Признак особой слабости

Признак особой слабости

Первое время Курион играл роль неподкупного народного защитника и беспощадно громил как Помпея, так и Цезаря. Ему даже пришлось искусственно испортить свои отношения с Помпеем, чтобы не прослыть его другом. Народный трибун, по словам Аппиана, внес на рассмотрение сената «проект весьма сложной перестройки и починки большого количества мостов и предложил поставить во главе этого дела себя самого на пять лет. Он знал, что ничего из этого не выйдет, так как надеялся, что друзья Помпея станут этому противодействовать и у него с Помпеем выйдет какое — нибудь столкновение. Все случилось так, как предполагал Курион». После небольшой разминки понадобилось все мастерство народного трибуна.

Пока в Галлии шла тяжелая война, никто не решался заменить Цезаря на посту наместника. Но вот новая провинция успокоилась, и в марте 50 года возник вопрос о том, что пора бы дать Цезарю отдохнуть. Естественно, против его воли, так как Цезарь и отдых — понятия несовместимые.

На заседании сената консул Клавдий Марцелл предложил послать Цезарю преемников в Галлию. Большинство сената поддержало Марцелла, в том числе и Гай Курион. Однако когда восторги улеглись, народный трибун внес маленькое дополнение: вместе с Цезарем и Помпей должен отказаться от наместничества и войска. Далее он весьма разумно обосновал предложенное: так как Помпей с Цезарем «относятся с недоверием друг к другу, то в государстве не наступит спокойствия, пока оба они не превратятся в частных людей».

Пройдоха знал: Помпей никогда не решится на этот шаг, тем более что его полномочия еще не закончились. Но Курион гениально в несколько мгновений перетянул на свою сторону и сенат, и римский народ, тогда как Помпей, завоевывавший популярность всю жизнь, потерял свое влияние на сенат в те же самые мгновения. Предложение показалось настолько разумным и логичным, что сенаторы, ненавидевшие Цезаря и благоволившие Помпею, 370 голосами против 20 поддержали Куриона.

Единственное, что удалось врагам Цезаря, — это отобрать у него два легиона. Под предлогом защиты Сирии сенат потребовал у Помпея и Цезаря по одному легиону. В свое время, когда шла война в Галлии, Помпей одолжил Цезарю легион и теперь запросил его обратно. Наместник Галлии выполнил это требование: выдав в награду каждому воину 250 драхм, тепло простился со всеми и отослал их в Италию. Таким образом, Цезарь лишился двух легионов, Помпей — ни одного. Причем они так и не попали в Сирию, а были размещены в окрестностях Капуи.

«Так как предложение Куриона было весьма приемлемым, то народ хвалил его как единственного человека, который, действуя достойно города Рима, навлек враждебное отношение к себе обоих. Однажды толпа даже сопровождала Куриона, осыпая цветами, как великого борца, победившего в трудном состязании», — рассказывает Аппиан.

Цезаря, естественно, устроило решение сената, которого добился народный трибун. Проконсул Галлии предложил: он сам распустит свои легионы, «если Помпей сделает то же самое, и оба они в качестве частных лиц будут ожидать от сограждан вознаграждения за свои дела». Нетрудно догадаться, кто выиграл. «Куриона, — по словам Плутарха, — сообщившего об этом предложении Цезаря народу, приветствовали шумными рукоплесканиями, ему даже бросали венки, как победителю на играх».

Вот так парадоксально Цезарь, который по закону должен был сложить власть, стал для римлян образцом порядочности, а к Помпею (полномочия которого еще не пришло время слагать) стали относиться с опаской.

Отцы народа скоро поняли свою ошибку, но исправить ее было невозможно. «После этого, как бы в знак траура, сенаторы переменили свою одежду. Марцелл, сопровождаемый всем сенатом, пошел через форум за городскую черту к Помпею. Став против него, Марцелл сказал:

— Приказываю тебе, Помпей, оказать помощь отечеству, пользуясь для этого не только наличными вооруженными силами, но и набирая новые легионы.

То же самое заявил и Лентул, один из двух избранных на следующий год консулов. Помпей принялся набирать войско, однако одни вовсе не подчинялись его приказам, иные — немногие — собирались с трудом и неохотно, большинство же громко требовало примирения соперников» (Плутарх).

Цезарь продолжал покорять римлян своим миролюбием. «Противникам же он предложил согласиться на том, что он откажется от восьми легионов и Трансальпинской Галлии и сохранит до избрания в консулы только два легиона и Цизальпинскую провинцию или даже один легион и Иллирик» (Светоний).

Действия Цезаря были восприняты противниками как признак слабости.

Плутарх пишет:

Помпей проникался все большим высокомерием и, веря в свое могущество, дошел до такого пренебрежения к силам соперника, что высмеивал тех, кто страшился войны; тех же, кто говорил ему, что не видит войска, которое будет сражаться против Цезаря, если тот пойдет на Рим, Помпей с веселой улыбкой просил не беспокоиться.

— Стоит мне только, — говорил он, — топнуть ногой в любом месте Италии, как тотчас же из — под земли появится и пешее и конное войско.

Было самое подходящее время, чтобы разобраться с Цезарем. С проконсулом в Цизальпинской Галлии находился один — единственный легион, остальные были разбросаны по огромной территории. И партия сената учла это обстоятельство, постепенно от болтовни она перешла к действиям. Глупцы! Они надеялись опередить Цезаря, надеялись сразить проконсула его излюбленным оружием — внезапностью.

Цезарь подыгрывал врагам как только мог. Как мы помним, у Цезаря отняли два легиона, якобы для защиты Сирии.

Плутарх рассказывает:

Те, кто привел эти легионы к Помпею, распространяли в народе дурные слухи о Цезаре, одновременно ослепляя самого Помпея пустыми надеждами: эти люди уверяли его, что по нем тоскует войско Цезаря. И если здесь, в государстве, страдающем от скрытого недуга, он едва в силах бороться с завистниками, то там к его услугам войско, готовое тотчас, как только оно окажется в Италии, выступить на его стороне, — такую — де неприязнь навлек на себя Цезарь непрерывными походами, такое недоверие — своим стремлением к единовластию.

Дальше — больше. Чтобы ускорить события, сенаторы распространили слух, что Цезарь перешел Альпы и движется на Рим. Беднягам не терпелось избавиться от надоевшего и, казалось бы, беспомощного проконсула Галлии.

Аппиан свидетельствует:

Клавдий предложил, чтобы войско, стоявшее в Капуе, выступило против Цезаря как врага. Когда Курион стал возражать против этого предложения, так как оно основано на ложных слухах, Клавдий сказал:

— Если мне мешают общим постановлением устроить дело на пользу государства, то я буду устраивать его от своего имени как консул.

Говоря это, он выбежал из сената и вместе со своим товарищем по должности отправился в предместья. Подавая меч Помпею, Клавдий сказал:

— Мы приказываем тебе — я и вот он — выступить против Цезаря за отечество. Для этого мы даем тебе войско, которое находится теперь в Капуе или в другом месте Италии, или то, которое тебе будет угодно набрать.

Помпей повиновался приказанию консулов, однако прибавил:

— Если нет ничего лучшего.

И здесь Помпей обманывал и хитрил ради соблюдения приличия.

Глупцы полагали, что расправиться с Цезарем будет легко и просто, и лишь философ Цицерон видел истинное положение вещей: «Никогда государство не было в большей опасности, никогда у бесчестных граждан не было более подготовленного полководца». Победила, как всегда, толпа; голос мудреца потонул в истерических воплях. Увы! Таковы издержки демократии.

По упрощенной схеме, бытующей в историографии, Цезарь перешел Рубикон и захватил власть в Риме. Но, оказывается, в глазах римлян Цезарь вовсе не собирался воевать, а всего лишь защищался. Вот он, гениальнейший ход величайшего в истории честолюбца! Вот чем объясняется сравнительная легкость победы Цезаря!

Итак, Рим в очередной раз разделился на два лагеря. Их различие охарактеризовано в одном предложении Веллея Патеркула.

Дело одного полководца казалось более справедливым, другого — более надежным; здесь все блистательно, там — прочно; Помпея вооружил авторитет сената; Цезаря — доверие воинов.

Как мы видим, стараниями Куриона Цезарь предстал жертвой, вынужденной защищаться. Однако уже древние авторы поняли хитроумный план наместника Галлии и обосновали неизбежность очередной кровавой мясорубки.

Светоний пишет:

Это, конечно, был только предлог для гражданской войны; причины же ее, как полагают, были другие. Так, Гней Помпей неоднократно утверждал, что Цезарь оттого пошел на всеобщую смуту и переворот, что из своих частных средств он не мог ни окончить построек, которые начал, ни оправдать ожидания, которые возбуждало в народе его возвращение.

С этим утверждением невозможно не согласиться. Галлия была разорена за время непрерывных войн и восстаний, невозможно бесконечно грабить галльские святилища, обезлюдевшая страна не могла давать такого огромного количества рабов, как в первые годы. А римляне по — прежнему ждали золотого потока от Цезаря, они не хотели понимать, что источник пересох, и могли обратить немилость на его владельца.

Это было самое удачное время совершить сильный ход: благодетеля римского народа завистливые сенаторы хотят уничтожить, и он совершает то, что противоречит всем законам, но понятно и одобряемо большинством сограждан.

Другие говорят, будто он боялся, что ему придется дать ответ за все, что он совершил в свое первое консульство вопреки знамениям, законам и запретам: ведь и Марк Катон не раз клятвенно заявлял, что привлечет его к суду тотчас, как он распустит войско, и в народе говорили, что вернись он только частным человеком, и ему, как Милону, придется защищать себя в суде, окруженном вооруженной охраной. Это тем правдоподобнее, что и Азиний Поллион рассказывает, как Цезарь при Фарсале, глядя на перебитых и бегущих врагов, сказал:

— Они сами этого хотели! Меня, Гая Цезаря, после всего, что я сделал, они объявили бы виновным, не обратись я за помощью к войскам!

Цезаря, естественно, ожидали бы гонения, как только он лишился бы войска и власти. Даже во времена его наивысшего могущества находились такие, кто предлагал выдать проконсула германцам — за срыв перемирия и заключение под стражу послов. Цезарь, имея власть и легионы, не слишком считался с традициями и законами. И все же главная причина ненависти сената была в том, что покоритель Галлии являлся самым сильным конкурентом для любого честолюбца. А честолюбие было свойственно каждому римлянину. Добиваться почестей и славы вынуждала сама римская идеология: именно она превратила Рим из маленького городка в мировое государство, именно она заставляла граждан рисковать жизнями и отдавать их за несколько мгновений славы. Однако как есть предел для расползания государства вширь, так и есть предел разумному честолюбию граждан. И он настал, когда отдельные личности возжелали власти большей, чем консульская.

Некоторые, наконец, полагают, что Цезаря поработила привычка к власти, и поэтому он, взвесив свои и враждебные силы, воспользовался случаем захватить верховное господство, о котором мечтал с ранних лет. Так думал, по — видимому, и Цицерон, когда в третьей книге «Об обязанностях» писал, что у Цезаря всегда были на устах стихи Еврипида, которые он переводит так:

Коль преступить закон — то ради царства;

А в остальном его ты должен чтить.

Все, что совершал Цезарь, было направлено на обретение высшей власти, а следовательно, закон приходилось нарушать весьма часто. И теперь, когда он, завоевав огромнейшую территорию, создав самое лучшее в мире и самое преданное войско, стал первым человеком в государстве, его нелегко столкнуть с первого места на второе, и тем более еще ниже. К тому же он сильно сопротивлялся.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.