Глава шестая Ангел церкви

И Ангелу Лаодикийской церкви напиши: так говорит Святый, Истинный, имеющий ключ Давидов, Который отворяет — и никто не затворит, затворяет — и никто не отворит: знаю твои дела; вот, Я отворил пред тобою дверь, и никто не может затворить ее; ты не много имеешь силы, и сохранил слово Мое, и не отрекся имени Моего. Вот, Я сделаю, что из сатанинского сборища, из тех, которые говорят о себе, что они Иудеи, но не суть таковы, а лгут, вот, Я сделаю то, что они придут и поклоняться пред ногами твоими, и познают, что я возлюбил тебя. И как ты сохранил слово терпения Моего, то и Я сохраню тебя от годины искушения, которая придет на всю вселенную, чтобы испытать живущих на земле. Се, гряду скоро; держи, что имеешь, дабы кто не восхитил венца твоего. Побеждающего сделаю столпом в храме Бога Моего, и он уже не выйдет вон; и напишу на нем имя Бога Моего и имя града Бога Моего, нового Иерусалима, низходящего с неба от Бога Моего, и имя Мое новое. Имеющий ухо да слышит, что Дух говорит церквам.

Откровение святого Иоанна Богослова. Гл. 3. 7–13

Мы мало знаем о последнем священнике храма Рождества Иоанна Предтечи в Шлиссельбургской крепости отце Иоанне Флоринском.

Хотя и не чуждался Иоанн Маркович литературных занятий, хотя и писал он статьи в журнал «Вестник военного духовенства», и занимался изысканиями, связанными с историей шлиссельбургской твердыни, но сведений о самом главном его деле, кроме отзыва коменданта Шлиссельбургской крепости полковника Покрошинского: «Вышеупомянутый священник, как по частным сведениям, оказывается благонадежного образа мыслей и пользуется хорошей репутацией», — почти нет.

В многочисленных воспоминаниях заключенных Шлиссельбургской крепости мне удалось обнаружить лишь несколько строчек, посвященных отцу Иоанну…

«Крепостной священник, — пишет М. Ю. Ашенбреннер, — посещал нас сначала также вместе со смотрителем, но священник скоро прекратил свои визиты, так как мы не понравились друг другу. В первое свое посещение Юрковского он, усмотрев на столе несколько светских книг, стал швырять их с пренебрежением: «Зачем вы читаете это? Читайте Библию: книг слишком много, всех не перечтешь». На это последовал ответ: «Да ведь и хлеба много: всего хлеба не съешь, а без хлеба умрешь»».

Федор Николаевич Юрковский, арестованный за устройство подкопа под Херсонское казначейство, писал тогда роман «Гнездо террористов» из эпохи 70-х годов[194] и ему недосуг было общаться со священником.

С. В. Балмашов

Больше всего запомнился узникам Шлиссельбурга отец Иоанн в связи с казнью Степана Валериановича Балмашева.

Напомним, что казнь Пахомия Ивановича Андреюшкина, Василия Денисовича Генералова и Василия Степановича Осипанова в 1887 году была последней за народовольческий период, и снова после 15 лет перерыва казни в Шлиссельбургской крепости начались казнью Степана Балмашева. Видимо, еще и поэтому это событие так взволновало узников, поэтому так пристально вглядывались они в священника, присутствовавшего при последних минутах жизни казненного террориста. Веру Фигнер по этому поводу мы уже цитировали. Приведем сейчас описание Григория Гершуни.

«Появление Степана Балмашева было замечено. Было замечено также, что на дворик старой тюрьмы сколачивают что-то из досок. Эшафот строят — прожгло всех. Всю ночь стояли у оконных решеток. Видели, как под утро в старую тюрьму прошло начальство. Через час в церковный садик из старой тюрьмы прошел старик священник.

Согнутый, жалкий, еле передвигая ноги, беспомощно опустился на скамейку, склонив голову в упирающиеся в колени руки»…

Сходство с воспоминаниями Веры Фигнер поразительное!

И едва ли это случайное совпадение…

1

Хотя сам Григорий Гершуни о подробностях казни Балмашева узнал только от жандармов, но его — выражение автора! — так «прожгло», что показалось, будто он был очевидцем трагедии, и сделанное им описание казни надо отнести к числу лучших…

«Степана Балмашева привезли утром, часов в десять и провели в канцелярию. Держал себя твердо, спокойно. Не доходя канцелярии, увидев новую тюрьму, начал размахивать шляпою. Днем пил чай, обедал. Вечером его провели в старую тюрьму и поместили в одной из камер, недалеко от камеры, где уже под замком сидел палач[195].

— Когда нужно будет, не забудьте меня разбудить, — с усмешкой сказал Степан Валерьевич дежурному и лег спать.

Часа в четыре утра в его камеру явился товарищ прокурора Окружного суда «со свитой». Балмашев спал и его долго не могли добудиться. Наконец приоткрыл глаза и досадливо спрашивает.

— Ну что? Чего вам там нужно?

— Вы такой-то?

— Я!

— Вам известно, что вы приговорены С.-Петербургским военно-окружным судом к смертной казни?

— Известно.

— Приговор вошел в силу и сейчас будет приведен в исполнение.

— А, да! Ну, хорошо, хорошо!..

Опять лег на подушку, закрыл глаза и как бы снова заснул. Его снова разбудили.

— Да вставайте же! Уже все готово!

— Хорошо, хорошо! Вот сейчас!

Снова ложится. И так несколько раз. Наконец приподнялся и с усмешкой говорит:

— Так вставать? все готово? Ну, вставать, так вставать!

Он оглядывает камеру. Перед ним в вице-мундире представитель закона прокурор. Дальше — исполнитель закона, палач Филипьев. Он весь с ног до головы в красном: красная шапка, красная блуза, красные шаровары. В одной руке веревка, в другой плеть. Лицо зверское — серое, одутловатое, с мутными налитыми кровью глазами. Он подходит вплотную к своей жертве, поднимает над головой плеть и рычит: «Руки назад! Запорю при малейшем сопротивлении!»…

Веревкой скручивают руки, и процессия направляется из камеры в маленький дворик, между крепостной стеной и старой тюрьмой — у Иоанновской башни.

Там уже «все готово». Эшафот, тут же вырытая яма, у нее черный ящик-гроб. Дворик наполнен начальством и жандармами. Балмашева вводят на эшафот. Секретарь суда читает приговор.

На эшафот поднимается священник с крестом. Степан Валерьянович мягко отстраняет его: «К смерти я готов, но перед смертью лицемерить, батюшка, я не хочу»[196].

Место служителя Бога занимает служитель царя — палач. Степан Валерьянович стоит прямо и спокойно, со своей вечной слегка грустной, слегка насмешливой улыбкой на устах.

Палач накидывает на голову капюшон савана, затем петлю. Ударом ноги вышибает доску, тело грузно падает вниз. Раздается глухой стон. Веревка натягивается и трещит. Тело вздрагивает и передергивается конвульсиями. Ноги упираются в помост — смерть идет медленно. Палач крепко обхватывает тело и с силой дергает вниз. Присутствовавших охватывает ужас. Жутко, гадливо, стыдно. Раннее ясное утро. Солнце только что поднялось и его мягкие золотистые лучи бьются о перекладины виселицы. Кругом свежая яркая зелень. Птички весело чирикают, с озера доносится писк чайки. А люди в мундирах, с орлами на пуговицах, угрюмо стоят, потупив глаза, бледные, взволнованные и ждут, пока тело, облеченное в саван и повисшее на веревке, перестанет вздрагивать. Ждут долго — бесконечно долго — до получасу.

Палач принимает в свои объятья тело, обрезывает веревку, кладет труп на помост. Подходит доктор, слушает сердце — все в порядке: сердце не бьется. Труп кладут в ящик, обсыпают известью, покрывают крышкой. Удар молота злобно прорезывает утренний воздух: то прибивают крышку гроба. Ящик опускают в вырытую тут же яму, засыпают, подравнивают с землей и медленно, стыдясь глядеть друг другу в глаза, расходятся. Царское правосудие свершилось. Тюрьма в это раннее утро не спала»[197].

2

Вот после этой трагедии и появляется отец Иоанн перед взорами припавших к окнам своих камер заключенных.

Он, действительно, потрясен, почти раздавлен случившимся.

Только потрясло его не то, что так ярко живописал Григорий Гершуни, обрабатывая рассказы жандармов-очевидцев.

Конечно, жалко было, что молодой — Балмашеву исполнился всего 21 год! — человек так и не сумел толком прожить отпущенную ему жизнь, но еще страшнее было, что он так бесшабашно и незадумчиво, из одного, кажется, желания покрасоваться, губит свою бессмертную душу!

Вот этого отец Иоанн никак понять не мог…

И разве это только тело так долго вздрагивало и передергивалось конвульсиями? Это же бессмертная душа, не желающая погибать вместе с телом, рвалась из него!

Еле передвигая ноги, отец Иоанн беспомощно опустился на скамейку возле храма и бессильно склонил голову…

Сколько он сидел так возле могилы русских солдат, павших во время штурма Нотебурга?

Неведомо…

Потом встал и долго молился возле чудотворного образа Шлиссельбургской иконы Казанской Божией Матери, обретенной сразу после взятия крепости…

Икона эта была единственным местным предметом древности, а главное — не оскудевающим источником милостей всем с верою притекающим к ней в скорбях и напастях.

Опустившись на колени перед иконой, отец Иоанн думал, что вот так же опускались перед этим чудотворным образом и в смутные времена самозванцев, и тогда, когда решено было замуровать икону, чтобы скрыть ее от глаз шведских хозяев крепости…

Икона была замурована в стене древнего русского крепостного храма и здесь и сохранялась в течение почти целого столетия. Православные ореховцы надеялись таким образом предохранить драгоценный образ небесной Владычицы от поругания, твердо веря, что Царица Небесная Сама освободит Свой образ от временного заточения и возвратит принадлежащий Ей храм и покровительствуемую Ею древнерусскую область в руки православных…

Так и случилось.

О дне обретения святой иконы отец Иоанн так и не нашел никаких документов, но зато он не раз слышал предание, что самое место в стене алтаря, превращенного в кирху, храма, где была замурована икона, было постоянно влажно, точно слезы просачивались сквозь камень. Не зная причины этого, шведы неоднократно возобновляли штукатурку на стене, но это не помогало…

Может быть, так и думал отец Иоанн, погружаясь в молитву перед чудотворным образом… И мысли эти не отвлекали от молитвы, а помогали, соединяя всех, кто долгие столетия молился перед этой иконой со стареньким священником, вставшим сейчас на молитву за страну, чтобы удержать ее на краю страшной пропасти, в которую этим утром и заглянул отец Иоанн, наблюдая за казнью террориста Балмашева.

И кажется, что дыхание этой общей молитвы различается и в летописи, названной «К двухсотлетнему юбилею Шлиссельбургской крепости 1702–1902 гг. 11 октября», которую составлял в те дни протоиерей Иоанн Флоринский:

«В 1611 году, воспользовавшись смутами русской земли, Делагарди снова пытался овладеть Орешком 23 февраля; приступ оказался очень неудачным: много шведов было перебито и потоплено в проруби; трупы лучших людей увезены были в Выборг на десяти возах, остальная разбитая армия отступила. Со шведами в том году заключен был мирный договор, по которому пограничная межа оставлена была прежней. Шведы обязались не вступать в Новгородскую землю и в Ореховский уезд и не умышлять никакого дурна ни под Новым городом, ни под Орешком, ни под Ладогою…

Ныне существующий Иоанно-Предтеченский храм, по счислению третий, построен и освящен 1831 года июня 22-го зданием — каменный с таковою же колокольнею. Стены и купол внутри покрыты масляною краскою и украшены живописью. Святой антиминс на престоле священнодействован высокопреосвященнейшим Гавриилом, архиепископом Новгородским и С.-Петербургским в городе Шлиссельбурге 1779 года июня 21 дня. Святый антиминс, как видно, принадлежал предшествовавшему храму и, несмотря на свою 123-летнюю древность, сохранился достаточно, и отличается от нынешних своим рисунком: Евангелисты изображены по два на нижних углах и отсутствие на антиминсе креста Христова.

Со времен Петра Великого крепостная церковь именовалась Иоанно-Предтеченским собором, причт которого составляли: протоиерей, священник, диакон, два псаломщика и два пономаря. А с 1873 года 15 марта Высочайше утверждено причт сократить, который и состоит по новому штату из священника и двух псаломщиков.

К достопримечательностям крепостной Иоанно-Предтеченской церкви принадлежит:

Древняя явленно-чудотворная икона Божией Матери, именуемая Казанскою. Размер святой иконы в длину 1 аршин 71/2 вершков, в ширину 1 аршин 2 вершка. Написана она на доске по коричневому фону иконописью. Краски во многих местах отвалились, потемнели. Глава Пресвятой Девы немного наклонена на левый бок к Предвечному младенцу, имеющему благословляющую правую руку. Икона обложена серебряною, вызолоченною ризою (в 1784 г.), нанизанною жемчугом. Риза эта впоследствии времени была дополняема новыми украшениями — жемчугом и бриллиантами…

1723 год. 19 сентября принесены из Владимира мощи святого благоверного князя Александра Невского и поставлены в крепостном храме.

1724 год. 30 августа мощи Александра Невского перенесены в Санкт-Петербург в Лавру.

1762 год. 18 марта изволил посетить крепость Государь император Петр III…

1764 год. Кончина Брауншвейг-Люнебургского принца Иоанна Антоновича.

В городе Шлиссельбурге на набережной Невы и Ладожского канала близ шлюзов сооружена каменная приходская церковь Благовещения Пресвятыя Богородицы…

Рядом с Благовещенскою церковью 1770 года построена другая каменная приходская церковь во имя Святителя Чудотворца Николая.

1776 год. Приступлено к постройке в крепости нового каменного Иоанно-Предтеченского соборного храма…

1866 год. В городе Шлиссельбурге, при впадении нового канала в реку Неву, с высочайшего разрешения построена каменная часовня на средства крепостной Иоанно-Предтеченской церкви…

1883 год. Июня 15 в девять часов утра изволили прибыть в город Шлиссельбург, посетить шлиссельбургскую крепостную часовню, слушать краткое молитвословие и лобызать явленно-чудотворную икону Богоматери Их Императорския Высочества Государь император Александр III и Государыня Императрица Мария Федоровна с Августейшими сыновьями Николаем и Георгием Александровичами, Великим Князем Алексеем Александровичем и Великою Княгинею Мариею Александровною…

1890 год. Произведена пристройка крепостной часовни с южной и северной стороны для удобнейшего помещения богомольцев. Устроена колокольня о пяти колоколах, разведен сад с цветниками, и все это обнесено железною оградою на цокольном фундаменте…

В часовне по Арке надпись: Милосердия двери отверзи нам Благословенная Богородице»…

Мы не знаем, удалось ли отцу Иоанну пережить страшные годы революции и Гражданской войны, когда страна все-таки рухнула в пропасть, в которую заглянул отец Иоанн утром, когда казнили террориста Балмашева…

Известно только, что после революции уже не было больше священников в храме Рождества Иоанна Предтечи в Шлиссельбургской крепости.

Впрочем, такое происходило тогда не только в храме Рождества Иоанна Предтечи, а во всей Русской церкви.

3

27 июня 1923 года закончилось длившееся больше года заточение Патриарха Тихона во внутренней тюрьме ГПУ, и он вернулся в Донской монастырь.

Патриарх вернулся на руины.

За год, который он провел в заключении, завербованным ГПУ священникам-обновленцам удалось захватить большинство приходов Русской православной церкви и вовлечь в свои сети тысячи священников и десятки архиереев.

Особенно трагичная ситуация сложилась в Петрограде, где после расстрела митрополита Вениамина обновленцы захватили 115 из 123 городских приходов.

«В июле Святейший послал туда Архиепископа Гурия (Степанова) настоятеля Спасского монастыря, — писал митрополит Иоанн (Снычев). — Тот прибыл в Петроград и «убоялся зело» обновленцев, на другой день бежал в Псково-Печерский монастырь. Патриарх скорбел и недоумевал, кого же послать туда епископом. Архиереи буквально отказывались ехать в Петроград»[198]…

Выход нашелся.

Приехавший в Москву протоиерей Александр Дернов попросил назначить епископом в Ленинград иеромонаха Мануила (Лемешевского), о котором Святейшему патриарху говорил в свое время и священномученник митрополит Вениамин.

Решение было принято.

8 (21) сентября 39-летний иеромонах Мануил был возведен в архимандриты, а 10 (23) сентября хиротонисан в епископы.

Когда патриарх Тихон в церкви святого Димитрия Солунского на окраине Москвы нарек архимандрита Мануила (Лемешевского) епископом Лужским, никто и не скрывал, что предстоит новопоставленному архиерею.

— Посылаю тебя на страдания… — сказал патриарх Тихон. — Ибо кресты и скорби ждут тебя на новом поприще твоего служения, но мужайся и верни мне епархию!

И вот оно, подлинное чудо!

Октябрь 1923 года вошел в историю раскола, как месяц петроградского возрождения.

«Непрерывно к Патриарху присоединялись питерские храмы. Самым замечательным во всей этой «мануиловской эпопее» было то, что ни у кого (ни у самого Владыки, ни у его друзей, ни у его врагов) не было ни малейшего сомнения в том, что в два-три месяца епископ со своими помощниками лишатся свободы.

Это и создавало в епископе и среди его ближайшего окружения то особое настроение героического подъема, которое как бы возвышает людей над действительностью и над бытом, обновляет их, смывает все мелкое, пошлое, что есть в каждом человеке.

Такие минуты не могут длиться очень долго; но тот, кто пережил их, всегда будет вспоминать о них, как о лучших мгновениях своей жизни..»[199]

Итог работы епископа Мануила поражал: три четверти здешних городских храмов вернулись к патриарху Тихону В области — практически все священство порвало с обновленчеством.

4

«С чувством глубокой радости считаю долгом сообщить Вашему Святейшеству, что 15/29 октября Александр о-Невская лавра в полном составе братии принята в общение с Православной Церковью и Вами…

В данный момент, с восстановлением в правах наместника Лавры преосвященного Николая (Ярушевича), епископа Петергофского, ныне в изгнании пребывающего в Усть-Куломе Зырянского края, создается крайняя необходимость возглавить Лавру лицом авторитетным, новым, монашеского и монастырского уклада, опытным в духовной жизни, с правами викарного епископа Шлиссельбургского, управляющего лаврой.

Лично мне известный с хорошей стороны и как отвечающий всем этим требованиям ризничий Даниловского монастыря отец архимандрит Григорий (Лебедев) изъявил свое согласие за святое послушание Церкви Христовой и для блага лавры принять сие мое предложение.

Доводя до сведения Вашего Святейшества о всем вышеизложенном, покорнейше прошу не отказать в сем ходатайстве и, открыв новое викарство — Шлиссельбургское, возглавить его архимандритом Григорием, как достойнейшим и желанным для Петроградской епархии.

Смиренный Мануил, епископ Лужский».

Надо отметить тут, что изначально правящие архиереи в Санкт-Петербурге носили в своем титуле приставку «Шлиссельбургский». Епископом Санкт-Петербургским и Шлиссельбургским был Никодим (Сребницкий), архиепископами Санкт-Петербургскими и Шлиссельбургскими Феодосий (Янковский), Сильвестр (Кулябка), Вениамин (Пуцек-Григорович), Гавриил (Кременецкий), но в 1770 году приставка эта исчезает из титула правящего архиерея.

Нам трудно судить, какие соображения привели Мануила к мысли о необходимости возрождения Шлиссельбургского викарства.

Понятно, что многие из существовавших кафедр — тюрьмы и лагеря стали к этому времени обычным местом пребывания православных архиереев! — были заняты, но, видимо, определенную роль в выборе Шлиссельбурга сыграла и его история.

Повторим, что мы не рискнем восстанавливать молитвенный ход размышлений епископа Мануила, но вполне можно предположить, что и символика «города-ключа», а также Шлиссельбургский чудотворный образ Казанской Божией Матери и мощи Александра Невского, которые были перевезены в Александро-Невскую лавру из Шлиссельбургской крепости, возникала в них.

Как бы то ни было, но просьба епископа Мануила оказалась услышанной.

11 ноября 1923 года Мануил подал свой «рапорт», а 14 ноября святейший патриарх начертал на нем резолюцию: «Согласно настоящего представления преосвященного епископа Мануила, открыть в г. Шлиссельбурге кафедру викарного епископа Петроградской епархии, назначить на эту кафедру архимандрита Григория (Лебедева) и поручить ему временно исполнять обязанности наместника Александро-Невской лавры, хиротонию и наречение его произвести в г. Москве»[200].

16 ноября (29 ноября) 1923 года будущий святой Григорий (Лебедев) был рукоположен в епископа Шлиссельбургского…

«Обычай установил, что призываемый на епископское служение при своем наречении произносит слово, — сказал тогда новопоставленный епископ. — Вы, Ваше Святейшество, изъявили желание, чтобы этот обычай был соблюден и при моем наречении, хотя обстановка его интимна, а у меня нет слов. И в моей мысли, и в моем настроении, и на моем языке одно слово — слово молчания, и одни звуки — звуки церковной песни глубочайшего молчания.

Пусть же молчит всякая плоть человеческая. Почему так? Святители Божии, я скажу вам, почему так: интимность обстановки позволяет мне сказать это (и только вам) мое слово.

Сейчас идет суд Божий. И в этот момент, если мы сделаем ставку на человека и человеческое, мы будем только несчастны. Разве события церковной жизни настоящего и недалекого прошлого не дают нам доказательство правильности этого? Разве перед вашими глазами не прошли десятки примеров, как рушились расчеты на человеческое? Ведь вы видели, как банкротились ставки на многолетнюю мудрость, на ученость, даже на духовность, воспринимаемую по-человечески. Если бы мы свое упование не направили на человеческое, то настоящие лукавые дни, разметав человеческое, не потрясли бы до основания самих упований наших. Вы знаете, что мирское мудрствование и теперь терпит банкротство, носители его подходят к безверию, и не слышится ли нам голос: да что же такое наша Церковь и где она? Нет! Ставка на человеческое — и, простите, я скажу резкое мирское слово, — бита.

После того, что я буду говорить о себе? Что я готовился к предстоящему служению рождением, образованием, воспитанием и настроением? Да какая же ценность всего этого?

Никакой.

По человеческой ставке коротко скажу о себе. Готов ли я? Достоин ли? Не готов. Не достоин.

Но идет суд Божий, отметая человеческое, дается Божие»…

Откровение Святого Иоанна Богослова называет епископа — «Ангелом церкви».

Но Ангел — это вестник.

Епископ принимает звучащую из глубины веков Весть о Церкви и несет ее своей пастве…

С необыкновенной ясностью это было явлено при поставлении Григория (Лебедева) во епископы Шлиссельбургские.

«Вот моя вера! — звучал в тишине московской церкви его голос. — При ней я — ничтожная щепка, вздымаемая Промыслом на гребень волны. И задача моя одна: неизменно пребывать в русле Божественнаго Промысла, отдаваться Богу безраздельно, всем существом, без рассуждения. Без оглядки назад, с верою в неотвратимость предназначенного, я иду. Я иду, покорный Промыслу, и пусть совершится таинство Божие в нелицеприятном суде Его. В мысли моей, в настроении моем и на языке моем одно слово — слово молчания.

Пусть молчит всякая плоть человеческая.

Потому что идет Царь царствующих…

И молитва моя одна: ей, гряди, Господи Иисусе, гряди благодатию Духа Святаго Твоего, чтобы в моей немощи и через нее совершились судьбы Твои!»

Слезы наворачивались на глаза у прихожан, слушавших эту речь епископа Шлиссельбургского. Такое ощущение возникало, что не просто в епископы поставлял Григория Святейший патриарх Тихон, а сразу в священномученики…

Взволнован был и сам патриарх Тихон.

— Посылаю вам жемчужину… — сказал он.

5

На удивление проста и бесхитростна жизнь священномученика Григория (Лебедева).

Родился Александр — его мирское имя! — 12 ноября 1878 года в Коломне в семье священника, протоиерея Успенского женского монастыря Алексея Михайловича Лебедева. Все братья его получили духовное образование и стали священниками: Виктор — в Никольской церкви в Хамовниках, Николай — в кладбищенском храме в Коломне, Сергей — в церкви на Грузинской улице, Константин — митрофорным протоиереем Никольского храма на Трубной площади, а сестры Вера и Елена, как и заведено в поповских семьях, вышли замуж за священников.

Мальчику было семь лет, когда умерла от воспаления легких мать. Александр теперь часто оставался под присмотром монахинь, участвуя вместе с ними в долгих монастырских службах.

Когда он вырос, закончил Коломенское духовное училище, потом Московскую духовную семинарию и поступил послушником в честь Рождества Пресвятой Богородицы мужской монастырь близ Коломны, затем в Спасский (Преображения Господня) монастырь в Казани.

В 1903 году Александр окончил Казанскую духовную академию со степенью кандидата богословия и начал преподавать гомилетику[201] и литургию в Симбирской духовной семинарии.

Теперь перед ним открыт был путь в черное духовенство, но, видимо, тогда будущий священномученик еще не ощущал в себе готовности окончательно порвать с миром… В 1907 году он переехал в Москву и начал преподавать Закон Божий в Кадетском корпусе и Третьей гимназии в Москве.

Здесь и случилось то, чего он ожидал все эти годы — он встретил свою любовь. Избранницей оказалась его ученица. И казалось, что все теперь вернется на проторенную веками колею и, женившись, 29-летний кандидат богословия примет священнический сан и станет таким же священником, как его отец, как его братья.

Однако, видно, другой путь был предназначен ему, и Господь не допустил, чтобы его избранник свернул с предназначенного пути. Родители девушки, принадлежавшие к купеческому сословию, не дали согласия на брак дочери с преподавателем гимназии, и роман оказался исчерпанным.

А. А. Лебедев

Александр Лебедев перешел тогда на должность инспектора в Николаевский Сиротский институт, который в 1918 году был преобразован в 165-ю московскую трудовую школу. Однако работать директором советской школы будущий священномученик не смог и, оставив педагогическую деятельность, ушел заведовать почтовым сектором Главного лесного комитета.

Казалось бы обычная, не слишком-то удачливая жизнь простого человека…

Но это внешняя ее сторона, а та, что скрыта от праздных взглядов, демонстрирует нам характер серьезного, духовно сосредоточенного человека, способного принимать обдуманные решения, которые могут идти вразрез с тем, что обыкновенные люди называют жизненным успехом.

Несколько лет спустя, в проповеди, произнесенной в Александро-Невской лавре 17 (30) ноября 1924 года, епископ Шлиссельбургский Григорий предложит сравнить человеческую жизнь с евангельским ловом рыбы на Генисаретском озере.

— Берег Генисаретского озера, — говорил он. — Время перед рассветом, приближается зной изнуряющего дня. Воды озера спокойны, легкие волны лениво катятся к берегу, лижут камни и также лениво возвращаются назад, приливы и отливы… На берегу мы видим кучку людей. У них безразличный, усталый вид: это рыбаки, которые всю ночь ловили рыбу. Тяжелый труд только что закончили они. В неуклюжих рыбацких лодках, нагруженных просмоленными сетями, выходили они на ловлю рыбы. Напрягая мускулы, закидывали они сети и с большим трудом их вытаскивали, ожидая увидеть в них серебро трепещущих рыб. И что же? Сети пусты? Нет, не пусты, в них много ила, травы, ракушек, камешков со дна — это все, что попало в сети за целую ночь. Ночь — самое благоприятное время для ловли рыбы — уже на исходе…

Но когда мы видим их на берегу, вытаскивающими намокшие сети, то в них уже нет раздражения, остались апатия и усталость от непосильных трудов, безразличие написано на лицах. Лишь холод от намокшей в воде одежды заставляет рыбаков иногда напряженно вздрагивать…

В это время к ним подходит Спаситель и говорит одному из Своих учеников: «Симон, забрось сети». Но как забросить сети, когда лучшее время — ночь — уже миновало? «Забрось сети!» Не поборов раздражения, Симон сказал Иисусу: «Наставниче, всю ночь труждашася и ничесоже не яхом»…

Я поясню вам сейчас эту картину, которая имеет символическое значение.

Озеро — это мир жизни, лодки — жизненные пути, сети — душевные способности. Ночь — наша жизнь, так как день наступит после сумерек — смерти. Каждый родившийся человек получает лодку и отправляется в плавание. Пускаясь в плавание, мы кажемся себе великими; думаем, будто совершаем что-то очень важное, очень нужное, грандиозное. Это все оттого, что мы так окунулись в суету, потеряли общий масштаб, и наше барахтанье кажется нам очень важным, великим, хотя на самом деле мы плаваем как бы на веревочке и бултыхаемся невдалеке от берега. Вся наша жизнь есть борьба, борьба за кусок хлеба.

Начнем с юности, когда идет борьба за приобретение знаний, образования. Некоторые падают уже тут. Дальше начнется борьба за приискание должности. Когда эта борьба увенчается успехом, должность добыта, начинается новая борьба — за сохранение места. Идет не только за это борьба, но борьба за семью, за детей, за их воспитание, за предохранение их от развращающего влияния, борьба за мир и благоденствие в семье. Все время — борьба, как и у тех рыбаков — ночь напролет.

Посмотрим же на наш улов, может быть, мы много поймали? Всю ночь нашей жизни мы трудимся, напрягаем мускулы, утомляется и слабеет память, с каждым годом, днем, часом, минутой мы не приобретаем, а растрачиваем наши способности, силы, здоровье, и сети наши обрываются. А душа? Приобретает ли она? Из Божия цветка, полного аромата и чистоты, во что превращается наша душа? Особенно заметно это в юношах. Мы видим, как они развращаются, грубеют, становятся наглыми, черствыми, теряют чистоту и доброту, мягкость, ласковость, стыдливость. Это явно заметно у них с пятнадцати лет, а в городах и того раньше. Вот улов! Гордитесь вы им? Ваши сети пусты, они заполнены грязью, которую мы зацепили со дна жизни…

Пора прекратить безплодный улов — близится рассвет. Остановитесь! Выйдите на берег, вытащите набухшие сети. Из Божия цветка, полного аромата и чистоты, во что превращаются ваши души? Вытряхните грязь и воззовите ко Христу, Который близ вас ходит по берегу. Воскликните словами Евангелия: «Наставниче, всю ночь мы трудились, но ничего не поймали, помоги нам!»

Григорий, епископ Шлиссельбургский говорил эту проповедь, обращаясь к своей петроградской пастве, но, безусловно, что речь здесь и о нем самом, сумевшем остановиться и прекратить «безполодный улов»…

Именно так и поступил он, будучи еще Александром Лебедевым, когда в конце 1920 года поступил в Смоленскую Зосимовскую пустынь.

В начале января 1921 года, когда развертывалась самая страшная волна гонений на Русскую православную церковь, он был пострижен в мантию с именем Григорий и летом вступил в Свято-Данилов монастырь в Москве.

6

Иноку Григорию было уже 42 года, но духовные карьеры тогда, учитывая, что в большинстве своем они завершались тюрьмами и расстрелами, совершались удивительно быстро.

Уже в 1923 году Григорий (Лебедев) служит ризничим в сане архимандрита, а 19 ноября (2 декабря) 1923 года его поставили во епископа Шлиссельбургского, викария Петроградской епархии, и назначили наместником Александро-Невской лавры.

В Петрограде стало понятно, почему так торопились с назначением Григория (Лебедева) викарным епископом.

Все так и случилось, как ожидали и сам епископ Мануил, и патриарх Тихон.

Епископ Мануил (Лемешевский)

125 дней находился епископ Мануил на Петроградской кафедре. За этот короткий срок он сумел одержать, как отмечал митрополит Иоанн (Снычев), «победу над расколом, низложить его главную силу и дать торжество Православию, которое после этого ярким светом воссияло во всех уголках Русской Церкви».

Деятельность епископа не осталась незамеченной и получила соответствующую оценку в ГПУ.

— С такими архиереями, как вы, не разговаривают! — сказал епископу Мануилу чекист Е. А. Тучков, обеспечивавший и контролировавший обновленческий раскол[202]. — Таких архиереев к стенке ставят!

3 февраля 1924 года епископ Мануил был арестован.

Несколько месяцев длилось следствие, а 3 октября 1924 года был объявлен приговор. Епископа Мануила и его брата Андрея высылали, как замечательно сказал митрополит Иоанн (Снычев), «в тихую обитель Зосимы и Савватия» — на Соловки.

Начинался крестный путь епископа Мануила (Лемешевского), который — это тоже Божие чудо! — ему удалось пройти…

А вот Вере Ивановне Лемешевской пережить прощание с сыновьями было не суждено. Она слегла и 16 октября 1924 года, напутственная Святыми Тайнами, отошла ко Господу.

Очевидцы вспоминают, что когда ее отпевали, Вера Ивановна продолжала плакать, и слезы текли по ее лицу.

Отпевание матери епископа Мануила в сослужении 42 священников и 19 диаконов совершал епископ Григорий (Лебедев).

Безмерная тяжесть продолжения борьбы с обновленцами легла на его плечи, но епископ Шлиссельбургский не дрогнул, решительно продолжил дело, начатое своим предшественником.

Через полтора месяца после похорон Веры Ивановны Лемешевской арестовали и самого Григория. Арестовали по обвинению «в неуплате налога»…

Это был первый тюремный опыт будущего священномученика.

Отзвуки его различаем мы в проповеди «Что надо знать о дьяволе?».

«Сатана не только есть, а он действует так, как будто он — хозяин жизни… — обращаясь к своей пастве, говорил епископ Шлиссельбургский. — Черная душа и есть дух тьмы. И уходит он в мир злых духов, подобных себе… Святая Церковь верует, что во главе этого мира стоят родоначальники его, первые отпавшие от Бога духи зла, пронизанные ложью, спаянные злобой, умудренные тысячелетним опытом. Их задача — борьба со Светом. Их руководство всем миром злых духов клонится к ведению конечной борьбы с царством Правды, то есть царством Христа. Отсюда вся жизнь мира есть борьба с добром, насаждение зла или греха, потому что зло и грех — понятия тождественные. И вот мир добра насыщен невидимыми духами зла, все существование которых преследует одну цель: погасить Свет, уничтожить добро, насадить везде ад, чтобы всюду было торжество мрака и ада. Вот самые основные понятия о царстве зла и его насельниках. Это совершенно реальное царство!..

Итак, темные духи зла существуют, и они вторгаются в нашу жизнь. И если вы не учитываете этой реальности зла, вторгающейся в вашу жизнь, вы совершаете две величайшие ошибки.

Первая ошибка: человек уничтожает христианство, обезсмысливает его, вынимает его душу, делает христианство мертвым, ненужным. Вот так в наше время христианство и стало пустотой для очень многих, называющих себя христианами. В чем смысл христианства? В возрождении человека через уничтожение в человеке зла. В чем смысл прихода Христа? В борьбе со злом, в уничтожении зла, в победе над сатаной, освобождении человека от силы зла и его спасении…

И если вы из дела Христова выкидываете, в силу своего маловерия и рассудочности, борьбу с дьяволом и победу над ним, то вы уничтожаете силу христианства. Вы низводите тогда Христа на роль возвышенного моралиста, учившего добру, — и только. И если вы в свою жизнь, как христиане, не ведете борьбу с дьяволом, то вы — мертвецы в христианстве. Оно вам ничего не дает; и вы будете холодные, пустые, сонные, скучные, ничего не получающие от Христа и Церкви.

Совершается и вторая величайшая ошибка, когда из жизни христианина улетучивается мысль о дьяволе и необходимости борьбы с ним. Тогда человек сам отдает себя стихии зла, отдает свободно и добровольно. Происходит следующее: человек думает, что все кругом спокойно, врага нет, и он безпечен, живет без оглядки, силы души спят, все душевные движения принимает как свои, как естественные. Этим состоянием людской безпечности и пользуется сила зла, ибо для нее нет никаких препятствий. Души покойны, души безпечны, души открыты… Бери человека голыми руками без сопротивления! Трагическая картина!

Один французский писатель сказал изумительные слова: «Величайшей победой дьявола было внушить людям, что его нет». Слышите? Да, это величайшая победа сатаны. Это он внушил, что вы — смешные люди. Какой дьявол?! Да его никогда не было и нет! Это старый глупый предрассудок! И дьявол отошел в сторону. А теперь он зло смеется. Его нет, врага нет… Долой внимание, предосторожность! Он будет хозяйничать. Перед ним все открыто. Душа — проходной двор.

И никакие оправдания не помогут людям. Растлитель и похититель их жизни, их непримиримый страшный враг — есть. Он без устали делает свое дело. Люди связаны им, они — его послушные рабы. Не говорите: о, если б нам поосязательнее увидеть его и убедиться, что он есть! Увидеть его легко. Научитесь смотреть. Вы смотреть не умеете! Вы слепы. Вы себя не видите, а как же вы хотите увидеть дьявола. Вот вы научитесь сперва себя видеть и тогда, поверьте, вы увидите дьявола»…

Сам епископ Григорий, управляя лаврой, а затем и всей епархией, четко различал все дьявольские козни, которые подстраивались против Православной церкви, и умел преодолевать их или уводить от них свою паству.

Сохранился отзыв священномученика протоиерея Михаила Чельцова о епископе Шлиссельбургском.

«Человек он весьма умный, тонкий политик, но и честолюбивый; честолюбие его выражается умело, тактично и не для всех заметно… чистый, целомудренный монах…нравились возвышенные, высокопарные, всегда окутанные мистическим туманом проповеди… При Григории жизнь епархиальная шла тихо и спокойно. С обновленцами не входили ни в какие сношения; большими делами не занимались. Но авторитет и влияние Григория как-то росли, к нему влеклось и духовенство».

Михаил Чельцов — он тоже канонизирован! — при всей своей необоримой вере и высочайших духовных качествах тем не менее не лишен был чувства ревности и настороженности по отношению к окружавшим его священнослужителям, и в его характеристике священномученика Григория (Лебедева) самое интересное — слова про авторитет и влияние Григория, которые «как-то росли», несмотря на то, что «большими делами не занимались», несмотря на то, что «честолюбивый» епископ и проповеди произносил «высокопарные, всегда окутанные мистическим туманом»…

Впрочем, Григорий, епископ Шлиссельбургский сам ведь и сказал об этом в уже процитированной нами проповеди о лове рыбы:

«Господь услышит, и только один Он может наполнить ваши сети, как и на Генисаретском озере, где они наполнились по слову Его. Он наполнит вас благодатью так, что она будет от обилия вырываться из ваших душ»…

Известно, что все эти годы епископ Шлиссельбургский тесно был связан с иеромонахом Александро-Невской лавры Варнавой (Муравьевым) — великим русским молитвенником преподобным Серафимом Вырицким…

Благодаря их совместным молитвам и отступали силы зла, и тихо и спокойно, совершалась епархиальная жизнь, когда повсюду вокруг усиливались гонения.

7

Почти год провел епископ Григорий на свободе.

Второй раз его арестовали 31 марта 1927 года по групповому делу Пастырского училища.

На этот раз речь шла уже не о налогах, а о контрреволюционной деятельности. Месяц назад вступила в силу статья 58 УК РСФР, и ее и решили опробовать на владыке. Его обвинили в создании кружка «Ревнителей истинного Православия», члены которого якобы должны были организовывать протесты при закрытии властями церквей.

Часть 10 статьи 58, которая вменялась епископу, гласила: «Пропаганда или агитация, содержащие призыв к свержению, подрыву или ослаблению Советской власти или к совершению отдельных контрреволюционных преступлений, а равно распространение или изготовление или хранение литературы того же содержания влекут за собой — лишение свободы на срок не ниже шести месяцев. Те же действия при массовых волнениях или с использованием религиозных или национальных предрассудков масс… наказание аналогично статье 58–2, то есть расстрел»…

Статья была серьезной, серьезное полагалось в соответствии с нею и наказание. За два десятилетия советские суды пропустят сквозь эту статью около четырех миллионов человек и не забудут при этом и ушедшего на покой Григория (Лебедева) епископа Шлиссельбургского, но в 1927 году 58-я статья — то ли чекисты еще не научились толком пользоваться ею, то ли дела владыки были не все еще завершены в земной жизни! — разжала свои смертельные объятия, и дело было прекращено «за недостатком компрометирующего материала».

Священномученик Григорий (Лебедев)

Пробыв почти восемь месяцев в заключении, епископ Григорий 19 ноября 1927 года вышел из тюрьмы под подписку о невыезде.

Впрочем, на воле было теперь еще тревожнее, чем в тюрьме.

Когда владыка Григорий находился в заключении, вышло знаменитое послание Заместителя Патриаршего Местоблюстителя митрополита Сергия (Страгородского), вошедшее в историю церкви под названием Декларация Сергия (Страгородского).

«Одною из забот почившего Святейшего отца нашего Патриарха Тихона перед его кончиной было поставить нашу Православную русскую церковь в правильные отношения к Советскому правительству и тем дать Церкви возможность вполне законного и мирного существования, — говорилось в послании. — Умирая, Святейший говорил: «Нужно бы пожить еще годика три». И, конечно, если бы неожиданная кончина не прекратила его святительский трудов, он довел бы дело до конца. К сожалению, разные обстоятельства, а главным образом выступления зарубежных врагов Советского государства, среди которых были не только рядовые верующие нашей Церкви, но и водители их, возбуждая справедливое недоверие Правительства к церковным деятелям вообще, мешали усилиям Святейшего, и ему не суждено было при жизни видеть своих усилий, увенчанными успехами»…

В «Декларации» говорилось, что теперь удалось «продолжать дело почившего», и с учреждением временного патриаршего Священного Синода укрепляется надежда на приведение всего церковного управления в должный строй и порядок.

«Приступив, с благословения Божия, к нашей синодальной работе, мы ясно осознаем всю величину задачи, предстоящей как нам, так и всем вообще представителям Церкви. Нам нужно не на словах, а на деле показать, что верными гражданами Советского Союза, лояльными к Советской власти, могут быть не только равнодушные к православию люди, не только изменники ему, но и самые ревностные приверженцы его, для которых оно дорого, как истина и жизнь, со всеми его догматами и преданиями, со всем его каноническим и богослужебным укладом. Мы хотим быть православными и в то же время сознавать Советский Союз нашей гражданской родиной, радости и успехи которой — наши радости и успехи, а неудачи — наши неудачи»…

Надо сказать, что и сам митрополит Сергий, и часть архиереев, входящих в Синод и поставивших свои подписи под Декларацией, в прошлом были связаны с обновленчеством, и уже поэтому призыв их: поставить Православную Русскую Церковь в правильные отношения к Советскому правительству — вызвал настороженность.

Конечно, теперь отрекшиеся от обновленчества архиереи, в отличие от авантюристов Введенского и Боярского, не похищали власть у скончавшегося патриарха Тихона, а как бы продолжали его дело, но суть от этого не менялась.

Кроме того, уязвимой была «Декларация» и по самой своей направленности.

Ведь когда патриарх Тихон пошел на определенные компромиссы перед шантажом власти, грозившей массовыми расстрелами духовенства, он никого не принуждал к этим компромиссам и приносил в жертву только самого себя.

Патриарх Сергий (Страгородский)

«Декларация» митрополита Сергия требовала, чтобы на компромиссы шли все православные, более того, она угрожала тем, кто не пойдет на это.

Особенно уязвимой «Декларация» становилась для критики, исходящей из неких абстрактных представлений, никак не учитывающих, что деятельность Сергия протекает в сумерках чекистских провокаций и в болотных зарослях обновленческих честолюбий. Он вынужден был бороться за спасение Русской православной церкви, находясь порою в арестном состоянии, он противостоял обновленчеству и григорианству, не имея для этого никаких материальных и властных ресурсов.

«Были епархии и даже приходы, которые, блуждая как ощупью среди неосведомленности, жили отдельной жизнью и часто не знали, за кем идти, чтобы сохранить Православие, — говорилось об этом в «Декларации». — Какая благоприятная почва для распространения всяческих басен, намеренных обманов и пагубных заблуждений. Какое обширное поле для всякого самочиния!»

Словно в подтверждение этих слов в начале декабря 1927 года выступил в Ленинграде протоиерей Василий Верюжский.

От имени части ленинградского духовенства и мирян он потребовал у митрополита Сергия (Страгородского) «отказаться от намечающегося курса порабощения Церкви государством в той форме, какую Вы найдете более подходящей, но которая делала бы ясным для верующих таковой Ваш отказ».

В послании протоиерея Василия Верюжского было и требование удалить из состава Временного Патриаршего Синода Митрополита Серафима (Александрова) и епископа Алексия (Семанского), «которые являются совершенно неприемлемыми для православных верующих».

8

Но была, в «Декларации» и та большая и горькая правота, которую никак нельзя было отвергнуть. Даже если бы Сергий, подобно патриарху Тихону, принял на себя удар, ничего бы не изменилось. Сейчас для Советской власти мало было жертвы только самого митрополита Сергия…

И если в первые годы после революции еще можно было рассчитывать на то, что Советская власть как-то смягчится и переменится, то теперь нужно было прокладывать дорогу там, где не бывало никаких дорог и где проложить дорогу было невозможно.

А иначе?

Никакого «иначе» не могло быть, потому что у Церкви не было больше сил на дальнейшую борьбу с советским государством.

Трагичную и вместе с тем великую роль предстояло сыграть митрополиту Сергию.

Созидая из руин здание Церкви, реальные очертания которого видел только он сам, митрополит Сергий готов был преодолевать сопротивление не только откровенных врагов Церкви, но и выдающихся ее деятелей, авторитет которых безусловен.

Великие святые, поражающие духовной красотой и совершенством своих судеб, находились рядом с ним, говорили, спорили с ним. Необходимость вступать в конфликтные отношения с ними удручала митрополита, но он не отступал, потому что путь, которым он шел, был выбран не им…

«Только кабинетные мечтатели могут думать, что такое огромное общество, как наша Православная Церковь, со всей ее организацией, может существовать в государстве спокойно, закрывшись от власти. Теперь, когда наша Патриархия, исполняя волю почившего Патриарха, решительно и бесповоротно становится на путь лояльности, людям указанного настроения придется или переломить себя и, оставив свои политические симпатии дома, приносить в церковь только веру и работать с нами только во имя веры, или, если переломить себя они сразу не смогут, по крайней мере, не мешать нам, устранившись временно от дела. Мы уверены, что они опять и очень скоро возвратятся работать с нами, убедившись, что изменилось лишь отношение к власти, а вера и православная жизнь остаются незыблемы»…

Митрополит Сергий совершил высший подвиг, он пожертвовал многим из того, что считал главным для себя, и пожертвовал не ради собственного возвышения, а ради спасения Русской православной церкви.

Он вступил на тяжелый и опасный путь, и он прошел его. Разверзающиеся бездны духовных искушений… Обрушивающиеся потоки лжи и клеветы… Черная темень, окутывающая все вокруг…

Конечно, митрополит Сергий был подготовлен к этому пути и своим духовно-нравственным, начавшимся еще в далеких поколениях предков-священников воспитанием, и великолепным образованием, и великим молитвенным духом…

Но без Божией помощи пройти этот путь не под силу было никому.

А то, что Божия помощь и Божие произволение сопутствовали митрополиту Сергию, показывает тот конфликт, который произошел у него со священномучеником Агафангелом, митрополитом Ярославским.

У митрополита Агафангела, помимо его неоспоримого авторитета, были на руках все документы, подтверждающие его старшинство, его право возглавить управление Русской православной церковью. Все было на его стороне. К борьбе с митрополитом Сергием подталкивали и окружающие его иерархи, и чекисты. Но священномученик Агафангел вышел из этой ситуации, добровольно отказавшись от своих неоспоримых прав.

Конечно, — он святой! — но ведь потому он и отказался, что прозревал волю Божию. И Божия воля была, чтобы патриархом стал митрополит Сергий. Видимо, никто другой не способен был сделать то, что предстояло сделать Сергию (Страгородскому).

Наверное, Григорий (Лебедев), епископ Шлиссельбургский, как и митрополит Агафангел, понимал то, о чем говорил митрополит Сергий.

Может быть, он признавал и его правоту.

Но он не чувствовал в себе сил нести эту Весть своей пастве…

27 февраля 1928 года состоялся его разговор с митрополитом Сергием (Страгородским).

На следующий день последний Шлиссельбургский епископ написал письмо…

«Ваше Высокопреосвященство, глубокочтимый Владыко!

Обращаю к Вам свою сыновнюю просьбу.

Так как линия моего церковного поведения и руководства в направлении укрепления единства Церкви вне ориентировки по личности учитывается Вами как ошибочная, а я считаю ее в условиях данного момента здешней церковной жизни единственно мудрой, и так как результаты этой линии расцениваются Вами как углубление смуты, между тем как я считал таковые локализациею смущения, то единственным выходом для меня остается удаление от дальнейшего руководства церковной жизнью.

Мне очень тяжело, глубокочтимый Владыка, огорчать Вас отказом воспринять Ваши советы.

Наш вчерашний разговор был предметом моего тщательного продумывания, и я пришел к одному решению: настоящим я повергаю перед Вами просьбу освободить меня от несения обязанностей Вашего наместника по Св. Троицкой Александро-Невской Лавре и снять с меня руководство Шлиссельбургским и Детскосельским викариатством с увольнением на покой.

Четыре с половиной года пребывания на служении здесь, четыре с половиной года почти сплошных страданий, выучили меня ходить и определяться только состоянием по совести перед Лицем Божиим.

И теперь моя совесть спокойна. Пусть меня судит Господь.

Конечно, не скрою: мое больное сердце рвется от новой непосильной боли. Я вижу, что ухожу от своей паствы в горький час церковной жизни.

Я покидаю Лавру, которой отдал свою душу, где было пролито столько слез, пережито столько горя, но где вместе с тем осязалась невидимая милосердная рука Божия, где молитвы были от сердца, где обвевало веянием нарастающего единения и любви и где я отдыхал душой, сливаясь в молитве с сердцами своей паствы, так любившей Лавру.

Я покидаю горячо любимый мною клир, всегда воздававший мне не по заслугам — своею преданностью, любовью и послушанием.

Разве я могу забыть совсем недавние дни, когда клир явил мне великое доверие и удержал верующих в церковном единстве?

Наконец, я покидаю свою уездную паству, всегда с любовию воспринимавшую меня и доверчиво отдавшуюся моему руководству. Как же мне без слез подумать, что уже не увижу я больше близких моему сердцу детскоселов, гатчинцев и шлиссельбуржцов (тех районов, где я был и где лично знают меня).

Пусть все простят меня, я буду молить их об этом. Пусть все поймут, что я бессилен сделать что-либо другое.

Вот почему покойна моя совесть. Пусть меня судит Господь.

У меня нет никаких личных мотивов быть кем-либо или чем-либо недовольным. Впрочем, я могу указать один личный мотив.

Сложная обстановка церковной жизни вздымает на душу целые шквалы. Они потрясают душу и как бы истребляют ее. Мне самому надо подкрепиться в самоуглубленности, легче достижимой при уходе от дел.

Дни мои идут к закату, и надо утвердиться в одном деле: быть в Боге и с Богом.

За это тяжкое время Христос явил мне столько Отчей любви, такую неисчетную милость, благодеяния Господни мне недостойнейшему — так велики, что сознание моего неоплатного должничества перед Богом гнетет меня, как ярмо неблагодарного раба.

А к тому же, после четырехлетних испытаний, вправе иметь я физический покой для своих слабых телесных сил.

Еще раз прошу простить меня, глубокочтимый Владыко, если я приношу Вам огорчение.

Помолитесь, чтобы Господь укрепил мои силы в мужественном перенесении нового испытания тяжелого разрыва со служением Св. Церкви, которому я отдал все силы и все разумение, и тяжелого разрыва с лаврской братией, клиром и всей своей паствой, с которыми я молился, скорбел, радовался, сроднился, полюбил, для которых стал своим и которых воспринимал как тепло, как родных, как Богом мне врученных»…

9

«Зачем же люди идут ко Христу при наступлении вечера, когда уже заходит солнце их жизни и чувствуют они холод надвигающейся ночи? — говорил Шлиссельбургский владыка. — Зачем они откладывают путь ко Христу до времени, когда они уже бессильны идти, как больные и израненные? Зачем?»

Сам епископ Григорий искренне не понимал этого.

В мае 1928 года митрополит Сергий назначил его епископом Феодосийским, викарием Таврической епархии, чтобы удалить владыку из Ленинграда. Епископ Григорий противодействовать этому удалению не стал, но к месту назначения не поехал, какое-то время он работал сторожем на птицефабрике в Московской области, а потом в марте 1933 года переехал в Кашин.

Все эти годы он работал над основным трудом своей жизни «Благовестием святого евангелиста Марка (Духовные размышления)».

В 1937 году этот труд — в одном из писем владыка называет свою работу «Евангельские образы» — был завершен.

«Актом вознесения обновленной и обоженной человеческой природы замыкается искупление человека. Но этот акт не поглощает земное, не заменяет его небесным. Он соединяет небо с землею, поднимает земное в обожение неба, низводя небесное на землю ради восстановления земли. Вот почему в Вознесении не разрывность, а замыкание круга.

И в Вознесении же сила, образовавшая неразрывность круга неба — земли и делающая этот круг живым в каждой точке и устремленным к главной завершительной точке — обожению человека. Это — сила Животворящего Божиего Духа. Дух животворит, и жизнь неустанно движется к завершению, к вечности»…

Вскоре, 16 апреля 1937 года, Григорий (Лебедев) епископ Шлиссельбургский был арестован как «руководитель контрреволюционной группы фашистско-монархической организации».

«Образным выражением «всякий огнем осолится» Господь незабываемо обозначил неминуемость подвига, — говорил он. — Грех разлагает тело и разлагает всю жизнь. Христианин объявил войну греху, и ему надо остановить разложение жизни. И как в материальном мире разложение останавливается воздействием на ткани сильно действующих растворов, например соли, так и ты, чтобы остановить внутреннее разложение, духовно осолись… Подвергни себя воздействию сильных средств, которые прекратили бы распад души.

Это средство, что, как соль, предохранит душу от греха и распада — подвиг.

Подвиг — это огонь. Он сожжет путанный хворост страстей… Он вытеснит едкий стелющийся дым похоти… Он истребит тлеющий угар увлечений.

Подвиг — огонь. Он опалит зияющие раны твоих поражений, выжжет смрад разложения, прокалит тебя добела, как металл, и будешь ты золотом, прошедшим горн очищения, будешь золотом, которого уже не коснется ржавчина»…

13 сентября 1937 года епископ Григорий был приговорен тройкой Кашинского УНКВД к расстрелу.

17 сентября 1937 года в час ночи его расстреляли.