Ярослава — варяги-норманны (в основном шведы), с варяжской помощью занимал Киев и внук Владимира Брячислав в начале 20-х гг. XI в.. И фактический пропуск в летописях описания событий первой трети XI в. — следствие заинтересованности «сильных мира сего» в замалчивании неблаговидных дел.

Сами усобицы после смерти Владимира в летописях даются явно в позднейших редакциях и с большими пропусками. В литературе — научной и художественной (H.H. Ильин, Г.М. Фи-лист, СМ. Плеханов) — высказывались аргументы, предполагавшие виновность в убийстве Бориса и Глеба (1015 г.) именно Ярослава, а Святополк будет обвинен в убийстве братьев в «Сказании о Борисе и Глебе» уже во второй половине XI в., когда Ярославичи прочно утвердятся в Киеве и представят Ярослава старейшим среди потомков Владимира. Но старейшим был именно Святополк. Другое дело, что он на самом деле был сыном Ярополка.

В усобице братьев победил Ярослав (ум. 1054 г.), устранив практически всех потенциальных соперников, кроме Мстислава Тмутаракано-Черниговского (ум. 1036 г.) и князя полоцкого Брячислава (ок. 997 — 1044).

Возраст и даже происхождение Ярослава в летописях даны в разных вариантах, причем возраст фальсифицирован с целью представить Ярослава старшим среди потомков Владимира, и сделано это было лишь во второй половине XI в., когда у Яросла-вичей обострились отношения с полоцкими князьями. Возможно, что в связи с этим обострением появилась и справка (Лав-рентьевская летопись, 1128 г.) о том, что Изяслав (старший сын Владимира) и Ярослав происходят от разных матерей и потому между их потомками идет постоянная борьба. Ярослав, как и Владимир, старался утвердить своих сыновей по разным центрам Руси. Однако полоцкие князья уже обособляются, а между сыновьями Ярослава также возникают распри.

Интересно, что в летописном рассказе о кончине Ярослава появляется утверждение, будто Всеволод хоронил отца (а не Изяслав, как было на самом деле), и он был любимым его сыном. Видимо, летопись заметно редактировалась в кругах, близких Владимиру Мономаху, сына Всеволода. Недаром тот же лейтмотив появляется в рассказе о кончине Всеволода и его похоронах в Киевской Софии, причем здесь уже и непосредственно отмечается и любовь сыновей к отцу, и порядочность Владимира Мономаха, уступившего киевский стол Святополку.

До нас дошло «завещание Ярослава», оставленное им своим детям. «Завещание Ярослава» фактически предопределяет очередной распад Руси. Правда, в позднейшей редакции «завещания» звучит призыв к братьям жить в любви и согласии, слушаясь старшего («в отца место»). Здесь уже просматривается принцип майората. Но с точки зрения этого принципа у полоцких князей прав было больше, почему и потребовалось сыновьям фальсифицировать возраст Ярослава.

Летописная редакция «завещания» Ярослава сложилась, видимо, в канун Любеческого съезда князей в 1097 г. в качестве своеобразной программы. Hb сохранилось оно в двух разных редакциях: Лаврентьевской и Ипатьевской летописях. Первая при этом возвышает Всеволода и несет, по всей вероятности, следы обработки второго десятилетия XII в., когда требовались аргументы в пользу занятия Киева, вопреки принципу майората, Владимиром Мономахом. Ипатьевская летопись сохраняет в данном случае более раннюю редакцию, предполагавшую законность занятия Киевского стола Изяславом как старшим.

Осталась, однако, нерешенной еще одна проблема. Старший Ярославич, новгородский князь Владимир умер в 1052 г., ранее кончины отца. Его сыну Ростиславу в это время было 14 лет, и он оставался новгородским князем, явно не имея возможности существенно влиять на внутриновгородские дела. По существу у него было примерно столько же оснований претендовать на киевский стол, что и у полоцких князей. Но он в «завещании» Ярослава вообще не обозначен и попал в число князей-изгоев.

Ведущую роль, по завещанию, получают трое старших. Изяслав (1024 — 1078) получает Киев, Святослав (1027 — 1076) — Чернигов, Всеволод (1030 — 1093) — Переяславль. В XI в. именно эти три города считались главными центрами собственно Руси, т. е. бывшей земли полян. При этом к Чернигову (очевидно, несколько позднее) будут приписаны земли по Десне и Оке «до Мурома», а к Переяславлю Ростово-Суздальская земля. Новгород будет пока в ведении Киева, и бегство из Новгорода Ростислава, возможно, связано с намерением Изяслава утвердить там своего сына Святополка, которого, однако, новгородцы не приняли.

Младшие Ярославичи, Вячеслав и Игорь, получили соответственно, и Смоленск, и Владимир Волынский. Вячеслав скончался уже в 1057 г., и Игорь был переведен в Смоленск, где он тоже скончался через три года. Дети этих умерших князей стали изгоями, ожидающими какой-нибудь подачки от старших. Но и старшие недолго сохраняли определенное единство (таковое держалось главным образом в противостоянии полоцкому князю Всеславу). С конца 60-х гг. XI в. и между ними разгорается вражда и усобицы, в которых Святослав претендует на киевский стол, уступая Чернигов Всеволоду. Но после смерти Святослава в 1076 г. уже Святославичи оказываются изгоями, часто ищущими пристанища на окраинах — в Тмутаракани, Рязани, Муроме, но претендующими на Чернигов.

Принцип майората будет признан лишь в конце XI в. Святослав и Всеволод Ярославичи, изгоняя в 1073 г. своего старшего брата Изяслава, с этим принципом еще не считались. И лишь после смерти Всеволода в 1093 г. потомкам Ярослава пришлось определяться, кто какие столы будет занимать. Именно в этих условиях и был проведен Любеческий съезд (1097 г.), признавший принцип «каждый держит отчину свою». Но вскоре проявилась еще одна трудность: что считать «отчиной». Владимир Ярославич княжил в Новгороде и умер в 1052 г. (он был старшим из сыновей Ярослава). Преемником его стал Ростислав. Но в 1064 г. он почему-то бежит в Тмутаракань, где в это время княжил сын Святослава Ярославича Глеб. После борьбы с переменным успехом с Глебом и его отцом Святославом Ростислав закрепился в Тмутаракани, но вскоре был отравлен греками. Летописец дает ему самую лестную характеристику, но ничего не сообщает, как и почему сын Ростислава малолетний Рюрик оказался в Галицкой земле в Перемышле, где он и умер в 1092 г. Там же оказались еще два брата Ростиславичи: Володарь в Перемышле, а Василек в Теребовле. И вскоре после съезда Василек был ослеплен происками Давыда Игоревича, еще одного внука Ярослава, причем в преступлении был замешан и княживший в это время в Киеве Святополк. В итоге заметно обострились отношения с киевским князем и у Владимира Мономаха, и у Ольговичей.

Любеческий съезд 1097 г. в целом отправлялся от распределения уделов в «завещании Ярослава» в 1054 г., закрепив также в основном за князьями-изгоями города «Червонной» — Галиц-ко-Волынской Руси. Но решения съезда сразу же были сорваны ослеплением Василька Теребовльского, а между внуками Ярослава разворачивается борьба, которая благодаря поддержке церкви и киевлян выдвинет во главу княжеской иерархии Владимира Мономаха.

На Киевский стол Владимира Мономаха (1053 — 1125) привели чрезвычайные события: восстание в Киеве в 1113 г. Необходимо иметь в виду, что большинство социальных выступлений того времени — это борьба за сохранение ранее сложившегося положения. Восстание 1113 г. вызвало в литературе едва ли не самый широкий отклик отчасти потому, что наиболее полное его описание дано у В.Н.Татищева, с источниковедческой точки зрения все еще мало изученного (его тексты обычно сравнивают с летописями, которых у него вообще не было). Оно началось сразу после смерти Святополка, что само по себе свидетельствует о негативном отношении киевлян к умершему князю. Громили восставшие и дворы ближайшего окружения князя, а также дворы хазарских иудеев-ростовщиков, которым покровительствовал Святополк и его окружение. Именно восставшие киевляне настояли на том, чтобы Владимир принял княжеский стол в Киеве. Князь согласился занять освободившийся стол, но отказался выполнять одно из главных требований — выселение хазарских иудеев-ростовщиков, ссылаясь на то, что такого рода мероприятия требуют проведения княжеского съезда.

После советов с митрополитом Никифором, который «резы» (т.е. проценты) считал вообще недопустимыми для христиан, князь огласил «Устав о резак», которым ограничивался процент плат с должников. Но в 1124 г. восставшие вернулись к главному вопросу и без княжеского благословения осуществили выселение иудеев. Коснулось оно и некоторых других земель, в том числе западнославянских. Именно в этот период в Крыму и далеко в Западной Европе появятся иудеи-«выселенцы» из Руси.

Об особых добродетелях Владимира Мономаха в летописи неоднократно говорится и в связи с Любеческим съездом, и в связи с организацией походов на половцев в начале XII в. В этом прославлении Владимира Мономаха многое зависело от того, что редакции «Повести временных лет» сохранились по городам, где княжили потомки Владимира Мономаха. Но были и объективные обстоятельства, заставлявшие видеть во Владимире идеального правителя. В определенной степени это проявляется и в его «Поучении» сыновьям. Владимир рисует там действительно образ идеального правителя, задача которого — быть справедливым, ответственным перед теми, кем управляешь. Он ссылается на византийские источники, но представление о власти у него совершенно не византийское. Пересказывая свои «труды» на полях сражений, в дальних походах, на охоте, он указывает на необходимость жертвенности правителя. И князю удалось многое: он сумел собрать большую часть Русской земли. Правда, Полоцк уже не вернется, в последний раз в 1094 г. упомянута Тмутаракань. Но заметно укрепились позиции на Волго-Балтийском пути, и было остановлено наступление половцев по границам лесостепи.

В «Поучении» Владимир отметит, что он заключил «без единого» 20 договоров с половцами. Принципиальное значение имело решение 1107 г.: Владимир женил на половчанке своего сына Юрия Долгорукого, а Олег Святославич — сына Всеволода. Этими браками предполагалось снять напряженность между Русью и Степью. Но результатом явилось включение половцев во внутренние усобицы на Руси. Олег приводил половцев и ранее, а Юрий Долгорукий наводнит ими Русь в середине XII в.

В Киеве князь старался сохранить взаимодействие с митрополией и городскими верхами, а по основным центрам опять-таки разместить своих сыновей. Вызванный Владимиром из

Новгорода сын Мстислав (1076 — 1132) в целом стремился продолжать линию отца. Он занимал Киевский стол с 1124 г. В конце 20-х гг. XI в., по соглашению с Византией, ему удается отправить в ссылку полоцких князей вместе с их семьями. В Полоцке был посажен сын Мстислава Изяслав, а в Киеве князю удавалось поддерживать сотрудничество с митрополией и городскими верхами. По основным же центрам, как в свое время и Владимир, Мстислав постарался разместить своих сыновей. В Новгороде Мстислава заменил его сын Всеволод, а Ростислав — сын от второй жены — получил Смоленск.

Усобицы продолжались и при Мстиславе, хотя и не в уделах, оставленных Владимиром Мономахом. Основная борьба шла у потомков Святослава из-за Чернигова. Всеволод Ольгович выгнал из Чернигова своего дядю Ярослава Святославича, разграбив его имение. Ярослав ушел в Муром (у Татищева есть добавление, что сына Святослава он оставил в Рязани). Мстислав в свое время дал обещание поддерживать право Ярослава на Чернигов, но Всеволод привел еще семь тысяч половцев. Мстислав собирался выступить в защиту Ярослава, но созванный по инициативе игумена Андреевского монастыря Григория церковный собор снял с Мстислава клятву-обязательство и взял вину на себя ради предотвращения кровопролития. По летописи, Мстислав до конца дней все-таки винил себя за то, что не сдержал слова, данного Ярославу. Но в данном случае он, возможно, и лукавил, поскольку Всеволод был его зятем. Тем не менее летописцы довольно дружно оправдывают и прославляют Мстислава как идеального правителя.

Мстислав умер в 1132 г. в возрасте 56 лет. В.Н. Татищев, имевший иные, нежели в Лаврентьевской и Ипатьевской летописях, данные сообщает или заключает собственную оценку: «Он был великий правосудец, в воинстве храбр и добро-распорядочен, всем соседем его был страшен, к поданным милостив и рассмотрителен. Во время его все князи жили в совершенной тишине и не смел един другаго обидеть. Сего ради всии его именовали Мстислав Великий. Подати при нем были хотя велики, но всем уравнительны, и для того всии приносили без тягости».

Это заключение Татищева интересно уже потому, что «Поучения» Владимира Мономаха Татищев не знал: оно сохранилось только в Лаврентьевской летописи. А Мстислав вроде бы следовал «Поучению» отца. Указание на «великие подати» тоже предполагает какой-то источник, бывший в руках Татищева. В этой связи представляет интерес и указание источника Татищева, что Крестина — супруга князя («Хрьстина» в Новгородской Первой летописи) не датская принцесса, как принято считать в литературе, а дочь новгородского посадника. Крестина умерла в 1122 г. и Мстислав, будучи в Киеве, женился на дочери умершего в 1118 г. новгородского посадника Дмитрия Завидца. Во всяком случае, Мстислава до конца его дней больше занимали дела Северной Руси и к Новгороду, где он пробыл более 20 лет, он был привязан, пожалуй, больше, чем к Киеву.

И последний его поход — возобновление дани с племени чудь, являвшемся данником Руси еще в IX в.