г) 1920-е годы — итоги декады

Общенародное первомартовское движение 1919 г. не освободило Корею от японских захватчиков, хотя и заставило последних пойти на уступки и дать различным классам, слоям и группам корейского общества определенные возможности для самоорганизации и борьбы за свои интересы. Нельзя сказать, что надежды, питавшиеся 33 «вождями нации» во время первомартовского движения и группой Ли Сынмана за рубежом в отношении роли США в освобождении Кореи, равно как и надежды, возлагавшиеся коммунистами на СССР, были совершенно беспочвенны. В конце концов, именно вооруженные силы этих двух стран изгнали японских оккупантов из Кореи в 1945 г. Однако для 1920-х годов такие надежды были, несомненно, преждевременными. Кроме того, идеализация политической и социальной системы США рядом корейских буржуазных лидеров (особенно Ли Сынманом и его сторонниками), равно как и абсолютно некритический подход первых корейских коммунистов к СССР и его опыту, характерные для идеологической жизни 1920-х годов, не сулили ничего хорошего для судеб страны в будущем. После 1945 г. Ли Сынман, став в 1948 г. с благословения американцев хозяином Южной Кореи, сделал культ Америки и всего американского «хорошим тоном» в прессе и образовании. Он с легкостью прибегал к поддержке США для расправы как над своими непосредственными противниками, так и вообще надо всеми инакомыслящими. В то же время ушедшие на Север корейские левые активисты с готовностью подчинялись Ким Ир Сену как поставленному «самим Сталиным» «вождю корейского народа» — даже наблюдая с тревогой за тем, как чем дальше, тем явственней пробиваются у «вождя» диктаторские замашки. Раболепство перед «воплотившими дух современности» зарубежными державами, как под капиталистическим, так и под «коммунистическим» соусом, снижало освободительный потенциал корейской культуры Нового Времени. 

Но, с другой стороны, при всей ограниченности, свойственной колониальной интеллигенции и ее идейным исканиям, 1920-е годы были в определенном смысле переломными для новой истории Кореи. В стране— хотя и в основном за счет инвестиций капиталистов метрополии — завершался первый этап промышленной революции, т. е. строительство современной легкой и пищевой промышленности, и полным ходом шла подготовка ко второму — строились крупные предприятия химической промышленности, первые металлургические заводы и электростанции. Если в 1910 г. промышленные товары составляли лишь 13 % корейского экспорта, то в 1930 г. — уже 30 %. Именно такая структура внешней торговли — 70 % сельскохозяйственного экспорта и 30 % индустриального — была характерна для многих среднеразвитых стран на окраинах капиталистической системы, например, для царской России в 1916 г. Начало серьезной индустриализации и уступки, сделанные японской администрацией после 1919 г., дали возможность основным слоям и группам городского общества Кореи — рабочему классу и прогрессивной интеллигенции с одной стороны и консервативным буржуа и интеллектуалам с другой — организоваться и четко сформулировать свои программные установки и интересы. 

Эпоха, когда использование «национальной» фразеологии и эмоциональные призывы к «национальному единству ради выживания» позволяли рассчитывать на идеологическую гегемонию в среде образованной публики, уходила в прошлое. Классовое сознание проникало в рабочую и прогрессивную интеллигентскую среду, вело к выработке критического отношения к источникам информации, даже если они провозглашали себя «органами национального самовыражения». Так, некоторые профсоюзы Кореи уже в 1922-23 гг. организованно бойкотировали газету «Тонъа ильбо», справедливо считая по сути антирабочей ее «культурно-националистическую» программу. Появилось, хотя и в зачаточной форме, понятие классовой культуры, а с ним — понимание того, что «нация» — отнюдь не абсолютна, что классовая солидарность может перечеркивать национальные различия. Например, одна из первых повестей Сон Ёна (1903–1979: известный социалистический писатель), «Пересменка» (Кёдэ сиган; 1930), рассказывала о том, как японские и корейские горняки смогли преодолеть национальную вражду и организовать совместную профсоюзную работу. 

В то же время, существовавшее в 1920-е годы у различных групп корейского общества классовое сознание оставалось поверхностным, отличалось внутренними противоречиями и непоследовательностью. Так, идеолог умеренных буржуа писатель Ли Гвансу считал себя «демократом» и в то же время, явственно склоняясь к концу 1920-х годов к фашизму, идеализировал такого «национального лидера», как Муссолини. Корейская буржуазия была еще слишком слаба и зависима от японской администрации, чтобы выработать устойчивую демократическую платформу. Однако и корейские коммунисты, считая себя «выразителями интересов рабочего класса», холодно относились к реальным попыткам этого самого класса улучшить свою жизнь вне «официального» коммунистического движения — например, к попыткам организации самоуправляющихся рабочих кооперативов — считая, что они «отвлекают трудящихся от революционных задач». Как успехи прогрессивной интеллигенции Кореи, так и незрелость классовой структуры страны, слабая связь между интеллектуальным авангардом и массами, проявили себя в 1930-е годы, когда Корея оказалась плацдармом японской агрессии в Китае.