Глава 7 От Киева до Дюльбера

С началом войны взаимоотношения между вдовствующей императрицей Марией Фёдоровной и Александрой Фёдоровной ещё более обострились. Императрица Мария терпеть не могла Распутина, и в её салоне великие князья и княгини допускали неприязненные высказывания о царствующей императрице. В итоге в 1915 году Марии Федоровне пришлось уехать из Петрограда в Киев. Фактически это была ссылка.

4 ноября 1915 года Алиса пишет Николаю: «Я очень сожалею, что твоя матушка вернулась в город [то есть Петроград. — А.Ш.]. Боюсь, что прожужжат ей, бедной, уши нехорошими сплетнями». А вот письмо от 1 ноября 1916 года: «Это гораздо лучше, что дорогая матушка остаётся в Киеве, где более мягкий климат, где она может жить более согласно своим вкусам и слышать меньше сплетен».

Нашёлся и повод — в Киеве-де Марии Фёдоровне удобнее было заниматься делами Красного Креста. Кроме того, вдовствующая императрица принимала участие в инспекции военнопленных. Особое внимание она оказывала немецким пленным — уроженцам Шлезвига, на который по-прежнему претендовала Дания.

В Киев к Марии Фёдоровне приехала и её младшая дочь Ольга. В 1901 году девятнадцатилетняя Ольга была выдана замуж за тридцатитрёхлетнего принца Петра Ольденбургского. Ольденбургское семейство уже целый век жило в России, так что никакого политического значения сей брак не имел. Как писал историк семьи Романовых Стаффан Скотт: Пётр Ольденбурский «был известен как страстный игрок и кутила, и к тому же, как о нём тактично говорилось, «не интересовался дамами»»[15].

Мотивы, которыми руководствовались Николай II и Мария Фёдоровна, выдавая Ольгу за принца, не поддаются логическому объяснению. Можно лишь предположить, что Ольга что-то натворила или хотела натворить, и брак был единственным средством её остановить. Что же произошло на самом деле, мы никогда не узнаем.

Но и в браке Ольга вела себя достаточно вольно, разумеется, относительно тогдашнего этикета. В апреле 1903 года брат Михаил, служивший в лейб-гвардейском полку синих кирасир, взял её с собой на полевой праздник. Там она познакомилась с двадцатидвухлетним ротмистром Николаем Александровичем Куликовским.

Великая княгиня влюбилась в ротмистра и, не мудрствуя лукаво, заявила принцу, что любит другого и желает развода. Принц испугался скандала и отказался дать развод. Но Ольга была непреклонна, и супруги пришли к компромиссному решению. Принц добился назначения ротмистра своим личным адъютантом и повелел ему поселиться во дворце Ольденбургских. Далее Пётр пообещал не вмешиваться в личные дела Ольги и не досаждать служебными делами адъютанту.

А как на такой «брак втроём» смотрел император? Ведь всё августейшее семейство жило под колпаком охранки, которая периодически направляла отчёты царю, перлюстрировала всю переписку семейства Романовых, причём Николай лично читал копии писем. Но тут Николай II хранил молчание — пусть творят, что хотят, лишь бы не было огласки.

В 1950-х годах, уже проживая в Канаде, Ольга утверждала, что до 1916 года состояла в чисто платонических отношениях с Кукушкиным, так она шутя называла Куликовского. Ну что ж, безумно влюблённая женщина могла теоретически прожить с предметом своего обожания под одной крышей 13 лет без плотской любви, но практически в это верится с трудом.

С началом войны Куликовского отправили на фронт, и Ольга тоже решила идти на войну в качестве сестры милосердия. Пару раз она даже оказалась вблизи позиций войск, и однажды даже где-то недалеко разорвалась пара австрийских снарядов. За сей подвиг Ольга была удостоена Георгиевской медали. Большую же часть времени Ольга провела в Киеве.

Там же, в Киеве, осел и великий князь Александр Михайлович. В годы войны функции его были крайне неопределёнными. Формально он командовал всем воздушным флотом, но из его ведома была исключена эскадра воздушных кораблей. Кроме того, Александр Михайлович командовал авиацией Южного фронта. Авиацией Северного фронта командовал генерал Каульбарс, который чисто формально подчинялся Александру Михайловичу.

Пятидесятилетний плейбой всегда оставался верен себе и завёл в Киеве походную жену. Заметим, что Александр Михайлович в воспоминаниях никогда не приводит имён и фамилий своих зарубежных метресс, ну а с русскими — совсем другое дело: «Если бы не она [великая княгиня Ольга. — А.Ш.] и не молодая сестра милосердия по фамилии Васильева, я был бы самым одиноким человеком в мире в критические дни войны. Васильева сейчас замужем за господином Чириковым, они живут в Каннах. Я часто её навещаю, и мы вновь и вновь вспоминаем печальную и полную событий зиму 1916/1917 г.»[16].

С конца 1915 года Ольга стала требовать от матери и брата разрешения на развод с Петром Ольденбургским и на брак с Куликовским. В марте 1916 года императрица Мария Фёдоровна писала Николаю II в Ставку: «Я всё понимаю и не упрекаю её за её стремление прежде всего к свободе, а затем к счастью, но она вынуждает тебя идти против законов семьи, — когда это касается самых близких, это ещё больнее. Она — дочь и сестра Государя! Перед всей страной, в такое время, когда династия переживает такие тяжёлые испытания и борется против революционных течений, — это грустно. Общество нравственно распадается, и наша семья показывает пример… Может быть, это нехорошо, но я надеюсь, что Петя не даст развода…»

В октябре 1916 года Ольге удалось уговорить брата. Но Николай II дал устное согласие на брак, а принца вообще никто не спрашивал. Ольга мотивировала отсутствие развода тем, что таинство брака, как церковь именует супружеские отношения, не состоялось, его можно было просто-напросто признать недействительным.

Пётр Ольденбургский после революции уехал во Францию. В 1922 году он вторично женился, а через два года умер на Лазурном Берегу.

4 ноября 1916 года в киевской церкви Святого Николая состоялось венчание Ольги и Куликовского. Свадьба прошла на редкость просто, без соблюдения каких-либо церемониалов. На ней присутствовали императрица Мария Фёдоровна, великий князь Александр Михайлович с женой Ксенией, а также несколько офицеров Ахтырского полка.

Вместо свадебного платья на Ольге была униформа сестры милосердия.

Узнав об отречении Николая II, императрица-мать и великий князь Александр Михайлович 4 (16) марта прибыли в Ставку в Могилёв, где в последний раз встретились с Николаем II. В тот же день оба отбыли в Киев.

Первую неделю ситуация в городе была относительно спокойной, но уже 20 марта 1917 года в Киеве собрались представители националистических групп со всей Украины и провозгласили «Украинскую Центральную Раду». Начались беспорядки. Великий князь Александр Михайлович едко высмеивал украинских националистов: «В составе Российской империи Украина процветала, и русские монархи приложили все усилия, чтобы развить её сельское хозяйство и промышленность. 99% населения Украины говорило, читало и писало по-русски, и лишь небольшая группа фанатиков требовала равноправия для украинского языка. Их вышучивали, на них рисовали карикатуры. Жители Кентуккских холмов, которые стали бы требовать, чтобы Луисвилльские учителя употребляли их сленг, казались бы менее нелепыми».

Тем не менее здравый смысл подсказывал великому князю, что из Киева надо уносить ноги, пока ещё не поздно. Он через великую княгиню Ольгу пытался несколько раз убедить семидесятилетнюю вдовствующую императрицу уехать в Крым.

«По всей вероятности, некоторым из наших добрых друзей, — пишет Александр Михайлович, — тронутых нашим положением, удалось повлиять на Временное правительство, и в один прекрасный день к нам явился комиссар и передал приказ отправиться немедленно в Крым. Местный совет всецело одобрил этот план, так как считал, что «пребывание врагов народа так близко от Германского фронта представляет собою большую опасность для революционной России».

Нам пришлось почти что нести императрицу на вокзал. Она боролась до последней минуты, желая остаться и заявляя, что предпочитает, чтобы её арестовали и бросили в тюрьму».

23 марта 1917 года Мария Фёдоровна, Александр Михайлович, Ольга Александровна и её муж ротмистр Куликовский на специальном поезде убыли из Киева. Через два дня великая княгиня Ксения Александровна с детьми и фрейлиной С.Д. Евреиновой в сопровождении нескольких офицеров на поезде отправились из Петрограда в Крым. Вслед за ними выехали князь Феликс Феликсович и княгиня Зинаида Николаевна Юсуповы. Их сын Феликс пока остался в Петрограде.

12 апреля, сразу после приезда в Кореиз, Зинаида Николаевна написала сыну письмо, описав все свои мытарства: «Подъезжая к Синельниково, стали набираться серые шинели во все вагоны нашего поезда, и наш вагон был переполнен. На крыше 16 человек, которые шумели, топотали, орали, как сумасшедшие, на буфетах, в проходах, в коридорах, всё было переполнено, что проводник боялся крушения и ничего поделывать не мог. Так же и на станциях, все молчали и боялись этой дикой орды! — Из купе нельзя было выходить. Ночью они лежали, как мёртвые там, и днём прохода не давали, кричали, пели, курили махорку, от которой трудно было дышать! — Когда проводник запер двери на ключ, то они ломали окна и лезли через окно!»[17]

Княгиня не пишет, куда и зачем ехали солдаты. А это были дезертиры с фронта. Сейчас либеральные историки нагло врут, что это большевики разложили армию. Откуда они могли взяться в окопах в конце марта — начале апреля 1917 года? Между тем великий князь Александр Михайлович ещё 6 марта 1917 года написал жене в Петроград: «Начало разврата в армии положено». Позже он скажет: «К ранней осени [1917 года] процесс революционного разложения достиг своего апогея. Дивизии, бригады и полки перестали существовать, и толпы грабителей, убийц и дезертиров наводнили тыл».

Так что вопреки басням советских и антисоветских историков большевики не захватывали власть 25 октября 1917 года, а нашли её в большой куче дерьма, отмыли и начали строить новое государство.

Но вернёмся к нашим путешественникам. Из Севастополя, куда пришёл поезд с Александром Михайловичем, Марией Фёдоровной и их спутниками, их доставили на автомобилях в имение Ай-Тодор под конвоем революционных матросов.

Рассказать о жизни в Ай-Тодоре предоставлю Александру Михайловичу, благо, теперь ему нечего скрывать: «По приезде в Ай-Тодор мы получили длинный список того, что мы не должны были делать, от некоего господина, носившего громкий титул «Особый комиссар Временного правительства».

Мы состояли под домашним арестом и могли свободно передвигаться лишь в пределах Ай-Тодорского имения, на полутора десятинах между горами и берегом моря. Это условие было довольно приятным. Зато другие…

Охраняющие нас вооружённые моряки, отобранные за свои радикальные взгляды, имели право входить в наши комнаты в любое время дня и ночи. Без разрешения комиссара мы не могли ни получать, ни отправлять письма и телеграммы. Комиссар присутствовал при всех наших трапезах; рядом с ним находился его переводчик — на тот случай, если мы перейдём в разговоре на иностранные языки. Всех, кто захотел бы нас видеть, обыскивали и при входе, и на выходе.

Каждый день проверялось, сколько мы израсходовали свечей и керосина. Я попытался уверить комиссара, что мы не владеем искусством изготовления бомб!

— Не в том дело, — ответил он смутившись. — Это для того, чтобы успокоить местный Совет. Они там думают, что вы можете посылать сигналы турецкому флоту.

Какую же свечу надо было иметь, чтобы подавать сигналы кораблям, стоящим в Босфоре, в четырёхстах милях от Крыма! Зато это идиотское объяснение открыло мне глаза на то, сколь неустойчиво положение нашего комиссара.

Он являлся представителем Временного правительства, матросы же действовали по уполномочию местного Совета, и обе эти революционные власти находились в постоянной вражде. Матросы не доверяли комиссару, комиссар же с ужасом смотрел на ручные гранаты, заткнутые за пояс революционных матросов. Будучи ранее членом Государственной Думы и происходя из богатой семьи, комиссар Временного правительства надеялся, что революционная буря скоро уляжется, страна заживёт вновь нормальной жизнью и власть останется в руках его единомышленников.

Как все безответственные представители либеральных партий того времени, он попал, так сказать, между двух огней, и его крайняя неискренность не могла ввести циничных матросов в заблуждение. Они не скрывали своего презрения к нему, не слушались его приказаний и даже отказывались вставать при его появлении»[18].

В конце апреля в Ай-Тодор приехал Феликс Юсупов. Одновременно Временное правительство дало санкцию Севастопольскому совету на обыск в великокняжеских имениях на Южном берегу Крыма. На автомобилях и морем на военных транспортах «Дакия» и «Карл» в Ялту прибыли несколько сот человек специальной команды и 250 матросов-черноморцев. Для обыска женщин были привлечены представительницы севастопольского профсоюза дамских служащих. Обыски начались на рассвете 27 апреля.

21 июня 1917 года вдовствующая императрица написала своему брату принцу Вальдемару в Данию: «На прошлой неделе во время домашнего обыска с нами обращались очень грубо и непристойно. Половина шестого утра: я была разбужена морским офицером, вошедшим в мою комнату, которая не была заперта. Он заявил, что прибыл из Севастополя от имени правительства, чтобы произвести у меня и в других помещениях обыск. Прямо у моей кровати он поставил часового и сказал, что я должна встать. Когда я начала протестовать, что не могу сделать это в их присутствии, он вызвал отвратительную караульную, которая встала у моей постели. Я была вне себя от гнева и возмущения. Я даже не могла выйти в туалет… Офицер вернулся, но уже с часовым, двумя рабочими и 10–12 матросами, которые заполнили всю мою спальню. Он сел за мой письменный стол и стал брать всё: мои письма, записки, трогать каждый лист бумаги, лишь бы найти компрометирующие меня документы»[19].

Княгиня Ирина, дочь Александра Михайловича, в письме к своему дяде великому князю Николаю Михайловичу рассказала об обысках и произволе, чинимых их тюремщиками. Тот по простоте душевной как интеллигент к интеллигенту, как масон высокого градуса к такому же брату пришёл к А.Ф. Керенскому. Увы, результат был совсем противоположный. По приказу министра юстиции Керенского в Ай-Тодоре были проведены новые обыски, а режим арестованных ещё более ужесточен.

В декабре 1917 года в имение Ай-Тодор прибыл представитель Севастопольского совета прапорщик Задорожный. Он объявил Александру Михайловичу, что «по стратегическим соображениям» узники Ай-Тодора будут переведены в соседнее имение Дюльбер, принадлежавшее великому князю Петру Николаевичу. Великий князь попробовал пошутить:

— Какие могут быть «стратегические соображения»? Разве ожидается турецкий десант?

Задорожный усмехнулся:

— Нет, дело обстоит гораздо хуже, чем вы думаете. Ялтинские товарищи настаивают на вашем немедленном расстреле, но Севастопольский совет велел мне защищать вас до получения особого приказа от товарища Ленина. Я не сомневаюсь, что Ялтинский совет попробует захватить вас силой, и поэтому приходится ожидать нападения из Ялты. Дюльбер, с его высокими стенами, легче защищать, чем Ай-Тодор, — здесь местность открыта со всех сторон.

Задорожный достал план Дюльбера, на котором красными чернилами были отмечены крестиками места для расстановки пулемётов. Сандро никогда и не задумывался над тем, как много преимуществ с чисто военной точки зрения имеет прекрасная вилла великого князя Петра Николаевича.

В 1897 году архитектор П.Н. Краснов закончил строительство дворцового комплекса «Дюльбер», что в переводе с арабского значит «прекрасный». Осмотрев дворец, братья Михайловичи смеялись над чрезмерной высотой толстых стен и высказывали предположение, что Пётр Николаевич, вероятно, собирается начать жизнь «Синей Бороды». В ответ он отшучивался:

— Нельзя никогда знать, что готовит нам грядущее.

Александр Михайлович вспоминал: «События последующих пяти месяцев подтвердили справедливость опасений новых тюремщиков. Каждую вторую неделю Ялтинский совет посылал своих представителей в Дюльбер, чтобы вести переговоры с нашими неожиданными защитниками.

Тяжёлые подводы, нагруженные солдатами и пулемётами, останавливались у стен Дюльбера. Прибывшие требовали, чтобы к ним вышел комиссар Севастопольского совета товарищ Задорожный. Товарищ Задорожный, здоровенный парень двух метров росту, приближался к воротам и расспрашивал новоприбывших о целях их визита. Мы же, которым в таких случаях было положено не выходить из дома, слышали через открытые окна обычно следующий диалог:

— Задорожный, довольно разговаривать! Надоело! Ялтинский совет предъявляет свои права на Романовых, которых Севастопольский совет держит за собою незаконно. Мы даём пять минут на размышление.

— Пошёл к черту Ялтинский совет! Вы мне надоели. Убирайтесь, а не то я дам отведать севастопольского свинцу!

— Сколько вам заплатили эти аристократишки, товарищ Задорожный?

— Достаточно, чтобы хватило на ваши похороны.

— Председатель Ялтинского совета донесёт о вашей контрреволюционной деятельности товарищу Ленину. Мы вам не советуем шутить с правительством рабочего класса.

— Покажите мне ордер товарища Ленина, и я выдам вам заключённых. И не говорите мне ничего о рабочем классе. Я сам старый большевик. Я уже был в партии, ещё когда вы сидели в тюрьме за кражу.

— Товарищ Задорожный, вы об этом, пожалеете!

— Убирайтесь к чёрту!..

…Каждый вечер, перед тем как идти ко сну, я полушутя задавал Задорожному один и тот же вопрос: «Ну что, пристрелите вы нас сегодня ночью?» Его обычное обещание не принимать никаких «решительных мер» до получения телеграммы с севера меня до известной степени успокаивало.

По-видимому, моя доверчивость ему нравилась, и он спрашивал у меня часто совета в самых секретных делах. В дополнение к возведённым укрытиям для пулемётов я помог ему возвести ещё несколько укреплений вокруг нашего дома, а по вечерам редактировал его рапорты Севастопольскому совету о поведении бывших великих князей и их семейств.

Однажды он явился ко мне по очень деликатному вопросу:

— Послушайте, — неловко начал он, — товарищи в Севастополе боятся, что контрреволюционные генералы пошлют за вами подводную лодку.

— Что за глупости, Задорожный. Вы же служили во флоте и отлично понимаете, что подводная лодка здесь пристать не может. Обратите внимание на скалистый берег, на приливы и глубину бухты. Подводная лодка могла бы пристать в Ялте или в Севастополе, но не в Дюльбере.

— Я им обо всём этом говорил, но что они понимают в подводных лодках! Они посылают сегодня сюда два прожектора, но вся беда заключается в том, что никто из здешних товарищей не умеет с ними обращаться. Не поможете ли вы нам?

Я с готовностью согласился помогать им в борьбе с мифической подводной лодкой, которая должна была нас спасти. Моя семья терялась в догадках по поводу нашего мирного сотрудничества с Задорожным. Когда прожекторы были установлены, мы пригласили всех полюбоваться их действием. Моя жена решила, что Задорожный, вероятно, потребует, чтобы я помог нашему караулу зарядить винтовки перед нашим расстрелом»[20].

Узники Дюльбера практически не получали информации извне. Поэтому Александр Михайлович считал, что от ялтинских комитетчиков их спасло появление немцев. На самом же деле 20–30 апреля на Южном берегу Крыма шли ожесточённые бои между татарами — с одной стороны и матросами и красногвардейцами — с другой. А 30 апреля 1918 г. в Севастополь вошли германские войска.

1 мая в 6 часов утра в Дюльбере зазвонил телефон. Александр Михайлович услышал громкий голос Задорожного, который взволнованно говорил: «Да, да… Я сделаю, как вы прикажете…».

Задорожный вышел на веранду, впервые за пять месяцев он выглядел растерянным.

— Ваше императорское высочество! — сказал он, опустив глаза. — Немецкий генерал прибудет сюда через час.

— Немецкий генерал? Вы с ума сошли, Задорожный. Что с вами случилось?

— Пока ещё ничего, — ответил он. — Но боюсь, что случится, если вы не примете меня под свою защиту.

— Как могу я вас защищать? Я вами арестован.

— Вы свободны. Два часа тому назад немцы заняли Ялту. Они только что звонили сюда и грозили меня повесить, если с вами что-нибудь случится.

Ксения Александровна, присутствовавшая при разговоре, удивлённо смотрела на Задорожного в полной уверенности, что тот сошёл с ума.

— Слушайте, Задорожный, не говорите глупостей! — возмутился Александр Михайлович. — Немцы находятся ещё в тысяче вёрст от Крыма!

— Мне удалось сохранить в тайне от вас передвижение немецких войск. Немцы захватили Киев ещё в прошлом месяце и с тех пор делали ежедневно на восток от двадцати до тридцати вёрст. Но, ради Бога, Ваше императорское высочество, не забывайте, что я не причинил вам, никаких ненужных страданий! Я исполнял только приказы!

Александр Михайлович с удивлением наблюдал, как этот двухметровый великан дрожал при приближении немцев и молил о пощаде. Великому князю стало жаль его, и он, похлопывая Задорожного по плечу, сказал:

— Не волнуйтесь. Вы очень хорошо относились ко мне. Я против вас ничего не имею.

— А их высочества великий князья Николай и Пётр Николаевич? — растерянно пробубнил Задорожный.

Александр Николаевич и Ксения не смогли сдержать смеха, а затем Ксения успокоила Задорожного и пообещала, что ни один из старших великих князей не будет жаловаться на него немцам.

Ровно в 7 часов утра в Дюльбер прибыл немецкий генерал. Немец держался вежливо и предупредительно. Тем не менее императрица Мария Фёдоровна отказалась его принять. Переговоры вёл великий князь Александр Михайлович. Для начала Сандро предложил оставить весь отряд революционных матросов во главе с Задорожным для охраны Дюльбера и Ай-Тодора. Немецкий генерал, вероятно, решил, что великий князь сошёл с ума.

— Но ведь это же совершенно невозможно! — воскликнул он по-немецки, возмущённый этой нелогичностью.

Ведь, по мнению генерала, император Вильгельм II и племянник Александра Михайловича кронпринц никогда не простят ему, если он разрешит оставить на свободе и около родственников русского императора этих «ужасных убийц». И Александр Михайлович вынужден был дать слово генералу, что обязательно напишет об этом его начальству и что он берёт всецело на свою ответственность эту «безумную идею».

После этого императрица Мария Фёдоровна с дочерью великой княгиней Ольгой Александровной, её мужем и недавно родившимся внуком переехали в имение Харакс, а Александр Михайлович с семьёй вернулись в своё имение Ай-Тодор. Великий князь Николай Николаевич с женой поселились в Кичкине.

В течение почти полугодовой германской оккупации Крыма ни великий князь Николай Николаевич, ни Мария Фёдоровна так и не пожелали принять представителей германского командования. Немцы быстро раскусили незатейливую хитрость Романовых и соблюдали правила игры.

15 ноября 1918 года германские войска начали эвакуацию Севастополя. Пребывание в Крыму разложило германские войска. Князь В.А. Оболенский писал, что германцы вступили в Севастополь церемониальным маршем, а уходили, «лузгая семечки».

Свято место пусто не бывает, и уже 23 ноября в виду Севастополя показался флот Антанты, куда входили британские, французские и итальянские корабли.

Британский адмирал Кэльторп предложил от имени короля Георга V и его матери королевы Александры, родной сестры Марии Фёдоровны, всему семейству Романовых переехать в Англию. Мария Фёдоровна отказалась, что же касается Александра Михайловича, то, желая увидеть глав союзных правительств, собравшихся тогда в Париже, чтобы представить им доклад о положении в России, он обратился к адмиралу Кэльторпу с письмом, в котором просил его оказать содействие его отъезду из Крыма до отъезда его семьи.

Английский миноносец доставил великого князя и его старшего сына Андрея из Ялты в Севастополь. «Странно было видеть севастопольский рейд, пестревший американскими, английскими, французскими и итальянскими флагами, — пишет наш герой. — Я напрасно искал среди этой массы флагов русский флаг или же русское военное судно».

Дело в том, что бравые союзнички вовсе не собирались помогать белым в борьбе с «кровожадными большевиками». Наоборот, они воспрепятствовали белым офицерам захватить корабли Черноморского флота, стоявшие в Севастополе. Наоборот, когда в апреле 1919 года части Красной армии приблизятся к Севастополю, англичане угонят наиболее боеспособные русские корабли в Турцию, подводные лодки затопят недалеко от Севастополя, а на старых броненосцах взорвут машины. Город, порт и крепость Севастополь будут обчищены интервентами до нитки.

Но всего этого Сандро не увидит. 11 декабря 1918 года на британском крейсере «Форсайт» великий князь навсегда покинет Россию. Замечу, что в воспоминаниях наш герой лукавит даже в мелочах: «Мы [он и британский командующий флотом] условились, что я покину Россию… на корабле его величества «Форсайт»». На самом же деле «Форсайт» был старым (постройки 1903–1905 годов) маленьким судном полным водоизмещением 2860 тонн и относившимся скорее к классу эсминцев, нежели крейсеров.

Остававшиеся на Южном берегу Крыма Романовы и Юсуповы продолжали жить в своих имениях до апреля 1919 года. Приведу запись из дневника Зинаиды Юсуповой от 17 января 1919 года: «В газетах пишут о скором освобождении Петрограда эстляндскими и финляндскими войсками. Дай-то Бог!»[21]

Нечаянная радость великой патриотки — чухонцы берут Петроград! Думаю, она бы ещё больше обрадовалась, узнав, что за взятие Петрограда генерал Юденич — «борец за единую и неделимую» — пообещал своему старому знакомому генералу Маннергейму Кольский полуостров и Восточную Карелию.

Но, увы, увы… Петроград не пал, зато красные вошли в Крым.

По приказу короля линкор «Мальборо» бросил якорь на внешнем рейде Ялты. На борт дредноута поднялись императрица Мария Фёдоровна, Ксения Александровна с младшими детьми, великий князь Николай Николаевич, Феликс Юсупов с женой и родителями, а также несколько их придворных.

Утром 28 марта (11 апреля) 1919 года «Мальборо» поднял якорь и направился к Босфору. Старая императрица молча стояла на корме корабля, и из её глаз текли слёзы. Ни она, ни её спутники больше никогда не увидят Россию.