Глава VII. ВОЗВРАЩЕНИЕ КОЧЕВНИКОВ

С III в. до н. э. кочевники, давно не покидавшие родных степей, снова вышли на первый план политической сцены. Несмотря на поход Александра на север за Яксарт и строительство стены для защиты оседлых стран от их нашествий, распад империи Ахеменидов привёл Восточный Иран в такое расстройство, что орды смогли возобновить движение на запад. В то же самое время в далёкой Монголии те, кого китайцы называли «северными варварами», ху, заволновались и шли к тому, чтобы создать первую степную империю — империю хунну, полностью сформировавшуюся к 210 г. до н. э. и вызвавшую такие цепные реакции, что их последствия ощущались веками.

САРМАТЫ И АЛАНЫ

Те, кого история называет сарматами и кто, несомненно, представлял собой конгломерат разных племён, живших на Южном Урале, под натиском более восточных народов переправились через Дон, вторглись на территории Северного Причерноморья, истребили скифов, как Диодор Сицилийский (II, 43), вероятно, имел основание говорить, однако не превратили большую часть их страны в пустыню, как он, должно быть, ошибочно добавил, поскольку там вскоре возникла сарматская культура — несомненно, не столь блестящая, как культура скифов, но плодовитая. Что касается несчастных аборигенов, избежавших резни, они были оттеснены в Крым, не создали более ничего значительного и, наконец, исчезли в I в. н. э.

Хотя сарматы поддерживали постоянные отношения с греческими полисами, были приобщены к культуре, а в более поздний период своей истории частично урбанизированы, они не утрачивали агрессивности. В I в. н. э. они нападали на римлян в Мёзии. Во II—III вв. устраивали набеги на Дакию и в долину Дуная. Римский император Марк Аврелий в 175 г. устроил против племени языгов то, что назвали Bellum Sarmaticum [Сарматской войной (лат.)]. С III в. они начали слабеть, отчасти в результате прихода готов, которых император Аврелиан после многих испытаний в 270 г. поселил на левом берегу Дуная, а потом оказались неспособны противостоять гуннам, напавшим на них в 375 г., уничтожившим и вынудившим многих из них броситься в тот мощный поток, который называют Великим переселением народов.

Ещё до их переселения, в IV в. до н. э., в прохоровской культуре на Южном Урале появились особенности, сохранявшиеся и усиливавшиеся в дальнейшем. Нельзя сказать, чтобы сарматские захоронения, возможно, и не менее богатые, чем скифские, содержали столь же красивые изделия. Парадная посуда (пос. Высочино в Ростовской обл., I в. н. э.) и украшения — конечно, роскошны, но их декор примитивнее, грубее, изображённые фигуры нескладны или карикатурны, как будто их рисовали дети. Искусство звериного стиля, ещё практиковавшееся сарматами, удаляется от натуры, становясь чисто декоративным и непонятным (поясные накладки из кургана 3 под с. Чалтырь в Ростовской обл.), и после того, что уже известно, оно разочаровывает. Только изделия, инкрустированные бирюзой — кинжалы, поясные пряжки и т.д. — сохраняют огромную привлекательность (тайник в кургане Дачи близ г. Азова, I в.). Зато поражает разнообразное происхождение изделий, по которому видно, сколь необыкновенно широкой была сеть торговых связей: рядом находятся кельтский шлем (захоронение под Бойкопонурой в Краснодарском крае, II в. до н. э.), египетский фаянс (Сладковский могильник в Ростовской обл.), китайские зеркала (Кобяково, Виноградный в Ростовской обл., конец I — начало II в.). Самое богатое не ограбленное сарматское захоронение — могила «кобяковской царицы» (конец I — начало II в. н. э.) обнаруженная в 1987 г. в курганном некрополе на окраине г. Ростова-на-Дону. В нём была погребена молодая женщина-воительница, раненная (стрелой?) в плечо. На гривне из этого захоронения изображён мужчина, сидящий по-турецки, со скрещёнными ногами, и держащий в руке кубок, — возможно, древнейший прообраз стереотипных изображений «государя во славе» (Музей Чернуски, Париж).

Сарматы были разделены на племена роксоланов, языгов, сираков, аланов, и последние стали самыми знаменитыми и значительными из всех. Сначала аланы были известны под названием «асы», долго жили по соседству с юэчжами в восточной части Центральной Азии. По свидетельству Иосифа Флавия, в середине I в. н. э. они проживают уже «вокруг Танаиса и Меотийского озера» («Иудейская война», VII, 7), и, похоже, это они были похоронены в некоторых самых богатых сарматских могилах Нижнего Дона и Поволжья I — первой половины II в. н. э. Иосиф Флавий рассказал также о набеге, который они совершили в 72 г. н. э., в царствование Тиридата, на Мидию и Армению, ограбив эти страны и привезя из них огромную добычу. Для последующих времён об аланах известно немногое. Около 375 г. на них напали гунны, и они в большинстве бежали на Запад, зимой 406-407 гг. переправились через Рейн, с 409 г. перебрались в Испанию или расселились в Галлии. В битве при Каталаунских полях в 451 г. они входили в состав армии Аэция. Таким образом, на Западе они встретились с соплеменниками, которых туда привели римские легионы, например, с пятью тысячами сарматов из вспомогательных войск, которых император Адриан расселил в Британии (Dum?zil, 1978, р. 121). Аммиан Марцеллин («Римская история», XXXI, 2, 21) описывает их как людей «высокого роста и красивого облика, волосы у них русоватые, взгляд если и не свиреп, то всё-таки грозен»; они предпочитают погибнуть насильственной и героической смертью, чем состариться, и поэтому презирают стариков. К концу V в. вместе с другими сарматами, неизвестными нам, но которые обязательно должны были их сопровождать, они смешались с местным населением и тем самым приняли участие в формировании французского народа. Другие аланы, не бежавшие от гуннского нашествия, в XIII в. направились в Венгрию, где через два века всё ещё говорили на своём языке. Третьи нашли прибежище на Кавказе, где, смешавшись с местным населением, стали предками современных осетин.

Вторжение гуннов на равнины Восточной Европы не только положило конец тысячелетнему доминированию иранцев в этих краях, но практически привезло к исчезновению там последних. Оно подготовило грядущую тюркизацию этих мест, которую совершили дославянские булгары, впервые упомянутые здесь в 480 г., потом тугю, первые исторические тюрки, осуществлявшие здесь в VI в. протекторат, который отмечен минимум дважды — в 569 и в 576 гг., и, наконец, хазары.

ПАРФЯНЕ

Парфяне, властвовавшие над частью Ирана или над всем Ираном почти пять веков, то есть дольше, чем кто-либо другой, построившие огромную империю, простиравшуюся от Евфрата до Инда и от Каспийского моря до Персидского залива, которая, по крайней мере некоторое время, была великой мировой державой, странным образом остаются неведомы историкам. Молчание, окружающее их, конечно, отчасти объясняется незначительностью археологических находок, связанных с ними, малочисленностью письменных текстов, из которых практически ни один не составлен ими самими, но оно объясняется и тем, что по окончании бурной и блистательной эпохи экспансии на Иранское нагорье их действия вызывают мало интереса. Их бесчисленные войны с Римской империей включали, конечно, драматические эпизоды, но были словно обречены бесконечно повторяться с унылой монотонностью, — окончательная победа так и не была достигнута. Их внутренние распри, иногда разжигаемые внешними врагами, а чаще связанные с беспокойным характером их собственных вельмож и просто амбициями монархов, были не менее постоянны и настолько однообразны, что перечислять их становится скучно. Кроме мощного расцвета торговли, единственное, что можно записать им в актив, — глубокую иранизацию Ирана, постепенное и неяркое воссоздание национального государства после селевкидского владычества.

Упоминать ли восстания провинций? Они почти не имели других последствий, кроме ослабления парфян, будь то, например, восстание в Вавилоне в 123 г. до н. э., во время похода на саков, или в Гиркании в 60 г. н. э. при Вологезе I, и они только показывают, что население более или менее часто выступало против парфянской власти. Вспоминать ли убийства, отцеубийства? Они были почти правилом и ещё больше, чем мятежи вассалов, дискредитировали династию, способствовали упадку империи. Так, Фраат III (70-57 до н. э.) был убит своими сыновьями Митридатом III и Ородом. Сам Митридат III (ок. 57-54 до н. э.) был смещён своей знатью и бежал в Вавилон, где его убили. Фраат V (2 до н. э. — 4 н. э.) был свергнут по обвинению в чрезмерной жестокости, вернулся к власти и был убит. Орода III ок. 7 г. н. э. убили сыновья, Вонона I в 10 или 12 г. — Артабан III (10-44) в Сирии. Это далеко не полный список.

Во всей истории парфян доминирует стремление выступать наследниками Ахеменидов, на происхождение от которых они претендовали, которым — не обладая их гением — пытались подражать, по стопам которых желали идти, например, высекая изображения в Бехистуне около 100 г. до н. э., и явно не случайно один из их больших рельефов расположен под рельефом Дария. Это они делали как потому, что претендовали на наследство в полном объёме, так и потому, что для них было бы полезно выйти к Средиземному морю и что они неутомимо пытались отвоевать территории в Сирии и Анатолии. Им это не удалось. Им было трудней сделать это, чем Дарию, — и потому, что они не обладали его достоинствами, и потому, что против них были не маленькие греческие полисы, а могущественная Римская империя.

Когда-то парфяне принадлежали к племенному союзу дахов, образовавшемуся в III в. до н. э. к востоку от Аральского моря, и сначала назывались парнами, но около 250 г. до н. э. отделились от этого союза, вторглись в Гиркано-Парфянскую сатрапию государства Селевкидов и расселились между Оксом и Каспийским морем. Они, как и все степняки, были смелыми наездниками и грозными лучниками, выпускавшими стрелы — «парфянские стрелы», столь же знаменитые, как и скифские, — в момент контакта с противником, когда круто разворачивались назад на конях, что делало их почти неуловимыми. Очень скоро они захватили Парфию, или Парфиену, Хорасан (255 до н. э.), потом Гирканию, местность к западу от Каспийского моря (235 до н. э.), либо уже став независимыми от селевкидской империи, либо войдя в её состав. Они заняли несколько городов, в том числе Нису в нынешней Туркмении, немедленно возведя этот город в ранг столицы, позже Дура-Европос (Калат) и Гекатомпил (Дамган), которым предстояло прийти ей на смену, и это показывает, что они стремились создать оседлое государство. Они сделали своего вождя Аршака царём, основателем династии Аршакидов, и он, несомненно, уже претендовал на божественное происхождение, коль скоро на своих монетах помещал изображение обожествлённого отца.

Поскольку Греко-Бактрийское царство, возникшее почти одновременно с аршакидской династией, и остатки державы Селевкидов, ненадолго воспрянувшей, как мы видели, при Антиохе III (223-182 до н. э.), поначалу сдерживали амбиции Аршакидов, тем удавалось навязывать свою гегемонию лишь постепенно: чтобы завоевать Иранское нагорье, им потребовалось более ста лет. Долгое сопротивление, которое им пришлось преодолеть, было обычной реакцией оседлого населения на набеги кочевников и не свидетельствует о его привязанности к Селевкидам. Несмотря на противодействие Антиоха, Артабан I (214-196 до н. э.) захватил Мазандеран, тогда называемый Табаристаном, и заложил основы будущего могущества рода. Через некоторое время Митридат I (ок. 171-138 до н. э.) смог добиться решающих успехов, став сначала, в 160 г. до н. э., повелителем Мидии, Элама, Персиды (Фарса), потом, в 141-140 гг. до н. э., Вавилона и Месопотамии. В то же время в 149 г. до н. э. он взял под опеку Армению, назначив её правителем своего брата Вагаршака, основателя династии армянских Аршакидов. Он воздержался от того, чтобы отбирать у Селевкидов Селевкию, но основал напротив неё на Тигре новый город — Ктесифон, который при Ороде I (57-39 до н. э.) станет столицей. Тем самым он показал, что новая империя не намерена делать избранной землёй Иранское нагорье, но хочет решительно развернуться к западу. Таким образом, граница Парфии прошла по Евфрату и фактически останется там, несмотря на все усилия Аршакидов сдвинуть её до средиземноморского побережья: победоносный, но не получивший развития поход Митридата I в Сирию, в ходе которого он победил и взял в плен в 138 г. до н. э. Деметрия Никатора, послужил примером, которому будут без конца следовать его преемники. Пока что Митридат, покрытый славой и как будто всемогущий, вполне оправдывал принятый им титул Великого царя. Его прозвали Филэллином, «Другом эллинов», потому что, говорят, греки очень хвалили его управление; но скорей это произошло потому, что грекам льстил интерес этого суверена к греческой культуре, от которой парфяне отвернулись, и окончательно, только в период резкой националистической реакции при Вологезе I (51-77). Митридату II Великому (ок. 128-88 до н. э.) оставалось консолидировать империю, которую сотрясали многочисленные восстания и восточные границы которой подвергались нападениям, и сместить её границы около 123 г. до н. э. к Оксу.

ВОЙНЫ ПАРФЯН

Полностью занятые завоеванием Ирана, а потом борьбой с Римской империей, парфяне вступали в схватку с восточными соседями, такими же кочевниками, как и они, и так же мигрировавшими, лишь когда те их вынуждали. Когда на Иран обрушились саки, Фраат II и его дядя и наследник Артабан II выступили против них, потерпели поражение и погибли (Фраат в 129 г. до н. э.), и только Митридат II остановил их, отбил у них Мерв и Герат, изгнал их из Восточного Ирана и вынудил откочевать дальше на юг, где они расселились в провинции, которая получит их имя — Систан. Невозможно сказать, признали ли саки тогда верховенство парфян и как — по собственной инициативе, по поручению последних или с их разрешения — напали на Индию. Неизвестно также, имеют или не имеют отношение к сакам связи, которые в 115 г. до н. э. Митридат установил с Китаем — то ли он искал потенциального союзника против саков, то ли просто хотел стимулировать международную торговлю.

Почти ничего нельзя сказать об отношениях между Кушанской и аршакидской империями, должно быть, по преимуществу мирных, поскольку парфяне не могли себе позволить открыть второй фронт на Востоке. Однако буддийское предание утверждает, что между Канишкой и Вологезом III (148-191) случилась война, чего не могло быть, если Канишка царствовал с 78 г., как полагают многие специалисты, а не предположительно с 144 по 172 г., согласно ненадёжным официальным данным. Как бы ни обстояло дело с возможными конфликтами, Аршакиды смирились с тем, что этим новым пришельцам отошёл весь Восточный Иран, и признали границу с ними, приблизительно соответствующую современной границе между Ираном и Афганистаном.

Связи между аршакидской и Римской империями возникли в 92 г. до н. э., когда Митридат II Великий (ок. 128-88 до н. э.) вошёл в контакт с Суллой на Евфрате. Через недолгое время отношения испортились. Ситуация на Ближнем Востоке начала усложняться. Митридат VI Евпатор, царь Понта (111-63 до н. э.), столкнулся с Римом, в 85 г. до н. э. потерпел первые поражения, в 74 г. до н. э. сумел дать отпор Мурене и Лукуллу, потом, в 66 г. до н. э., был разбит Помпеем, а в 66-62 гг. до н. э. был также властителем Сирии и Палестины. Тигран II, царь Армении (ок. 96-ок. 54 до н. э.), монарх из рода Аршакидов, расширил свои завоевания в Месопотамии и Сирии, что встревожило римлян. Лукулл в 69-68 гг. до н. э. вынудил его умерить аппетиты. Всё это не могло оставлять равнодушными парфянских суверенов, которые тем не менее предпочитали договариваться с Римом, не реагировали на призывы понтийского царя и даже не воспользовались трудностями римлян, чтобы вмешаться в ход событий.

Однако война между обеими империями всё равно разразилась — они были соседями и не могли не стать врагами. Она продолжалась долго — шесть веков, конечно, не без перемирий и не без катастроф как для одной, так и для другой стороны. Её унаследуют, с одной стороны, византийцы, с другой — Сасаниды, а выгоду из неё в своё время извлекут арабы. Военные действия по-настоящему начались, когда Красс, наместник Сирии, захотел захватить иранские богатства, и начало войны вызвало много шума. В 53 г. до н. э. римлянин был разбит при Каррах, в Северной Сирии; его убили, его голову отослали в качестве трофея Великому царю; римские легионы были уничтожены, орлы захвачены. Рим был ошеломлён. Парфяне тоже, по-своему. Победа того, кто командовал их армией, — Сурены, едва ли не главаря шайки, в лучшем случае подданного, — была настолько громкой, что монарх, Ород I (ок. 57-39 до н. э.), ужаснулся. Он испугался, как бы тот не стал слишком могущественным, слишком популярным, и велел его убить. Этот поступок был странной наградой за один из самых блестящих успехов, какие когда-либо одерживали парфяне, он сделал очевидным могущество вассалов в их стране и выявил низость режима, предвещая его неизбежные поражения в будущем. Тем временем победители совершили опустошительные набеги на Малую Азию и оккупировали Сирию, изгнав из Иерусалима Ирода, римского ставленника. Urbs [город (лат.), т.е. Рим], конечно, решил отомстить. Впрочем, ему надо было также отстоять свои границы, поддержать верных сторонников, защитить свою Восточную империю. Задача сделать это выпала Антонию. Он оккупировал Киликию, вернул Ирода на престол, разбил в 38 г. до н. э. парфян при Гиндаре, но в 34 г. до н. э. несколько опрометчиво углубился на территорию Мидии и Армении, опередив свой обоз. Аршакиды пропустили врага вперёд и нанесли дерзкий удар по обозу. Антоний был вынужден спешно отступить.

Эти повторявшиеся неудачи показывали только, что ни одна из сторон не может одержать полной победы и война будет долгой. Август пожелал заключить мир. Фраат IV (ок. 32 до н. э.-2 н. э.) не возражал. Заключив мир, стороны обменялись жестами доброй воли. Иранец вернул орлов, взятых при Каррах, отправил в Рим четырёх сыновей. Римлянин послал в подарок суверену Ирана (37 г.) красивую рабыню Музу, которая стала фавориткой царя, сыграла немаловажную политическую роль, возможно, была замешана в его убийстве, а после его смерти вышла за его сына. Как говорят, благодаря ей, но на самом деле по причинам гораздо более общего характера римское влияние в Парфии стало господствующим; на высшем уровне в государстве Аршакидов образовалась романофильская партия, на которую иногда смотрели косо. По крайней мере, о некоторых случаях более или менее скрытого вмешательства римлян в парфянскую политику можно догадываться. Как могло быть иначе, если принцы жили в окружении Августа и возвращались, вступая на трон, настоящими латинянами — какой-нибудь Фраат IV, свергнутый в результате дворцового переворота, какой-нибудь Вонон, убитый Артабаном III, мидийцем по матери? История этого Артабана, коронованного в 10 г. н. э., свергнутого, а потом восстановленного на престоле римлянами (36-44), демонстрирует эффективность действий последних, как и история Тиридата II, эфемерного Царя царей, которого то изгоняли, то возвращали и который в конечном счёте в 32 г. до н. э. укрылся в Риме. Армянские аристократы, отреагировав на усиление римского влияния, выбрали себе сувереном в 54 г. парфянина Тиридата I (54-58; не путать с царём царей, носившим то же имя), брата Вологеза I (51-77), которые открыто высказывали антизападные взгляды, и Рим счёл, что не может этого потерпеть. Он послал армию под командованием Домиция Корбулона, который в 58-59 гг. изгнал Тиридата и оккупировал его царство. Однако улажено тем самым ничего не было. В слишком соблазнительной и несчастной Армении, которую всю её долгую историю ждала судьба земли, за которую спорят соседи, никогда ничего не будет улажено. Потребовались все дипломатические способности Нерона (54-68), чтобы в 66 г. прийти к компромиссу: царей Армении должны были назначать Аршакиды, но вводить в царское достоинство их полагалось в Риме. Тиридат вернул себе трон и царствовал с 66 по 78 г. Эта ситуация долго не продлится.

Армения осталась яблоком раздора, но не единственным. Нехватки в предлогах для вступления в войну никогда не ощущалось, и никакой возможности прекратить конфликт не было, потому что ни одно из двух государств не желало терпеть существования второго, а уничтожить его было неспособно. После победоносного похода Траяна в Месопотамию и Армению в 114-116 гг., когда впервые пал Ктесифон, после эвакуации Адрианом завоёванных территорий, после соглашения, заключённого в 123 г. с Хосроем (106-130), после кампаний Луция Вера в 161 г. против Вологеза III (148-191), который укрепил свои позиции в Армении и вступил в Сирию, после второй оккупации Ктесифона Марком Аврелием, пожара царского дворца и поспешного отступления римлян, поражённых эпидемией чумы, которая в дальнейшем распространилась до Рейна, мир 166 г., казалось, разрешил Восточный вопрос, долгое время остававшийся одной из главных римских забот. Но передышка заняла всего несколько лет. При Вологезе IV (191 -209) парфяне оказались под стенами Антиохии, а Септимий Север в 197 г. — под стенами Ктесифона. Римляне снова появились в Мидии, когда туда пришёл Каракалла (211-217) и был там убит. Артабан V (ок. 213-227) одержал две победы над Макрином, когда их больше не считали возможными, накануне падения династии. А когда власть в Иране захватят Сасаниды, конфликт вспыхнет вновь с небывалой прежде яростью.

ПАРФЯНСКАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ

Не имея ни традиций управления, ни квалифицированного персонала, парфяне оставили в неприкосновенности то, что нашли на завоёванных землях, сохранили деление империи на сатрапии и призвали к себе на службу местные эллинизированные кадры. Поскольку те стали необходимыми, незаменимыми, то могущество и самостоятельность сатрапов, мелких аристократов, чиновников неизменно росли, тем более что центральная власть была слабой, царскую семью раздирали распри, а суверена, хоть он и был обожествлён, уважали мало. Из огня бросались в полымя, и ситуация неизменно ухудшалась. Каждое восстание, каждый акт неподчинения облегчали следующие, усугубляли раздробленность провинций. Со II в. до н. э. прежние сатрапии оказались разделены. В провинциях, крупных городах, подчинённых империи, были свои цари, — мы уже встречались с царями Армении. Цари Хатры, арабы, заставили немало говорить о себе, когда в I в. Санатрук, занимавший в то время престол, дал смелый отпор римлянам. Имперская власть мирилась с поведением этой знати, часто беспокойной, хотя иногда и избавлялась от отдельных её представителей, например, от Сурены, победителя при Каррах, когда они внушали ей слишком сильные опасения. Монархи заботились прежде всего о своих удовольствиях, о том, как бы поскорей воспользоваться тем, что они могли со дня на день потерять, и их положение было предельно непрочным. На немногих великих царей, которые правили долго и, кстати, одни только и совершали деяния, сколько приходится таких, кто находился на престоле несколько лет, а то и несколько месяцев! Их уже начали именовать шахами, тогда как при Селевкидах князья носили титул фратадара, «хранителей огня». Двор, очень пышный, состоял из «друзей», в которых можно видеть наследников греческих гетайров, и включал огромные гаремы, в которых жили дочери знатнейших семейств. Долгое время, по крайней мере до середины I в. до н. э., там использовался греческий язык, как и во всей империи, потом он встретил конкуренцию со стороны арамейского и наконец уступил место двум иранским языкам: на нагорье — пахлавийскому, на востоке — согдийскому. Это усвоение национального языка вернуло Ирану, а возможно, и дало ему единство, которого его лишила греческая колонизация или которого он никогда не знал, если доарийское население ещё полностью не ассимилировалось, — несмотря на автономистские поползновения провинций. Горожане и крестьяне сближались между собой, колонисты больше не чувствовали себя чужими. Несмотря на наличие городов, Иран выглядел большой аграрной страной, где хорошая ирригация делала земли плодородными. Его процветанию широко способствовала и торговля, о которой мы знаем, в частности, по надписям из большого оазиса в Пальмире — месте встречи иранского и греко-римского миров.

Религиозная терпимость парфян кажется бесспорной. Это показывают покровительство, которое они оказывали иудеям, — в Израиле, когда они стали его властителями, в Вавилоне, где иудеи создали одну из своих крупнейших школ, менее выдающуюся, конечно, чем александрийская, — и сохранение древних вавилонских культов, следы которых встречались ещё долго и, может быть, встречаются по сей день. Парфянам, имевшим кочевое происхождение, маздеизм, как и всем остальным кочевникам, был незнаком, но многие из них приняли его, и не исключено, как считают некоторые, что Авеста была написана при их власти (в царствование Вологеза I?). Маздеизм не мог бы стать при Сасанидах государственной религией, если бы до этого преследовался, впал в немилость. Ахурамазда остался великим богом, но значительное место вновь заняли Митра и Ардвисура Анахита. В Армении найдено несколько храмов той эпохи, посвящённых им. Предполагают, что в Шизе (Тахт-и Сулейман), крупном религиозном центре на территории иранского Азербайджана, культ огня был связан с богиней вод. Что касается митраизма, о его подъёме свидетельствуют его внедрение в римский мир и приверженность к нему по меньшей мере тех суверенов, аршакидских и прочих, которые носили имя Митридат, «Вдохновлённый Митрой». О христианстве и буддизме в Парфянской империи известно мало. Если учесть успехи, какие первое получило на рубеже трёхсотого года в Армении благодаря святому Григорию Просветителю (ок.240-ок. 325), и невероятное миссионерское рвение учеников Иисуса, мы вправе полагать, что в начале нашей эры оно проникло в Иран, но его следов мы там не находим. А если в отношении второго очевидно, что он уже начал просачиваться в восточную часть иранского мира, это отнюдь не значит, что он попал на Иранское нагорье или в Согдиану. В лучшем случае он едва укрепился на восточных границах Парфянской империи.

Города, возрождённые или заново основанные парфянами, — Мерв, Ктесифон, Хатра, Шиз (Тахт-и Сулейман), Фирузабад, — были круглыми в плане, в чём некоторые усмотрят проекцию неба, но на самом деле они воспроизводили кочевой лагерь, который был окружён кольцом повозок, служивших внешним укреплением, — ему принесут известность Аттила при Каталаунских полях, а также «ринг» аваров. Такое расположение, совсем новое, в дальнейшем получит громадный успех — настолько большой, что ещё в VIII в. будет воспроизведено в аббасидском Багдаде. Архитектура этих городов, возводившихся в основном в периферийных областях империи, в истории особо не запомнилась, и немногие её памятники достойны возбуждать интерес. Дома построены из кирпича, но некоторые, в подражание римским, сложены из песчаника или из тёсаного камня. Одна только Хатра с её дворцами I—II вв., имеющими эллинистический облик, представляет собой выдающийся археологический памятник. Намного интересней отделка, потому что в ней сочетаются штук и живопись. Авторы штукового декора, прежде неизвестного в Иране, предпочитали свастики, мерлоны, переплетающиеся круги (Кух-и Хваджа, I в.), и их работы в некоторой степени предвосхищают искусство ислама. Что касается фресок, то, оценивая то, что сохранилось и чем нельзя пренебречь в Кух-и Хвадже или в Дура-Европос («Знатный всадник, охотящийся на кулана» из музея Лувр), в них обычно усматривают западное влияние, но знакомство с более поздними художественными школами Средней Азии позволяет предположить, что это влияние было восточным. Ахеменидские традиции проявляются в мелких металлических изделиях, в изысканности, какую древние историки отмечали и у парфянской аристократии, и в скальных рельефах, пусть даже последним далеко до своих прообразов. Эти рельефы часто наивны, неумелы или грубы, как композиции в Танг-и Сарвак в Юго-Западном Иране (Хузистан), созданные около 200 г. н. э. и изображающие всадника с копьём, интронизацию монарха, лежащего князя с кольцом в руке, или как три рельефа из Бехистуна. Надписи сопровождают их очень редко, как будто парфяне не умели писать (надпись Хвасака, сатрапа Суз при Артабане V). Круглая скульптура, довольно малочисленная на Иранском нагорье, но хорошо представленная в других местах, — внушительна, но тяжеловесна, что относится как к каменной, так и к бронзовой; самая знаменитая — бронзовая статуя выше человеческого роста II в. до н. э. из храма в Шами (Тегеранский музей), изображающая парфянского князя. Пристрастие к колоссальному, проявившееся здесь, обнаруживается также, возможно, в самом прекрасном произведении парфянского искусства, конечно, ещё очень эллинистического, маргинального, — в гробнице греческого князя, претендовавшего на происхождение от Ахеменидов, Антиоха Коммагенского (69-34 до н. э.), которая устроена на вершине горы Немрут-Даг в Восточной Анатолии. Другие, возможно, предпочтут искать это пристрастие в Пальмире.

ХУННУ И ЮЭЧЖИ

Около 210 г. до н. э. в Монголии народы, которых китайцы называли «ху» и которых возглавляли энергичный вождь и его сын, чьи имена известны нам в китайской транскрипции — Тоумань и Маодунь [Модэ] (ок. 210-174 до н. э.), объединились в нечто вроде широкой конфедерации, союз хунну, и создали первую степную империю. Это случилось как раз тогда, когда в Китае пришла к власти династия Хань (209 до н. э. — 230 н. э.), и поскольку она ещё не набралась сил, она была неспособна отразить набеги варварских орд. Подвергнувшись жестокому нашествию, Китай предпочёл пойти на переговоры, отдал за вождя хунну имперскую принцессу и позволил им поселиться в Ордосе, в излучине Жёлтой реки. С этого превосходного плацдарма они начали совершать набеги во всех направлениях и в 177 или 176 г. до н. э. впервые напали на юэчжей в Ганьсу.

Юэчжи были народом довольно загадочным; европейцы позже их весьма неточно именовали индо-скифами; неизвестно, они ли назывались в классической древности тохарами или нет, но очень вероятно, что нам следует видеть в них самых восточных иранцев. Первую атаку хунну, которая, возможно, была просто разведкой, они вынесли без видимых последствий, но в 170 г. до н. э. те нагрянули снова с гораздо большими силами, на сей раз во главе с наследником Маодуня Лаошаном. Должно быть, это было ужасно. Юэчжи были не просто побеждены, а дезорганизованы и перебиты; их царя убили, и хунну по обычаю кочевников сделали из его черепа чашу для питья. Охваченные паникой, юэчжи думали только о бегстве. Одни направились к Наньшаню, где их позже ассимилировали тибетцы; другие мигрировали на запад путём, который исследован плохо. Предполагают, что они хлынули в Таримский бассейн, на территорию нынешнего Синьцзяна, далее прошли по проходу севернее Турфана, пересекли Джунгарию и вышли в бассейн реки Или к югу от озера Балхаш. Там они встретили усуней — о которых известно ещё меньше и описываемых как люди с голубыми глазами и рыжими бородами, — не смогли поселиться у них и продолжили путь до Бетпак-Дала, «Голодной степи», и долины Чу, областей, принадлежавших сакам, восточным «скифам». Когда саки покинули эти места, точно определить не удаётся: то ли сразу после прибытия юэчжей, в 160 г. до н. э., то ли позже, между 140 и 130 г. до н. э., точней, в 138 г. до н. э., согласно некоторым документам. Невозможно и выяснить, когда юэчжи, возобновив движение, проникли в Согдиану. Они, конечно, там уже были в 138 г. до н. э., когда китайский император отправил к ним Чжан Цяня, желая вовлечь их в свою борьбу с хунну — они отказались, — и когда Чжан Цянь, по преданию, открыл то, что позже назвали Великим шёлковым путём. Они там достигли процветания. Что касается китайцев, они вскоре начали проводить колониальную политику, закрепляясь не без труда, но с восхитительным упорством в Таримском бассейне, в местности, которая должна была стать для них «Новой провинцией», Синьцзяном, и которая на самом деле станет таковой только в 1757 г. после долгого упадка, начавшегося в VIII в.

САКИ

Саки представляют собой очень древнюю группу кочевых племён, живших к северу от Сырдарьи, творения которых — особо примечательные образцы степного искусства, если представители этих племён действительно были авторами золотых пекторалей и поясных застёжек VII—VI вв. до н. э. в форме стилизованных хищных зверей или сцен «борьбы животных», в частности, тигра и волка, не очень обычного сюжета, и изделий из [Сибирской] коллекции Петра Великого, датируемых IV-III вв. до н. э., которые хранятся в музее Эрмитаж. Саки были подчинены Ахеменидами в 539 г. до н. э., доставляли, как и все подданные, в Персеполь свои дары (коней, украшения, одежды) и сражались в имперских войсках — их можно было видеть в Европе в ходе греко-персидских войн. В 330 г. до н. э. на них напал Александр и, если поработить их не сумел, то заставил войти в свою клиентелу. Земли оседлых народов Ирана были для них не чужими. Поэтому они пришли туда в течение десятилетия после 140 г. до н. э., отчасти потому, что бежали от юэчжей, отчасти потому, что их увлекла туда экспансия парфян, которые, кстати, могли пригласить их и, во всяком случае, видели в них опасных соперников. Как мы уже сказали, они сначала, в 129 г. до н. э., победили Фраата II, а потом потерпели поражение от Митридата. Они прошли вниз по течению Гильменда и укрылись на юге Афганистана, в местности Дрангиана, где так успешно акклиматизировались, что эта земля отныне стала известна как земля саков, Сакастан, — мы превратили это название в «Систан». Вынужденные оставить Иранское нагорье парфянам, саки ничуть не утратили ни силы, ни агрессивности. К 110 г. до н. э. они были хозяевами Арахосии (область Кандагара) и Синда. Несколько позже один из их суверенов, Мауэс (90-53 до н. э.), захватил Пенджаб, Гандхару и, вероятно, Капису, область Кабула; другой, Аз (30-10 до н. э.), достиг большого города Матхуры между Дели и Агрой. В начале нашей эры при Гондофаре, монархе достаточно эллинизированном, чтобы получить прозвище Сотера, «Спасителя» (19-45 н. э.), и, возможно, имевшем парфянское происхождение, они сумели поставить себя на равных с Аршакидами, посмев дать своему суверену титул Великого царя царей, какой до тех пор носил только повелитель Ирана. Будучи индийскими князьями, они решительно встали на службу иранской культуре, впрочем, очень эллинизированной, судя по их монетам с изображениями греческих божеств, и поддерживали постоянные связи с Ктесифоном и западным миром. Предание утверждает, что при дворе Гондофара жил святой [апостол] Фома и обратил его в христианство. Точно не известно, когда исчезли саки, но это случилось во второй половине I в. н. э., и их государство погибло под ударами тех же, кто, возможно, вынудил их переселиться, — юэчжей, отныне известных под названием кушан.

КУШАНЫ

После ухода саков юэчжи остались одни хозяевами степей к северу от Яксарта (Сырдарьи) и начали расселяться по Согдиане, а потом и по Бактрии. Благодаря тому, что они долгое время поддерживали связь с Китаем, когда жили на его окраинах, в Ганьсу и других местах, они приобщились к культуре и были готовы к тому, чтобы воспринять влияние великих цивилизаций, с которыми теперь вступили в контакт, — цивилизаций Согдианы, Бактрии и, следовательно, также Ирана и Греции. Если военными успехами они были обязаны своим традициям кочевых воинов, то административными и культурными талантами их бесспорно одарила греко-бактрийская цивилизация. После более чем вековой постепенной подготовки, около 25 г. н. э., пять племён или групп племён юэчжей объединились в союз во главе с одним из них, племенем кушан (кусан), и его вождь Куджула Кадфиз первым принял императорский титул. Пользуясь абсолютной властью и располагая значительными силами, Куджула перешёл Гиндукуш и приступил к завоеваниям.

О кушанах известно мало, даже об их самых блистательных временах, потому что у индийцев никогда не было ни чувства истории, ни интереса к ней, и все исторические факты они преобразовывали в эпос или мифы. Невозможно даже приблизительно датировать этапы их экспансии или периоды царствования суверенов, в том числе и самого знаменитого, и это тем досадней, что их владычество приходится на одну из самых великолепных и важных эпох. Известно только, что кушаны начали завоевания в первой половине I в. н. э., что к 50 г. они обосновались в Каписе, у входа в Хайберские проходы, контролируя дорогу в Индию, что к 60 г. они заняли Пенджаб и его столицу Таксилу близ современного Равалпинди. Далее они стали продвигаться на запад и северо-запад субконтинента, отбирая у саков все их владения вплоть до Матхуры. Тогда-то и взошёл на престол великий Канишка — человек, который принадлежит истории в такой же степени, как и легенде, а также буддийской агиографии. Как будто допускают, но это отнюдь не факт, что он пришёл к власти в 78 г., в году, с которого начинается так называемая эра Сака. Признано, что он, как и его предшественники и преемники, был чрезвычайно терпим: он почитал маздеизм, индуизм, джайнизм, адепты которого его восхваляют, и выказал особую благосклонность к буддизму, который воспользовался этим, чтобы распространиться через Центральную Азию в направлениях иранского мира и Китая. Отмечено, что его государство, в которое входили территории современных Северной Индии, Пакистана, Афганистана, Узбекистана и Таджикистана, достигло стабильности и немалого процветания, продолжившихся и при первых его преемниках, для которых мы знаем имена и якобы даты царствования, — Васишке, Хувишке, Васудеве (царствовавших со 102 по 176 г.?). Небезызвестно также, что в конце II в. начался период упадка и как раз тогда самые восточные индийские провинции отпали от кушанского государства, а потом, в III в., Сасаниды стали отбирать у кушан то, чем те владели в Иране, и подчинять себе. У последних остались только мелкие княжества на территории Гандхары.

Принимавшие с энтузиазмом все культуры, которые они встречали и удивительный синтез которых создали, суверены (носившие тройной титул: индийский — махараджи, иранский — Царя царей и, возможно, китайский — Сына Неба, хотя вера в божественное происхождение власти суверена, характерная для всех степняков, индоевропейских или алтайских, не была специфически китайской) были тем не менее привержены своим «варварским» традициям. Чеканя золотые или медные монеты со своими изображениями, как и делая свои статуи, они не хотели, чтобы им льстили: они представлены в традиционных костюмах, в сапогах для верховой езды, так мало приспособленных к индийскому климату, но наглядно демонстрирующих их власть завоевателей, с всклокоченными волосами и бородами, с остроконечными головными уборами и квадратными подбородками, приземистыми и тяжеловесными, притом что греческие, иранские и индийские божества — в том числе, впервые, образ Будды, — на реверсе монет были утонченными и отличались безупречным изяществом. Очень скоро кушаны отказались от степного искусства, хотя прежде были носителями его, как показывает некрополь Тилля-Тепе («Золотой холм») I в. до н. э. в Бактрии, который «изобилием золота и варварской роскоши» (Пьер Камбон) напоминает великие курганы восточноевропейских равнин. Через несколько десятков лет, к I в. н. э., судя по находкам в Баграме близ Кабула, они уже создали греко-буддийское искусство, которое называют гандхарским, либо переняли его. В то же время они разработали на основе греческого алфавита новое письмо — кхароштхи, чтобы писать на своём языке, который, несомненно, произошёл скорей от одного древнего бактрийского диалекта, чем от сакского языка, как недавно полагали; ему не удалось отбить первенство у согдийского, но он стал официальным языком империи.

Кушаны, сохранившие кочевую традицию сезонных миграций, должны были иметь две столицы: летнюю — Баграм в 60 км от Кабула и зимнюю, на выходе из Хайберского прохода, — Пешавар, город, который они, несомненно, основали сами. В первом, где французы ведут раскопки с 1936 г., построенном по ортогональному плану Гипподама Милетского и, возможно, при Ахеменидах, нашлось сокровище II в., которое было обнаружено в двух замурованных комнатах и содержало самые разные предметы — эллинистические бронзовые изделия, наряду с конными кочевниками изображавшие великих богов пантеона; стеклянные изделия, впервые украшенные росписью или резьбой, в том числе флаконы в форме рыб, наследие египетского искусства; гипсовые скульптуры из греко-римского мира, слепки с золотых изделий александрийского происхождения I в. н. э.; сирийские алебастры, китайские лаки и, главное — потому что она отличается исключительной красотой и принадлежит к древнейшим из нам известных, — индийская резная слоновая кость в виде горельефов или пластинок, служивших накладками на ножки или спинки кресел. Изображения на этой слоновой кости, нанесённые уверенной рукой, подкрашенные яркой чёрной или красной краской, чрезвычайно разнообразны: это чудовища, декоративные растения и обнажённые женщины, на которых из одежды имеются только украшения, — женщины с тяжёлыми грудями и чувственно отставленной ногой.

Далее к северу Афганистана, на дороге в Бактрию, большой храм I или II в. Сурхкоталь, «Красный перевал», выстроенный из сырцового кирпича и украшенный каменной скульптурой, здание длиной 35 м с тремя дверями, служил династическим святилищем явно для отправления культа обожествлённого царя, в данном случае Канишки, представленного статуей и большой надписью. По Сурхкоталю, архитектура и декор которого отмечены глубоким влиянием греческих традиций, в равной степени видно, что эти традиции древней буддийских, так как от буддизма в этом храме ничего нет, и что они пришли сюда не из Индии, а из Греко-Бактрийского царства, хотя это не может нас удивить. Наличие алтаря огня, соединённого с храмом, служит подтверждением как присутствия маздеизма, так и его северного происхождения.

Вызывает удивление, что в Баграме и в Сурхкотале не обнаруживается и следа буддизма, притом что в других местах — с I в. н. э., несомненно при Канишке, в области Пешавара, в Гандхаре и других местностях Индии, потом, во II в., в Шотораке близ Баграма, в Хадде у выхода из Хайберского прохода, а также в Гульдаре и в Шеваки к югу от Кабула, — он утвердился очень прочно. Шоторак — главным образом монастырь, постройки которого обрамляют обширный прямоугольный двор, окружённый галереей с колоннами и содержащий одну большую ступу и четыре маленьких. Статуи Будды из зеленоватого сланца, изваянные в греко-буддийском стиле и прекрасные, как все произведения греко-буддийского искусства, с аполлоновскими чертами лиц, соседствуют с классическими буддийскими сценами. В Гульдаре остался разрушенный монастырь и две ступы, похожие на те, какие можно видеть и в Шеваки. Хадда, в то время, должно быть, обширный город и важный центр паломничества, была самым богатым, самым многообразным, населённым самыми изобретательными людьми культурным очагом этих регионов в первые века нашей эры. В ней найдено около 15 тыс. штуковых и глиняных статуэток — ремесленной продукции, в большинстве изготовленных с помощью литейных форм, образцы которых найдены, и очень красивых; около 1300 статуй, в том числе очень большие, и многофигурные барельефы, из которых лишь древнейшие восходят ко II в., а остальные были сделаны в III и IV вв., и где все сюжеты сводятся к главному и лишь напряжённое выражение лиц выдаёт динамизм действия. Там как будто присутствуют все типы людей, все создания: конечно, будды в большом количестве, бодхисатвы, духи, демоны, аскеты, музыканты, воины, дети (притом что в пластическом искусстве они встречались редко) и даже одна невероятная голова, которую, похоже, надо считать (с большей вероятностью, чем другие) головой галла (музей Гиме, III в.).

Вероятно, именно кушаны научили буддистов изображать персонажей и прежде всего Будду, который первоначально и по самый II в. изображался только в виде символов. Это в Хадде при их власти ушниша, выпуклость на голове Будды, из вьющихся волос вокруг пробора постепенно превратился в пучок. Может быть, потому, что они копировали свои прежние курганы или траурные юрты, они так широко использовали ступы — главные памятники буддизма, нечто вроде колоколов, сложенных из камня и лишённых входа, в которых хранились реликвии; ступы придумали до них (ступы в Санчи, II—I в. до н. э.), возможно, саки или другие неизвестные кочевые орды. На всю Индию их влияние распространялось из Матхуры, из которой они сделали крупный религиозный центр и центр искусства и где поощряли внедрение элементов иранской культуры. Конечно, это они и указали путь буддистам, проникавшим с III по VII в., несмотря на растущее противодействие Сасанидов, в Афганистан (Бамиан, Фундукистан, Дильберджин в Бактрии), оттуда — в Сериндию, в Согдиану, где родился великий миссионер Кан Сэн-хуэй, высадившийся в 247 г. [у автора 274] в Нанкине, чтобы принести индийскую религию на Дальний Восток.

В век Канишки международный обмен был самым интенсивным, судя по найденным во всех областях монетам разного происхождения, по римским инталиям времён Августа и Клавдия, обнаруженным в области Пондишери и в дельте Ганга, или изображению Александрийского маяка на одном изделии из Баграма; воскрес санскрит, мёртвый язык; в Индии составили первые великие сутры Махаяны, «Большой колесницы»; были записаны тексты «Махабхараты» и «Рамаяны», обеих великих индийских эпопей. Ещё бы — Канишка жил в эпоху фантастической креативности, интеллектуального бурления, синкретизма и, возможно, был скорей продуктом своего времени, чем вдохновителем событий, происходивших при нём, но можно понять подобие культа, каким буддисты окружили его образ, память, какую сохранила о нём история, озлобление Сасанидов против его преемников: Сасаниды хотели предать забвению, что кушаны вопреки всему служили иранизму, потому что иранская династия желала быть единственной, кто это делает.