Глава восьмая 1918 год — ПРОЛОМ

Середина мировой войны была в военном смысле борьбою тощего Геркулеса с мощным Цербером. Германский союз в численном отношении был слабее, но возглавлялся одной головой, тогда как Антанта была численно сильнее, но в руководстве ею участвовало слишком много голов. Учитывая свои исключительно высокие потери, распыление усилий и коллапс России, Антанта к концу 1917 года столкнулась с горьким фактом, что численное соотношение сил изменилось не в ее пользу, но при этом должно пройти много месяцев, пока ожидаемое появление новых американских дивизий вновь не изменит соотношение сил к лучшему. Сложившееся положение привело к единому командованию, но все же понадобилось несчастье, чтобы это единство командования действительно осуществилось.

На конференции в Рапалло в ноябре было решено создать Высший военный совет. Был определен его состав: руководящие министры союзников и их военные представители. Совет должен был постоянно заседать в Версале. Если основным недостатком такого решения было то, что оно просто превращало в официальный комитет существовавший до того неофициальный, то дальнейший изъян в нем был тот, что военные представители не обладали исполнительной властью. В области экономики, где скорее нужно было предвидение, а не прямые действия, совет добился значительных улучшений, повлияв на строительство нового тоннажа, запасов продовольствия и боеприпасов. Но в военной области он был бессилен, так как приводил к двойственности института советников: с одной стороны — представители в Версале, а с другой — начальники Генеральных штабов различных государств.

Справедливо будет здесь отметить, что работа комитета на таком «холостом ходу» обязана была, главным образом, возражениям британцев. И американцы и французы хотели дать этому комитету исполнительную власть и поставить во главе его человека, облеченного исполнительной властью. Петэн логично поддержал такое предложение, выдвинутое полковником Хаузом и генералом Блиссом. Но основной дефект этой, в общем, разумной идеи заключался в том, что здесь предполагался контроль государственных деятелей над стратегией, а намеченный состав совета повторял ошибки эпохи Нивеля.

Совет должен был состоять из главнокомандующих и начальников Генеральных штабов союзных государств, и тот из членов, который был бы выбран в председатели совета, неизбежно был бы стеснен в своих действиях и свободе суждений ответственностью за свою национальную армию и перед своей страной. Более того, проведение этого предложения в жизнь означало, что во главе совета стоял бы француз, как это понимали французы, когда они поддерживали это предложение, и как это понимали британцы, когда они выступали против него. Отвергая это предложение, Ллойд-Джордж руководствовался не только разумным возражением против создания чисто военного совета, но и чувствовал, что общественное мнение Британии еще не созрело для этого и что сопротивление Хейга против каких-либо новых решений Нивеля будет поддержано английским обществом.

Более того, предложение включить в совет начальников Генеральных штабов приводило и к персональному осложнению, так как Ллойд-Джордж меньше всего хотел усилить влияние на ведение воины Уильяма Робертсона. Скорее он надеялся обойти Робертсона, на которого он возлагал ответственность за бесплодную и дорого стоившую стратегию 1917 года, и выдвинуть вместо него Генри Уилсона, его ставленника в Версальском комитете.

В то время как Ллойд-Джордж пытался сделать Версаль независимым от узкого по своему кругозору британского генерального штаба, Клемансо в свою очередь собирался превратить комитет просто в микрофон для французского Генерального штаба, чтобы усилить его «голос».

Соглашение так и не состоялось. Военные представители — генералы Вейган, Уилсон, Блисс и Кадорна — стали просто техническими советниками. Но по мере того, как приближалась угроза германского наступления, а вместе с ней и потребность в совместных действиях, этот корпус советников превращался в военный исполнительный комитет, распоряжавшийся межсоюзным общим резервом. Все же это был только новый компромисс, который привел к двойственности в управлении: главнокомандующие и Версальский комитет.

В руководстве армиями отсутствовало как сосредоточение усилий, так и фактическое сосредоточение сил. С начала ноября поток германских воинских эшелонов, перебрасывавшихся с Востока на Запад, неуклонно возрастал. Когда началась кампания 1917 года, то налицо была пропорция около 3 союзных дивизии на 2 германских. В марте фактически имелось 178 британских, французских и бельгийских дивизий против 129 германских. Теперь же германцы обладали даже небольшим превосходством сил, и все говорило за то, что это превосходство будет и дальше расти. Но государственные мужи союзников, вспоминая, как часто их же наступления кончались поражением при равном или большем превосходстве сил, неохотно оценивали значение создавшейся угрозы и вяло реагировали на внезапное охлаждение пыла военных бросаться в наступление.

Итальянцы резко протестовали против снятия соединений союзников с их фронта, а французы возражали против любого уменьшения сил в Салониках. Ллойд-Джордж пошел дальше и потребовал наступления в Палестине. План этот утвердили при условии, что туда из Франции не будет переброшено никаких подкреплений. Но одновременно это означало, что и оттуда во Францию не прибудут никакие подкрепления.

Между тем силы германцев к концу января возросли до 177 дивизий, и ожидалось прибытие еще 30 дивизий. Силы союзников из-за отправки нескольких дивизий в Италию, потери боеспособности других и нехватки пополнений у французов понизились до 173 дивизий. Сюда же входили 4,5 американских дивизии полной численности, успевших прибыть во Францию. Дело в том, что французы и британцы были вынуждены последовать примеру немцев и уменьшить число батальонов в каждой дивизии с двенадцати до девяти.

Внутренние трения среди союзников создавали новые трудности. В частности, возникали разногласия относительно справедливого распределения участков фронта, занимаемых каждым из союзников. В кампании 1917 года британцы, взяв на себя основную тяжесть наступления, отвечали только за 100 миль линии фронта, в то время как французы в обороне держали другие 325 миль. В конце кампании Хейг пришел к соглашению с Петэном, что расширит свою зону до Баризиса, лишь южнее Уазы, что удлинит фронт в общей сложности до 125 миль. Ввиду его перехода к оборонительной тактике, столь незначительное увеличение зоны ответственности едва ли может рассматриваться как справедливое, однако в результате тяжелых потерь английские войска сейчас испытывали даже большее напряжение, чем это было в середине года, на пике их силы. Но прежде, чем это растяжение фронта было осуществлено, Клемансо, новый французский премьер-министр, вмешался с требованием, чтобы британцы взяли на себя еще дополнительные тридцать миль, вплоть до Берри-о-Бак. Клемансо угрожал, что подаст в отставку, если это требование не будет выполнено, но в конечном счете согласился на обсуждение его в Версальском комитете. Последний предложил компромисс: британцы должны занять приблизительно половину длины спорного фронта. В ответ Хейг сам пригрозил уйти в отставку; эта угроза вызвала кризис в Высшем военном совете и его консультативном комитете, в результате чего родился исполнительный комитет. Тем временем Хейг сам приехал к Петэну и достиг с ним договоренности, что британские войска возьмут на себя лишь участок до Баризиса — то есть тот, который причитался им по первоначальному соглашению. Это было примечательная уступка Петэна, которая способствовала возникновению духа доверия между командующими. 2 февраля Высший военный совет утвердил это соглашение между двумя верховными главнокомандующими, мудро проглотив оскорбление, нанесенное его собственному достоинству. В связи с описанными событиями странно выглядят заявления о том, что Хейг был вынужден «заниматься политикой» против своей воли, а также утверждения, что такое растяжение фронта стало причиной случившегося позже прорыва.

Однако ретроспективно определить соотношение сил между соответствующими фронтами теперь легче, чем согласовать их в то время. Имея 99 дивизий, французы должны были удерживать 300 миль фронта, в то время как британцы с 58 дивизиями (каждая из которых насчитывала несколько больше штыков), удерживали только 125 миль, даже после растяжения их зоны ответственности до Баризиса. Однако половина французской линии (от Сен-Михеля на восток) имела второстепенное значение. Если даже в этом случае французы могли высказать претензии по поводу соотношения протяженности зон ответственности, то британцы могли справедливо утверждать, что они имели перед собой более важные цели, а позади себя — меньшее пространство для отступления; наконец, на их фронте плотность сил противника тоже была больше. Но французы в свою очередь могли апеллировать к тому факту, что основная масса немецких резервов размещалась так, что могла быть брошена на любой из участков.

Взвешивание вопроса, составленного из столь разнообразных элементов, требовало стратегического анализа чистого научного свойства, принимая во внимание тот факт, что такой анализ должен был проводиться людьми, по определению скованными национальными предпочтениями и склонными в первую очередь обращать внимание на проблемы своей страны. Ллойд-Джордж в этом смысле являлся некоторым исключением, но широте его взглядов мешала его склонность быть нетерпимым к позиции его собственных людей, особенно когда она казалась ему узколобой или вредной.

Разногласия между ним и сэром Уильямом Робертсоном, его официальным военным советником, увеличились на протяжении 1917 года. Робертсон с подозрением относился к вмешательству политиков в военные планы и к неортодоксальным идеям Ллойд-Джорджа, в то время как тот чувствовал, что единственная стратегическая идея Робертсона состояла в том, чтобы слепо поддержать Хейга и отвергать любые альтернативные схемы. Результатом этой политики «открытого чека» стал Пашендаль и усиливающееся стремление премьер-министра получить себе нового военного советника. Это стремление привело к назначению в Высший военный совет и его военный комитет сэра Генри Уилсона, которого Ллойд-Джордж уважал как солдата, считая его более перспективным и заслуживающим доверия. Но когда новый орган был преобразован в исполнительный комитет, Робертсон потребовал, чтобы он, как глава Имперского Генерального штаба, тоже стал его членом. Премьер-министр возражал, что совмещение одним человеком двух постов нарушит сам принцип, по которому создавался Военный совет, объединив разные взгляды в один. В результате возрастающие разногласия достигли высшего накала. Премьер-министр решил эту проблему, назначив Робертсона британским представителем в Версале, в то время как Уилсон стал начальником Имперского Генерального штаба с урезанными функциями. Это стало полной неожиданностью для Робертсона, но в итоге спровоцировало его отказ. В свою очередь это стало причиной внутреннего кризиса в британском военном руководстве. После нескольких дней обсуждения Робертсону был предложен его прежний пост, но на новых условиях. Он отказался их принять и подал в отставку, одновременно апеллировав к военному руководству Метрополии.[98] Уилсон поддержал его, и в итоге в Версаль был назначен Раулинсон. Подобные конфликты взглядов, неизбежные в человеческой природе и особенно в совместной деятельности, в итоге сильно ослабили общий фронт. Вдобавок как только преодолевалась одна трудность, на горизонте появлялись новые источники разногласий.

Продолжавшаяся бесцельная трата солдатских жизней в болотах за Ипром привела Ллойд-Джорджа и его кабинет к задержке подкреплений из боязни поощрить дальнейшее расточительство. Это, безусловно, ослабило выносливость частей Хейга во время немецкого наступления. Необходимо, однако, отметить, что эта выносливость качественно и количественно была ослаблена в первую очередь потерей 400 000 человек при наступлениях во второй половине 1917 года. Между тем на правительстве лежала тяжелая ответственность за сохранение жизней нации.

Истинная почва для критики заключается в том, что правительство не обладало достаточной силой, чтобы сменить или наложить узду на командование, которому оно не доверяло, раз оно отказывало ему в подкреплениях, необходимых для обороны. За это отсутствие моральной силы вместе с правительством вину должно нести и общество, так как око показало себя слишком легковерным к жалобам на вмешательства политиков в дела генералов и слишком легкомысленным, веря, что политики всегда в таких случаях не правы. Безусловно, общество склонно недостаточно доверять военным в мирное время, но иногда проявляет излишнее доверие к ним на войне.

Эти политические препятствия, а равно и тенденции политиков окольными путями добиваться того, чего они не смели требовать открыто, сказались также на проекте единого командования. Премьер-министр пошел столь далеко в ноябре, потому что потерял веру уже и в им же рекомендованное лекарство. Взамен этого он пытался найти паллиатив в межсоюзном исполнительном комитете под председательством Фоша, который должен был распоряжаться общим резервом в 30 дивизий. Эта схема решительно была опротестована Хейгом. Когда к нему обратился Фош с просьбой выделить его долю — 7 дивизий, — он ответил, что не может выделить ни одной. Хейг предпочитал договориться с Петэном о взаимной поддержке друг друга.

Когда же настал час проверить это соглашение на деле, оно сразу лопнуло, и Хейг первый стал торопить с назначением генералиссимуса, резко поменяв свою точку зрения. Это изменение позиции имело своей причиной непосредственную цель — «целиком и полностью взять Петэна под контроль и добиться от французов подкрепления, которое предотвратило бы разделение британских и французских сил» (Чартерис).

За случившееся несчастие вину сообща приписали французам; Петэн совершенно ясно дал понять 24 марта Хейгу, что если германцы будут продолжать свое наступление тем же темпом, французские резервы будут использованы для прикрытия Парижа. Но из справедливости необходимо добавить, что хотя первоначальное соглашение говорило лишь о помощи 6 французских дивизий, Петэн фактически к 24 марта послал 9 дивизий, а 26 марта — 21 дивизию, включая 6 кавалерийских. Если эти подкрепления медленнее вводились в дело, чем они прибывали, то все же это не умаляет факта, что данное обещание было выполнено с избытком.

Германский план. У германцев подводную войну — патентованное средство для достижения победы — сменило новое патентованное средство уже в области чисто военной. Кроме того надежды на успех были несколько преувеличены неожиданным выходом из строя России. Хотя Людендорф и обещал победу в поле, он не скрывал того факта, что наступление на Западе будет значительно более тяжелой задачей, чем победа на Востоке. Он понимал, что это будет состязание в скорости между немецким наступлением и грядущим прибытием американских войск, и все же надеялся выйти из этого соревнования победителем.

Тыл этого наступления был обеспечен сепаратным миром, заключенным с правительством большевиков в России; кроме того, мир был навязан и Румынии. А для того чтобы по возможности обеспечить экономическую базу этого наступления, немцами была занята Украина с ее богатыми хлебными запасами. Операция эта почти не встретила никакого противодействия, за исключением сопротивления Чехословацкого корпуса, созданного из пленных солдат австрийской армии.

Второй задачей Людендорфа было определить место для ближайшего наступления. Выбран был участок между Аррасом и Сен-Кентеном, на западной стороне большого выступа, образованного германским фронтом во Франции.

В выборе руководствовались тактическими соображениями: этот участок был наиболее слабым местом фронта противника, а местность представляла наступающему меньше трудностей, чем где-либо. Людендорф хотел разделить союзные армии и отбросить британцев к побережью Канала, где они оказались бы скученными на узком пространстве и не смогли бы уклониться от его ударов. На опыте тщетных наступлений французов и британцев Людендорф пришел к выводу, что «интересы тактики важнее чисто стратегических целей, и бесполезно преследовать эти стратегические цели, если невозможно добиться тактического успеха».

Поэтому он разработал стратегический план, основанный на новых (или заново воскрешенных) принципах военного искусства — использовании тактических линий наименьшего сопротивления. Видимо, он надеялся затем твердым руководством придать этим тактическим движениям целеустремленность и направить их к определенной стратегической цели. Но это ему не удалось.

В чем же была его ошибка? Общая точка зрения на последний год войны сходится на том, что тактический успех заставил Людендорфа изменить направление удара и рассредоточить свои силы. Таким образом, если франко-британское командование раньше ошибалось, направляя все свои усилия на достижение определенных стратегических целей, но не уделяя достаточного внимания тактическим трудностям, то теперь германское командование последовало их примеру, сделав равную, хотя по существу противоположную, ошибку — сосредоточив все свои усилия на достижение тактических успехов за счет пренебрежения стратегической целью.

Более тщательное ознакомление с германскими документами, доступными теперь для изучения, а также с приказами и инструкциями самого Людендорфа проливает свет на этот вопрос. Создается впечатление, что действительная ошибка Людендорфа заключалась в том, что он не сумел на практике применить новые принципы, к которым он пришел в теории, и не сумел понять или испугался полностью на деле применить свою новую теорию стратегии. Поэтому фактически он распылил слишком значительную часть своих резервов, пытаясь поправить тактические неудачи, и слишком долго раздумывал, прежде чем решился развить достигнутый тактический успех.

Стратегия Людендорфа на Востоке была так искусна, дышала таким мастерством и обладала такой дальновидностью, что его нерешительность и близорукость на Западе просто трудно себе объяснить. Быть может он сам выдохся, руководя столь большим числом операций. Быть может ему не хватало стратегического вдохновения и рассудительного взгляда Гофмана, который, находясь у него под рукой в течение всей кампании 1914–1916 годов, остался на Востоке, когда Людендорф был назначен германским главнокомандующим. Модный порок «старшинства» помешал Германии полностью использовать возможности человека, который, видимо, был ближе к гениальности в военной области, чем любой иной генерал Мировой войны.

Как бы то ни было, но кампания 1918 года оставляет впечатление, что Людендорф не обладал прежней своей настойчивостью в преследовании определенной цели и не смог так же блестяще справляться с меняющимися условиями обстановки.

Но в деле организации наступления способности его остались на том же высоком уровне. Внезапность должна была стать ключом, открывавшим двери Западного фронта, столь долго остававшиеся замкнутыми. Были приняты самые тщательные меры для сохранения в тайне атаки, и было подготовлено все для развития успеха. Эффект внезапности короткой, но мощной бомбардировки был усилен широким использованием химических и дымовых снарядов. Далее, хотя Людендорф решил раньше нанести удар на реке Сомме, и этому удару было дано маскировочное название «Михель», он также начал подготовку к после-дующим атакам на иных направлениях. Последние не только позволяли ему быть готовым для будущего, но и помогали сбить с толку противника. Две таких атаки были запланированы на британском фронте и одна на французском: «Санкт-Георг I» — против участка Лис, «Санкт-Георг II» — против игарского участка и «Блюхер» — в Шампани.

Атаку «Михель» должны были проводить германские 17-я, 2-я и 18-я армии (всего 36 дивизий) на фронте протяжением в 43 мили: Аррас — Сен-Кантен — Ла-Фер. Центр тяжести этой атаки намеревались перенести севернее Соммы. После прорыва 17-я и 2-я армии должны были повернуть на северо-запад и прижать британскую армию к побережью. Река и 18-я армия обеспечивали фланги этих армий.

Атака началась 21 марта. Внезапности атаки много помог утренний туман. Хотя немцам и удалось полностью прорвать фронт противника южнее Соммы, где оборона была менее прочной, их наступление задержалось вблизи Арраса. Задержка эта неблагоприятно сказалась на всем наступлении севернее реки. Людендорф, отринув свои новые взгляды, потратил последующие дни на попытки оживить наступление, развернутое против сильного и крепко удерживаемого бастиона у Арраса, придерживаясь этого направления как центра тяжести всех своих усилий. Одновременно он сдерживал 18-ю армию, которая наступала южнее, не встречая серьезного сопротивления неприятеля. 26 марта он отдал приказ, запрещавший армии переправиться через реку Авр и регулировавший скорость наступления армии по продвижению ее соседа — 2-й армии, которая в свою очередь задерживалась весьма незначительными успехами 17-й армии у Арраса.

Таким образом, мы видим, что в действительности Людендорф был склонен сломать британскую армию прямым ударом, поразив ее наиболее сильный участок сопротивления. Будучи весь во власти этой идеи, он не сумел, однако, пока не стало уже слишком поздно, бросить свои резервы в наступление южнее Соммы — в направлении наименьшего сопротивления. Предположенное захождение на северо-запад могло увенчаться успехом, если бы оно было сделано после прохода фланга неприятельского фронта и, таким образом, было направлено против тылов укреплений Арраса.

26 марта атака севернее Соммы (левым флангом 17-й армии и правым флангом 2-й армии), в результате дорого и трудно обошедшихся ей успехов, явно стала ослабевать. Южнее Соммы левый фланг 2-й армии достиг (и отныне это должно было ему сильно мешать) старого поля сражения на Сомме — пустыни, которая тормозила наступление и работу тыла армии. Одна 18-я армия продолжала наступать с неослабевающим порывом.

Создавшаяся обстановка привела к принятию Людендорфом нового плана, хотя он не отказался и от старого. Он приказал на 28 марта атаковать в лоб высоты близ Арраса (атаку эту должна была проводить 17-я армия). Одновременно 6-я армия должна была перейти в наступление на севере, между Вими и Бассе. Многообещающая обстановка южнее Соммы заставила Людендорфа поставить добавочной важной целью Амьен. Но даже при этом он запретил 18-й армии до получения дальнейших приказов развивать свой натиск с целью свернуть фланг амьенских позиций.

28 марта была начата новая атака на Аррас. Этой атаке не помогал ни туман, ни внезапность. Она абсолютно не удалась, будучи сломлена хорошо подготовившейся к обороне 3-й армией Бинга. Лишь после этого Людендорф отказался от своего первоначального замысла и направил свои главные силы, а также часть оставшихся резервов к Амьену. Но вместе с тем он приказал 18-й армии приостановить на два дня свое наступление. Когда наступление возобновилось, оно уже слабо развивалось, встречая сопротивление, которому было дано достаточно времени, чтобы окрепнуть, и Людендорф, не желая быть втянутым в изнурительную затяжную борьбу, отказался от попытки достигнуть Амьена.

И все же еще немного усилий — и Людендорфу удалось бы перерезать важнейшие жизненные артерии противника и довести свое наступление до решающих результатов. К 27 марта германское наступление проникло на глубину 40 миль и достигло Мондидье, отрезав одну железную дорогу, ведущую к Парижу. К 30 марта прилив германского наступления почти захлестнул внешние укрепления Амьена. Захвачено было 80 000 пленных и 975 орудий. Раз фронт дрогнул, сама система сообщений, построенная за три года позиционной войны, способствовала быстрейшему отливу войск за передовой линией. Размах отступления в первую очередь говорил о том, что войска выпали из рук своих командиров, а последние выпустили части из рук, потеряв всякое влияние.

Несчастие заставило союзников пойти на запоздалый шаг. По просьбе Хейга и при вмешательстве лорда Мильнера 26 марта Фош был уполномочен «согласовывать» операции союзных армий. Хотя Фош впал в немилость из-за тяжелых потерь, к которым привели его атаки в Артуа в 1915 году, а также из-за бесплодного результата наступлений на Сомме в 1916 году, но сила его воли и его энергия вызывали и заслуживали доверия. 14 апреля он окончательно был назначен главнокомандующим союзными армиями. Но прежде чем это случилось, обнаружилась новая угроза со стороны германцев, хотя последние и сами этого не предвидели.

Людендорф использовал большую часть своих резервов, удерживавших широкий выступ фронта южнее Соммы, не придавая этому большого значения, для диверсии, чтобы помочь этим развиваемой им 9 апреля атаке «Санкт-Георг I». Изумительно быстрый успех этой диверсии против фронта, слабо удерживаемого противником, побудил его постепенно превратить это наступление в главный удар.

Британцы были безнадежно близки к морю; тем не менее сопротивление их остановило германцев, когда им удалось проникнуть вглубь на 10 миль. Немецкое наступление захлебнулось как раз перед важным железнодорожным узлом Хазебрук, а попытка расширить фронт наступления в направлении к Ипру была сведена на нет Хейгом, оттянувшим свой фронт назад, как раз перед тем как постепенно стали прибывать сюда французские подкрепления.

Хейг усиленно жаловался, что Фош слишком медлил с посылкой на север французских резервов, но события оправдали нежелание Фоша подвергнуть себя там риску и явный излишек оптимизма в заявлениях, что опасность миновала. Людендорф выпускал из своих рук резервы скупо, нередко слишком поздно и в весьма незначительных дозах для настоящего успеха. Он понимал, что новый выступ фронта станет новым мешком; поэтому после захвата высоты Кеммель, когда представлялись широкие возможности, он отказался от использования успеха из боязни контрудара франко-британских войск.

Таким образом, стратегический успех так и не дался Людендорфу. Зато он мог похвалиться большим тактическим успехом. Потери британцев превышали 300 000 человек. Британская армия была сильно искалечена, и хотя из Англии было переброшено 140 000 человек подкреплений, назад возвращались дивизии из Италии, Салоник и Палестины, но должно было пройти много месяцев, пока к армии могла вернуться ее наступательная сила.

10 британских дивизий временно перестали существовать, а силы германцев теперь возросли до 208 дивизий, из которых 80 все еще оставались в резерве.

Однако в будущем намечалось восстановление равновесия. Дюжина американских дивизий уже прибыла во Францию, а Америка, отвечая на просьбы союзников, прилагала все усилия, чтобы увеличить приток свежих сил. Во время кризиса в марте американский главнокомандующий Першинг даже ослабил свое упорное сопротивление против частичного или преждевременного использования американских войск и пошел очень далеко, заявив Фошу, что американские войска находятся всецело в распоряжении последнего для использования там, где это потребуется. Это был вдохновляющий жест, но на деле же Першинг продолжал твердо держать в своих руках американские резервы и, за редким исключением, разрешал им только полными дивизиями занимать те или иные участки фронта.

Для Германии время истекало. Людендорф понял это, и 27 мая начал свое наступление «Блюхер» между Суассоном и Реймсом. Внезапно атаковав 15 дивизиями 7 дивизий противника, германцы перекатились через реку Эн и 30 мая достигли Марны, где их порыв выдохся. На этот раз численное превосходство германцев не было так явно выражено, как раньше. Снова атаке не помогала естественная завеса — туман.

По всей вероятности, большой первоначальный успех наступления был обязан отчасти стратегической внезапности (полной неожиданности как во времени, так и в месте удара), отчасти же — безумной глупости местного командующего армией, который твердо придерживался давно применявшегося и устарелого метода: сосредотачивать все войска на передовых позициях, где они служили пищей для массированного огня артиллерии германцев.

И на этот раз Людендорф достиг успеха в таком объеме, которого он не желал и к которому он не был готов. Захватив противника врасплох, он и сам попал впросак. Наступление здесь было намечено просто как диверсия, дабы привлечь сюда резервы противника. Атака должна была послужить подготовкой к последнему и решительному удару по фронту британцев во Фландрии. Но ее начальный успех привлек туда слишком большую, хотя и недостаточную, часть германских резервов. С фронта дорогу атаке преграждала река. Была сделана попытка нажать в западном направлении, но эта попытка не удалась, встретив сопротивление союзников: у Шато-Тьерри появились американские дивизии и начали отчаянные контратаки.

Людендорф создал в своем фронте два больших выступа и один немного поменьше — в фронте союзников. Следующей его попыткой было откусить «язык» у Компьена, образовавшийся между выступами фронта в районе Амьена и Марны. На этот раз внезапность не удалась, и удар 9 июня с западной стороны «языка» запоздал, не совпав с натиском слева. Затем последовала месячная передышка.

Хотя Людендорф и горел желанием нанести свой долго лелеемый удар британцам в Бельгии, но он считал, что резервы их здесь все еще слишком сильны, и вновь решил остановиться на направлении наименьшего тактического сопротивления, надеясь, что мощный удар на юге оттянет резервы британцев. Ему не удалось откусить «язык» у Компьена на западе Марнского выступа. Теперь он собирался тот же способ действий применить на востоке, атакуя с обеих сторон Реймс.

Но ему необходим был перерыв в действиях для отдыха и для подготовки. А эта передышка как раз и оказалась для него роковой, давая британцам и французам время оправиться, а американцам — сосредоточить силы.

Британские дивизии, надломленные и выведенные ранее из строя, теперь были реорганизованы и вернули свою боеспособность, а в результате срочного обращения к президенту Вильсону в период мартовского кризиса и предоставления дополнительного количества торговых судов с конца апреля американские войска стали прибывать по 300 000 человек в месяц. К середине июля 7 американских дивизий были готовы, чтобы помочь отражению очередного и последнего удара германцев. 5 дивизий привыкали к фронтовой обстановке далеко в Эльзас-Лотарингии, а 5 дивизий были присоединены к британским силам. Наконец, еще 4 дивизии сосредоточивались в районе, где американские войска, после высадки, проходили подготовку.

Людендорфа погубил тактический успех своих же ударов. Слишком поздно начав действительно верить успеху, он затем каждый раз слишком долго и слишком глубоко продолжал развивать натиск, расходуя свои резервы и создавая ненужные и опасные промежутки между вбитыми в оборону противника клиньями.

Он вбил во фронт союзников три больших клина, но ни один из них не проник достаточно далеко, чтобы угрожать какой-либо важной артерии. Эта стратегическая неудача привела к тому, что германцы получили фронт, изломанный несколькими дугами, который так и напрашивался на фланкирующие контрудары.

Поворот прилива. 15 июля Людендорф начал новую атаку, но она уже не стала неожиданностью для его противников. Восточнее Реймса германское наступление разбилось о гибкую оборону; западнее Реймса германцы проникли за Марну, но это послужило только им на гибель, сильнее впутывая их в сети обороны, так как 18 июля Фош начал давно подготовленный контрудар против другого фланга марнского выступа. Здесь Петэн легко повернул ключ, открывавший германские окопы (именно этого ключа и недоставало Людендорфу), используя большое количество легких танков, чтобы провести внезапную атаку по образу и подобию удара, проведенного у Камбрэ.

Германцам удалось достаточно долго удерживать в своих руках основание этого выступа и вовремя оттянуть силы, выпрямив свой фронт. Но резервы были истощены. Людендорф был принужден 20-го числа отложить или даже совсем отказаться от наступления во Фландрии, и инициатива действий явно и окончательно перешла к союзникам.

Первой заботой Фоша было удержать эту инициативу в своих руках, не давая противнику передохнуть и в то же время накапливая свои резервы. Для этого он договорился с Хейгом, Петэном и Першингом о ряде местных наступлений с целью освободить рокадные железнодорожные коммуникации и усовершенствовать позиции на фронте, чтобы подготовиться к дальнейшим операциям.

Хейгу он предложил атаковать на секторе Лис — но Хейг взамен этого выдвинул район Соммы, считая его более подходящим. Раулинсон, командовавший 4-й британской армией, стоявшей перед Амьеном, несколько раньше передал Хейгу план широкой внезапной атаки в этом районе. Фош, отказавшись от своего предложения, согласился на этот план. Чтобы расширить атаку к югу, Фош передал в распоряжение Хейга французскую 1-ю армию (Дюбеней). Таким образом армия Раулинсона была удвоена. Искусные меры предосторожности позволили сохранить в тайне подготовку к атаке, пока, наконец, 8 августа она не началась, причем в дело были введены 456 танков.

Удар захватил противника врасплох. Южнее Соммы австралийские и канадские корпуса быстро прошли позиции германских передовых дивизий и рассеяли их. К 12 августа наступление остановилось, так как войска достигли пустыни старых полей сражений 1916 года, а также из-за отсутствия резервов. К этому времени 4-я армия только пленных захватила 21 000, потеряла же 20 000 человек!

В материальном отношении успех был велик, хотя и не был полностью использован. Еще значительнее успех этот был в моральном отношении. Людендорф сказал;

«8 августа было черным днем германской армии в истории войны… Он выявил бесспорное падение нашей боеспособности… Войну надо кончать…»

Людендорф поставил в известность императора и правительство, что необходимо приступить к мирным переговорам, пока обстановка не станет еще хуже. Заключение, к которому пришли на совете в Спа, сводилось к следующему;

«Мы не можем больше надеяться сломать военными операциями волю противника к сопротивлению… целью нашей стратегии должен быть постепенный паралич воли противника к борьбе, достигаемый стратегической обороной».

Другими словами, германское командование отказалось от надежд на победу или даже от надежд удержать в своих руках захваченное и рассчитывало только избежать капитуляции на позорных для страны условиях.

10 августа Фош издал новую директиву о подготовке наступления британской 3-й армии «в общем направлении на Бапом и Перонн». Вместе с тем он желал, чтобы Хейг продолжал фронтальный натиск 4-й армией, — но Хейг возражал против этого, считая такую попытку напрасной тратой жизней. Ему удалось отстоять свою точку зрения. С этих пор к выгодам новой стратегии, которой стали пользоваться, присоединились и выгоды экономии сил. Таким образом едва успели стихнуть действия 4-й армии, как двинулась 3-я армия.

С этого времени атаки французов не переставали таранить германский фронт. Фош наносил ряд быстрых ударов в различных точках; каждый из них был нацелен так, чтобы подготовить другой удар, а все вместе развивались достаточно близко друг от друга во времени и пространстве, чтобы оказывать друг на друга влияние. Этим была ограничена способность Людендорфа, резервы которого вообще истощились до предела, маневрировать ими, перебрасывая на угрожаемые направления.

10 августа 3-я французская армия ударила в южном направлении; затем 17 августа 10-я французская армия развила удар еще южнее. 21 августа в атаку перешла 3-я британская армия. За этим 26 августа последовал удар 1-й британской армии. Приказ Людендорфа об отступлении войскам, удерживавшим выступ фронта у Лиса, был ускорен атакой реорганизованной 5-й британской армии.

В итоге к первой неделе сентября немцы были отброшены назад на свою исходную линию — мощные укрепления позиции Гинденбурга, а 12 сентября Першинг завершил серию подготовительных операций, срезав выступ у Сен-Миеля, — первое самостоятельное достижение американцев как боевой силы. Першинг первоначально полагал сделать эту атаку «трамплином» для направления к угольным месторождениям Брией и к восточному концу основной германской железной дороги, идущей в тыл близ Леца, но от этого проекта отказались по причинам, на которых мы остановимся несколько ниже. Таким образом здесь не пытались развить успех.

Явные признаки падения боеспособности немцев и убеждение Хейга, что ему удастся прорыв позиции Гинденбурга, где германских резервов было больше всего, убедили и Фоша попытаться искать победу еще этой осенью, не откладывая попытки до 1919 года. Все союзные армии на западе должны были одновременно перейти в наступление.

Разгром Болгарии. Но раньше чем союзники смогли приступить к этому наступлению, на Балканах случилось событие, которое, по словам Людендорфа, «решило судьбу Четверного союза».

Людендорф все еще надеялся стойко держаться на своих мощных позициях на западе, отходя, если понадобится, постепенно назад на новые укрепленные позиции, а стратегические его фланги — в Македонии и Италии — должны были оставаться неприступными, пока германское правительство вело переговоры о благоприятном для Германии мире. Но вызывало тревогу моральное воздействие неудач на Западном фронте на германский народ. Воля к сопротивлению германского народа была уже подорвана нехваткой продовольствия, а отчасти, возможно, и пропагандой.

15 сентября союзные армии в Салониках атаковали болгарский фронт, и он в несколько дней рухнул. Гильома, преемник Сарайля, с декабря 1917 года подготовил план наступления, а когда во время июльского кризиса он был возвращен во Францию и назначен губернатором Парижа, то ему удалось уговорить союзные правительства согласиться с его планом. Сменивший его в Салониках Франшэ д’Эсперэ сосредоточил франко-сербскую ударную группу под начальством Мишича на секторе Сокол — Добро Поле к западу от Вардара, где болгары всецело полагались на защиту, предоставляемую им горными хребтами, и в численном отношении были слабы.

15 сентября Мишич начал атаку, и к ночи 17 сентября сербы прорвали фронт на глубину в 20 миль, одновременно прорыв был расширен до 25 миль по фронту. 18 сентября британская атака у Дойрана потерпела неудачу, но она по крайней мере смогла сковать резервы врага. Тем временем весь фронт противника к западу от Вардара рухнул под концентрическими ударами сербов и французов, войска которых продвинулись до Усюоба. К 21 сентября болгарские силы к востоку от Вардара тоже начали отход. Это дало британской авиации возможность атаковать противника в узком горном проходе Костурино, что «в значительной степени способствовало превращению болгарского отступления в паническое бегство».

Болгары, армия которых оказалась разорванной на две части и которых война вообще уже истомила, пошли на мир, который и был подписан 29 сентября. Удача Франшэ д’Эсперэ не только подсекла один из корней Центрального союза, но и открыла дорогу наступления в тыл Австрии.

Первая мирная нота. Капитуляция Болгарии убедила Людендорфа в необходимости сделать решительный шаг в сторону мира. В то время как Людендорф с трудом пытался наскрести какие-то жалкие 5–6 дивизий, чтобы построить новый фронт в Сербии, и созывал совещание политических деятелей, чтобы ознакомить их с обстановкой, Фош на Западе 26–28 сентября начал мощный штурм германских позиций, и германский фронт угрожал лопнуть.

Германское главное командование потеряло самообладание, и хотя такое состояние длилось всего несколько дней, этого было достаточно, чтобы уже нельзя было поправить дело. Днем 29 сентября Людендорф изучал создавшееся положение в своей комнате в отеле «Британник» в Спа.

Чем больше генерал углублялся в обстановку, тем неразрешимее казалась стоявшая перед ним задача. В порыве отчаяния и ярости от своего бессилия Людендорф сетовал на свои несчастия (главным образом, отсутствие у него танков) и вымещал свою злобу на тех, кто, как он полагал, разрушали его усилия. Досталось тут и ревнивым штабам, пораженческому рейхстагу, слишком гуманному кайзеру и одержимому подводной манией флоту. Постепенно он взвинтил себя до такой степени, что с ним случился эпилептический припадок. Внезапно, с выступившей на губах пеной, Людендорф упал на пол и судорожно забился…

В этот же день вечером Людендорф, физически и нравственно сломленный человек, принял решение просить о перемирии, заявив, что развал болгарского фронта опрокинул все его расчеты и предположения: «Войска, предназначенные для Западного фронта, пришлось отправить туда…», что «коренным образом изменило обстановку на Западном фронте, где как раз началось наступление противника…» И хотя пока атаки эти удавалось отразить, «следует учитывать возможность их возобновления».

Эти слова Людендорфа относятся к общему наступлению, предпринятому Фошем. Американская атака на участке Маас-Аргонны началась 26 сентября, но к 28 сентября фактически выдохлась. Франко-бельгийско-британская атака началась во Фландрии 28 сентября, но хотя она и была неприятна противнику, все же не казалась слишком серьезной угрозой. Утром 29 сентября Хейг нанес свой главный удар по позиции Гинденбурга, и первые же известия об этом вызвали у немцев большую тревогу.

В этой опасной и напряженной обстановке, требовавшей немедленных действий, канцлером был назначен князь Макс Баденский — в расчете, что его международная репутация умеренного и честного человека облегчит возможность поднять вопрос о мире. Чтобы можно было надеяться на успех переговоров и не сознаться в своем поражении, просил срок: «в 10, 8, даже 4 дня, прежде чем я должен буду обратиться к врагам с предложением о мире». Но Гинденбург просто ответил, что «серьезность военной обстановки не допускает никакого промедления», и настаивал на том, чтобы «врагам немедленно было передано предложение о мире», а Людендорф жалобно повторял одно и то же: «Я хочу спасти мою армию!».

В итоге 3 октября президенту Вильсону было послано предложение немедленно заключить перемирие. Это было открытое признание всему миру в своем поражении. Но еще раньше этого — 1 октября — германское командование разложило свой внутренний фронт, сообщив то же самое собравшимся на совещание представителям всех политических партий. Люди, которых так долго держали в темноте, были ошеломлены внезапно пролитым светом. Громадный толчок к действию получили все силы, стоявшие за пацифизм, и вообще все инакомыслящие.

В то время как германское правительство обсуждало вопросы перемирия и запрашивало Людендорфа о положении армии и возможности дальнейшего сопротивления, если условия перемирия будут неприемлемы, Фош продолжал свой натиск.

Прорыв позиции Гинденбурга. План общего наступления включал ряд сходившихся в одну точку и почти одновременно развиваемых атак.

1-я и 2-я — американцами между рекой Маас и Аргоннским лесом и французами — западнее Аргонн. Обе атаки в направлении на Мезьер. Начало их — 26 сентября.

3-я — британцами на фронте Сен-Кантен — Камбрэ, в общем направлении на Мобеж; начало — 27 сентября.

4-я — бельгийцами и союзными силами в направлении на Гент. Начало — 28 сентября.

Наступление в целом носило характер клещеобразного нажима против широкого выступа к югу между Ипром и Верденом. Атака в направлении на Мезьер отгоняла находившуюся здесь часть германских армий на трудную и неудобную местность Арденн, подальше от естественного для них пути отступления через Лотарингию. Помимо того, местность эта была опасно близка к петле, образуемой линией Антверпен-Маас, которую германцы только готовили к обороне.

Атака в направлении на Мобеж угрожала другой важной коммуникационной линии и путям отступления, ведущим через льежскую лазейку, но для этого атака должна была быть глубже развита.

Американцам в этих атаках приходилось иметь дело с наиболее серьезными естественными препятствиями. Британцы должны были натолкнуться на самые сильные укрепления, и здесь же находилась большая часть войск противника.

Атака, начатая Першингом, вначале развивалась хорошо. К преимуществам численного превосходства сил (примерно восемь к одному) добавились преимущества внезапности. Но вскоре из-за перебоев в снабжении и трудностей развития успеха на такой местности порыв войск выдохся. Когда, после ожесточенной борьбы и тяжелых потерь, атака была окончательно остановлена, американская армия все еще была далека от жизненно важной для противника железной дороги.

Американская армия — молодая и еще не закаленная боями — переживала те же муки роста, что и британская в 1915–1916 годах. Трудности Першинга увеличивались еще тем, что он отказался от собственного предложения — развития успеха у Сен-Миеля в направлении к Мецу, учтя возражения Хейга против такого наступления, которое, хотя и являлось многообещающим по своей конечной цели, все же отклонялось от общего направления других атак союзников.

Первоначальный план Фоша для общего наступления был соответственно пересмотрен, и как следствие, Першинг не только получил более трудный участок для атаки, но ему была дана всего лишь одна неделя на подготовку удара. Недостаток времени вынудил Першинга ввести в дело малоподготовленные и неопытные дивизии вместо того, чтобы перебросить сюда более опытные дивизии, уже участвовавшие в боях у Сен-Миеля.

В итоге упрямство Хейга оказалось ни к чему, так как британцам удалось прорвать фронт позиции Гинденбурга раньше, чем атака на участке Маас — Аргонны отвлекла туда с фронта атаки Хейга какие-либо германские резервы. Хейг, продвигая вначале вперед свой левый фланг, облегчил этим атаку правого фланга, наступавшего против сильнейшей части «позиции Гинденбурга» — Северного канала. К 5 октября британцы прошли систему обороны германцев, и впереди началась неукрепленная местность.

Но атакующий имел на этом участке меньше дивизий, чем обороняющийся[99], танки вышли из строя, и британцы не могли наступать достаточно быстро, чтобы явиться серьезной угрозой отступлению германцев.

Прошло несколько дней, и германское главное командование воспрянуло духом; оно даже прониклось оптимизмом, увидев, что прорыв позиции Гинденбурга не сопровождается фактической ликвидацией всего фронта. Бодрость вливали и донесения об ослаблении натиска союзников, в частности, их недостаточная активность в использовании представившихся возможностей. Людендорф продолжал желать перемирия, но хотел его только для того, чтобы дать войскам передышку как прелюдию к дальнейшему сопротивлению и обеспечить спокойное отступление на более короткую оборонительную линию, расположенную ближе к границе.

К 17 октября он уже стал надеяться, что ему удастся выполнить это и без передышки. Вызвано это было не тем, что произошли какие-то решающие изменения в обстановке, а скорее тем, что Людендорф сам стал иначе ее расценивать. Никогда она не была столь безнадежной, как он это вообразил 29 сентября. Но его первое тяжелое впечатление и уныние вызвали такие же настроения и в политических кругах, распространяясь дальше, как круги от брошенного в воду камня.

Натиск союзных армий и их упорное наступление ослабили волю к сопротивлению германского правительства и народа. Убеждение в конечном поражении воспринималось ими труднее, чем лицами, возглавлявшими армии, но эффект этого, будучи раз вызван, был несоизмеримо значительнее и глубже.

Косвенные моральные влияния военного и экономического гнета усугублялись прямым влиянием пропаганды за мир, искусно проводимой и интенсивно развертываемой Нортклифом. «Внутренний фронт» стал давать трещины позднее, но развалился он быстрее, чем боевой фронт.

Коллапс Турции. Наступление, намеченное на весну в Палестине, было прервано кризисом во Франции; поэтому из Палестины была оттянута большая часть британских войск Алленби. Пробел был заполнен подкреплениями из Индии и Месопотамии. К сентябрю Алленби вновь был готов начать наступление. Он тайно сосредоточил главную массу своей пехоты, а за ней и конницу, на фланге со стороны Средиземного моря. В это время Лоуренс и его арабы, появившись из пустыни, неуловимые и незаметные, как москиты, угрожали коммуникациям противника и отвлекали его внимание.

На рассвете 19 сентября войска, сосредоточенные на западе, пошли в атаку, тесня фронт турок к северо-востоку, в направлении на гористую местность, глубже внутрь страны. В прорыв прошла конница, направляясь прямо по прибрежному коридору на расстоянии 30 миль, а затем завернула на восток, чтобы ударить по тылу турок. Единственный оставшийся открытым путь отступления на восток вел через Иордан и был прегражден блестяще действовавшей здесь британской авиацией, забрасывавшей турок бомбами. Попавшись в западню, главные силы турецкой армии были окружены, а конница Алленби развила между тем достигнутый у Меггидо успех быстрым и неустанным преследованием противника, в процессе которого был захвачен вначале Дамаск, а затем и Аллепо. Беззащитные турки, которым угрожало прямое наступление Милна из Македонии на Константинополь, 30 октября сдались.

Разгром Австрии. В июне была отбита последняя попытка австрийцев к наступлению на Итальянском фронте (на реке Пьяве) во взаимодействии с германскими атаками во Франции. Диаз подождал, пока обстановка не созреет для перехода в свою очередь в наступление. Он выжидал внутреннего разложения Австрии с того срока, когда она больше не сможет надеяться на поддержку Германии. 24 октября армия Кавана двинулась, чтобы овладеть переправами через Пиаву, а 27 октября началась главная атака, проводимая в направлении Витторио-Венето с целью отрезать австрийцев, находившихся на Адриатической равнине, от тех, которые находились в горах.

К 30 октября австрийская армия была разрезана на две части.[100] Отступление превратилось в полный разгром, и в тот же день Австрия запросила мира, который и был подписан 4 ноября.

Окончательная победа на Западном фронте. Уже 23 октября президент Вильсон ответил на запрос Германии нотой, которая фактически требовала безусловной капитуляции. Людендорф хотел продолжать борьбу, надеясь, что успешная оборона на германской границе поколеблет решимость союзников. Но уже не в его власти было влиять на обстановку: воля германского народа к сопротивлению была сломлена, советов Людендорфа больше не слушали. 26 октября он вынужден был уступить.

Затем канцлер в течение 36 часов лежал в беспамятстве, приняв слишком большую дозу снотворного лекарства, чтобы избежать бессонницы после перенесенной инфлюэнцы. Когда он вечером 3 ноября смог вернуться к своим обязанностям, капитулировала не только Турция, но и Австрия. Если обстановка на Западном фронте казалась несколько благоприятнее, то вместе с тем австрийская территория и австрийские железные дороги могли теперь послужить базой для операций против Германии. Несколько недель назад генерал фон Гальвиц в разговоре с германским канцлером указал, что такое стечение обстоятельств, тогда казавшееся невозможным, окажется «решающим».

На следующий день в Германии вспыхнула революция, быстро разлившаяся по всей стране.

И в эти последние дни страшного и многостороннего психологического напряжения «красный отблеск» восставшего тыла казался еще более зловещим из-за надвигавшейся на фронте в Лотарингии тучи. Здесь с 1 ноября на направлении, более чувствительном, чем другие, возобновился натиск американцев. «Если желать и дальше удерживать линию Антверпен-Маас», то никак «нельзя было позволить врагу наступать на этом направлении». Если бы натиск противника усилился, то следующую линию обороны пришлось бы организовать уже не на границе, а на Рейне.

Но революция разгоралась с каждым часом, причем масло в огонь подливало то, что кайзер неохотно шел на отречение, а это задерживало мирные переговоры. Компромисс с революционерами являлся единственным шансом, и 9 ноября принц Макс передал свои полномочия социалисту Эберту. Германия стала республикой, отвечая настоянию президента Вильсона и идя навстречу возраставшему недовольству германского народа своими вождями, приведшими народ к несчастью. В германском флоте вспыхнули восстания, когда командиры пытались послать моряков в отчаянный поход против британцев. 6 ноября германские делегаты выехали из Берлина, чтобы завязать переговоры о перемирии.

В дни, предшествовавшие их приезду, союзники опасливо обсуждали условия, на которых должен был быть заключен мир, но здесь голос Фоша был ясным и решающим. Президент Вильсон предложил, чтобы условия, на которых должно быть заключено перемирие, были предоставлены решению военных авторитетов. Хейг, поддержанный Мильнером, отстаивал умеренность:

«Германия в военном отношении не сломлена. В течение последних недель ее армии, героически сражаясь, отступали в блестящем порядке. Поэтому необходимо поставить Германии такие условия, на которые она согласится пойти… Чтобы закрепить победу, достаточна эвакуация всех захваченных территорий и Эльзас-Лотарингии».

Британцы опасались также возможной партизанской войны и считали, что в качестве предупредительной меры против распространения большевизма нельзя допускать демобилизации германской армии.

Фош согласился, что «без сомнения германская армия сможет занять новую позицию, и что мы не сможем этому помешать». Но он не принимал условиям Хейга и настаивал не только на передаче германцами союзникам трети своей артиллерии и половины своих пулеметов, но считал также, что союзники должны занять Рейнскую область, устроив предмостные укрепления и на восточном берегу Рейна. Только удерживая Рейн, союзники будут уверены, что германцы не смогут несколько позднее прервать мирные переговоры. Предложение Хейга облегчит отступление германцев и организацию новой позиции сопротивления. Фош, кроме того, заявил Клемансо, что занятие этой области послужит залогом не только безопасности, но и выплаты репараций.

Першинг пошел даже дальше Фоша и возражал вообще против перемирия. Фош привел против этого следующие логические доводы.

«Война есть только средство к достижению определенных результатов. Если германцы подпишут теперь перемирие, приняв поставленные нами условия, то результаты будут наши. А раз это будет достигнуто, то ни один человек не имеет права заставить пролить хотя бы еще несколько капель крови».

Действительные результаты, к которым стремился Фош, ставя свои условия, выходили за пределы перемирия. Если бы германская армия была сметена с пути, то Франция оказалась бы в состоянии заключить мир, руководствуясь своими условиями, а не условиями президента Вильсона. Таким образом парадоксальный результат поступка президента, позволившего солдатам выработать условия перемирия, выразился в том, что он свел на нет мирные условия, выраженные в «14 пунктах» президента Вильсона, и позволили германцам справедливо жаловаться — хотя это ни к чему не привело — что они попались на обман Вильсона, поверив его обещаниям, и это привело их к гибели.

Следующий пункт разногласий касался того, следует ли при обсуждении условий перемирия сразу говорить о репарациях. Британцы возражали, французы же настаивали. Клемансо разумно говорил — против этого нечего было возразить: «Я хочу только упомянуть об этом принципе», и стоял за расплывчатую, но понятную формулу «возмещения за убытки». Французский же министр финансов усиливал потенциальный эффект этого принципа, предлагая невинное на первый взгляд добавление: «Любые новые требования или притязания союзников останутся в будущем без внимания». Полковник Хауз проглотил эту пилюлю, и благодаря его поддержке эта оговорка была добавлена к условиям.

Следующий вопрос касался морских условий, и здесь позиции отдельных наций переменились. Фош, ставивший такие жесткие военные условия, теперь старался облегчить для Германии морские условия и требовал просто сдачи подводных лодок. Он спросил с явной насмешкой:

«Что касается германского надводного флота, чего вам его бояться? В течение всей войны только отдельные суда рискнули выйти в море. Сдача и этих единиц будет просто демонстрацией, которая понравится обществу, но не более того».

Но сэр Эрик Геддес, первый лорд Адмиралтейства, напомнил Фошу, что британский флот «отгонял и страшил» германский, далее указав, что, если оставить германский флот в целости, тяготы войны будут длиться для британского флота, пока не заключат мир. Ллойд-Джордж предложил столь же эффективный, но менее унизительный для Германии компромисс. Морские условия должны говорить об интернировании, а не о сдаче германских надводных судов. Это предложение собрало большинство голосов, хотя Адмиралтейство пошло на уступки с явным протестом. В конечном счете, помимо сдачи 150 подводных лодок, было поставлено условием интернирование «в нейтральных портах, а в случае отсутствия их — в портах союзников» 10 дредноутов и 6 линейных крейсеров, не считая легких сил. Учитывая невозможность найти соответствующий нейтральный порт, в конце концов выбрали британскую базу Скапа-Флоу.

Одно из важных значений затянувшейся дискуссии заключалось в том, что условия, которые хотели поставить Германии, не были выработаны, пока не капитулировала Австрия. Значение этого в том, как это и предвидел Ллойд-Джордж, что теперь союзники «могли предъявить Германии более жесткие условия» с меньшими опасениями получить отказ.

Согласие Германии на эти суровые условия было ускорено не обстановкой на Западном фронте, а скорее разложением «внутреннего фронта» вместе с угрозой нового удара в тыл через Австрию. Наступление союзников на Западе все продолжалось. В некоторых местах оно за последние дни как будто разворачивалось особенно успешно. Но главные немецкие силы все же смогли благополучно уйти с самого опасного сектора, а разрушение ими всех шоссейных и железных дорог не позволяло союзникам подвозить снабжение так же быстро, как наступали войска. Неизбежно должна была настать передышка, пока эти дороги удалось бы починить — таким образом, немцы выиграли бы время, чтобы укрепить свое сопротивление. Наступление к 11 ноября достигло линии Понт-а-Муссон — Седан — Мезиер — Мон-Гент, то есть рубежа начальных боев 1914 года, но в стратегическом отношении это наступление остановилось.

Правда, предвидя это, Фош сосредоточил большую группу франко-американских сил с целью развить удар ниже Меца, прямо на восток в Лотарингию. Поскольку общее наступление союзников поглотило почти все резервы противника, этот удар, если бы его удалось нанести достаточно глубоко и быстро, обещал обойти целиком всю эту новую линию обороны вдоль реки Маас к Антверпену и мог даже сорвать планомерное отступление противника к Рейну.

Но маловероятно, что этот удар в Лотарингии, подготовленный на 14 ноября, смог бы решить до сих пор неразрешимую задачу поддержания первоначального темпа наступления, как после первого прорыва. Фош так не думал. Когда его спросили, сколько времени понадобится, чтобы отбросить немцев назад, за Рейн, если они откажутся от условий перемирия, он ответил: «Быть может три, быть может четыре или пять месяцев. Как знать!» А его послевоенные комментарии к этому лотарингскому наступлению говорят:

«Значение этого наступления всегда преувеличивалось. На него смотрели, как на неизбежный удар, который должен был быть нанесен чтобы вызвать нокаут немцам. Это глупость. Лотарингское наступление само по себе не было более важным, чем атака, готовившаяся в то время в Бельгии на реке Лис».

Более знаменательным было решение, принятое 4 ноября, уже после капитуляции Австрии, — подготовить концентрическое наступление на Мюнхен тремя союзными армиями. Армии эти должны были за пять недель сосредоточиться на австро-германской границе. В дополнение независимые воздушные силы Тренчарда должны были забросать бомбами Берлин, причем атаку эту предполагалось повести в масштабе, к которому в воздушной войне еще не прибегали.

Численность американских войск в Европе выросла теперь до 2 085 000 человек, а число дивизий — до 42, из которых 32 были готовы для боя. Внутренняя обстановка и очевидное развертывание внешних, ближайших, поддающихся предвидению событий были главнейшими факторами, приведшими Германию к решению капитулировать. А одинокий, еще проектируемый удар союзников по сильнейшему участку фронта германцев почти не играл здесь никакой роли.

В стране назревала революция, на южной границе нарастала новая угроза, а на западе фронт трещал по швам. В этих условиях германским делегатам не оставалось другого выхода. Им пришлось пойти на тяжелые условия перемирия, которое и было подписано в вагоне Фоша, в лесу Компьен, в 5 часов утра 11 ноября. А в 11 часов того же утра Мировая война окончилась.