б) Корейский национализм и национальное движение — в поисках ответа на вызовы эпохи

Какие же пути к освобождению страны от японского гнета видели националистические интеллектуалы в первые колониальные годы? Большая часть идеологов просветительского движения 1900-х годов (например, знаменитый публицист Чан Джиён) примирилась с колониальными реалиями и отошла от национального движения, переключив свое внимание на деполитизированную «борьбу с феодальными обычаями и предрассудками», т. е. за улучшения в рамках существующей системы. В то же время некоторые радикальные националистические лидеры выбрали путь борьбы за возрождение корейской государственности в эмиграции. Так, переехал на жительство в Китай ведущий идеолог просветительства Пак Ынсик, ставший в начале 1910-х годов ревностным приверженцем националистической религии тэджонгё. Будучи тесно связан с выдающимся реформатором конфуцианства, сторонником умеренной модернизации в рамках традиционной идеологии Кан Ювэем (1858–1927), Пак Ынсик занимался по поручению последнего редакционно-издательской работой в находившейся под влиянием Кана и его идей китайской прессе. Вместе с другими, преимущественно проживавшими в Шанхае корейскими эмигрантами — например, обучавшемся ранее в Японии выходцем из знатного янбанского рода Хон Мёнхи (1880–1968), впоследствии известным писателем, — Пак организовал ряд националистических групп, ориентированных на сохранение корейского культурного наследия, развитие национального образования с целью подготовки нового поколения корейских эмигрантов к борьбе за свободу страны. В предисловии к своему труду «Горестная история Кореи» (1915 г.) он, приводя в качестве примера судьбу еврейского народа после рассеяния, выразил уверенность в том, что сохранение «нематериальной сущности нации — национального духа» оставляет народу надежду на восстановление в будущем политической независимости даже после того, как «материальная форма жизни нации — государственность» — утрачена. Подобный подход, восходивший как к конфуцианским представлениям о «лояльности истинному государю и непризнании завоевателей-варваров», так и дошедшей до Пак Ынсика через японские и китайские переложения немецкой романтико-националистической идее «народного духа», сыграл серьезную историческую роль, вдохновляя новые поколения корейских интеллигентов на работу по сохранению национального наследия. Однако в то же время подход этот был элитарным, чуждым большинству корейцев, не имевшему никакого отношения к той «высокой» культурной традиции господствующих классов, которую имел в виду Пак Ынсик.

В похожем, «культурно-националистическом», направлении развивалась и мысль другого радикального националиста, который предпочел эмигрировать с оккупированной японцами родины — публициста и историка Син Чхэхо. После аннексии Кореи он переехал на жительство во Владивосток, где работал в корейской прессе, в том числе в качестве редактора издававшееся с марта 1912 г. газеты «Квоноп синмун». Однако раздоры между различными провинциальными группировками в среде владивостокских корейцев, недоверие русскоподданных корейцев — в основном выходцев из северо-восточных районов Кореи — к «чужакам» из центральных районов страны вынудили его уехать в 1913 г. в Китай. Сотрудничая в создаваемых Пак Ынсиком националистических эмигрантских организациях, Син Чхэхо продолжал заниматься исследованиями древнекорейской истории, бывшей для него «фундаментом нашего национального духа», и искал возможности для организации вооруженной борьбы с японскими захватчиками. Однако вплоть до конца первой мировой войны ни в России, ни в Китае, являвшихся союзниками Японии и стран Антанты в борьбе против Германии, организация вооруженного антияпонского сопротивления реальной не представлялась. Как и Пак Ынсик, Син Чхэхо оставался приверженцем идей социал-дарвинизма, причем в их крайней форме. В своем романе «Небо, которое я увидел во сне» (1916 г.) он изобразил загробную жизнь как продолжение «борьбы за выживание» в реальной жизни — победители в ней отправляются в рай, а побежденные — в ад. Рай был также наградой за верность нации, а ад предназначался «предателям», в число которых Син Чхэхо включал даже тех, кто, например, женился или выходил замуж за японцев. Государственнический социал-дарвинизм Син Чхэхо 1910-х годов мог быть привлекателен для части эмигрантской интеллигенции, но практически никоим образом не соотносился с реальной жизнью основной массы корейского народа, с борьбой сельской и городской бедноты против эксплуатации со стороны как японских, так и корейских землевладельцев и предпринимателей.

Более практичной и результативной можно считать деятельность протестантского активиста крестьянского происхождения Ан Чханхо, эмигрировавшего из оккупированной японцами Кореи вначале в Китай, а затем, после недолгого пребывания во Владивостоке— в США. В Америке, став в 1912 г. президентом Корейской национальной ассоциации (националистической группы, созданной в 1905 г. в Лос-Анджелесе), Ан Чханхо вел активную работу по облегчению трудовой эмиграции корейцев в США, защите корейского населения от притеснений и расистских атак, улучшения условий труда корейцев на плантациях в США и Мексике. Однако, при всем значении, которая его правозащитная и просветительская деятельность имела для корейской общины в США, Ан Чханхо также являлся сторонником социал-дарвинизма. Он был убежден, что лишь «улучшение корейского национального характера» и «воспитание в корейцах трудолюбия, чистоплотности, бережливости и духа взаимопомощи и доверия» — т. е. капиталистических ценностей — поможет Корее постепенно «подготовиться к независимости».

Этим целям должна была, в частности, служить основанная им в 1913 г. «Академия по воспитанию благородных мужей» (Хынсадан), задачей которой было привить подрастающему поколению корейской эмиграции «христианские и американские ценности». К любым проявлениям радикальной борьбы масс за свои права Ан Чханхо относился отрицательно, противопоставляя им идеалы «единения во имя нации». Идеи Ан Чханхо пользовались популярностью среди мелкой и средней протестантской буржуазии северо-западной Кореи (на родине самого Ан Чханхо), а также среди части корейской интеллигенции и студенчества, но вряд ли были способны завоевать массовую популярность. Еще дальше от забот и интересов простых людей отстоял другой действовавший в США протестантский националист — будущий первый президент Южной Кореи Ли Сынман. Первый кореец, получивший степень доктора философии в американском университете (Принстон, 1910 г.), Ли Сынман отстаивал идею «дипломатического пути к независимости», надеясь, что в будущем США войдут в военный конфликт с Японией, который и избавит в итоге корейцев от колониального ига, и считая главной задачей налаживание связей с американским истеблишментом, а также религиозно-образовательную работу в эмигрантской среде.

Рис. 34. Групповая фотография активистов «Академии по воспитанию благородных мужей». Калифорния, 1917 г.

В целом, корейские националисты социал-дарвинистского плана, как жившие и работавшие в Китае (Пак Ынсик, Син Чхэхо), так и опиравшиеся на американскую корейскую общину (Ан Чханхо, Ли Сынман), были глубоко оторваны от проблем и интересов большинства корейского народа, «вождями» которого они себя считали. Показательно, что, при всех их усилиях в области просвещения, работы над национальной историей и культурой, ни один из них не затрагивал в своих работах и выступлениях таких животрепещущих, первостепенных для сельской бедноты тем, как земельная реформа или хотя бы ограничение эксплуатации безземельных и малоземельных крестьян. Как социальное происхождение националистических лидеров, так и их социал-дарвинистская уверенность в «первостепенности национального сплочения в эпоху борьбы за выживание между нациями всего мира», лишали их интереса к реальным проблемам жизни корейских «низов».

В то время как националистические лидеры в эмиграции продолжали развивать уже оформившиеся в 1900-е годы идеи «самоусиления», среди интеллигентной молодежи стало намечаться размежевание между радикалами и умеренными реформаторами. В самой Корее политика генерал-губернаторства препятствовала развитию среднего специального и высшего образования. Не поощрялось вообще и образование для корейцев как таковое, из опасения, что школы легко могут стать рассадниками антияпонских настроений. Если на момент аннексии Кореи в стране было около 2200 частных школ, то уже через пять лет политика административных преследований независимого образования привела к сокращению этого числа почти в два раза. В 1915 г. во всей стране было только 8 средних школ повышенной ступени и 19 специальных учебных заведений (сельскохозяйственных, коммерческих училищ и т. д.) — и ни одного университета. Неудивительно, что каждый год до сотни корейцев отправлялись на учебу в японские университеты и колледжи. В Токио в начале 1910-х годов существовала корейская студенческая община из 400–500 человек, имевшая с 1912 г. свою ассоциацию и издававшая с 1914 г. журнал «Свет Знания» (Хакчигван). В основном корейские студенты в Японии 1910-х годов — большей частью выходцы из землевладельческих или чиновных семей или стипендиаты религиозных организаций — придерживались умеренных социально-политических взглядов, густо окрашенных социал-дарвинизмом. Первая мировая война рассматривалась корейскими студентами как проявление «извечной для людей вообще, и особенно для современных цивилизованных государств, борьбы за существование», а секрет успеха в это борьбе для Кореи студенты видели в «воспитании прилежания и бережливости в народе», развитии кредитно-банковской системы и льготных кредитах для индустрии, особенно текстильной, а также движении за покупку населением корейских товаров вместо импортных. Некоторые студенты и молодые интеллигенты— в основном школьные преподаватели — объединившись с несколькими текстильными фабрикантами, даже создали в 1915 г. «Общество поощрения корейского текстильного производства», впрочем, скоро разогнанное властями. Ясно, что популярные среди студентов идеи промышленной модернизации страны отвечали, прежде всего, интересам зарождавшихся в Корее предпринимательских слоев.

Но вместе с тем намечались в среде корейских студентов в Японии и иные веяния. Так, выпускник Университета Мэйдзи, выходец из старинного янбанского рода Чо Соан (1887–1958) — в будущем ставший теоретиком «прогрессивного национализма» корейской эмиграции, близкого во многих отношениях европейской социал-демократии — увлекался революционными республиканскими идеями Сунь Ятсена (1866–1925) и литературными произведениями Максима Горького (1868–1936), переводил на корейский язык книги таких японских демократов, как один из первых сторонников идеи «универсальных прав человека» на Дальнем Востоке, Баба Тацуи (1850–1888). Уехав вскоре после окончания учебы в эмиграцию в Китай, он наладил связи с представителями радикального крыла буржуазно-националистической партии гоминьдан, участвовал в августе 1917 г. в работе международной социалистической конференции в Стокгольме, где разоблачил перед представителями левых социалистических партий Европы миф о прогрессивности японского колониализма в Корее. Студент Университета Васэда из провинциальной купеческой семьи Ким Чхольсу (1893–1986) — в будущем ставший ответственным секретарем подпольной Компартии Кореи — опубликовал в десятом номере журнала «Свет Знания» в 1916 г. первую в истории корейской прессы статью о проблемах рабочего движения. В 1916 г. он, вместе с несколькими десятками других корейских и китайских студентов организовал в Токио «Союз новой Восточной Азии», целью которого была как совместная борьба с японским империализмом, так и борьба против империализма как такового.

Еще до этого, в 1914 г., в Осаке было организовано «Дружеское общество корейцев» (Чосонин чхинмокхве), возглавлявшееся молодыми интеллигентами анархо-синдикалистской направленности. Один из радикальных студентов, На Гёнсок — позже известный анархист — опубликовал в 1915 г. в журнале «Свет Знания» статью, где защищал право рабочих и крестьянской бедноты на активное сопротивление эксплуататорам, в том числе через забастовки и саботаж. Радикальные идеи в различных формах— от радикально-демократических до социалистических и анархистских — постепенно овладевали умами той части интеллигентной молодежи, которую не удовлетворял социал-дарвинистский национализм просветительского движения, которая начинала видеть в борьбе масс за свои интересы источник прогресса, движущую силу национального освобождения. Однако решающую роль в радикализации значительной части корейской молодой интеллигенции сыграла, прежде всего, Октябрьская революция 1917 г., ставшая для многих корейцев на долгие годы олицетворением их собственных надежд на политическое и социальное освобождение.

В целом, к 1917–1918 гг. итоги первой колониальной декады были печальны для Кореи. В то время как бум военных лет начал превращать Японию в индустриальную державу с тяжелой и химической промышленностью мирового уровня, Корея оставалась аграрно-сырьевым придатком японской экономики, с голодающим, малоземельным и практически полностью неграмотным крестьянством и только слабыми зачатками современной индустрии. В то время как малочисленная буржуазия, теснейшим образом связанная как с колониальными институтами, так и с крупным землевладельческим классом, не испытывала особенного интереса к общенациональным или социальным проблемам, националистические лидеры корейской эмиграции считали социальные проблемы корейских масс делом второстепенным и рассматривали простонародье как орудие «возрождения корейской государственности». Однако в то же время в стране подрастала и новая, молодая интеллигенция современного типа, которой было свойственно гораздо более четкое осознание социальных реалий корейского общества, искреннее стремление вывести народ из тех нечеловеческих условий жизни, на которых его обрекал японский колониализм и его корейские союзники. Именно эта интеллигенция, которой Октябрь 1917 г. дал толчок к восприятию радикальной социалистической идеологии, заложила в итоге основания современной революционной традиции в Корее.