5 «Жанлис должен был подождать»

5

«Жанлис должен был подождать»

Колиньи был болен с тех пор, как умерла королева Наваррская. Для поправки он удалился в Шатийон. «Он бы уже полностью выздоровел, — писала его жена герцогине Феррарской, — если бы только его так не утомляли постоянно все эти мысли о делах религии в королевстве».

Король преследовал оленей, королева-мать находилась в пути, адмирал — у себя, и можно было бы поверить, что все уляжется. Но, напротив, возбуждение нарастало. Карл IX не желал возвращаться под опеку. Он желал утвердиться перед своей матерью и отодвинуть в тень столь ненавистного ему брата.

Дорога во Фландрию была единственной, которая вела его к освобождению. После неудачи, которую он потерпел 26 июня, его озлобленность была столь велика, что по накалу страстей он превосходил самого Колиньи.

Гаспар де Шатийон желал открытого объявления войны, большой экспедиции во Фландрию, в которой он был бы главнокомандующим. У него вызывали отвращение лицемерие и экивоки вместо настоящих масштабных боевых действий, которые помогали его противникам уклоняться от принятия решения. Разве он не давал Жанлису благоразумные советы, представляя себе в перспективе настоящую мобилизацию?

Испанские шпионы перехватили письмо, в котором он предписывает тем, кто ему верен, держать своих солдат при оружии и быть готовыми их поднять «где и когда понадобится». Никто не должен противиться его приказу, ибо сам он повинуется Его Величеству.

Карл IX дал ему полную свободу действий. Но в то же время он прислушивался к Жанлису. Как и этот порывистый капитан, он не обладал терпением, чтобы умерять свои страсти, и пытался бросать вызов судьбе. Жанлису предстояло покинуть Париж с дозволением взять с собой четыре тысячи человек, с подмогой, предназначавшейся для Монса, и, что еще более ценно, с королевским письмом к Телиньи, где признавались обязательства по отношению к Нассау. Адмирал, встревожившись, незамедлительно рекомендовал ему примкнуть к принцу Оранскому и ничего не предпринимать в одиночку. Трудно установить, позволила ли Екатерина захватить себя врасплох, или, как фаталистка, приняла испытание, которое дозволяло помериться силами в открытую. Как бы там ни было, она снова убедила Саль-виати в своем пацифизме: войска, собирающиеся у границы, — «ограничены и предназначены для обороны»; король поглощен исключительно предстоящей свадьбой сестры. И умоляет Его Святейшество дать особое разрешение.

Генрих де Бурбон, король Наварры после смерти своей матери, намеревался, в сущности, явиться в Париж после долгой задержки, вызванной неоднократными приступами лихорадки. Его прибытие, отъезд Жанлиса, созыв ополчения адмиралом, действия принца Оранского, армия которого перешла Рейн, — все это сосредоточение протестантских сил вызывало надежды у жертв Филиппа II и беспокойство у католических предводителей. Венецианцы полагали, будто Испания вынуждена будет отвернуться от Средиземного моря, и дрожали при мысли, что останутся одни-одинешеньки лицом к лицу с турками… Они направили к французскому двору своего лучшего дипломата, старого Джованни Микиели, с тем чтобы спасти мир.

В то время как Микиели был в пути, нигде не задерживаясь (путешествие должно было продлиться минимум 11 дней), будущий Генрих IV, присоединившись к адмиралу, осуществил свое вступление в Париж и в историю (8 июля). Письмо, где отрезаны адрес и подпись,⁵⁸ показывает, какую почетную встречу подготовил король робкому сироте, маленькому горцу, взращенному среди беарнских пастбищ, ставшему ненадолго эмблемой протестантизма.

«Впереди него шли все наши городские старшины в парадных одеждах, а перед ними — городская стража; по приказанию короля герцоги Анжуйский и Алансонский шествовали впереди него до середины предместья, где их встретили господа Гизы и господа маршалы Франции вместе с большим отрядом, насчитывающим четыре или пять сотен всадников. Названного господина короля Наварры сопровождали господа кардиналы де Бурбон, герцог де Монпансье, принц-дофин, герцог де Невер, которые носили траур. Вместе с ними были также господин принц де Конде, адмирал и господин де Ларошфуко…

Гугеноты подняли шум, что якобы королю Наварры полагалось более пятнадцати сотен всадников, но их оказалось не больше половины того…»

Генриха поселили в Лувре, в старинных апартаментах королевы Элеоноры, второй жены Франциска I, с большим числом его дворян. Его невеста была весьма разочарована его недобрым взглядом, провинциальным костюмом и невыносимым запахом. Герцог Анжуйский, Гиз, надушенные католические щеголи, не преминули осыпать насмешками этого деревенщину, равно как и его кузена Конде, желчного уродца. Наваррец нисколько не сердился, улыбаясь, выносил издевки и щедро раздавал поклоны. Конде выказал обидчивость и недовольство, еще больше обезобразив этим свое непривлекательное лицо.

Но зато высокопоставленные гугеноты встретили самый лучший прием у короля. Ла Тремуй, Роган и прежде всего граф Франсуа II де Ларошфуко сделались товарищами Карла по игре в мяч, по охоте, а также по ночным вылазкам, когда августейшие проказники лупили зевак, били стекла и насиловали женщин.

Это вскоре стало модным времяпрепровождением. Герцог Анжуйский также к нему пристрастился, во главе своих дворян-католиков, и обе банды неоднократно развлекались от всего сердца. Ночные дозоры после полуночи не осмеливались вмешиваться и пресекать разгул. Эти буйные выходки добавили жару в городе, обремененном летним зноем. Несмотря на бурное процветание, которым Париж был обязан своим новым жителям, парижане в штыки встречали громогласных младших сыновей из Гаскони, хвастливых дворянчиков из центральных провинций, ларошельских флибустьеров. Эти еретики вели себя вызывающе, точно в завоеванной стране, всячески задирались. Некоторые в открытую подшучивали над королем и соглашались признавать только авторитет адмирала.

Вскоре, под предлогом предстоящей свадьбы, приверженцы Гизов тоже стеклись в столицу. Бесчисленной была клиентела Лотарингского дома, бесчисленными — неимущие дворяне, забияки, слуги, кормившиеся от их щедрот. Один только господин де Фервак, их вассал, привел с собой тридцать драчунов.

Все они расположились вокруг отеля Гизов, главным образом в монастырях, у приходских священников. Так, в центре города образовался крепкий католический орешек, между тем как протестанты рассеялись по городу, отыскав себе жилье, кто здесь, кто там. Многие остались стоять лагерем в предместье Сен-Жермен. Столкновения между двумя группировками не замедлили дать о себе знать. Каждый день лилась кровь в Пре-о-Клер на дуэлях между приверженцами красного креста и белого шарфа, не наносившая ни малейшего ущерба безумным увеселениям, в которые были втянуты и кальвинисты.

* * *

Карл IX поспособствовал новому взлету Колиньи. Он так спешил заключить союз с протестантами, что предлагал совершить бракосочетание Мадам и короля Наварры 10 июля, «без какой-либо церемонии, и пускай они поженятся во время траура». Но королева-мать желала придать торжественность событию, столь значительному по своим последствиям. И было окончательно решено, что «оно (бракосочетание) состоится в соборе Богоматери со всей пышностью, и последует праздник во дворце, как подобает для сыновей и дочерей Франции».

Герцог и герцогиня Лотарингские также решили приехать на празднество. Екатерина выказывала великое расположение своей второй дочери, страдающей болями в бедре, нежной и печальной герцогине Клод. Она уступила ей свои личные апартаменты, а сама перебралась в покои Франциска I.

Именно тогда Монморанси отчитался о своей миссии в Англии. Его доклад почти никого ни в чем не переубедил. Колиньи добился на следующий день свидания с ним в Сен-Клу. В прихожей, встретив Строцци и Брантома, он воскликнул:

— Благословение Богу, все идет хорошо! Уже совсем скоро мы прогоним испанцев из Нидерландов, сделаем властителем там нашего короля и умрем первыми — ты и я!

Состояние духа, весьма отличное от состояния флорентинки. Еще раз оба собеседника зашли в тупик. Но адмирала это едва ли заботило, он верил, что теперь-то наверняка обуздал юного царственного зверя.

Король сказал ему:

— Мой отец, есть кое-что, чего следует остерегаться, это королева, моя мать, которая желает быть в курсе всех дел, как Вы знаете, ей ничего не надо открывать о нашем предприятии, по меньшей мере нынче, ибо она все испортит.

12 июля два этих человека оставались взаперти в течение нескольких часов. Когда адмирал вышел, все увидели, что он радуется и не жалеет поклонов, как бы благодарный Его Величеству за исполнение всех обещаний. Испанский посланник поспешил предупредить своего монарха.

Тут, возможно, настал момент, когда изменяется все течение событий. Возможно, Франция вот-вот будет брошена в одну из самых великих авантюр за свою историю.

Господин де Жанлис и не подозревал, что столь многое зависит от его поведения. Он должен был следовать советам адмирала, готовя соединение своих пяти тысяч с войсками принца Оранского. Но он предпочел поспешить прямиком к Монсу. И тут сын герцога Альбы, дон Федериго де Толедо, прекрасно обо всем осведомленный благодаря своим шпионам, устроил засаду на него близ Кьеврена.

* * *

В то время как судьба готовилась бросить кости, каждый пытался спасти свою ставку. Великий герцог Тосканский, инициатор этой жуткой затеи, с беспристрастием посылал деньги герцогу Альбе и принцу Оранскому.

— Ах, каналья! — вскричал Колиньи, услышав новости.

Филипп II довольно четко обрисовал положение Су-ниге: «Видны воодушевление и добрая воля, с которой действуют французы. Ибо можно, в целом, сказать, что они желают дать понять всему свету, будто они хотят мира, а я войны. И нет ни малейшего сомнения, как и Вы говорите, что если ваши сношения с мятежниками из Нидерландов увенчаются успехом, они пылко поддержат Ваше дело… Продолжайте вести ваши переговоры сообразно обстановке и попытайтесь узнать самые вероятные из их замыслов».

Дон Диего уже нашел действенное средство выполнить эту часть своей миссии. Жером де Гонди, обязанный представлять монарху иностранных послов и член Королевского Совета, рассудил, что надлежит противостоять «крайностям двух партий». Решительно настроенный против войны, он пообещал представителю католического государя сообщать ему все соображения, высказывавшиеся в Совете.

В тот же миг в Лондон тайно прибыл эмиссар герцога Альбы по имени Гарас. Уолсингем, искренний приверженец союза с Францией, настойчиво побуждал королеву без задней мысли не жалеть усилий, но Елизавета, определенно, выбрала противоположную позицию. Она приняла Гараса, выслушала его, приняла во внимание его взгляды и внезапно предложила ему то, на что испанцы не смели больше надеяться: «Если французы вступят во Фландрию, она передаст Флессинг герцогу Альбе».⁵⁹

Несмотря на пакт, Колиньи содействовал тому, чтобы Гавр отобрали у англичан. Восемь лет спустя дочь Тюдоров ответила на эту измену изменой.

* * *

17 июля королева-мать дала аудиенцию испанскому посланнику. И еще раз гарантировала ему мир. Разве не она сама совсем недавно издала запрет вступать в Нидерланды? Дон Диего поблагодарил ее, но выразил свое сожаление, что видит в опочивальне Ее Величества столько гугенотов. Тогда Екатерина обернулась к своей снохе, королеве Елизавете, находившейся на шестом месяце беременности:

— Вот кто может свидетельствовать, какова добрая воля их двоих (ее и короля).

И юная государыня подчеркнуто подтвердила:

— Так и будет, и мир не будет нарушен.

В тот же день судьба бросила кости. Жанлис, подвергшись нападению дона Федериго де Толедо, потерпел полный разгром, его малое воинство оказалась уничтожено, а сам он попал в плен. Поскольку он не был противником в регулярной, объявленной войне, испанцы не сочли нужным уважать законы войны. Они истребляли кого могли. Погибло три тысячи гугенотов. Их товарищи, бежавшие в беспорядке, подверглись нападению населения, которое намеревались освободить, но дома которого разграбили, а поля опустошили. Французов не любили во Фландрии. Чудом уцелевшие стеклись к Парижу, все в крови, оборванные, изнуренные, вынужденные нищенствовать.

Испанцы воздавали хвалы «руке Господней». Герцог Альба осмелился подвергнуть Жанлиса пыткам, чтобы получить улики против короля Франции. Между тем в этом не было никакой необходимости, поскольку он перехватил письмо Карла IX, которое давало Филиппу II достаточное основание объявить войну, если он того пожелает. Альборнос, секретарь герцога, писал кардиналу Гранвелю: «Я располагаю одним письмом, которое Вас буквально ошеломит, если Вы его увидите, но в настоящий момент его подобает утаить».

Новости о битве при Кьеврене вызвали в Париже глубокое потрясение. В военном отношении речь не шла о какой-либо катастрофе: поражение не устрашило ни войск принца Оранского, ни силы Колиньи. Итог был совершенно иным в моральном и дипломатическом смысле слова. Протестанты чувствовали, что их престиж рухнул. Применение пыток к Жанлису задевало честь всего дворянства.

— Надлежит как следует проучить испанцев! — в ярости вскричал Телиньи.

Колиньи сурово осуждал побежденного:

— Это его вина. Жанлис должен был подождать принца Оранского! Именно такой совет я ему дал, он не должен был идти на подмогу в Монс!

Немедленно после того он связался с английским посланником, который передал графу Лейстеру, фавориту Елизаветы: «Адмирал молил меня искать возможности Вашего вступления в войну у Рейна и узнать, не пожелает ли государыня действовать, дабы выручить бедного принца Оранского».

Эта затея свидетельствовала, что адмирал все еще питал некоторые иллюзии касательно истинных замыслов своего союзника.

Нунций верил, что мир спасен. Между тем первая реакция Карла IX свидетельствовала об исключительной ярости. По его приказу Мондусе выразил герцогу Альбе протест против неподобающего обращения с пленными и даже призвал дух отмщения, которому предстояло сплотить гугенотов.

Герцог пожал плечами. Он выпроводил посланца короля и ответил королеве-матери. В этом ответе он уведомил ее, что, располагая письмом ее сына, он получил повод для войны и что английская королева предложила помощь католическому государю. Это как громом поразило Медичи, которая впервые и не подумала скрывать свои чувства; «страх перед испанским оружием охватил королеву-мать», — писал Уолсингем.

Екатерина уже представляла себе, как испанцы вторгаются во Францию при содействии Англии. Так случилось в 1557 г., и против этого союза с трудов выстояло еще единое и процветающее королевство Генриха II. То был бы крах французской независимости, которую его вдова с такими усилиями поддерживала в течение тринадцати лет. Флорентийка, вне себя, продемонстрировала Карлу IX последствия его начинаний, унижала его и давила на него. Распущенный весельчак, мастер валить кабанов и богохульствовать, превратился в послушного ребенка.

21 июля он торжественно отрекся от своей политики. В этот самый день Джованни Микиели вступил в Лувр. Никогда еще посол не удостаивался такого пышного приема. На каждом марше большой лестницы было выставлено по гвардейцу с алебардой. Вокруг Его Величества находились все принцы крови и, разумеется, Наваррский и Конде, все высокопоставленные служители короны.

От имени Светлейшей Республики Микиели заклинал христианнейшего короля сохранить дружбу с католическим государем. Грубым и надломленным голосом Карл ответил:

— Успокойте ваших властителей. Меня терзает, что вступление в Нидерланды моих подданных протестантской веры, вопреки моим приказам, может возбудить подозрения, будто я желаю объявить войну Испании.

Следом за этим у венецианца была частная встреча с королевой-матерью. Екатерина заключила:

— Передайте вашим сеньорам, что действия еще больше, чем слова, покажут, насколько мы желаем мира.

Месяц спустя Микиели должен был спрашивать себя, не обернулись ли эти слова отвратительными вестями о ночи накануне дня Св. Варфоломея. В состоянии отчаяния и тревоги, в котором находилась Медичи, было вполне вероятным, что она подумывала, как и в 1569 г., не о том, чтобы вырезать гугенотов, но о том, чтобы избавиться от их главы.

На следующий день после приема Микиели дон Диего де Сунига адресовал королю записку, полную тяжелой иронии: «Я бы желал порадоваться тому, что те из ваших мятежников, которые, вопреки Вашей воле, намеревались нанести ущерб делу католического государя, понесли кару, как они того заслуживают… Я пишу Вам, будучи уверенным, что ничто не удовлетворит меня больше, нежели то, что Ваше Величество — самый добрый брат католического государя».

Со своей стороны, Филипп II велел вручить своему «доброму брату» письмо, написанное в том же духе. После того, как оно было передано, Карл IX трижды выдал себя! «Об этой любезности, — как передавал своему хозяину торжествующий посланник, — следует сообщить дону Фадригу!»

Несчастный король, вынужденный испить эту чашу до дна, прибег к достаточно жалкой хитрости. Он написал Мондусе: «Вы должны несколько раз повторить герцогу Альбе то, что знаете о его врагах, дабы основательно убедить его в Вашей верности; ибо, сколько раз ни представился бы случай, это послужит моим намерениям, лишь бы только это было сделано напрямую. Вместе с тем нужно скрыть, что у Вас были сношения с принцем Оранским, и чтобы, если Вы их поддерживаете сейчас, никто не обнаружил улик, ежели ему представится случай». Он все же уе отказывался от этой войны, которая лишь повредит Нидерландам, но освободит его самого.

Тем не менее в конце июля Екатерина вздохнула свободно. Она верила, что сберегла одновременно мир, государство и свою собственную власть. Именно тогда ей и представился второй шанс: взять на свой лад реванш над Австрийским домом, обеспечив корону для своего дорогого сына.