5 Маринованные огурчики

5

Маринованные огурчики

Рынок играет важнейшую роль в паутине перемен. Если много людей хотят остреньких маринованных огурчиков и готовы платить за них любые деньги, найдутся и те, кто съездит за тридевять земель, чтобы их привезти. Перец, корица и другие приправы, которые мы, не задумываясь, выкидываем в мусорное ведро, в прежние времена стоили огромных денег.

На страсть к специям в средневековой Европе непосредственно повлияла система наследования титулов и земель в XI веке. Жизнь тогда была неспокойной, и, чтобы обеспечивать безопасную передачу поместий по наследству, закон закреплял право наследования за старшим сыном в семье. Земля была главным источником благосостояния, так что для младших сыновей одним из немногих способов как-то реализоваться в жизни становилось служение церкви. Те же, кому не удалось стать клириками, имели в запасе много свободного времени и часто попадали в плохие компании. Первым способом обуздать буйство и хулиганство таких младших отпрысков стали рыцарские поединки. Участвуя в турнирах, безземельные сквайры могли заработать достаточно, чтобы немного поправить свои дела. Для вступления в рыцарское сословие достаточно было обладать скромным имуществом, которое добывалось на ристалище: доспехи, меч, седло и другие мелкие атрибуты рыцарства. Все, что требовалось, чтобы завладеть такой нехитрой собственностью, — повергнуть наземь (или убить, в зависимости от правил поединка) того, у кого эти вещи были.

Однако более изящным решением этого социального вопроса стали Крестовые походы^89 — 300. Увлекательное заморское приключение одним махом снимало проблему «большой дороги».

Подбить мальчишек на такой шаг было не такой уж и трудной задачей. Экспедиция в Святую землю с крестом в руках и возвращение Палестины в лоно христианской веры сулили, во-первых, духовное воздаяние, а во-вторых, сугубо материальные блага в виде трофеев и награбленного добра. Крестоносцам разрешалось оставлять себе все, что они присвоят по дороге, а легкая добыча — счастливый грабитель (по большому счету они и были грабителями).

Путь в Иерусалим был полон тяжких испытаний. Добраться туда живым по морю, на утлых суденышках, или по суше, через наводненные разбойничьими ордами Балканы, уже само по себе являлось большой задачей. Сотни молодых крестоносцев не прошли дальше современной Хорватии и Черногории. Путь тех, кому удалось миновать эти места целыми и невредимыми, лежал через «квартал красных фонарей» средневекового мира — Константинополь. Гигантская сверкающая роскошью столица Византийской империи ошеломляла рыцарей (которые мало что видели кроме своих деревенек с навозом и крысами на улицах). Это был город декаданса, интриги, восточной тайны, а самое главное — божественных кушаний, которых никогда еще не доводилось пробовать крестоносцам.

Стоит напомнить, что в Средние века рацион питания большинства европейцев был довольно жалок. Зимой он состоял из старой мясной или рыбной солонины и нескольких видов корнеплодов. Летом, конечно, свежего мяса и рыбы было больше, но свежими они оставались недолго и быстро гнили, так как способов хранения не существовало. О настолько ужасной еде уместно было сказать «что-нибудь к хлебу». Поэтому, когда рыцари отведали сдобренных специями восточных яств, им понравилось и захотелось еще.

В Средиземноморье торговля пряностями велась уже давно. В I веке нашей эры из восьмидесяти семи видов товаров, которые ввозились в Древний Рим из стран Азии и восточного побережья Африки, сорок четыре составляли специи. Римские суда уже ходили в Индию и доставляли оттуда корицу и перец, считавшийся в империи «необходимой роскошью». Веком позже караваны уже возили имбирь по Шелковому пути, проложенному между Римом и Китаем^90 — 244. Пряности невероятно ценились — в V веке римляне откупили от осады варваров целый город за полторы тонны перца.

Когда Темные века кончились и сообщение между Европой и Ближним Востоком стало восстанавливаться, именно пряности способствовали возобновлению торговли. Из-за своей ценности они стали валютой в сделках наравне с серебром или золотом. Посредником между Востоком и Западом и перевалочной базой в торговле специями стала Венеция, через нее шли грузы перца, корицы, имбиря, гвоздики и шафрана. Вернувшиеся из Палестины крестоносцы создавали ненасытный спрос на эти товары, и поэтому, когда в 1453 году Константинополь пал под осадой турок^91 — 249, транспортные издержки начали зашкаливать. Расходы на морские перевозки взлетели, путешествия по суше были слишком опасны, и в какой-то момент розничная цена специй в Европе превышала закупочную в десять раз. Возникла необходимость поиска альтернативных, менее затратных маршрутов. Попытки решения этого вопроса в конечном итоге приведут к феномену колониализма.

В XV веке португальцы (а также испанцы, голландцы, англичане и французы) находили новые пути на Восток, чтобы привозить специи напрямую, а не платить турецким перекупщикам. Суда шли либо вокруг Африки и далее через Индийский океан, либо в обход Южной Америки и пересекали Тихий океан. В 1418 году Васко да Гама достиг Калькутты и вернулся с товаром, который окупил расходы на плавание шестидесятикратно. Голландцы и англичане основывали огромные торговые компании, единственной целью которых была торговля с Востоком.

Хотя прибыль таких предприятий и колебалась, она редко была ниже ста процентов, а обычно вдвое больше. Сэр Фрэнсис Дрейк^92 — 262, отправившись в плавание на одном корабле, привез груз, стоимость которого превышала весь годовой доход королевы Елизаветы. Перспектива овладеть источниками таких баснословных богатств мало кого могла оставить равнодушным, так что к концу XVII века все крупные европейские державы уже имели колонии в Азии и Африке.

К этому времени маниакальное увлечение специями пошло на убыль. Европейские (а особенно английские) животноводы освоили новые виды зимних кормов для скота, например брюкву, так что свежее мясо стало доступно не только летом, благодаря севообороту росли урожаи, и питание европейцев улучшилось. Новым увлечением гурманов стал сладкий чай^93 — 2. Роскошное лакомство, сахар, все в больших количествах привозили из Бразилии^94 — 251 и с Карибских островов. Чай и сахар вызвали столь же ненасытный спрос, как и специи.

Сахар был настолько выгодным товаром, что голландцы обменяли Нью-Йорк на сахарный Суринам, а Франция отказалась от Канады в обмен на Гваделупу с ее плантациями тростника. Китайский чай появился в Европе в середине XVII века и за одно столетие стал товаром первой необходимости по крайней мере в Англии и Голландии. Когда в 1784 году Англия отменила импортные пошлины на чай, эффект последовал совершенно фантастический — годовой объем импорта чая за два года вырос с шести до двадцати миллионов фунтов стерлингов. Значительная часть этого чая отправлялась в Америку.

Проблема заключалась в том, что китайские коммерсанты продавали чай исключительно за золотые или серебряные слитки^95 — 125, а поскольку из английских товаров на китайском рынке спросом пользовались только хронометры с боем, часы и музыкальные шкатулки, то возник существенный дефицит торгового баланса. Когда в 1793 году в Китай прибыл лорд Маколей с различными образцами английских промышленных изделий, он получил от императора Цяньлуна такой ответ: «Странные и весьма дорогие изделия мне не интересны. <…> У нас есть все, а эти непонятные и затейливые приборы не представляют для меня никакой ценности — нам не нужны товары ваших мастеров».

Нужно было найти какой-то новый способ платить за чай — торговый дисбаланс больно ударял по британской экономике. Ситуация с каждым годом все ухудшалась: с 1761 по 1800 год англичане закупили в Кантоне товаров на тридцать четыре миллиона фунтов (девяноста процентов составлял чай), а своих товаров продали только на тринадцать миллионов. Одно время англичан выручал индийский хлопок, однако в 1823 году китайцы наладили собственное производство хлопковых тканей.

В конце XVIII века Англия воевала с Наполеоном^96 — 287, и драгоценных слитков на покупку чая уже не хватало. К счастью для британцев, альтернатива нашлась под боком. В Индии широко применялось дурманящее вещество, которое знать употребляла для забавы, солдаты — для храбрости перед боем, а простой народ — для поддержания сил и большей выносливости во время изнурительной работы. Этим веществом был опиум^97 — 207, а мак, из которого его получали, обильно произрастал по всей территории Индии, подконтрольной англичанам.

В Китае этот наркотик уже получил известность и использовался в медицинских целях, однако, поскольку он вызывал сильное привыкание, его распространение строго контролировалось властями, а импорт опиума запретили. Китайцы предупредили Британскую Ост-Индскую компанию (монополиста в торговле с Китаем), что в случае нарушений ее ждет лишение всех торговых привилегий. В результате англичане просто стали использовать посредников. Иногда груз помечали как «соль» или «перец», а иногда передавали товар прямо в море местным контрабандистам, и те перегружали его на свои джонки. Как бы то ни было, англичане весьма правдоподобно отрицали свое участие в обороте опиума. Опиумный бизнес пошел так хорошо, что в начале XIX века дефицит торгового баланса с Китаем был преодолен и драгоценные слитки потекли в обратном направлении.

Торговля опиумом стала одной из важнейших статей бюджета Великобритании. В 1800 году в Лондоне были озабочены интересом голландцев и французов к Малаккскому проливу и водам вокруг острова Ява — там проходили маршруты английских судов с грузом опиума, шедших из Индии в Китай. Первой реакцией англичан на такую опасную тенденцию стало усиление британского присутствия на острове Пенанг в Малайском архипелаге. Это событие принесло продвижение по службе одному перспективному управленцу из Ост-Индской компании.

Стэмфорд Раффлз прибыл на Пенанг в 1805 году и приступил к работе в администрации губернатора. Вскоре он поразил своих коллег изучением малайского языка, усердным трудом и отсутствием интереса к светской жизни. Он завел знакомства среди местного населения и завоевал у них репутацию честного человека. Он даже одевался в малайскую одежду и питался блюдами местной кухни. В 1807 году Раффлз стал старшим секретарем губернатора, и его служебные перспективы выглядели блестяще. После одного из своих отчетов, который весьма впечатлил руководство, он был назначен на должность агента генерал-губернатора Малайи. Раффлзу доверили очень деликатное поручение — провести переговоры с жителями Явы о возможном захвате острова у голландцев. Яванцы не возражали, и в 1811 году английский флот отправился на Яву. Раффлз был в составе экспедиции на борту флагманского судна.

Вторжение прошло успешно, и Раффлз вскоре стал губернатором острова. Он сразу пустился в бесконечные поездки по вверенной ему территории — как по служебным делам, так и с целью удовлетворить свою страсть к изучению живой природы. Он коллекционировал все, что росло, летало или плавало. Когда он возвратился с Востока в Лондон, он привез обширную коллекцию: две тысячи рисунков, статей, книг и карт, а также тысячи образцов (живых и мертвых), включая один из самых огромных и вонючих цветков на земле, который он сам открыл и назвал Раффлезия арнольди.

Изучение естественных наук было в то время весьма модным увлечением. Произошло это после выхода в 1802 году книги «Естественное богословие» практически неизвестного викария с севера Англии по имени Уильям Пейли. В то время в научном сообществе активно шла дискуссия о том, можно ли доказать существование Бога с рациональных позиций. На эту тему публиковались сотни работ, но Пейли со своей концепцией «сконструированной природы» превзошел всех.

Самая известная предложенная им аналогия — часы, состоящие из множества мелких деталей, каждая из которых имеет свое предназначение. Будучи собраны вместе, эти детали составляют единый слаженно работающий механизм. По теории Пейли, каждый элемент живой природы также имеет свое предназначение. Каждый орган животного выполняет функцию, отвечающую определенным нуждам организма. Он приводил примеры: клюв дятла, копчиковая железа птиц, с помощью которой птицы предохраняют от влаги свое оперение, длинные ноги журавля (поскольку у него нет перепонок на лапах, бог дал ему длинные ноги, чтобы он мог ходить в глубокой воде), паутина (паук не может летать, но зато может ловить добычу в свою западню). Пейли был убежден, что эти функционально обусловленные особенности животных свидетельствуют в пользу существования бога-создателя.

Энтузиазм, вызванный книгой Пейли, усилил в научном сообществе интерес к таксономии (его кумиром был Джон Рэй^98 — 155, родоначальник таксономии растений), а особенно к работе шведского ботаника XVIII века Карла Линнея, который занимался каталогизацией живых организмов и считал, что таким образом можно постичь божественный план творения. Интерес к животному миру способствовал зарождению новой науки, зоологии, и появлению идеи коллекционирования животных. Во время своего краткого визита в Англию в 1817 году Раффлз в беседе с видным натуралистом Джозефом Бэнксом высказал намерение создать зоологическое общество и зоопарк. Когда в 1824 году Раффлз вернулся домой насовсем, эту идею стал претворять в жизнь другой знаменитый ученый — Хамфри Дэви. Его стараниями в 1826 году Раффлз стал первым президентом Зоологического общества Ноева ковчега в Лондоне. Наконец, в 1828 году двери зоопарка открылись, правда, только для членов общества. Как писал корреспондент одного журнала, администрация позаботилось о том, чтобы «зоологический сад не оскверняли своим присутствием низшие классы общества».

Хамфри Дэви был одним из самых прославленных ученых своего времени. В возрасте двадцати трех лет благодаря своим работам по электричеству он получает должность младшего преподавателя химии в Королевской ассоциации. Там он читает цикл блестящих лекций по гальванике^{99 — 184, 216}, химии красок и агрономической химии и становится профессором. К двадцати восьми годам Дэви — уже член Лондонского королевского общества. За опыты в области электрохимии Наполеон награждает его медалью, невзирая на то, что Франция находится в состоянии войны с Англией. В 1812 году он получает рыцарское звание.

Дэви, в частности, занимался проблемой безопасности в шахтах. В 1813 году на руднике в Гэйтсхеде-на-Тайне на севере Англии в результате страшного взрыва метана погибли девяносто два горняка. После серии опытов для определения условий, необходимых для взрыва метана, Дэви сконструировал особую шахтерскую лампу, которая теперь носит его имя. Он пришел к выводу, что если пламя лампы окружить тонкой проволочной сеткой, то воспламенения горючих газов в окружающем воздухе не происходит. За это изобретение он получил премию в две тысячи фунтов и приглашение в Лондонское королевское общество.

Вторым человеком, который заявил, что он изобрел такую же лампу, был некий полуграмотный машинист, работавший в шахте. Ему не дали патент даже несмотря на то, что его изобретение уже использовалось в шахтах и основывалось на том же самом принципе (пламя было закрыто металлической пластиной с дырочками). Его сторонники пришли в ярость от такой несправедливости, устроили сбор средств и выплатили ему отдельную премию в две тысячи фунтов. Эти деньги не только смягчили гнев изобретателя, но и позволили ему продолжить работу, которая по своему историческому значению ни с какой лампой сравниться не может. Второе его озарение помогло сократить огромные расходы Британской империи на войну с Наполеоном.

Одним из последствий этой войны была сильная инфляция и быстрый рост цен. Владельцы угольных шахт отчаянно искали более дешевые способы транспортировки угля, особенно в условиях резкого, «реактивного», как мы сказали бы сегодня, роста цен на фураж для лошадей. Забавно, но второе детище талантливого шахтера по имени Джордж Стефенсон^100 — 25, которое будет перевозить уголь быстрее и дешевле, также имело «реактивное» название — паровоз «Ракета». Это изобретение перевернет мир. Популярность «Ракеты» у угольщиков объяснялась тем, что в качестве топлива она потребляла их же уголь, а когда локомотивы стали перевозить и другие товары, то стали крупнейшими «потребителями» угля в истории.

Превосходство «Ракеты» перед другими паровозами объяснялось революционной конструкцией парового котла, которую придумал Стефенсон. Для движения паровоза нужен был пар максимально высокого давления. Стефенсон решил эту задачу при помощи медных трубок с водой, выходящих из котла и дополнительно нагреваемых продуктами сгорания топлива. Трубки обеспечивали значительно б?льшую площадь нагрева, а следовательно, и более высокое давление пара. Пар приводил в движение поршни паровой машины, а поршни вращали колеса локомотива.

В 1829 году на станции Рейнхилл железной дороги Ливерпуль — Манчестер состоялось испытание нескольких моделей паровозов с призом пятьсот фунтов, и «Ракета» одержала бесспорную победу. Последнее место занял паровоз «Новелти». Его изобретатель, шведский инженер Джон Эрикссон, был так разочарован, что эмигрировал в Нью-Йорк. Его проигрыш в Рейнхилле станет определяющим фактором для хода Гражданской войны в США.

Другим призванием Эрикссона были пароходные винты. Он уже построил одно судно на винтовой тяге — пароход «Роберт Ф. Стоктон», который успешно пересек Атлантику (хотя был оснащен и парусами). В ходе этого проекта у изобретателя появились связи в Министерстве флота США. В 1861 году, в начале Гражданской войны, он написал президенту Линкольну и предложил помощь в постройке броненосцев для флота федерации. Еще десять лет назад, во время Крымской войны^{101 — 174}, стала очевидна уязвимость деревянных кораблей для современной артиллерии. Эрикссон предложил принципиально новый проект военного судна под названием «Монитор» («Наблюдатель»). Линкольн дал согласие, и в октябре 1861 года на верфи «Континентал айрон воркс» был заложен остов нового корабля. Сто дней спустя постройка броненосца завершилась, и в январе 1862 года он был спущен на воду.

Рисунок из репортажа «Иллюстрейтед Лондон ньюс» о Гражданской войне в США, опубликованного 12 апреля 1862 года. Изображен знаменитый бой между броненосцем «Монитор» конструкции Джона Эрикссона (в центре) и броненосцем южан «Мерримак» (слева с флагом). После четырехчасового сражения «непобедимый» «Мерримак» отступил

«Монитор» не был похож на обыкновенный корабль. Его корпус едва выступал из воды, при этом осадка была мелкой — всего одиннадцать футов. На вооружении имелось два 11-дюймовых орудия, расположенных в цилиндрической вращающейся башне, а корпус был полностью бронирован сверху донизу. Судно оснастили паровой установкой и гребным винтом, водоизмещение составляло девятьсот восемьдесят семь тонн, а скорость — шесть узлов. «Монитор» идеально подходил для плана Линкольна блокировать южное побережье с моря. Благодаря своей мелкой осадке он мог свободно маневрировать в устьях рек, а низкие борта делали его трудноуязвимым для береговой артиллерии. Орудийная башня поворачивалась на триста шестьдесят градусов, так что «Монитор» мог вести огонь даже из неподвижного положения.

После первого успеха «Монитора» при Хэмптон Роудс — дуэли с судном южан «Мерримаком» — броненосцами этого типа заинтересовались в Европе, а Линкольн распорядился построить еще шесть аналогичных судов. Блокада побережья, успеху которой помог новый корабль, имела своей целью перекрыть пути вывоза хлопка, главного источника благосостояния южан. В план блокады также входил захват нескольких портов, и одним из них был Порт-Ройял, расположенный на барьерных островах у побережья Южной Каролины. В 1861 году Порт-Ройял был занят силами Конфедерации и превращен в ремонтную базу флота.

С 1862 года Порт-Ройял стал местом проведения самого необычного социального эксперимента за всю историю США. Более десяти тысяч черных рабов, живших на островах, получили свободу и право сформировать местные органы самоуправления. Им было выделено шестнадцать тысяч акров земли, оставленной плантаторами и конфискованной Бюро по делам беженцев и вольноотпущенников. Участки площадью до сорока акров на семью предоставлялись в полную собственность по цене 1,25 доллара за акр (с выплатой в рассрочку под низкий процент). Для негров были открыты школы, в которых преподавали чтение, письмо, географию, шитье и арифметику, а обучением занимались выпускники Йеля, Гарварда и Университета Брауна.

После окончания войны, начиная с 1865 года, бывшие плантаторы потянулись обратно. Благодаря усилиям лоббистов в Вашингтоне, а также сомнительным успехам бывших рабов в ведении фермерского хозяйства, власти в конце концов разрешили «прощенным» помещикам вернуться и получить обратно свои угодья. Незначительное количество земель осталось в собственности вольноотпущенников, но в целом эксперимент сочли неудачным. Таким образом, вскоре на островах стали снова выращивать знаменитый местный хлопок сорта си-айленд.

Изначально хлопок был завезен из Карибского бассейна, однако к концу XVIII века его выращивание с успехом освоили в Южной Каролине. Этот хлопок очень высоко ценился за свои прочные шелковистые волокна кремового цвета, достигавшие в длину четырех с половиной сантиметров. К середине XIX века хлопок си-айленд использовали преимущественно для пошива нижнего белья и дамских нижних юбок (порядочная южанка носила не менее шестнадцати нижних юбок). Экономика южных штатов к этому моменту практически полностью зависела от хлопка, большая часть которого импортировала Англия. Английская хлопчатобумажная промышленность была «сердцем» промышленной революции. Если в 1780 году в Англии было всего сто хлопкопрядильных мануфактур, то к 1830 году их стало более тысячи, и появлялись все новые предприятия. В 1820 году около восьмидесяти процентов всего хлопка приходило из США. Рабский труд и применение хлопкоочистительных машин^102 — 79 обеспечивали столь низкую цену, что индийские поставщики не выдерживали конкуренции. Хотя из-за Гражданской войны поставки были нарушены, к 1880 году они полностью вернулись к довоенным объемам и английские фабрики возобновили круглосуточную работу (спасибо газовому освещению).

Оснащенные паровыми машинами текстильные производства располагались в местах, богатых углем, — главным образом в графстве Ланкашир в центральной Англии. Где был уголь, там был и светильный газ^{103 — 29, 60}, так что фабрики, оснащенные газовыми рожками, не останавливались даже ночью, и объемы выпуска продукции удвоились.

Газовое освещение значительно сокращало риск возникновения пожаров: один газовый рожок давал столько света, что заменял двадцать три свечи. Газ стремительно набирал популярность. Рожками были оборудованы улицы почти всех городов Великобритании, в 1850 году газ появился в Торонто, а в 1872 году — в Токио. Освещение улиц в будущем сулило большие прибыли, это привлекло внимание Томаса Эдисона^{104 — 31, 41, 55}, который бахвалился, что сможет сделать электричество настолько дешевым, что при свечах будут ужинать лишь богачи. В 1882 году он открыл первую электростанцию на Перл-стрит в Нью-Йорке. Это событие привело в ужас производителей газа и резко сократило инвестиции в их предприятия. Тремя годами позже ученик Роберта Бунзена^{105 — 86, 196} (уж он-то смыслил в газе) нашел способ продлить жизнь газовым компаниям еще на несколько десятилетий.

Карл Ауэр фон Вельсбах, так его звали, был сыном директора императорской типографии в Вене. Во время работы в лаборатории Бунзена в Гейдельберге Вельсбах очень заинтересовался «редкими землями». В ходе экспериментов он обратил внимание, что некоторые соли, содержащие редкоземельные элементы, ярко светятся при нагревании. Продолжив исследования, он обнаружил, что если поднести к пламени газового рожка кусок сетчатой ткани из хлопка си-айленд, обработанный нитратом тория с примесью солей церия^{106 — 311}, то сетка будет светиться ярким белым светом.

В 1885 году Вельбах получил патент на калильную сетку для газового фонаря. Это изобретение повысило яркость газовых рожков примерно в семь раз, помогло текстильщикам^{107 — 290} и дальше работать при газовом освещении и производить ткань быстро и дешево, и таким образом продлило век газового рожка до начала Первой мировой войны. Только тогда электричество стало более выгодным источником освещения. Калильные сетки до сих пор используются в туристских газовых фонарях. Вельсбах посвятил всю свою оставшуюся жизнь поиску и изучению редкоземельных элементов, но общественное признание и титул баронета он получил именно за усовершенствование газового рожка. Для пущей важности в качестве своего дворянского девиза он избрал слова «Больше света!».

Тем временем для некоторых производств, особенно в текстильной отрасли, все бoльшую важность приобретало качество и состав воздуха в производственных помещениях. Для изготовления и обработки волокон ткани и нитей была необходима определенная температура и уровень влажности. Первые системы кондиционирования воздуха появились на американских ткацких фабриках еще в 1838 году. Они увлажняли воздух при помощи роторного насоса и форсунок для подачи воды, что предохраняло нити от разрыва. В 1890 году продувка воздуха надо льдом поддерживала прохладу в Карнегихолле и создавала условия для хранения товара на складах фирмы «Истман Кодак»^108 — 45.

Именно текстильной промышленности мы должны сказать спасибо за идею кондиционирования воздуха. Сам этот термин был впервые использован фабрикантом Стюартом У. Крамером в докладе для Американской ассоциации производителей хлопковых тканей. Слово «кондиционирование» относилось не к качеству воздуха, а к состоянию, или кондиции, хлопкового волокна. Первым настоящим кондиционером в современном смысле этого слова можно считать устройство, предложенное в 1902 году инженером из Буффало Уиллисом Кэрриером. Принцип действия был следующим: воздух, нагнетаемый в помещение, проходил через катушки из медных трубок, внутри которых циркулировала холодная вода, и таким образом охлаждался. Температура в помещении регулировалась при помощи изменения температуры воды в медных трубках и скорости подачи воздуха.

Однако настоящий прорыв в регулировании температуры произойдет благодаря появлению новых материалов для термоизоляции. Первый шаг на пути их изобретения сделали создатели двух так называемых «стеклянных платьев». Одно из них сшили для испанской принцессы Эулалии, другое предназначалось звезде Бродвея Джорджии Кайван. Второе платье демонстрировалось на Всемирной выставке 1893 года в Чикаго^{109 — 42, 73}, а сейчас выставлено в Музее искусств и ремесел в городе Толедо штата Огайо. Платья вызвали большой ажиотаж, хотя создавались, скорее, для рекламных целей и перспективы попасть в серийное производство и модные магазины не имели. Кроме всего прочего, они были страшно дороги в производстве. Ткань плелась из шелковых и стеклянных нитей и выглядела как сверкающий атлас. Изготовил ее Эдвард Драммонд Либби, владелец компании, выпускающей стекло. В 1903 году Либби и его управляющий Оуэнс создали новую фирму «Оуэнс боттл машин», а позже — один из крупнейших американских стекольных концернов «Оуэнс-Иллинойс».

Первая мировая война вывела производство стекла на принципиально новый уровень. Потребовалось огромное количество линз для биноклей, фотоаппаратов, прицелов и кинопроекторов. Ранее б?льшая часть оптики закупалась в Германии, так что с началом войны ее запасы стали быстро подходить к концу. В целях обеспечения обороноспособности страны Национальный научно-исследовательский совет США постановил наладить выпуск шести различных типов линз силами американских производителей. Ежедневно для военных нужд требовалось производить около пятисот килограммов линз. Производство стекла превратилось в масштабную и наукоемкую отрасль промышленности.

«Оуэнс-Иллинойс» и другой стекольный гигант, компания «Корнинг», начали сотрудничать в исследовательской сфере, и по окончании войны в производстве стекловолокна произошел значительный прогресс. Появились стеклянная пряжа, которую можно было использовать для электроизоляции и создания фильтрующей ткани, и стекловата — очень легкое изолирующее покрытие. Стекловолокно получали продавливанием жидкого стекла сквозь мелкие отверстия в платиновом плавильном сосуде, затем волокна скручивались в нить и наматывались на барабан. Из нитей можно было сделать шнуры или полотно, а затем расплавить, придав стеклу нужную форму. Во время Второй мировой войны стекловолокно использовали для производства немагнитных мин, сбрасываемых топливных баков для самолетов и различных видов термоизоляции.

После войны представители «Оуэнс-Иллинойс» пошли в народ и стали устраивать выездные презентации своей продукции. Например, они демонстрировали будильник в контейнере из стекловолокна, который не было слышно снаружи, или мороженое, не таявшее в таком контейнере, хотя рядом стояла разогретая плита, показывали трюк со спортсменом-тяжеловесом, который раскачивался на тонких лентах стекловолокна, или просто просили кого-нибудь из публики разбить стекловолокно кувалдой. Последнее, кстати, так никому и не удалось.

В 1951 году Чарльз Таунс сидел на скамейке в вашингтонском парке и коротал время перед встречей в Управлении исследовательских работ ВМС США. Он был физиком и занимался передачей радиосигнала в водной среде. Внезапно на него снизошло озарение, которое произведет переворот в применении стекловолокна: молекулы можно заставить колебаться и испускать микроволновое излучение. В лаборатории он провел опыт и установил, что под действием тепла или электричества молекулы аммиака вибрируют с частотой двести сорок миллиардов колебаний в секунду. Таунс предположил, что если возбужденные молекулы можно подвергнуть воздействию микроволнового излучения той же частоты, молекулы аммика также станут испускать микроволны с большей энергией и возбуждать другие молекулы аммиака, таким образом, произойдет своего рода цепная реакция.

В 1953 году Таунс получил когерентный поток микроволн в ходе процесса, который получил название усиление микроволн посредством вынужденного излучения, или мазер (англ. MASER — microwave amplification by stimulated emission of radiation). В 1960 году Теодор Майман продолжил исследования в этом направлении и использовал в экспериментах рубиновый цилиндр с параллельными основаниями, покрытыми серебром. Для «накачки» энергии применялась импульсная ксеноновая лампа. Прозрачная поверхность цилиндра пропускала свет, при помощи электромагнитов частота колебаний в рубине подстраивалась под частоту поступающего света, и в результате происходил выброс монохроматического микроволнового излучения. Посеребренные стенки цилиндра отражали излучение в обоих направлениях, его интенсивность росла, и в итоге возникал необыкновенно мощный когерентный луч света.

Этот процесс усиления интенсивности света стали называть усилением света посредством вынужденного излучения, или лазер (англ. LASER — light amplification by stimulated emission of radiation). Дальнейшие исследования в этой области показали, что более подходящим материалом для лазера является не рубин, а сверхчистое стекло, обработанное неодимом, редкоземельным металлом, который открыл еще Вельсбах и пытался использовать для своей калильной сетки. Неодимовые лазеры позднее применят для возбуждения молекул других материалов и получения еще более мощных лучей.

Во время первых запусков по программе «Аполлон» было установлено, что когерентность лазера настолько высока, что на расстоянии от Земли до Луны пучок расширяется всего на несколько футов. Сегодня луч лазера с одинаковой легкостью разрезает и сетчатку человеческого глаза, и сталь, а также используется для высокоточных измерений и передачи оцифрованных данных по оптоволоконным сетям. Лазерными эндоскопами освещают операционное поле в неинвазивной хирургии, лазер дробит камни в почках, не повреждая органы человеческого тела. Он строит голограммы, определяет даже самые незначительные примеси в газе^{110 — 197, 240}, сканирует кору головного мозга, выявляет дефекты в материалах, помогает предотвращать лесные пожары и обнаруживать из космоса даже незначительные подвижки земной коры — предвестники землетрясений.

Одно из самых последних, весьма эффектных применений лазера можно было наблюдать во время военной операции в Персидском заливе. Так называемые «умные бомбы» сбрасывались с самолета и наводились на цель с точностью до миллиметра при помощи лазерного луча с самолета-наводчика. Горькая ирония состоит в том, что главу, начатую с рассказа о пряностях Ближнего Востока, мы заканчиваем бомбой, которую солдаты в шутку называют «маринованным огурчиком».

Умные бомбы — одна из новинок в арсенале сил быстрого реагирования, которые действуют в новом мире, преодолевшем холодную войну, где ключевую роль играет гибкость военного ответа. Так было испокон веков…