Глава 4 КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ

Глава 4

КОНЕЦ ВЕЛИКОЙ ЭПОХИ

Последнее выступление Сталина

Завершила XIX съезд партии краткая речь Сталина, обращенная главным образом к представителям братских партий. Есть версия, будто это свидетельствует о плохом физическом и умственном состоянии вождя. В действительности, ничего подобного не наблюдалось.

Он просто не захотел, как говорится, выносить сор из избы, освещая внутреннее непростое положение в партии. Отделываться общими гладкими формулировками он вообще не любил. Вскоре на закрытом Пленуме ЦК КПСС 16 октября 1952 года последовало принципиально важное крупное его выступление. Как оказалось, оно стало последним

Об этом событии следует рассказать подробно. Оно проясняет многое, происходившее в последние годы жизни Сталина, и, возможно, помогает понять причины его смерти, всего лишь через 4 месяца после этого события. Сталин говорил около полутора часов без перерыва. Он не читал заранее написанный текст, а именно говорил, обращаясь в зал и не сбиваясь. Одно уже это убедительно свидетельствует о том, что он был здоров и, во всяком случае, никакими умственными и психическими расстройствами не страдал. Он сразу же взял деловой тон:

— Итак, мы провели съезд партии. Он прошел хорошо, и многим может показаться, что у нас существует полное единство. Однако у нас нет такого единства…

Обратимся к воспоминаниям присутствовавшего на пленуме писателя Константина Симонова, члена ЦК партии:

«Говорил он от начала до конца сурово, без юмора, никаких листков или бумажек перед ним на кафедре не лежало, и во время своей речи он внимательно, цепко и как-то тяжело вглядывался в зал, так, словно пытался проникнуть в то, что думают эти люди, сидящие перед ним и сзади. И тон его речи, и то, как он говорил, вцепившись глазами в зал, — все это привело всех сидевших к какому-то оцепенению…

Главное в его речи сводилось к тому (если не текстуально, то по ходу мысли), что он стар, приближается то время, когда другим придется продолжить делать то, что он делал, что обстановка в мире сложная и борьба с капиталистическим лагерем предстоит тяжелая и что самое опасное в этой борьбе дрогнуть, испугаться, отступить, капитулировать. Это и было самым главным, что он хотел не просто сказать, а внедрить в присутствовавших, что, в свою очередь, было связано с темою собственной старости и возможного ухода из жизни.

Говорилось все это жестко… За всем этим чувствовалась тревога истинная и не лишенная трагической подоплеки».

* * *

Написано это было спустя 27 лет после пленума, но общее впечатление и некоторые детали писатель запомнил, по-видимому, хорошо. К сожалению, отсутствует стенограмма выступления Сталина. Сошлюсь на запись Л. Н. Ефремова, приведенную в книге В. В. Карпова «Генералиссимус». Сталин объяснил некоторые свои предложения, сказав:

— Некоторые выражают несогласие с нашими решениями. Говорят, для чего мы расширили состав ЦК? Но разве не ясно, что в ЦК потребовалось влить новые силы? Мы, старики, все перемрем, но нужно подумать, кому, в чьи руки вручим эстафету нашего великого дела, кто ее понесет вперед?…

(Нашлись комментаторы, излагавшие — изолгав — его слова в том духе, что коварный диктатор захотел под благовидным предлогом избавиться от конкурентов. Такова точка зрения тех, кто привык строить каверзы, лгать и клеветать ради своей карьеры или по заказу своих «спонсоров». На мой взгляд, Сталин говорил то, что хотел сказать. Он не привык унижаться, лицемерить, хитрить.)

Причины кадровых перестановок он объяснил так:

— Мы освободили от обязанностей министров Молотова, Кагановича, Ворошилова и других и заменили их новыми работниками. Почему? На каком основании? Работа министра — мужицкая работа. Она требует больших сил, конкретных знаний и здоровья. Вот почему мы освободили некоторых заслуженных товарищей от занимаемых постов и назначили на их место новых, более квалифицированных, инициативных работников. Они молодые люди, полны сил и энергии. Мы их должны поддержать в ответственной работе. Что же касается самих видных политических и государственных деятелей, то они так и остаются видными политическими и государственными деятелями. Мы их переводим на работу заместителями Председателя Совета Министров. Так что я даже не знаю, сколько у меня теперь заместителей…

Однако оказалось, что дело не только в возрасте ветеранов партии. Сталин перечислил несколько серьезных ошибок Вячеслава Михайловича. На одном из дипломатических приемов Молотов дал согласие английскому послу издавать у нас буржуазные газеты и журналы. «Такой неверный шаг, если его допустить, — сказал Сталин, — будет оказывать вредное, отрицательное влияние на умы и мировоззрение советских людей, приведет к ослаблению нашей, коммунистической идеологии и усилению идеологии буржуазной».

Судя по всему, вождь знал о влиянии последней на умы не столько рядовых советских граждан, сколько на тех, кто причисляет себя к элите общества. Ведь рекламируется под видом буржуазного образа жизни благосостояние наиболее обеспеченных слоев западного общества, но вовсе не того большинства, которое едва сводит концы с концами.

* * *

Кроме того, Сталин указывал на то, что Молотов предложил сделать Крым еврейской автономией, а также делился со своей женой (еврейкой) секретной информацией. «Получается, — говорил Сталин, — будто какая-то невидимая нить соединяет Политбюро с супругой Молотова Жемчужиной и ее друзьями. А ее окружают друзья, которым нельзя доверять». Среди них были Голда Меир, сотрудник посольства США и т.п.

Красноречивый факт. Когда в Москву приехала первый посол Израиля Голда Меир, перед синагогой, куда она пришла, собралась многотысячная толпа. Ее приветствовали с восторгом, и она ответила: «Спасибо за то, что вы остались евреями». А на приеме в МИДе жена Молотова подошла к Меир, заговорила с ней на идиш и на вопрос, не еврейка ли она, с гордостью ответила: «Я дочь еврейского народа».

У жены Молотова были знакомые и в посольстве США. Вячеслав Михайлович имел неосторожность обсуждать со своей женой некоторые секретные решения Политбюро. А вскоре эти решения становились известны американцам.

«При всем гневе Сталина… — вспоминал Симонов, — в том, что он говорил, была свойственная ему железная конструкция. Такая же конструкция была и у следующей части его речи, посвященной Микояну, более короткой, но по каким-то своим оттенкам, пожалуй, еще более злой и неуважительной.

В зале стояла страшная тишина. На соседей я не оглядывался, но четырех членов Политбюро, сидевших сзади Сталина за трибуной, с которой он говорил, я видел: у них у всех были окаменевшие, напряженные, неподвижные лица…»

Но самый большой удар по нервам присутствовавших был нанесен в заключение Пленума. Вот как описал это К. Симонов:

«Сталин, стоя на трибуне и глядя в зал, заговорил о своей старости и о том, что он не в состоянии исполнять все те обязанности, которые ему поручены. Он может продолжать нести свои обязанности Председателя Совета Министров, может исполнять свои обязанности, ведя, как и прежде, заседания Политбюро, но он больше не в состоянии в качестве Генерального секретаря вести еще и заседания Секретариата ЦК. Поэтому от этой последней своей должности он просит его освободить, уважить его просьбу… Сталин, говоря эти слова, смотрел в зал, а сзади него сидело Политбюро и стоял за столом Маленков, который, пока Сталин говорил, вел заседание.

И на лице Маленкова я увидел ужасное выражение — не то чтоб испуга, нет, не испуга; — а выражение, которое может быть у человека, яснее всех других или яснее, во всяком случае, многих других осознававшего ту смертельную опасность, которая нависла у всех над головами и которую еще не осознали другие: нельзя соглашаться на эту просьбу товарища Сталина, нельзя соглашаться, чтобы он сложил с себя вот это одно, последнее из трех своих полномочий, нельзя. Лицо Маленкова, его жесты, его выразительно воздетые руки были прямой мольбой ко всем присутствующим немедленно и решительно отказать Сталину в его просьбе. И тогда, заглушая раздавшиеся уже и из-за спины Сталина слова: «Нет, просим остаться!», или что-то в этом духе, зал загудел словами: «Нет! Нельзя! Просим остаться! Просим взять свою просьбу обратно!» Не берусь приводить всех слов, выкриков, которые в этот момент были, но, в общем, зал что-то понял и, может быть, в большинстве понял раньше, чем я. Мне в первую секунду показалось, что это все естественно: Сталин будет председательствовать в Политбюро, будет Председателем Совета Министров, а Генеральным секретарем ЦК будет кто-то другой, как это было при Ленине».

* * *

Тут писатель позволил себе сомнительную вольность: заговорил о мыслях малоизвестного ему человека, политика и государственного деятеля, соображения которого в тот момент могли быть совершенно иными. (Учтем, что написан этот отрывок в 1979 году, когда был осужден «культ личности Сталина» и много клеветы говорилось в его адрес.)

По мнению Симонова, Маленков «понял сразу, что Сталин вовсе не собирался отказываться от поста Генерального секретаря, что эта просьба, прощупывание отношения пленума к поставленному им вопросу — как, готовы они, сидящие сзади него в президиуме и сидящие впереди него в зале, отпустить его, Сталина, с поста Генерального секретаря, потому что он стар, устал и не может нести еще эту, третью свою обязанность…

И почувствуй Сталин, что там сзади, за его спиной, или впереди, перед его глазами, есть сторонники того, чтобы удовлетворить его просьбу, думаю, первый, кто ответил бы за это головой, был бы Маленков; во что бы это обошлось вообще, трудно себе представить».

Увы, печальными бывают результаты даже искренних попыток писателей, не относящихся к числу крупных мыслителей, думать за выдающихся государственных деятелей! Как говорится, не по Сеньке шапка.

Пожалуй, Маленков, как многие другие, был обескуражен, прежде всего, неожиданностью предложения Сталина. Он просто не знал, что предпринять в такой экстремальной ситуации. Поэтому обратился в зал:

— Товарищи! Мы должны все единогласно и единодушно просить товарища Сталина, нашего вождя и учителя, быть и впредь Генеральным секретарем ЦК КПСС.

Последовали бурные аплодисменты. Сталин:

— На Пленуме ЦК не нужны аплодисменты. Нужно решать вопросы без эмоций, по-деловому. А я прошу освободить меня от обязанностей Генерального секретаря ЦК КПСС и Председателя Совета Министров СССР. Я уже стар. Бумаг не читаю. Изберите себе другого секретаря.

Встал маршал С. К. Тимошенко и пробасил:

— Товарищ Сталин, народ не поймет этого. Мы все как один избираем вас своим руководителем — Генеральным секретарем ЦК КПСС. Другого решения быть не может.

Все стоя поддержали его слова аплодисментами. Сталин постоял, глядя в зал, потом махнул рукой и сел.

Странно, что «инженер человеческих душ» К. Симонов истолковал этот эпизод как выражение торжества. Или вождь поистине выжил из ума, если решил таким нелепым образом «прощупать отношение Пленума» к поставленному вопросу о его отставке? Ну а если бы его просьбу удовлетворили, он что же, приказал бы покарать всех, кто ее поддержал? Выходит, захотел внести раздор в ряды партии, начать массовые репрессии среди узкого круга участников Пленума? Зачем?! Он же откровенно сказал, что уже стар и может вскоре умереть.

Разумней предположить, что он хотел выяснить, готовы ли новые государственные деятели к самостоятельной работе, к продолжению дела, которому он посвятил всю свою жизнь. Или, возможно, в порыве раздражения он просто пригрозил своей отставкой, чтобы присутствующие поняли, насколько важно то, о чем он говорил. Хотя не исключены и другие предположения. Жаль, что обычно тиражируется самое глупое и подлое.

Против партийной элиты

Некоторые авторы, фантазируя на тему «осень патриарха», пишут, будто Сталин панически боялся смерти. Полная чепуха! Как революционер, да еще и террорист (в молодости), он смерти не боялся. Но, чувствуя ее приближение, беспокоился за судьбу страны.

На Ялтинской конференции в феврале 1945 года он сказал, обращаясь к Рузвельту и Черчиллю: «Пока мы все живы, бояться нечего. Мы не допустим опасных расхождений между нами… Но пройдет десять лет или, может быть, меньше, и мы исчезнем. Придет новое поколение, которое не прошло через все то, что пережили мы, которое на многие вопросы, вероятно, будет смотреть иначе, чем мы».

Как видим, он спокойно и вполне философски относился к своей смерти, даже фактически предсказал ее с удивительной точностью.

С подачи Хрущева принято считать, будто существовал политический кризис, с которым не мог справиться престарелый вождь. Эта легенда понадобилась Никите Сергеевичу для оправдания своих провальных мероприятий после захвата власти. (Аналогично поступили и Горбачев, и Ельцин; любому обанкротившемуся политику хочется свалить свою вину на своего предшественника.) Его мнение пришлось по душе многим авторам. Например, историк Д. Боффа уверенно констатировал «кризис сталинского правительства» (по-видимому, точнее сказать — сталинского правления). Хотя уже в следующем абзаце констатировал:

«После десяти лет международных испытаний, одно другого тяжелее, которые страна победно преодолела, Советский Союз постепенно окреп. Последствия войны и голода отошли в прошлое. Население увеличивалось в результате демографического подъема. Промышленность росла. Из стен высших учебных заведений выходило около 200 тыс. выпускников, в дополнение к которым подготавливалось также примерно 300 тыс. специалистов со средним техническим образованием».

Если таковы результаты кризиса правительства, то побольше бы подобных кризисов! Словно в помрачении рассудка автор ссылается на «маниакальное вырождение подозрительного характера» Сталина и «признаки неспособности осуществлять руководство». Боффа объясняет парадоксальность ситуации просто: «Все преодолевающая жизненная стойкость народа находилась в противоречии с тем свинцовым колпаком, который послевоенная сталинская политика надела на всю общественную жизнь в стране».

Оказывается, под «свинцовым колпаком» происходит невиданный подъем народного хозяйства, растет количество населения, улучшается его благосостояние и повышается культурный уровень! Выходит, «колпак» предохранял общество от всяческих бед и определял его устойчивость. На мой взгляд, под идеологическим колпаком находилось сознание Боффы, когда он писал подобные вещи.

Умилительную оговорку делает этот буржуазный историк: «Мало кто ясно осознавал это противоречие». А может быть, его и не было? Или стремились создать и усилить социальные противоречия именно те, кто желал уничтожить существующий строй и/или обрести благоприятные возможности для личного обогащения?

Именно так все и произошло, когда в конце XX века осуществилась в России—СССР буржуазная революция (или контрреволюция?). Она явилась своеобразным реваншем за провал в феврале 1917 года. В результате общество не перешло на более высокий уровень; напротив, очевидна его деградация буквально по всем параметрам — упадок социальный, научно-технический, экономический, нравственный, культурный.

Отчасти оправдывает логические несуразицы Д. Боф-фы то, что его работа относится к концу 1970-х годов. Над ним довлели политические стереотипы западных идеологов. Не исключено, что он выполнял соответствующий социальный заказ. К тому же о положении в СССР он судил преимущественно по всяческим диссидентским сочинениям.

* * *

Как уже говорилось, в СССР в 1952 году основополагающим событием стал XIX съезд партии. На нем были подведены итоги сталинской эпохи и намечены перспективы на будущее. Однако в изданном полумиллионным тиражом учебном пособии «История СССР. Эпоха социализма» (М., 1958) о нем сказано было весьма скупо и неопределенно. Даже не упомянут основной докладчик Г. М. Маленков, не сказано о присутствии на съезде Сталина.

В новейшем учебнике истории России для 11 класса (2007) сказано: «В последние годы жизни И. В. Сталина нормы внутрипартийной демократии перестали соблюдаться даже формально. Не созывались заседания руководящих органов партии. 13 лет не проводились ее съезды. Лишь в 1952 г. состоялся XIX съезд ВКП(б). Съезд утвердил новое название партии. Она стала называться Коммунистической партией Советского Союза (КПСС)». Только и всего!

Традиционно «наивное» пояснение дал Д. Боффа: «Ход работы XIX съезда, на котором партия окончательно отказалась от своего именования как партия большевиков и назвалась просто Коммунистической партией Советского Союза (КПСС), подтвердил наличие в эти годы глубокого кризиса. В СССР и правители, и управляемые в дальнейшем старались вычеркнуть его из памяти истории; в более позднее время об этом событии стремились говорить как можно меньше (стенограмма выступлений на съезде не была до сих пор опубликована)… Основным докладчиком был Маленков; это поручение, казалось, представляло собой ясное указание на возможного наследника Сталина».

Вновь ссылка на кризис без какого-либо убедительного пояснения, а вдобавок отказ обдумать странный феномен стремления власть имущих вычеркнуть данный съезд «из памяти истории». Почему?

Предположим, страна находилась в критическом положении. Но тогда для Хрущева и его сторонников имело прямой смысл раскрыть суть кризиса, который способствовал свержению сталинизма. А тут прямо противоположная стратегия умолчания и даже засекречивания.

Тот же самый Боффа вольно или невольно указал на то, каким в действительности был кризис. Был он связан не со сталинским управлением, а назревал вопреки нему. Существовали некоторые объективные явления, угрожавшие системе, созданной Сталиным. О них много говорил Маленков.

«Он резко акцентировал внимание, — справедливо указал Боффа, — на четырех пунктах: необходимо дать большой простор самокритике и критике «снизу»; дисциплина партийная и государственная должна быть укреплена и должна стать единой для всех, руководителей и руководимых: выдвижение и подбор кадров должны проводиться более строго, не должно быть места для кумовства и личных капризов, как это часто случается; необходимо также усилить идеологическую работу, для того чтобы не допустить возрождения буржуазной идеологии и остатков антиленинских групп (то есть оппозиций давнего времени)».

С докладом о партийном обновлении выступал Хрущев. Он приводил аргументы, аналогичные тем, что использовал Маленков. Членам партии предписывалось исполнение новых обязанностей: критика и самокритика; запрет любых форм «двойной дисциплины», одной — для руководителей, другой — для рядовых членов; уважение к «секретности в партии и государстве»; обязанность докладывать наверх о местных «недостатках», «невзирая на лица»; подбор руководителей без каких-либо соображений дружбы, родства или землячества.

Нет никаких сомнений, что повторение Хрущевым основных положений кадровой политики, доложенных Маленковым, свидетельствует о том, что данная проблема считалась ключевой и предварительно обсуждалась со Сталиным. Скорее всего, обсуждение это проводилось преимущественно или даже единственно с Маленковым. Ведь именно он отвечал за кадровую политику в государстве и партии.

Если Сталин счел нужным представить Маленкова своим преемником, то логично предположить, что состояние руководящих кадров вождь считал неудовлетворительным, а наведение порядка в этом деле — важнейшей, первостепенной задачей. (По словам Д. Боффы, «даже если под этими докладами и уставными новшествами и не было подписи Сталина, то наверняка инициатива исходила от него и их содержание контролировалось им же».)

Вот и Н. Верт высказал мнение, что Сталин вынужден был, «не трогая основ, обновить политические, административные, хозяйственные и интеллектуальные кадры государства. Именно с этой точки зрения следует рассматривать изменения, произведенные на ХГХ съезде партии».

Мы приходим к тем же выводам, что и антисоветские историки. Не потому, что у нас единые позиции (тут-то как раз наоборот!). Данное мнение верное, ибо основано на фактах. Оно вполне очевидно для любого, кто более или менее внимательно ознакомится с докладом Маленкова.

Но если все так просто и ясно, то почему же советская партийная пропаганда стала замалчивать материалы и основные положения данного съезда? Почему на них не обратили должного внимания?

Ответ, как мне представляется, может быть один: с хрущевских времен и до настоящего времени власть в СССР, а затем в Российской Федерации захватили представители того самого социального слоя, против которого ополчились Сталин и его преемник Маленков.

Война с коррупцией

Заветы Сталина отразились не только в двух его последних теоретических работах по языкознанию и экономике, но и в его выступлении на Пленуме и в докладе Маленкова на съезде партии.

По знаменательному совпадению, нечто подобное произошло за три десятилетия до 1952 года, когда Ленин опубликовал свои последние записи. В статье «Лучше меньше, да лучше» он предлагал «проникнуться спасительным недоверием к скоропалительно быстрому движению вперед». Ленин предлагал «заняться проверкой, улучшением и пересозданием нашего аппарата». Для этого, по его мнению, необходимо значительно увеличить число членов высших партийных органов, введя туда максимальное число рабочих и крестьян.

В ту пору на высших руководящих постах находились почти исключительно профессиональные революционеры, можно сказать, политики-экстремалы. Ленин понимал, что для мирного строительства это вредно. Тем более что уже тогда началось перерождение партийной верхушки, заражаемой «буржуазным духом»…

Выступая на XIX съезде партии со своим докладом против коррупции, Маленков понадеялся на безусловный авторитет Сталина и на поддержку партийных масс. Но крупные партийные работники вновь начали обретать абсолютную власть в своих «вотчинах». Маленков привел пример ульяновской партийной организации (случайно ли была выбрана именно эта, работавшая на родине Ленина?). Там «часть хозяйственных, советских и партийных работников из руководящей верхушки областной организации морально разложилась, встала на путь казнокрадства, растаскивания и разворовывания государственного добра».

Маленков вынужден был напоминать то, что и без того всем было известно: «Партии нужны не заскорузлые и равнодушные чиновники, предпочитающие личное спокойствие интересам дела, а неутомимые и самоотверженные борцы за выполнение директив партии и правительства, ставящие государственные интересы превыше всего». И еще одна вроде бы очевидная истина: «Идеологическая работа является первостепенной обязанностью партии».

Не опрометчиво ли поступил Маленков, открыто объявив войну коррупционерам? Как следует из его слов, некоторые из них использовали свое положение для улучшения личного благосостояния. Сделать это было невозможно без разветвленных связей, соединяющих в единый клубок деятелей партии, торговли, народного хозяйства, органов государственной безопасности, местных советов.

* * *

А разве все маршалы и генералы выдержали испытание «медными трубами» победы? Когда, у миллионов семей погибли родные и близкие, сотни тысяч городов и поселков были разрушены, когда народ был измучен и появилось множество калек, нищих, бездомных, некоторые генералы и маршалы отправляли вагонами захваченное в Германии «барахло», обеспечивая своим семьям «роскошную жизнь».

В книге Ю. Мухина «Убийцы Сталина» (2006) приведены материалы расследования хищений, организованных начальником спецслужб СССР в Берлине генерал-майором А. М. Сидневым и представителем МВД в советской зоне оккупации Германии И. А. Серовым.

Негласное обследование дачи Г. К. Жукова показало, что там собраны огромные ценности. «Две комнаты дачи превращены в склад, где хранится огромное количество различного рода товаров и ценностей». Например, более 4000 м различных тканей (шелк, парча, панбархат и пр.); 323 шкуры мехов (соболь, котик, лиса, обезьяна и пр.); 44 штуки огромных дорогостоящих ковров и гобеленов; множество ценных картин, сервизов; 20 уникальных охотничьих ружей, 8 аккордеонов…

А ведь это было далеко не все самое ценное, что вывез Жуков. Вряд ли он лично был чудовищно жадным. Многое ему «дарили» подхалимы, желали иметь жена, родственники…

Сталина подобные факты наверняка возмущали до глубины души. Не это ли стало причиной его недовольства Жуковым?

Как с ехидцей писали некоторые журналисты, писатели, на даче Сталина были развешаны картины великих художников… в виде дешевых репродукций, вырезанных из журнала «Огонек». Вот, мол, какой дурной вкус у диктатора. (Подобные люди, невольно поставив себя на его место, представили себе, какими бы шедеврами живописи украсили они свое жилище.)

* * *

Впрочем, вернемся к прерванной теме.

Итак, Маленков призывал руководящих работников ставить государственные интересы выше личных. Прежде вроде бы не приходилось с высоких трибун напоминать об этом. Теперь такая необходимость возникла. Следовательно, проблема стала актуальной.

Понятное дело, бесполезно бороться с подобной напастью одними призывами. Другой путь: ужесточение контроля над руководящими партийными работниками со стороны органов внутренних дел, МГБ. Для этого надо, естественно, вывести данные организации из-под прямого подчинения партийной номенклатуре.

Есть еще одно средство. Маленков назвал его: «Контроль масс за деятельностью организаций и учреждений». Он настойчиво призывал усилить «критику снизу», «провести неспадающую борьбу как со злейшими врагами партии с теми, кто препятствует развитию критики наших недостатков». «У руля руководства в промышленности и сельском хозяйстве, в партийном и государственном аппарате должны стоять люди культурные, знатоки своего дела».

По его словам, «в литературе и искусстве появляется еще много посредственных, серых, а иногда и просто халтурных произведений, искажающих советскую действительность». «В своих произведениях наши писатели и художники должны бичевать пороки, недостатки, болезненные явления, имеющие распространение в обществе… Неправильно было бы думать, что наша советская действительность не дает материала для сатиры. Нам нужны советские Гоголи и Щедрины».

Нетрудно было догадаться, кого следует критиковать и бичевать. Среди сидящих в зале было немало тех, кто воспринял это как увесистый камешек в свой огород, как тревожный сигнал: не начнется ли вскоре основательная партийная чистка?

Покушение на партократию

Столь решительное и смелое выступление Маленкова было согласовано с вождем. Судя по всему, к нему, а также к Маленкову поступали сведения и от секретных сотрудников, и от трудящихся о распространении коррупционных связей и злоупотреблении властью партийными функционерами на местах.

Сталин, даже уединившись на кунцевской даче (в 1952 году он редко выезжал в Москву), имел достаточно ясное представление о процессах, происходивших в стране. Он ясно сознавал, что сформировался социальный слой руководителей разных уровней, которых стала объединять, как говорили прежде, «мелкобуржуазная идеология», желание воспользоваться своим общественным положением для получения наибольших материальных благ.

Для индустриального общества характерны механизация и автоматизация производств, увеличение числа служащих. В СССР пытались искусственно поддерживать высокий процент занятых в народном хозяйстве рабочих и крестьян, трудящихся. Но с объективной закономерностью ничего поделать нельзя. С середины прошлого века в нашей стране количество служащих неуклонно увеличивалось.

Само по себе это ни хорошо, ни плохо. Другое дело — забвение коммунистических идеалов, имеющих в виду, прежде всего, благо трудового коллектива, народа, всего общества, и распространение буржуазных устремлений, ориентированных на личное и корпоративное обогащение. Такое духовное перерождение значительной части граждан грозило общественной катастрофой.

Без прямых указаний Сталина Маленков не посмел бы выступить с критикой руководящих партийных кадров. Он понимал: предложенные им изменения системы власти и мероприятия по борьбе с коррупцией не будут пользоваться популярностью в среде номенклатурных работников. А они-то и есть те самые конкретные люди, на которых опирается верховная власть.

Странным образом это обстоятельство упускают из виду многие аналитики. Словно достаточно, скажем, главнокомандующему утвердить военную операцию и отдать приказ на ее выполнение, как все остальное уже не имеет существенного значения. Не менее важно кто, какими силами, насколько организованно и оперативно, а при необходимости действуя творчески, по собственной инициативе будет реализовывать этот замысел.

Какие бы указания ни давал Сталин своим подчиненным, к чему бы ни призывал, все это оставалось бы звуком пустым или оборачивалось чем-то совершенно иным без отлажено работающего механизма реализации той или иной программы. Пустозвонство руководителя быстро оборачивается развалом всей системы. Или же ему определена в ней роль подставного лица, служащего прикрытием для тех, кто реально пользуется властью и капиталами.

Сталина нельзя отнести ни к тому ни к другому типу. Он был настоящим Хозяином.

* * *

Выступление Маленкова на XIX съезде должно было усилить антисталинские настроения среди партийной номенклатуры. Вождь и без того раздражал их, установив строгий контроль за использованием общественных ценностей и пресекая коррупционные связи, вынуждая руководителей всех уровней много работать при сравнительно небольших льготах. Они распоряжались огромными капиталами, не имея легальной возможности урвать для себя некоторую их часть без риска угодить в ГУЛАГ или на тот свет. Кому это понравится? Новая кадровая политика грозила лишить некоторую часть «элиты» высоких постов. Было о чем беспокоиться!

Безусловно, еще оставалось немало идейных коммунистов. Но росло число тех, кто пробивался к вершинам власти ради карьеры, личного благополучия, для построения коммунизма в отдельно взятой своей семье. Этим стремлениям препятствовала воля вождя, идейные принципы которого были незыблемы. Он помнил, каких огромных жертв стоили Гражданская и Великая Отечественная войны. Неужели они были напрасны?! Неужели после этого благоденствовать должны только «избранные»?

Если бы Сталин заботился только о сохранении своей власти, ему следовало бы поощрять и материально поддерживать всех тех, кто ему ее обеспечивал. Надо было бы установить олигархическое правление. Так поступают все большие начальники, начиная с криминальных и кончая политическими. Такой режим, скрепленный коррупционными узами и общими материальными интересами, устойчив и удобен в управлении.

Но Сталин обдуманно, целеустремленно и с риском для жизни проводил свою политику. В народе было понимание — хотя бы на уровне коллективного подсознания — его самоотверженной работы. Только этим можно объяснить неподдельную любовь к нему миллионов советских людей. Не руководители, а именно народ видел в нем исполнителя своей воли, выразителя своих интересов.

Невероятно, чтобы три десятилетия в труднейших условиях ему удавалось притворяться настолько изощренно и талантливо, чтобы заручиться таким доверием масс и пользоваться неподкупной любовью. (Помнится, Хрущев, как его ни прославляли, сколько ни награждали и какие бы фильмы о нем ни снимали, в народе воспринимался неприязненно, а то и с презрением.)

Для пролезших во власть ради личных выгод выступить открыто против вождя, свергнув его или приняв его отставку, означало бы вызвать на себя народный гнев. Поэтому съезд приветствовал доклад Маленкова и устраивал овации Сталину. Хотя, безусловно, многие делегаты делали и то и другое искренне.

«Дело врачей»

Крупнейшие государственные деятели разных времен и народов слишком часто уходят из жизни в результате покушений или при загадочных обстоятельствах. Отчасти это относится к Ленину, но в значительно большей степени — к Сталину.

21 декабря 1952 года Иосифу Виссарионовичу исполнилось 73 года. Чувствовал он себя неплохо, серьезных симптомов болезни у него не было. Говорят, он стал раздражительным, подозрительным и мрачным. Но разве для этого не было оснований? Беспокоился он не за себя, а за свою страну. Даже в его ближайшем окружении не было единства при избытке интриг. Чему тут радоваться?

Ссылаются на его психическое расстройство, из-за которого он вроде бы санкционировал уголовное дело «врачей-убийц». Как еще объяснить странный феномен: немолодой и не блещущий здоровьем вождь лишает себя квалифицированного медицинского обслуживания! У него на даче, где он в последние месяцы проводил большую часть времени, не было даже аптечки с простым набором лекарств. Чем это объяснить? Подбрасывают диагноз: он маниакально боялся врачей (особенно евреев) и лекарств. Дрожал за свою жизнь. Был патологически подозрительным и пугливым…

До какой же степени можно отрешиться от здравого смысла, чтобы верить подобным нелепостям? А ведь верят миллионы!

Тот, кто страшится смерти и болезненно озабочен состоянием своего здоровья, обращается к врачам при малейшем подозрении на заболевание. Сталин мог вызывать к себе на консилиум лучших врачей любой национальности. И уж наверняка бы при нем находились специалисты, отвечающие за его жизнь головой. Но ничего подобного не было.

Вообще-то Сталин всегда не слишком заботился о собственном здоровье. Работал он, что называется, на износ. И все-таки невозможно поверить, что он по личной инициативе лишил себя врачебной помощи. Боялся, что его «залечат»? Ерунда. Много лет не боялся, а тут вдруг…

Надо четко понимать простую истину: ни в сталинских речах, ни в его поведении, ни в беседах с самыми разными людьми психических аномалий не наблюдалось. Это, как говорится, медицинский факт. Отстранить от него врачей было выгодно только тем, кто был заинтересован в его смерти.

* * *

Итак, все по порядку. «Дело врачей» было основано на следующих фактах. Следователь подполковник М. Рюмин случайно обнаружил документ, написанный врачом Л. Тимашук еще в августе 1948 года. Она незадолго до смерти Жданова констатировала у него инфаркт миокарда. Однако три авторитетных врача, лечившие Жданова, настояли на своем диагнозе и ее не послушались.

Под их давлением она уступила, но на всякий случай изложила свое мнение в письме начальнику Главного управления охраны МГБ СССР Н. С. Власику (давнему телохранителю Сталина). Тот не придал бумаге серьезного значения, — ведь Тимашук писала не донос, а излагала свое личное мнение по поводу болезни Жданова, страхуясь от возможного обвинения в некомпетентности или в преступных умыслах.

В июне 1951 года Рюмин, который в то время вел «дело Этингера» (с него, как известно, началась кампания против врачей, лечивших наш «ареопаг»), передал помощнику Маленкова Суханову записку о том, что в работе предыдущих следователей по этому делу им обнаружены подлоги. Записка была тут же передана Маленкову, а затем через Поскребышева попала к Сталину. Тот вызвал Рюмина в Кремль и после беседы с ним поручил Маленкову создать комиссию по проверке МГБ. Позже была дана санкция на арест начальника этого ведомства Абакумова. И уже в ходе следствия по его делу в мае 1952 года Маленков доложил Сталину об огромных злоупотреблениях абакумовцев из 9-го управления МГБ (оно занималось материальным обеспечением и безопасностью партийно-государственной элиты). Узнав, какое количество икры, белужатины и прочих деликатесов съедалось будто бы членами Политбюро, ЦК и правительства, Сталин пришел в страшный гаев, и чистка авгиевых, точнее абакумовских, «конюшен» усилилась.

По мнению генерал-лейтенанта юстиции А. Ф. Катусева, «Маленков и Берия, по существу, предрешили судьбу Абакумова». Но Хрущев придерживался иного мнения: «Я видел и «дружбу» эту Маленкова и Берии. Берия не уважал, не ценил Маленкова, а преследовал при этом свои политические цели.

Он мне как-то сам сказал:

— Слушай, это безвольный человек. Он такой козел. Он может прыгнуть, если его не держать. Поэтому я его держу, с ним хожу. Он русский человек, культурный человек, он может пригодиться.

Вот это «пригодиться» — главное было у Берии в дружбе с Маленковым.

С Маленковым и Булганиным мы дружили, еще когда я работал в Московской организации. Мы часто проводили вместе выходные дни, на даче мы все вместе жили. Поэтому, несмотря на то, что Маленков проявлял некоторую наглость в отношении меня во время войны, особенно когда Сталин выказывал недовольство мною, я с ним не порывал».

Никита Сергеевич был человеком хитрым и лживым. Из его признания следует прежде всего то, что он старался поддерживать «дружбу» со всеми. Даже с Берией были у него доверительные отношения.

На мой взгляд, Хрущев переврал слова Берии. Безвольный человек не может «прыгнуть» самостоятельно, и его не требуется постоянно контролировать. Тем более если он русский, да еще культурный. Мог ли безвольный человек во время Великой Отечественной войны войти в пятерку членов Государственного Комитета Обороны СССР (куда не был допущен, в частности, Хрущев)? Что-то не верится…

* * *

«Дело врачей» получило широкую огласку. Многие медики были арестованы. Не беремся судить об их профессионализме и качестве лечения, но по части коррупции, связей с сионистскими кругами за границей, разглашении секретной информации, — эти люди далеко не были «безвинными агнцами».

Те же, кто обвиняют советскую власть в притеснениях евреев, не хотят замечать некоторых очевидных фактов. В привилегированной больнице, где лечились крупные партийные и государственные деятели, на ключевых должностях находилось много евреев. Представителей этой национальности было непропорционально много среди писателей, журналистов, музыкантов, физиков, математиков… Те, кто объясняет это особой одаренностью данного народа, разделяют мнение нацистов, в частности Гитлера и Гиммлера, но только с противоположным знаком.

(Когда-то один из редакторов издательства «Мысль» спросил меня, у какого народа больше всего выдающихся людей на душу населения. Я ответил, что, пожалуй, у евреев, учитывая; что и сам он этой национальности. Выяснилось: вместе с несколькими товарищами он просмотрел тома Большой Советской Энциклопедии, делая соответствующие подсчеты. На первое место вышли… норвежцы, на второе — армяне и только за ними — евреи. Связано это не столько с общим количеством известных личностей, сколько с численностью населения: норвежцев меньше, чем армян, которых меньше, чем евреев. Тогда я отметил, что на первом месте должны стоять чукчи, у которых на десять тысяч человек — один известный писатель, тогда как у русских примерно один выдающийся писатель на миллион.)

* * *

Вернемся к «делу врачей». Один его результат: Сталин остался без оперативной медицинской помощи. Другой: руководителем органов госбезопасности стал С. Д. Игнатьев.

Хрущев пишет: «Тогда министром госбезопасности был Игнатьев. Я знал его. Это был крайне больной, мягкого характера, вдумчивый, располагающий к себе человек. Я к нему относился очень хорошо…»

Курировал деятельность МГБ по линии партии Н. С. Хрущев. Его характеристика Игнатьева показывает, что между ними было полное согласие. Получается, что едва ли не все нити интриг и заговора против Сталина проходили через руки Хрущева. Именно он сумел использовать «дело врачей» в своих интересах.

Странные совпадения

7 февраля 1953 года неожиданно скончался молодой, вполне здоровый генерал Косынкин, ответственный за безопасность вождя, поставленный Сталиным комендантом Кремля. А вскоре после смерти Сталина за ним последовали начальник его личной охраны Иван Хрусталев и один из охранников (официальная версия — самоубийство). В 1954 году скончался председатель (с октября 1952 г.) Комитета партийного контроля при ЦК КПСС Матвей Федорович Шкирятов. Правда, он был не молод (71 год), но как будто вполне здоров.

Историки А. А. Данилов и А. В. Пыжиков пишут: «Как показывают документы, радикальные кадровые решения могли последовать уже в первые дни марта. Во всяком случае, журнал посетителей кабинета Сталина зафиксировал последних его посетителей перед началом болезни, среди которых был неизменный спутник падения высших партийных чиновников… Шкирятов (причем дважды)».

Есть свидетельства, что кабинет вождя прослушивался. В таком случае его разговор со Шкирятовым мог стать известным заинтересованным лицам, которых предполагалось сместить с должности.

Сопоставляя эти события, начинаешь подозревать существование заговора с целью устранения Сталина. Если вспомнить, что главой органов госбезопасности был тогда Игнатьев, а курировал его деятельность, как уже говорилось, Хрущев, то последний опять-таки становится первым претендентом на роль главного заговорщика. Ю. И. Мухин, например, прямо называет его убийцей Сталина. К тому же, следует учитывать, что в структуре органов госбезопасности имелась секретная лаборатория по изготовлению ядов.

Уход Хозяина

О последних днях Иосифа Виссарионовича написали А. А. Данилов и А. В. Пыжиков в книге «Рождение сверхдержавы» (2001):

«Материалы истории болезни Сталина показывают, что в этот критический момент был почему-то изменен традиционный (и проходивший всегда под неусыпным надзором МГБ) порядок лечения». «Некоторое недоумение с точки зрения практической целесообразности вызывает установление Бюро Президиума ЦК КПСС «постоянного дежурства у т. Сталина членов Президиума ЦК».

Много позже на вопрос Ф. Чуева о возможности отравления Сталина Молотов ответил: «Могло быть». Действительно, некоторые факты заставляют усомниться в том, что смерть вождя была вызвана «естественной причиной». Уклончивый ответ Молотова укрепляет такие подозрения, ибо для обвинения потребовались бы четкие и убедительные доказательства, которыми он мог и не располагать.

«Болезнь, начавшаяся в ночь с 1 на 2 марта 1953 г., — пишут Данилов и Пыжиков, — была диагностирована как нарушение мозгового кровообращения (инсульт). Она же указывалась и как непосредственная причина смерти в официальных документах, опубликованных после кончины Сталина. Однако в истории этой последней болезни с самого начала обращают на себя внимание неполадки вовсе не в головном мозге, а в желудке и печени… Однако очистку кишечника решили не производить, чтобы не «беспокоить больного» (?!), а рвотную массу впервые за все годы наблюдения первого лица не отправили на специальную экспертизу (чтобы убедиться в отсутствии яда), как это было предусмотрено прежде.

В проекте официального заключения консилиума врачей 5 марта, составленного сразу после смерти Сталина, говорилось, что непосредственной причиной его смерти стало внезапно возникшее желудочное кровотечение. Именно оно «способствовало возникновению повторных приступов коллапса, которые закончились смертью». Однако именно эта фраза, равно как и упоминание о кровавой рвоте и других симптомах, связанных с желудком и печенью, были вычеркнуты из окончательного варианта документа чьей-то рукой. В том, что ни один врач, и даже министр здравоохранения, не мог взять на себя ответственность за такой шаг, сомневаться не приходится. Это могло быть лишь одно из высших лиц в государстве».

Пойти на такой шаг (совершить, по существу, подлог) можно из желания скрыть даже намек на возможность отравления.

* * *

То, что происходило 1 и 2 марта на кунцевской даче Сталина тоже вызывает определенные подозрения. Вот как вспоминал об этих событиях помощник коменданта дачи Петр Лозгачев (по книге В. Карпова «Генералиссимус»).

В ночь на 1 марта дежурили Хрусталев, Лозгачев, Туков и Бутусов. Сталин приехал на дачу около полуночи, за ним — Берия, Маленков, Хрущев и Булганин. На стол подали фрукты и виноградный сок. Гости уехали в пятом часу. (Есть сведения, что это произошло на час раньше.)

Полковник Хрусталев, проводив Сталина в спальню, закрыл двери и передал охране его (якобы) слова: «Ложитесь спать все, мне ничего не надо, вы не понадобитесь». Все легли спать и встали в 10 утра. Что делал Хрусталев в это время, никто из них не знал. А с 10 часов его сменил Старостин.

Обычно Сталин вставал вскоре после этого. Однако настал полдень, а Сталина все не было. Охрана стала волноваться, не зная, что предпринять…

Небольшое отступление. Обратим внимание на поведение охранников. Было очевидно, что произошло нечто серьезное. В подобных случаях следует предпринимать какие-то меры, обычно предусмотренные заранее. Надо было срочно уведомить свое начальство о чрезвычайном происшествии. Почему не было сделано ни то ни другое?

Охранники либо что-то недоговаривают, либо скрывают. Словно им кто-то из руководства приказал не беспокоить Сталина, и они выполняли этот приказ. А затем им сказали, какие давать показания и о чем промолчать.

В 16 часов надо было доставить Иосифу Виссарионовичу корреспонденцию. В 18 часов Лозгачев предложил Старостину как начальнику войти к Сталину, но услышал отказ. (Не означает ли это, что Старостин получил соответствующее указание свыше?) Через полчаса в комнате у Сталина зажглось электроосвещение. Охранники облегченно вздохнули. Но время шло, а Сталин не выходил и никого не вызывал.

В 22 часа 30 минут пришла почта на имя Сталина. Лозгачев направился к нему, прошел одну комнату, заглянул в другую, в ванную комнату — никого. Наконец, в малой столовой увидел Сталина, лежавшего на ковре около стола, как бы облокотившегося на руку. «Я оцепенел, — писал охранник. — Покушение, отравление, инсульт?»

На полу — карманные часы, газета «Правда», на столе — бутылка минеральной воды и стакан. Сталин лежал в одной нижней солдатской рубашке. Подоспели еще трое охранников. Все они перенесли Сталина на диван и укрыли пледом…

Данный текст является ознакомительным фрагментом.