ТРОЙКА

ТРОЙКА

В последние годы Громыко стал человеком, чье слово значило очень многое — и уже не только в международных делах. Когда здоровье Брежнева ослабло, политику страны стала определять тройка — министр обороны Дмитрий Устинов, председатель КГБ Юрий Андропов и министр иностранных дел Громыко.

В начале 1980-х годов Громыко, сторонник разрядки, стал занимать все более жесткую позицию. Не потому, что изменил взгляды, а потому, что увидел: разрядка не в моде, Брежнев уходит, надо выдвигаться вперед, а на мирных предложениях уважения в партийном аппарате не заработаешь. Громыко писал в мемуарах: «Сила советской внешней политики в том, что правда нашей страны более убедительна, чем все военные базы или армейские корпуса, на которые полагаются Соединенные Штаты Америки. Для того чтобы наши идеи завоевали на свою сторону широчайшие массы, их не нужно подкреплять бряцанием оружия и организацией интервенций».

Эти слова кажутся издевкой на фоне принятых при Громыко решений ввести войска сначала в Чехословакию, а затем в Афганистан. Судьба Чехословакии в 1968 году решалась партийным руководством, но он отдал свой голос в пользу крайних мер, то есть ввода войск. На заседании политбюро он говорил, что руководители Чехословакии «не пойдут на наши предложения, и тогда уже мы осознанно будем подходить к решению вопроса о применении крайних мер». Министр успокоил политбюро:

— Сейчас международная обстановка такова, что крайние меры не могут вызвать обострения, большой войны не будет.

У себя в министерстве Громыко объяснял подчиненным:

— Никаких неожиданностей в связи с вводом войск не было. Был поднят шум, истерия в западной печати. По опыту 1956 года было ясно, что других действий со стороны Запада не будет. Румыны, югославы доказывают, что ввод войск — ошибка. Наш ответ: кроме суверенитета социалистических государств есть суверенитет социалистического содружества. Пусть это не отвечает букве Устава ООН — Устав принимался, когда не было социалистического содружества.

В 1980 году Громыко занял очень воинственную позицию в отношении Польши, где буквально на глазах рушился социалистический строй. Министр говорил, что «нам нельзя терять Польшу», и считал, что надо идти на введение «чрезвычайного положения для спасения революционных завоеваний». Кровавая афганская кампания и на совести Громыко. За девять лет боевых действий советские войска потеряли более тринадцати тысяч человек. Каждый год войны стоил нашей стране три миллиарда долларов. Громыко нельзя считать инициатором, но он был соавтором решения о вводе войск, принятого 12 декабря 1979 года и оформленного решением политбюро № П 176/125.

Вот как выглядит этот документ, написанный Константином Черненко от руки:

«К положению в А:

1. Одобрить соображения и мероприятия, изложенные тт. Андроповым Ю.В., Устиновым Д.Ф., Громыко А.А.

Разрешить им в ходе осуществления этих мероприятий вносить коррективы непринципиального характера.

Вопросы, требующие решения ЦК, своевременно вносить в Политбюро.

Осуществление всех этих мероприятий возложить на тт. Андропова Ю.В., Устинова Д.Ф., Громыко А.А.

2. Поручить тт. Андропову Ю.В., Устинову Д.Ф., Громыко А.А. информировать Политбюро ЦК о ходе исполнения намеченных мероприятий.

Секретарь ЦК Л.И. Брежнев».

К решению приложена справка, тоже написанная Черненко:

«26 декабря 1979 г. (на даче присутствовали тт. Брежнев Л.И., Устинов Д.Ф., Громыко А.А., Черненко К.У.) о ходе выполнения постановления ЦК КПСС № П 176/125 от 12 декабря 1979 года доложили тт. Устинов, Громыко, Андропов.

Тов. Брежнев Л.И. высказал ряд пожеланий, одобрив при этом план действий, намеченных товарищами на ближайшее время. Признано целесообразным, что в таком же составе и направлении доложенного плана действовать Комиссии Политбюро ЦК, тщательно продумывая каждый шаг своих действий…»

Удивленный Добрынин спросил у министра:

— Зачем ввели войска в Афганистан, ведь крупно поссоримся с американцами?

Громыко успокоительно ответил:

— Это только на месяц, все сделаем и быстро уйдем.

Американский посол Томас Уотсон добился приема у Громыко.

Выразил недоумение правительства Соединенных Штатов: руководитель Афганистана, который просил Советский Союз о присылке войск, был убит, как только войска вошли в страну, и туда доставили на советском самолете нового президента. Как-то не похоже на смену правительства…

— Кто вам все это сказал? — брезгливо ответил министр. — Ваш президент вопит на весь мир, потом слышит собственное эхо и считает, что это голос Бога!

Международные последствия ввода войск были для Советского Союза очень тяжелыми. Это одно из крупнейших поражений советской политики времен его министерства. Наверное, сказался возраст, притупилась интеллектуальная бдительность. Ни потери советских войск, ни судьба афганского народа министра не интересовали. Лишенный от природы некоторых важных человеческих качеств, с годами он еще и научился абстрагироваться от страданий других людей.

Британский лорд Каррингтон вспоминает, как он приезжал в Москву с предложением провести международную конференцию по Афганистану. Громыко холодно ответил, что это нереальное предложение. Каррингтон прямо спросил его: не считает ли он ужасающим факт, что из девятнадцатимиллионного населения Афганистана три или четыре миллиона стали беженцами и бежали в Пакистан из-за советского военного вмешательства? Громыко равнодушно ответил:

— Они не беженцы. Афганцы всегда были кочевниками.

Он произносил такие ястребиные речи, которых давно не слышали. Он утерял способность договариваться с американцами. Наверное, чувствовал, что у него что-то не получается, поэтому нервничал.

Новый американский президент Рональд Рейган, вступивший в должность в январе 1981 года, занял очень жесткую позицию, от которой в Москве отвыкли. Государственным секретарем он назначил генерала Александра Хейга, который ушел в отставку с поста командующего войсками НАТО в Европе. Первый же контакт Хейга с советскими дипломатами превратился в скандал.

Советский посол Анатолий Добрынин проработал в Вашингтоне столько лет, что стал дуайеном дипломатического корпуса. Киссинджер установил с ним особые отношения. Добрынину поставили аппарат прямой связи с Государственным департаментом. И он — единственный из всех послов — имел возможность проникать в Государственный департамент со служебного входа, куда более удобного, чем вход для посетителей.

Когда пришел Хейг, эту привилегию отменили, но забыли предупредить секретариат Добрынина. Поэтому посольский лимузин был остановлен и отправлен назад. Добрынин решил, что его сознательно подвергли такому унижению. Но сдержался. Добрынин умел пленять вашингтонскую публику, как выражались американцы, «очаровательным подражанием буржуазным светским манерам».

У посла всегда наготове была приятная фраза. Пожимая Хейгу руку, он сказал:

— Приятно видеть вас снова в Вашингтоне, Ал. Вы здесь на месте.

Но самые ловкие комплименты уже не могли снизить накал противостояния. Помимо Афганистана причиной серьезного кризиса в отношениях между Востоком и Западом стали новые советские ракеты средней дальности. В 1981 году в Советском Союзе на вооружение был принят мобильный ракетный комплекс с двухступенчатой баллистической ракетой средней дальности РСД-10 «Пионер». Натовцы назвали новую ракету СС-20. Она имела разделяющиеся головные части индивидуального наведения с тремя ядерными боезарядами. Дальность полета превышала пять тысяч километров.

Установка «Пионеров» вдоль западных границ шла стремительными темпами. Американцы фиксировали, что каждую неделю появляются две новые ракеты. Всего было поставлено на вооружение шестьсот пятьдесят ракет. Появление такого количества современного ядерного оружия меняло баланс сил в Европе. Военные хотели еще разместить «Пионеры» и на Чукотке, чтобы под ударом оказалась территория США. Но там вечная мерзлота, необжитая территория, на такие непосильные для страны расходы все же не пошли. Советские ядерные силы средней дальности, нацеленные на Западную Европу, породили возмущение и страх. А в Москве, писал академик Георгий Арбатов, началось ликование: вот какие мы сильные и умные, ущемили, напугали американцев и НАТО.

Канцлер ФРГ Гельмут Шмидт пытался объяснить советскому руководству, что они играют в опасную игру:

— Целью ваших новых ракет может быть только ФРГ, и я обязан предпринять какие-то меры. Эти ракеты нарушают баланс сил в Европе. Если вы будете продолжать установку ракет, я потребую от американцев принять меры.

Шмидт летел через Москву и в аэропорту заговорил об этом с Косыгиным и Громыко. Косыгин почувствовал, что канцлер настроен серьезно, и хотел продолжить беседу, но Громыко, который терпеть не мог Шмидта, свернул разговор.

Дело в том, что еще в 1975 году на встрече с Брежневым канцлер иронически заметил:

— Советско-германские отношения развивались бы плодотворнее, если бы Громыко держал себя погибче.

Брежнев в тот день чувствовал себя как-то особенно усталым. Ему было не до шуток. Он ответил сухо:

— Громыко пользуется полным доверием советского руководства и выражает его позицию.

Присутствовавший на беседе министр запомнил слова немца. «До ухода с поста главы правительства ФРГ Шмидт не был прощен, — пишет Фалин. — Громыко вел его по списку своих оскорбителей и предвзято воспринимал все, что исходило от канцлера».

Привело это к самым печальным последствиям. В декабре 1979 года НАТО приняло решение разместить в Западной Европе 464 новые крылатые ракеты наземного базирования «Томагавк» и заменить 108 устаревших ракет «Першинг» модернизированными ракетами «Першинг-2», которые еще только дорабатывались. Но пока ракеты не установлены, страны НАТО предложили Москве вступить в переговоры, чтобы сократить численность ядерного оружия в Европе.

Советские дипломаты пытались натравить общественное мнение Западной Европы на Соединенные Штаты. Говорили, что в случае войны Советскому Союзу придется, к сожалению, нанести удар по густонаселенной Европе, которая столь неразумным образом разрешает американцам размещать у себя новые ракеты. Но это только породило всплеск антисоветских чувств.

Гельмут Шмидт до последнего надеялся уговорить Москву что-то предпринять. Посол в ФРГ Фалин со своей стороны тоже пытался убедить Брежнева в необходимости действовать. Генеральный секретарь отвечал безнадежным тоном:

— Валентин, ну что ты на меня наседаешь. Убеди Громыко.

Валентин Фалин услышал за этим признание: «Разве ты не видишь, что «для них» я больше не авторитет?»

Государственный секретарь Хейг и министр Громыко встретились осенью 1981 года в Нью-Йорке. Хейг говорил потом, что Громыко обнаружил некое чувство юмора «с оттенком сарказма утомленного человека, которому на протяжении полувековой дипломатической деятельности приходилось сталкиваться со всеми проявлениями человеческого безрассудства и который знает, что так будет и впредь».

Посмотрев снизу вверх на присутствовавшего на переговорах американского посла в Москве Хартмана, отличавшегося высоким ростом, Громыко весело заметил:

— Дома он кажется еще выше, чем в Москве. Хартман все растет и растет.

На что Хейг, указав на столь же высокого Добрынина, заметил, что по послам между двумя странами достигнут паритет.

В начале встречи, отметили американцы, Громыко выглядел бодрым и моложе своих лет, но к концу беседы казался постаревшим и слишком утомленным. Все же ему было семьдесят два года. Он отер лоб рукой, явно чувствуя усталость и вместе с тем облегчение.

Президент Рональд Рейган предложил «нулевое решение»: Советский Союз убирает свои ракеты «Пионер», Соединенные Штаты отказываются от установки «Першингов» и «Томагавков». Советские военные с негодованием отвергли это предложение. Начальник Генерального штаба маршал Сергей Федорович Ахромеев объяснил дипломату Юлию Александровичу Квицинскому, которому поручили заняться ракетной проблемой, что количество «Пионеров» будет увеличено. Кроме того, есть план развернуть еще несколько сотен оперативно-тактических ракет меньшей дальности. Квицинский был поражен:

— Как же так, только что в соответствии с директивами, одобренными политбюро, я заявлял, что количество ракет не увеличится, что их число надо заморозить.

— Тогда об этом нельзя было говорить, а сейчас нужно сказать, — равнодушно ответил маршал. — Сегодня скажите «да», а завтра — «нет». Мало ли чего вы там заявляете, вы же не Брежнев.

То есть Леонид Ильич публично говорил, что установка новых ракет заморожена, вся пропагандистская машина была приведена в действие, чтобы доказать миролюбие Советского Союза, а военные лихорадочно наращивали ядерный потенциал. Ахромеев показал Квицинскому карту объектов НАТО в Европе, по которым должен быть нанесен ядерный удар; на ней значилось девятьсот с лишним целей. На каждую цель для верности было наведено несколько ядерных боезарядов. Это сколько же надо было иметь ракет!

Личная неприязнь Громыко к канцлеру Шмидту и нежелание спорить с военными сыграли роковую роль. В Западной Европе появились новые американские ракеты, что поставило Советский Союз в весьма невыгодное положение. Новое американское ядерное оружие в Европе усилило ощущение уязвимости. Иначе говоря, установка огромного количества «Пионеров» не только не укрепила безопасность страны, а, напротив, подорвала ее. И в советской печати уже заговорили об опасности войны.

Внешняя политика последних громыкинских лет — когда Брежнев уже не мог ни в чем участвовать, и после его смерти, уже при Андропове, — производила впечатление непредсказуемой и непродуманной. Излишняя, ненужная жесткость свидетельствовала об отсутствии уверенности в себе. Внешняя политика оказалась почти полностью подчиненной интересам вооруженных сил. Вот почему при Шеварднадзе военные, лишившись своих позиций, будут возмущаться поведением дипломатов.

Ракетную проблему решил Горбачев. Он в конце концов принял вполне разумный «нулевой вариант» Рейгана. В декабре 1987 года Рейган и Горбачев подписали Договор о ликвидации ракет средней и меньшей дальности. Все «Пионеры» пришлось уничтожить. Огромные деньги и силы были потрачены зря.

Борис Иосифович Поклад ведал в Министерстве иностранных дел отношениями с европейскими социалистическими странами. Во время очередной поездки в Польшу его поразило, что сотрудники посольства и сами поляки по-разному оценивали происходящее в стране.

Борис Поклад передал свои впечатления послу — им был Станислав Антонович Пилотович, недавний секретарь компартии Белоруссии. Посол безапелляционно заявил:

— Обстановка в Польше спокойная, и мы ее контролируем.

И чтобы как-то подтвердить свою правоту и закончить неприятный для него разговор, положа руку на аппарат ВЧ, сказал:

— Я чуть ли не каждый день говорю с Леонидом Ильичом.

«Наивный ты человек, — подумал Поклад. — Если завтра что-то случится в Польше, отвечать будешь ты, а Леонид Ильич будет ни при чем». И то, что потом произошло в Польше при Б.И. Аристове, было результатом тех процессов, которых не хотел замечать Пилотович.

В 1978 году Станислава Пилотовича отозвали из Варшавы. Работник его ранга обычно получил назначение в более приятную страну. Пилотовичу, отмечает Борис Поклад, «после освобождения от должности не нашлось места в министерстве иностранных дел». Его вернули в Минск на пост меньший, чем он занимал до Варшавы.

В Польшу отправили послом первого секретаря Ленинградского горкома Бориса Ивановича Аристова. В МИД ему рекомендовали не торопиться с оценкой ситуации в стране.

«Однако месяца через два-три, — пишет Поклад, — из Варшавы пришла именно такая телеграмма. Ситуация в Польше оценивалась в целом как напряженная. Эта депеша вызвала сильное раздражение на Старой площади, причем на высоком уровне… Сыр-бор разгорелся главным образом из-за того, что посол не имел права давать такую серьезную телеграмму, пробыв всего ничего в стране…»

Аристов спокойно объяснил:

— Но ведь эту телеграмму писал не я один, над ней работал коллектив посольства, который знает обстановку в Польше…

В конце эпохи Громыко страна оказалась в глухой обороне по всем направлениям — из-за Афганистана и проблемы с правами человека. Его внешняя политика ничем не могла помочь стране, дипломатия превратилась в перебранку — как при Молотове и Вышинском. Неважный итог работы министра иностранных дел. Может быть, кому-то и нравилась атмосфера вражды, но это уже, как говорится, не от большого ума.

Самая жесткая беседа в жизни Громыко состоялась после того, как рано утром 1 сентября 1983 года советский самолет-перехватчик Су-15 двумя ракетами сбил южнокорейский гражданский самолет «Боинг-747» и все 269 пассажиров погибли. Мир был потрясен. Сначала политбюро вообще отрицало, что самолет был сбит. Потом сообщили, что по самолету стреляли, но не попали. И только через несколько дней в официальном заявлении советского правительства выражалось сожаление «по поводу гибели ни в чем не повинных людей».

Ужас трагедии, помноженный на трусливое вранье советского руководства, породил волну антисоветских настроений. Соединенные Штаты пытались помешать постройке газопровода, который доставлял сибирский газ на западноевропейский рынок. Поэтому частично готовность Москвы вернуться к разрядке носила экономический характер: нужно было обеспечить нормальные экономические отношения с Западом.

Возобновились переговоры в Женеве о ракетах. Трехлетний мертвый период в советско-американских отношениях закончился в декабре 1984 года, незадолго до прихода к власти Горбачева, когда министр Громыко и госсекретарь Шульц провели переговоры в Женеве. И в декабре же Михаил Сергеевич приехал в Лондон, где очаровал Маргарет Тэтчер.

8 сентября Громыко и американский госсекретарь Джордж Шульц сели за стол переговоров. Шульц сразу сказал, что у него есть поручение президента сделать заявление по поводу сбитого самолета. Громыко сухо ответил:

— У меня есть свои предложения по повестке дня. Мало ли что вам приказал сделать ваш президент. А я хочу обсуждать вопросы, от которых действительно зависят судьбы планеты: ситуация в мире, отношения между СССР и США. В свое время я отвечу на любые ваши вопросы. И дам еще свою характеристику тому, что произошло. Но с этого начинать я не буду.

Шульц твердил, что у него есть поручение начать именно с этого. Надо заметить, что Громыко практически невозможно было вывести из себя. Даже в самые напряженные минуты выражение его лица не менялось. Но тут он покраснел и стукнул кулаком по столу:

— Ну, если так, тогда вообще разговора не будет. Так я и доложу, когда приеду в Москву, что американцы наотрез отказываются вести с нами дело, не хотят говорить о действительно животрепещущих, важнейших проблемах в мире. — Он еще раз стукнул кулаком и встал. — В таком случае не надо продолжать беседу.

Джордж Шульц тоже стукнул кулаком и тоже вскочил. Они стояли друг против друга, и было такое ощущение, что они сейчас подерутся. Остальные члены делегации не знали, что делать: вставать или не вставать. Громыко и Шульц все-таки совладали со своими чувствами, сели и продолжили беседу. Но нормальный диалог был разрушен.

Отношения с Америкой безнадежно портились. Громыко ничего не мог поделать. Сам это понимал в последние годы, нервничал. Чувствовалось, что он устал и выдохся. Американцы называли министра Мрачный Гром.

Рональд Рейган готовился к новым выборам в 1984 году, когда его соперник-демократ Уолтер Мондейл обвинил его в нежелании урегулировать разногласия с Москвой: Рейган — единственный послевоенный президент, который ни разу не встретился с руководителем Советского Союза. Нэнси Рейган и ее астролог согласились с тем, что время подходящее для оттепели. Джордж Шульц тоже настаивал на том, что пора приступить к серьезному разговору с русскими. Громыко пригласили в Белый дом поговорить о возобновлении переговоров по военным делам.

Помощники попросили Рейгана обсудить с Громыко один важный вопрос, когда они перед обедом ненадолго останутся в Овальном кабинете вдвоем. Дипломаты с удовлетворением отметили, что джентльмены что-то коротко обсудили, причем оба согласно кивнули. После обеда сотрудники Государственного департамента спросили советских дипломатов, каким же будет их ответ на заданный вопрос. Но гости даже не понимали, о чем их спрашивают.

Тогда заместитель Государственного секретаря Марк Палмер поинтересовался у охранника, который через потайное окошко наблюдал за происходящим в Овальном кабинете, что же там происходило. Выяснилось, что Рейган, которому было семьдесят три, спросил Громыко, которому было семьдесят пять, не желает ли министр воспользоваться перед обедом президентским туалетом. Громыко с удовольствием принял предложение. Он зашел первым, его примеру последовал Рейган. Они вымыли руки и в неплохом настроении отправились обедать. Продвинуть разоружение не удалось, но, по крайней мере, некоторое взаимопонимание было достигнуто.

К джентльменам присоединилась Нэнси Рейган, понимая, как важны эти переговоры. Когда все стояли с бокалами, Громыко попросил Нэнси:

— Скажите вечером своему мужу на ухо одно слово: мир.

Нэнси кивнула:

— Хорошо, я так и сделаю, а сейчас я говорю вам на ухо: мир.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.