Антирусская этика и дух капитализма

We use cookies. Read the Privacy and Cookie Policy

Антирусская этика и дух капитализма

Впрочем, оставаясь невидимой, эта страна довольно скоро сделалась весьма влиятельной. В конце XIX века министр финансов Вышеградский отмечал, что старообрядцы «в российском торгово-фабричном деле – великая сила; они основали и довели нашу заводскую промышленность до полнейшего совершенства и цветущего состояния». Экономический взлет невидимой страны стал возможен благодаря усилиям правительства Екатерины Великой. Она не только продолжила политику веротерпимости Петра III, но фактически уравняла раскольников в правах с другими подданными империи: была ликвидирована Раскольничья контора, староверы перешли в юрисдикцию обычных судов; императрица отменила двойную подушную подать, которой раскольников обложил еще Петр I, разрешила принимать их свидетельства в суде и допустила к выборным должностям. Впервые в русской истории Екатерина запретит употреблять даже сам термин «раскольники», впрочем, в отличие от других ее решений это не возымеет силы фактически до начала XX века.

Существенную роль в формировании староверческого капитализма сыграли указы Екатерины II по поддержке частной инициативы и либерализации предпринимательства. Хотя они были адресованы всей стране, максимальные выгоды из решений правительства сумели извлечь именно староверы. В этом заключается одна из самых больших загадок русской истории нового времени. Как отброшенные на обочину истории фанатики, ведущие замкнутый образ жизни, отвергающие окружающий их мир антихриста, сумели стать ведущей силой капиталистической модернизации России?

Староверы не только вели более рациональное хозяйство, значительно активнее включались в торговлю и промышленность, но и по зажиточности сильно обгоняли никониан. Причем отличия наблюдались даже на уровне крепостных крестьян. Так, крепостные староверы гомельской вотчины графа Румянцева в 30-е годы XIX века выделялись предприимчивостью: «много между ними фабрикантов, мастеровых и торгашей». Помещики вообще охотно переводили староверов на оброк – фиксированный процент от самостоятельной хозяйственной деятельности, – тогда как никониане в основном отбывали барщину, то есть обрабатывали барские земли.

По данным за 1850 год, староверы официально составляли лишь 5 % населения Москвы, то есть абсолютное меньшинство, тем не менее в гильдейском купечестве их насчитывалось до 15 %. Еще выше была концентрация староверов в промышленности. К 30-м годам XIX века можно говорить о преобладании староверов в целых секторах экономики Первопрестольной. Так, из 17 текстильных фабрик Лефортовской части 12 принадлежали староверам. Характерно, что именно староверы превратят Лефортово из имперского квартала в первый рабочий район Москвы. К 1870 году доля старообрядцев составляла свыше 34 % в бумаготкацкой промышленности Московской губернии и 75 % – в Москве, а в шерстоткацкой – 63 % в Москве, свыше 42 % в губернии и 40 % по России в целом. В Калужской губернии у старообрядцев было 90 % фабричного бумаготкацкого, во Владимирской – 37 % прядильного производства.

Уже в конце XVIII века Стародубье и Ветка становятся мощным центром капиталистического хозяйства с применением вольнонаемного труда. Здесь расцветает текстильная промышленность, ведется широкая, в том числе международная, торговля. В старообрядческих посадах, слободах и городах этого региона во второй трети XIX века проводилось ежегодно по 3–5 ярмарок с оборотом до 40 тысяч рублей.

В Поволжье старообрядцы доминировали на Сызранской хлебной пристани, в судоходстве по Волге, на Макарьевской, а затем Нижегородской ярмарке. К концу 50-х годов на Нижегородской ярмарке реализовывалось продукции на 57 млн рублей, это примерно как ежегодный оборот всех лавок и магазинов Москвы. По свидетельству современников, вся торговля и промышленность Нижегородской и Ярославский губерний полностью контролировались староверами. В Западной Сибири большинство купцов второй половины XIX века вышли из старообрядческой среды, в Алтайском крае – 15 %. И так далее и тому подобное.

Существенно выше был и уровень благосостояния массы староверов еще даже до екатерининской либерализациии. По многочисленным отзывам современников, дома и деревни раскольников выглядели богаче, крепче и красивее, у них было больше скота и земли. По данным первого съезда крестьян-старообрядцев 1906 года, 90 % их хозяйств числились средними, 6,5 % зажиточными и менее 4 % малоимущими. На одно старообрядческое хозяйство приходилось в пять раз больше купленной и арендованной земли, чем в среднем по России. Много позже Крупская, вдова Ленина, признает, что развернутая советской властью «борьба с кулачеством есть одновременно борьба со старообрядчеством».

Над тайной невероятного успеха староверов ломали голову давно. Особенно озадачивала стремительность, с которой создавались баснословные состояния. Вроде жил человек, голытьба голытьбой, и вдруг миллионщик. Некоторые полагали, что это устроил не кто-нибудь, а сам Наполеон Бонапарт, дескать, он привез и разбросал по Москве фальшивые ассигнации. Ими-то и завладели раскольники. Староверов вообще будут часто связывать с фальшивомонетчиками, вероятно, в духе русской присказки: «Я деньги не печатаю», то есть я бедный, а вот другие, богатые, – они «деньги печатают».

В глазах обывателя уже зажиточность и аккуратность поселений староверов предостерегала: здесь что-то не так – «все это добыто ими нечисто», – пересказывает толки людей литератор Златовратский, ходивший в народ в конце XIX века. Не может же быть, чтобы русская деревня, а дома богатые и красивые. Вот и Алеше Пешкову, будущему Максиму Горькому, дед втолковывал, что все крупные купцы Нижнего Новгорода были фальшивомонетчиками, грабителями и убийцами. Думаю, поэтому в неприязни Горького к капиталу больше традиционной русской зависти, чем холодного немецкого марксизма. Реакция обывателя симптоматична. Народное сознание допускало существование богатых бар – они господа, им так положено. Но то же сознание, очевидно, пасовало перед успехом простых людей. Этот успех мог быть только криминального свойства, потому что непостижим.

Если не Наполеон Бонапарт, то кто или что помогло раскольникам создать русский капитализм? Хотя предприимчивость старообрядцев бросалась в глаза практически всем наблюдателям, в историографии только недавно был предпринят первый систематический и детальный анализ этической модели староверов, которая, как выяснилось, диаметрально отличалась от общепринятой в России. Автор этого фундаментального труда, профессор Керов, применительно к раскольникам говорит даже об «alter ego российской государственной модернизации», затеянной Петром Великим. Парадоксальным образом учение, апеллировавшее к старине, клеймившее всякие «новины» как происки антихриста, оказалось не просто модернизационной, но даже революционной альтернативой всей русской жизни. Преклонение перед начальством, безынициативность, рабская покорность, лень и пьянство – ничего этого нет у старообрядцев и в помине. Их невидимая страна действительно стала alter ego России видимой, которая жила по табели о рангах и связывала успех лишь с верной службой государю и господину.

Уже сам раскол – сознательный разрыв с комфортной средой, риск гонений и мученической смерти, готовность начать все заново в самых суровых условиях, часто за сотни верст от родного дома, – предполагал отбор в староверие наиболее самостоятельных, сильных и активных индивидов. Характерно, что Аввакум отказывался понимать жалобы обывателей, дескать, мы люди маленькие, ничего не решаем, а потому и ответственности на нас никакой: «Глаголют бо безумнии человецы, утесняющие себе душу: «не нас де взыщет Бог законное дело и веру; нам-де что? Предали патриарси и митрополиты со архиепископы и епископы, мы-де и творим так…» О неразумные души беззакония… сила Божия есть всякому верующему…»

Иными словами, ссылки на малый социальный статус, якобы извиняющий безответственное поведение и компромиссы с совестью, решительно отвергаются Аввакумом. «Прозри, дурачищо, болишь слепотою!» – кричит он. Протопоп вообще исходил из идеи равенства людей в христианском подвиге «От дел звание приемлют. Али ты нас лутчи, что боярыня? – обращается протопоп к Морозовой. – Да единако нам Бог распросте небо, еще же луна и солнце всем сияет равно, такожде земля, и воды, и вся прозябающая по повелению Владычню служат тебе не больши, и мне не меньши». И далее Аввакум говорит о «чести», то есть знатности практически словами современного подростка: «А честь пролетает. Един честен – тот, кто ночью востает на молитву».

Таким образом, раскольники, конструируя свою новую общность, отвергали существующую в России социальную систему с ее малыми людьми, которые якобы ничего не решают, властями и родовой знатью – вся эта иерархия, по словам протопопа, «пролетает». Взамен он предлагает то, что сегодня назвали бы «меритократией»: избранными являются хорошие люди, по личным качествам, а не по своему чину, социальному или имущественному положению.

Характерно, что в общинах раскольников не было деления на иерархию, обладающую сакральным знанием, и безмолвную паству, каждый рассматривался как полноценный участник церковной жизни, в том числе в вопросах толкования Писания. Неудивительно, что старообрядцы в массе своей были гораздо более грамотными. Так, в первой половине XIX века в среде синодальной паствы один грамотный приходился на 17 неграмотных, в старообрядчестве пропорция была 1 к 3. В 1908 году 36 % крестьян-староверов умели читать и писать, в Московской и северных губерниях – до 50 %, в то время как среди крестьян-никониан Центральной России таких было только 23 %. Даже в Польше грамотных крестьян насчитывалось всего 30,5 %. Еще в начале XVIII века никонианский митрополит Дмитрий Ростовский негодовал: «Почти в каждом городе изобретается особая вера; простые мужики и бабы догматизируют и учат о вере». Один наблюдатель середины XIX века замечает: «Всякий бедняк имеет… свой голос». Во время полемики могут «заправлять речью», «ничем и никого не стесняясь, наиболее начитанные, будь это хоть последние бедняки».

Так в центр всей этической системы староверия переместилась личность человека. В этом смысле раскол очень близок к западноевропейскому гуманизму, который некоторые идеологи власти преподносят сегодня как абсолютно чуждый «традиционным российским ценностям». Отнюдь. Не все в русской истории считали человека «лагерной пылью», «биомассой» или «винтиком». Некоторые говорили о его «самодержавии» в этом мире. Староверы еще до полномасштабного проникновения европейских веяний в русскую культуру создадут свой, вполне самобытный антропоцентризм.

Уже в ранних староверческих сочинениях житийного жанра конца XVII – начала XVIII века придается огромное значение индивидуальности, вплоть до описания внешности. Так, основатель Выговской обители Даниил Викулович был «возрастом тела средним… плотию от природы не был точию, но и крепок и могущ. Власы седые и просты имея, браду скуду, на ланитех нимало влас имеющу… Лице благоокругло, продолгущ нос, ноздрат, плещи высоце, перси пространнее имея. Очима черныма, зракав них немалыма…» А вот другой выговский деятель, Андрей Денисов: «…возрастом телесным доволен, плотию тончав. Власы главы имущ кудрявы и лепы… малонадседы же и белы. И брадные власы такоже светлы с белостию и надседы. Браду Златоустному подобну, округлу и частейшими струями сияющу. Очи имеющ светлее, брове часте и вознесене, продолгущ нос и прав мало нагорб, ноздре малоумеренне, руце долзе, персты в длинности тонкостию цветущими». А так автор житий описывает характеры: один «безсонен, бдящ присно и плачющ… Обычаем привтен, всякого к себе любовию толико влекущь, нежели магнит железо»; другой «живость памяти, остроту ума, силу разсуждения имеющь многу».

Характерно, что даже в изображении простых членов общежития, писавших иконы, работавших в кожевне, пекарне, на пашне, содержится множество личных подробностей. Не обходят староверы вниманием и женщин – стариц, вдов и девиц. Это уважительное отношение к правам женщин у староверов будет особенно раздражать никониан: у них «что мужик – то вера, что баба – то устав», – жалуется Феофилакт Тверской в первой половине XIX века.

Представление о громадной ценности индивидуума, вне зависимости от мирской иерархии и половой принадлежности, поддерживались прежде всего идеей личного подвига во имя совести и истины. По мнению учителей староверия, личность должна быть не созерцательной, а деятельной, активной, напористой. Даже классическая категория русского дискурса – терпение предстает у староверов в совершенно новом обличье. Это не смирение, кротость и податливость, но стойкость в вере и противление гонителям. Под этим углом зрения «ярость и гнев», защищающие пространство личной совести, становятся добродетелями. Таким образом, терпение у староверов превращается скорее в несгибаемое упорство, требование активной напряженной борьбы за истину. Напротив, лень, покорность обстоятельствам, уныние объявляются грехами. В одном из духовных стихов эта мысль выражена так:

Жить не лениво,

А всяко дело

Начал бы ревниво.

Интересы личного спасения требуют рациональной организации жизни до мельчайших ее подробностей. Отсюда столь значительные различия в быте между староверами и никонианами. Все наблюдатели отмечают трезвость, домовитость, скромность, опрятность, чистоплотность старообрядцев, «дома у старых веров чисто, как в раю», – восхищается их сосед в Вятской губернии. Они разделяли кухонную и банную посуду, были щепетильны в вопросах личной гигиены, которая, по-видимому, рассматривалась как метафора духовной чистоты. За книгу, например, можно было браться только чистыми руками. По данным на начало XX века, в старообрядческой крестьянской семье на алкоголь в среднем уходило только 3–4 % расходов, а в 19 % хозяйств его вообще не употребляли.

Таким образом, старовер – редкий для России тип деятельной личности, хозяина своей судьбы, рационально организующего собственную жизнь, в том числе бытовую. Ответственность за сохранение истинной веры лежит не на ком-то далеко, в палатах высоких, а лично на каждом члене общины. В этом проявляется качественное отличие староверческой концепции общины от никонианской, которая была озабочена поддержанием равенства и ревниво относилась к успеху любого из своих членов. Никонианскую общину цементировала круговая порука в выплате податей государству, старообрядческую – стремление защитить свою идентичность и одновременно обеспечить спасение и жизнь вечную для каждого из своих членов. А это было достижимо только благодаря личным усилиям конкретных людей, и никак иначе. Личность старообрядца не растворяется общиной, не подавляется ею, но, наоборот, максимально стимулируется. Община должна выдвигать и поддерживать самых сильных и самых ярких своих членов, а те, в свою очередь, несут на себе ответственность не только за себя, но и за общину, за всю истинную веру и спасение самой земли Русской из рук антихриста. Таким образом, личный успех вызывает у общинников не зависть, а радость, он повышает устойчивость всей общины и ее шансы на выживание во враждебном мире. Соответственно возвышение одного из членов коллектива – не повод для гордости и показной расточительности, а новая ответственность не только за себя, свою семью, но и за всех собратьев по вере.

Именно эта концепция общины, как считается, помогла староверам создать своеобразную систему общинного кредита, которая стала одним из важнейших факторов развития староверческого капитализма. Община выдвигала наиболее умелых и ярких своих членов, ссужала их деньгами, но сохраняла общий контроль за капиталом. Полагают, что заработанные деньги во многом шли на содержание социальной инфраструктуры и нужды того или иного согласия. Иными словами, это была коллективная собственность, замаскированная под личную и таким образом легализованная. Нередко капиталы переходили не к прямым наследникам, а к тому, кто казался старообрядческим наставникам более подходящим и способным дельцом.

Для судеб капитализма в России такая система имела важнейшее значение. Дело в том, что государство фактически не заботилось о развитии доступного кредита в стране. Банковские учреждения России, созданные правительством в XVIII – начале XIX века, концентрировались главным образом на поддержании финансового благосостояния российского дворянства, ссужая его деньгами под залог имений и обеспечивая экспортно-импортные операции. Экономика спала из-за отсутствия доступных денег, ее пробуждению содействовало общинное кредитование староверов. Причем дела, судя по всему, велись на веру и по совести. Именно тогда станет складываться легенда о «крепком купеческом слове». «Вот вам русская биржа и маклерство! – восклицает литератор Шелехов в 1842 году. – …В совести ищите основание кредита».

Только под давлением правительства Николая I практика перераспределения капиталов внутри староверческих общин была прекращена. В 50–60-е годы XIX века крупные состояния стабилизируются в руках конкретных семей и их потомства. Правда, тогда же миллионеры из раскольников разворачивают масштабную благотворительность, которую будут считать своим общественным или общинным долгом. Старовер исторически – это социально ответственный капиталист.

Староверов часто называют русскими протестантами, говорят об их этическом учении в категориях «духа капитализма» Макса Вебера. Сходство обнаруживается действительно немалое, хотя одно отличие все же не стоит упускать из виду. Если протестантизм был результатом многовековой эволюции вероучения, то староверие сформировалось под давлением жестких обстоятельств почти мгновенно и являлось не столько доктринальной, сколько социальной альтернативой всему порядку русской жизни. Староверие фактически откололось от государства и выработало модель жизни, абсолютно не вписывающуюся в господствующую этатистскую этику. В результате оно оставалось редким источником частной инициативы в стране, где все было придавлено громадой государственной машины. Неудивительно, что староверие сумело найти свой путь в рамках капиталистической экономики раньше, чем кто бы то ни было в России осознал ее преимущества. Ведь в капиталистическом предпринимательстве востребованы не трусость, лояльность и смирение, а смелость, напористость, изобретательность, смекалка, ответственность и трудолюбие.

Любопытно, что староверы в целом оставались достаточно аполитичны. В бунтах Степана Разина или Емельяна Пугачева, конечно, участвовали раскольники, но эти движения не имели конфессиональной окраски. И позднее староверов трудно заподозрить в симпатиях к либерализму. Политизация некоторых представителей староверческой буржуазии начнется только в XX веке и проявится уже в ходе революции 1905 года, но едва ли они отражали интересы всей массы старообрядцев. Тем не менее денежная элита староверия, очевидно, оказалась готова к восприятию новых эстетических и политических идей быстрее, чем их коллеги по классу буржуазии. Иначе не финансировали бы миллионеры-старообрядцы современное, в том числе радикальное, искусство и не поддерживали бы эсеров и социал-демократов в противостоянии с консервативным Санкт-Петербургом. Один Савва Морозов, фабрикант и главный спонсор Московского Художественного театра, передал эсдекам несколько миллионов рублей. Без старообрядца Морозова не было бы «Искры» и других большевистских газет.

Жажда обновления всей системы русской жизни вовсе не была самоубийственной. Сказывалась веками воспитанная способность к формированию собственной точки зрения, умение принимать решения, которые выглядели подчас сумасбродно и экстравагантно, но были весьма тонко просчитаны. Капиталисты-староверы руководствовались вполне прагматическими задачами ослабления позиций самодержавия и тесно связанной с ним петербургской финансово-промышленной группы. Опираясь на административный ресурс, петербургские предприниматели весьма успешно теснили московскую, поволжскую и уральскую буржуазию, по преимуществу староверческую. Разумеется, никто из капиталистов-староверов не предполагал, что маргинальные социалистические организации способны на что-то большее, кроме создания фоновых шумов. А эти шумы – взрывы, стачки и баррикады – нужны были для перераспределения административного ресурса в интересах московских капиталов. Они стремились добиться контроля над бюджетом, законотворчеством, а затем и правительством через выборную Думу, тем самым ослабить своих петербургских конкурентов и развернуть правительственную политику в собственных интересах. Николай Мешков, владелец крупного торгового пароходства в Волжско-Камском бассейне, гласный Пермской городской думы и основатель Пермского университета, заявлял: «Самодержавие надо валить, оно нам мешает». Так прежний раскол с царством антихриста был переведен на язык политэкономии.

Правда, в массе своей староверие было не про политику, а про сохранение себя. И, надо сказать, староверам это удавалось лучше, чем кому бы то ни было еще. Во всяком случае, из всех классов прежней России только старообрядцы сумели сохранить собственную идентичность даже в советское время.

При строительстве олимпийских объектов в Сочи правительство Российской Федерации мало с кем считалось – оно выселяло людей, сносило целые районы, арестовывало экологов. Ничего не смогли сделать только с небольшим староверческим кладбищем в Имеретинской низменности, которое так и осталось на своем историческом месте, оказавшись в результате прямо под факелом Олимпиады. Это кладбище было основано старообрядцами-некрасовцами. В XVII веке донские казаки во главе с атаманом Игнатом Некрасовым бежали от никониан в Турцию, а в начале XX века вернулись и поселились в Новороссии, в частности в Имеретинской бухте, в надежде, что отныне смогут жить на родине спокойно и безмятежно. Но так здесь, видимо, не получается. От человека у нас снова и снова требуется терпение, как его понимали староверы, то есть несгибаемое упорство в борьбе за право оставаться самим собой. В Сочи староверы одержали очередную победу, какую уже по счету.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.