Глава X ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ЦАРЕЙ МАКЕДОНСКОЙ ДИНАСТИИ. НОВЕЛЛЫ. КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИНА

Глава X

ЗАКОНОДАТЕЛЬСТВО ЦАРЕЙ МАКЕДОНСКОЙ ДИНАСТИИ. НОВЕЛЛЫ. КРЕСТЬЯНСКАЯ ОБЩИНА

Есть полное основание выделить период Македонской династии в истории Византии и назначить ему совершенно самостоятельное место. Но это не потому, чтобы преемники Василия принесли на трон гениальность, или особенную даровитость, или хотя бы административные способности. Хотя ни сын, ни внук, ни даже правнук основателя династии не имели тех качеств, коими достигается величие и могущество и приобретается уважение современников и потомства, тем не менее период, в который мы вступаем с настоящей главы, необходимо признать кульминационным в истории византинизма. С конца IX и в течение X в. византинизм развился до конечных пределов, сказав свое последнее слово в законодательстве, литературе и искусстве и приобщив к христианской культуре новые народы.

С этой точки зрения вполне основательно обозначение этого периода как «Высший расцвет восточноримского могущества при армянской династии» или еще «Век расцвета» (1). И тем любопытней эта, можно сказать, общепризнанная слава македонского периода, что в военном отношении преемники Василия были далеко ниже посредственности и во внешних делах не только не возвысили положения империи, но, напротив, многое бы потеряли, если бы только выдающиеся военные люди X в., Никифор Фока и Иоанн Цимисхий, своими блестящими военными делами не удержали за империей занимаемого ею международного положения. Лев Мудрый и сын его Константин — это были кабинетные люди, вся деятельность которых исчерпывалась в сущности знакомством с книжными сокровищами царской библиотеки и редко простиралась за стены столицы и далее подгородных дачных мест. Ясное дело, что культурная жизнь империи и постепенное движение науки и искусства в X в. мало зависели от современных царствующих лиц, а находились под влиянием импульса, какой дан был византинизму ранее Македонской династии и который был в состоянии воспитать такую научную силу, как патриарх Фотий и его сотрудники. Хотя мы лишены средств разобраться в исходных моментах рассматриваемого движения, но нельзя не видеть того, что с эпохой, падающей на Македонскую династию, в разных проявлениях культурной жизни византийского общества начинают сказываться такие элементы, каких прежде не было в наличности. Кроме того, и в политическом отношении византинизм X в. одушевлен другими началами, чем в предыдущую и последующую эпохи: в нем нет той исключительности, сухости, односторонности и холодного эгоизма, с каким он выступает в VI или XI в.

С целью выяснить существенные черты совершенно сложившегося к X в. византинизма, который заявляет о себе не в личной деятельности македонских императоров, а в учреждениях того времени, равно как в условиях организации социальной и экономической жизни, и, наконец, в научных и художественных предприятиях и произведениях, историк необходимо должен отступить на время от обычного приема изложения событий по царствованиям, иначе он рискует представить не в надлежащей перспективе характерные особенности византинизма, вследствие которых история Византийской империи занимает особое место во всемирной истории. Обращаемся к рассмотрению законодательной деятельности царей Македонской династии.

Во все времена существования Византийской империи как в литературной традиции, так и в общественном мнении не прерывалось убеждение в силе закона и в незыблемой твердости правосудия. Нельзя сомневаться в том, что это убеждение, переходившее в верование, было воспитано реальными фактами, что византийское правительство действительно полагало одной из главных своих обязательных задач заботиться о твердости норм закона и о правильном их применении. Не говоря уже о тех царях, с именем которых соединялась идея законодательных памятников, даже малоизвестные и менее популярные между ними оставляли по себе следы в законодательной практике. Это столько же объясняется исторической традицией о значении римского права и о глубоком влиянии на средневековые народы идеи Римской империи, сколько не прерывавшимся в Византийской империи изучением старых греко-римских и новых юридических норм, постепенно проникавших в империю извне, чрез знакомство с новыми народами. Эволюция римского права в творениях византийских юристов может служить лучшим показателем как процесса выработки византинизма, так и отсутствия застоя и трупного гниения в византийских учреждениях. Царскому величеству приличествует, говорится у одного писателя [80], украшаться не оружием только, но законами и науками. Первое приносит пользу в военном деле, законы же и науки пользуются славой в мирное время. Одно доставляет безопасность телу, а другое оберегает и душу и вместе с тем тело, что неизмеримо выше и важней первого [81].

И вот царь, собрав все эллинские и римские гражданские законы, расположил их только в 60 книгах, сохранив то, что было нужно для потребностей ромэйской гражданственности, и устранив все излишнее и вышедшее из практики. Подчеркнутое место хорошо выражает систему эволюции права в Византийской империи. Первым обширным предприятием в смысле урегулирования древнего законодательства и толкований на него римских юристов была законодательная деятельность Юстиниана, о которой была речь в своем месте. Известно, что кодекс Юстиниана пережил самое Византийскую империю и перенес имя великого законодателя во все концы известного культурного мира. Но и это законодательство с течением времени стало слишком громоздким и неприменимым к новым условиям и новым формам жизни, которые постепенно изменяли и Римскую империю. В особенности римские правовые нормы встретились с чуждыми им и упорно отстаивавшими свою оригинальность греческими и другими инородческими правовыми воззрениями и восточными народными обычаями, которые дали место появлению особых правовых сборников и руководств по судебной практике. На этой же почве развивались и те законодательные предприятия, которые имели место как при царях-иконоборцах, так и при Македонской династии. Чтобы дать некоторое представление об этой стороне культурного влияния византинизма на Востоке Европы, необходимо войти в некоторые подробности самого процесса происхождения законодательных памятников, характеризующих рассматриваемую эпоху.

Роль основателя Македонской династии в законодательной деятельности, может быть, несколько преувеличена в предании, так же как значение его в военном деле и в администрации. Это предание, в общем весьма неблагорасположенное к иконоборческим царям и главным образом идущее от писателя, весьма близко стоящего к Василию, разумеем его внука Константина Порфирородного, весь подъем византинизма в конце IX и X в. желало отнести к инициативе первого царя новой династии. На самом деле нельзя не видеть, что Василий вступил в обстановку, уже достаточно приготовленную предыдущим развитием, иначе он не мог бы иметь вокруг себя таких деятелей, какими богато его царствование, и создать такое движение в сфере научной, художественной и законодательной, какое происходит в это время [82]. Нет сомнения, что потребность в новом законодательстве сказывалась весьма настоятельно. Латинский язык, на котором составлен юстиниановский кодекс, не соответствовал потребностям Византийской империи, так как он был малознаком даже образованным людям и административным лицам. Судьи, как столичные, так в особенности провинциальные, должны были прибегать к составлению руководств для их частного употребления, в которые вносимы были статьи местного права и обычаи, имевшие приложение лишь в данном месте. С течением времени подобные местные сборники вытесняли официальные законы. С своей стороны и правительство не могло оставаться безучастным зрителем того, что происходило в жизни: оно прибегало к изданию законов по текущим потребностям, давало так называемые новые заповеди и руководства, но таковые предстояло согласовать с действующими законами, что в свою очередь вызывало новые затруднения. Независимо от указанных явлений самый этнографический состав империи постепенно подвергался изменению, вместе с этим организовались, и притом с согласия правительства, целые провинции с новым составом населения, который был чужд и по языку и по нравам исконным подданным императора.

Первый ответ на указанные государственные потребности дан был замечательными законами иконоборческих царей. Вопрос об «Эклоге» Льва и Константина и о земледельческих законах, изданных при тех же царях, долгое время составлявший предмет более или менее остроумных догадок, в настоящее время может быть сведен к простым и не подлежащим спору заключениям. К разъяснению его немало труда положено русскими учеными, так как в нем затронуты, как сейчас будет видно, весьма существенные русские национальные и ученые интересы (2). Не говоря о том, что этими законами намечены совершенно новые принципы, вошедшие в жизнь империи, и что в них в первый раз отводится значительное место христианским воззрениям, под влиянием которых начинает изменяться светское законодательство, они, рано вошедши в соединение с церковным правом, получили весьма широкое распространение в переводах на славяно-русский язык у всех славян, принявших византийский православный обряд, как составная часть Номоканона и Кормчей книги. Чтобы вполне оценить значение для русской науки вопроса об этом законодательстве, нужно добавить следующее. В древних русских сборниках юридического содержания наряду с разными переведенными с греческого статьями помещается: «Леона царя премудрого и Константина главизны», т. е. «Эклога» иконоборческих царей, и «Книги законныя ими же годится всякое дело исправляти всем православным князем», т. е. так называемый Земледельческий закон и крестьянский устав, или Моцос; уесорушгх;. Как эта внешняя связь между «Эклогой» и крестьянскими законами, так и внутреннее соотношение между ними достаточно объясняют тот исключительный интерес, каким эти законы пользуются в русской науке.

Обращаемся прежде всего к «Эклоге». Так как в надписании [83] говорится просто о царях Льве и Константине как издателях этого «Избрания законов», то долго относили издание «Эклоги» ко времени Льва Мудрого и сына его Константина Порфирородного. Но ошибочность подобного приурочения бросается в глаза, если припомним, что именно царь Лев Мудрый в одной из новелл осуждает некоторые статьи «Эклоги» (о приданом). Кроме того, последующее законодательное предание считалось с законами, изданными исаврийскими царями, а этими законами и могла быть именно «Эклога». Издание закона можно относить к 740 г. В предисловии высказываются весьма любопытные мысли, которые приводим в сокращении.

«Поелику Бог, вручив нам державу царствия, повелел нам пасти верное ему стадо, то мы питаем убеждение, что нет ничего, чем бы мы первее и более могли воздать Ему, как управляя вверенными нам людьми в суде и правде, чтобы с этих пор разрушился всякий союз беззакония. Занятые такими заботами и устремив неусыпно разум к изысканию угодного Богу и полезного человеческому обществу, мы поставили впереди всего справедливость… Зная, что законоположения, изданные прежними царями, содержатся во многих книгах и что заключающийся в них разум для одних труднопостижим, а для других и совершенно недоступен, мы созвали славнейших наших патрикиев, квестора и ипатов и повелели собрать все их книги к нам и, рассмотрев их с усердным вниманием, заблагорассудили изложить в одной книге… все решения по делам, чаще всего встречающимся, и по разным соглашениям, а также определить нормы наказаний, соответствующие проступкам». Предисловие закапчивается следующими словами: «Всячески желая положить предел злому стяжанию, мы решили давать жалованье из нашего казначейства славнейшему квестору и писцам и всем служащим по судебным делам с тем, чтобы они уже ничего не брали с подсудимых».

Как можно видеть из предисловия, исаврийским царям пришлось считаться почти с такими же трудностями, с какими имели дело сотрудники Юстиниана: обилие и разнообразие рукописей с переводами и толкованиями законов и невозможность согласования их для обыкновенного судьи и для юриста. Хотя в греческом подлиннике не названы ученые-законоведы, которым была поручена работа, но в переводной Кормчей сообщены имена патрикия и квестора Никиты, ипата Марина и др. По своему содержанию «Эклога» состоит из 18 отделов, или титулов, из коих каждый заключает несколько положений, связанных между собой по содержанию. Главная основа, или подкладка, всех правовых норм есть закон Юстиниана, но, кроме того, внесены сюда дополнения, происходящие из исаврийского периода, и разного рода редакционные изменения, касающиеся даже основ права. Именно, здесь внесено много и такого, что противоречит началам Юстинианова права и что заимствовано из практики и из обычного права. Главное значение «Эклоги» нужно признать в том, что с нее начинается новый период в истории права и что в ней усматривается новый и живой элемент права, заимствованный из современности. Некоторые из постановлений «Эклоги» были отменены законодательством македонских царей. Из неотмененных прежде всего нужно отметить 17-й титул, содержащий в себе систему уголовного права о наказаниях. Характерным признаком ее служит обилие телесных, в особенности членовредительных, наказаний, которыми так обильны византийская придворная история и уголовная практика. Сюда относится отсечение руки, выкалывание глаз, урезание языка или носа, розги и палочные удары. Убийство раба проходит безнаказанно, если смерть его последовала от жестокого наказания палками или плетью. Но господин подлежит ответственности, если его раб умер от чрезмерных истязаний.

Либеральным течением проникнуты законы о личном праве. Прежде всего «Эклога» вводит христианский принцип в брачное право, требуя для законности брака лишь одно: чтобы брачащиеся были христианами. Воззрение на конкубинат как на супружество отменено; брак ведет за собой общение имущества, которое остается нераздельным по смерти одного из супругов. «Эклога» отменила громадные права отца и сравняла положение обоих супругов относительно детей. Пока живы отец и мать, до тех пор опека не допускается; при вступлении в брак дети обязаны испросить согласие родителей, а не одного отца.

В продолжение иконоборческого периода «Эклога» имела широкое применение в Византии, служила руководством в юридической школе и судебником. Хотя Василий I и его преемники отменили это законодательство, но оно, несомненно, продолжало пользоваться значением в частном употреблении и появлялось даже в новой редакции как «Частная эклога» или «Умноженная эклога».

Переходя к другим вопросам, стоящим в связи с изучением этого памятника, мы должны заметить, что по отношению к ним остается еще несколько недоразумений. В частности, обращает на себя внимание статья под заглавием «Книги законные», в состав которой входят: 1) Земледельческий устав, или N???? ?????????, по мнению многих принадлежащий царям-иконоборцам, издавшим «Эклогу», и во всяком случае, как думают некоторые, относящийся к тому же времени; 2) закон о казнях и другие статьи, заимствованные из законодательства царей Македонской династии. Собственно, эта первая статья приобретает в истории Византии исключительный интерес по следующим основаниям. Земледельческий устав характеризуется такими чертами, которые вполне подходят к быту древнерусского крестьянства времени Русской Правды, что и определило место его в переводных с греческого сборниках, а равно повлияло на его историческое значение в Древней Руси. Крестьянский закон, принадлежащий иконоборческим императорам, превратился у нас в Устав о земских делах Ярослава Мудрого, т. е. N???? ????????? присвоен древнему русскому законодателю. Имея в виду, что Земледельческий закон представляет во многих случаях дословное сходство с «Эклогой» (наказания за преступления, термины для обозначения судебной власти), а иногда тот и другой взаимно дополняются один на счет другого, можно прийти к заключению, что этот закон издан одновременно с «Эклогой».

При изучении данных, содержащихся в Уставе, который может быть охарактеризован как полицейское уложение, прежде всего обращает на себя внимание отсутствие всяких указаний на колонат и на патронат. Но самым неожиданным явлением представляется общинное устройство и сельская община (???????? ??? ??????), как принадлежность быта свободных землевладельцев, сидящих на своей земле. Для объяснения этого явления выступает славянская иммиграция в империю и последовавшие вместе с ней перемены в социальном и экономическом строе. Итак, для нового, славянского населения империи и назначался преимущественно тот Устав, который более соответствовал его воззрениям, быту и привычкам, чем традиции старого римского права о личной собственности и о прикреплении к земле. Не вдаваясь в подробности, зависящие от толкования греческих терминов, заметим, что существование общинной формы землевладения не исключает личной земельной собственности (4) и что в самом Крестьянском законе есть статьи, свидетельствующие о частном личном владении землей, равно как такие, которые не могут быть объяснены иначе как из общинного владения полученными в личное пользование участками, откуда происходит, между прочим, и передел полей (особенно § 18 и 19). Весьма существенным характером земельных отношений, отмечаемых Земледельческим законом, следует признать еще и то, что в нем нет никаких следов прикрепления к земле: здесь действуют свободные крестьяне, владеющие личной и общинной землей, арендующие землю на стороне и имеющие право свободно оставлять свои участки. Словом, прежде общий тон давали ??????????? [84], а теперь их заменяют независимые деревни (комы), имеющие свою организацию в митрокомиях.

Присутствие славянских элементов в законах VIII в. Византийской империи дает нам возможность заключить, что наплыв славян в Грецию в VI и VII вв. не был волной, которая разбилась бы о крепкие устои греко-римской цивилизации, не оставив по себе никакого следа. Зависимость славянских государств от византийской культуры имела последствием разнообразные влияния, отразившиеся на всем ходе жизни славянских племен — на развитии их литературных, художественных и юридических понятий; но весьма любопытно, что славянство, подчинившись сперва этой цивилизации и воспользовавшись ее плодами, в свою очередь оказало влияние на Византию, что и отразилось в законах Исаврийской династии. Нужно помнить, что эти законы не носят характера каких-либо случайных, временных постановлений и никогда не были таковыми, хотя впоследствии они отрицались и отвергались как неприложимые к жизни, утерявшие свое значение и смысл. Но такое отношение к этим законам императоров последующих веков, именно, императоров Македонской династии, и особенно Комнинов, станет для нас понятным, если мы будем иметь в виду, что законы о крестьянах были делом рук императоров-иконоборцев, которые осуждались последующими императорами как безбожники, и, как всегда бывает, осуждение личностей перешло в осуждение и всех дел их. Но есть точные указания, что эти законы существовали в жизни в X, XI, XII, XIII и даже в XIV вв. Доказательством этому служат руководства для финансовой, административной и судебной практики, таковы, напр., П???а (XII в.), Шестикнижник Арменопула, присоединяемый обыкновенно к нашей Кормчей, основе нашего канонического права.

Восстановить остатки славянского права по этим собственно византийским памятникам значит положить основание к изучению древнейшей истории славян. Нельзя сказать, чтобы наука византийского права совершенно игнорировала эту задачу. Но коренная ошибка Цахариэ и его последователей заключается в том, что, признав в новых элементах законодательства Исаврийской династии действие славянской иммиграции, они не считают за нужное проследить влияние тех же элементов в позднейших юридических памятниках и вообще признают, что в X в. греки успели поглотить славян, стереть их бытовые отличия и уничтожить свободное общинное землевладение в славянских поселениях.

Перенося вопрос о законодательстве иконоборцев с точки зрения развития греко-римского права на почву специально славянских историко-литературных интересов, мы должны в нем выделить «Эклогу», или «Закон судный людем», составляющий содержание 46-й главы Кормчей книги, и «Земледельческий, или Крестьянский, закон», о принадлежности которого к официальным законам иконоборцев возможны еще сомнения. Когда и для какого именно славянского народа переведена «Эклога», об этом могут свидетельствовать древнейшие списки, восходящие к XII или XIII в. Относительно первоначального перевода значительная часть славянских исследований склоняется к мнению, что перевод относится ко времени царя Симеона и был назначен для болгар (5), но весьма вероятно, что первоначально был руководством, не имевшим официального характера.

Что касается Земледельческого закона, значение его с точки зрения славянской науки прежде всего заключается в том, что он независимо от того, имел ли официальное происхождение и применение или же нет, представляет памятник славянского права на греческом языке и на почве Византийской империи. При изучении его прежде всего обращает на себя внимание сходство его во многих отношениях с так называемыми leges Barbarorum, или с народными правдами, между прочим и с Русской Правдой, и применение его к быту народа, живущего в общине. Это последнее обстоятельство составляет наиболее характерную черту Земледельческого закона, и на нем следует несколько остановиться. В Законе, состоящем из нескольких глав, которыми определяется наказание за разные проступки в крестьянском быту [85], к таким, которые имеют значение для вопроса об общине, относится лишь весьма небольшое число. Между прочим, сюда относятся статьи 18 и 19, которыми предусматривается тот случай, когда крестьянин оставит свой участок и когда односельчане возьмут на себя обработку его участка и пользование собранными с него плодами. В таком случае возвратившийся крестьянин лишается права возбудить иск против своих односельчан за пользование его участком. Обе статьи, собственно, обеспечивают интересы казны, которая не теряет права на податные сборы с того участка, который покинут занимавшим его крестьянином. В особенности же общинные отношения ясны в статье 18 (6), которая предусматривает следующий случай. Если крестьянин поставит мельницу на общественной земле и сельская община заявит претензию, что эта земля общинная, то все сообща пусть покроют сделанные расходы, а мельница пусть будет общим достоянием. Точно так же и следующая статья предполагает порядок отношений общинных условий. Если после раздела земли между жителями селения кто-нибудь построит мельницу на своем участке, то владельцы других участков не имеют права возражать что-либо против этого.

Дальнейший шаг в истории законодательства сделан был при основателе Македонской династии. Прежде всего между 870–879 гг. издан был так называемый «Прохир», т. е. настольное руководство, специальным назначением которого было отменить новшества, введенные исаврийскими царями, и восстановить начала Юстинианова законодательства. Таким образом, в новом законодательном акте имущественные отношения супругов регулируются согласно римским воззрениям. Но царь Василий не остался верен принципу, проведенному в П???????? ?????. Если ему удалось устранить в области церковного управления те черты, которые носили характер иконоборческого периода, то не так легко было отрешиться от новых норм, внесенных в гражданское право. Вскоре после издания «Прохира» появляется новый сборник, известный под именем «Эпанагога», в котором радикально изменяются положения, узаконенные в «Прохире». Для дальнейшего развития византийского права, равно как для истории учреждений, характеризующих византинизм, «Эпанагога» имеет больше значения, чем «Прохир». Так, в этом законе в первый раз систематически изложено учение о государстве и о церковной организации. Именно в ней встречаем определение понятия о царской власти и о власти патриарха и о взаимном отношении Церкви и государства, и эти понятия получают затем широкое распространение на всей области византийского церковного и культурного влияния. С этой точки зрения «Эпанагога» имеет громадное значение в истории развития государственной и правовой идеи.

Во введении к «Эпанагоге» так определяются назначение и цель закона (7), изданного незадолго до смерти Василия.

«Наше царство, будучи посвящено некоторым божественным и неизреченным способом в таинства физической монархии и тройственной власти, со многим тщанием и прилежанием обратилось к провозглашению доброго и мироспасителъного закона. И прежде всего, произведя очистку в тексте древних законов [86], мы соединили в Сорока книгах весь чистый и непорочный свод закона и предложили его вам, как бы некоторый божественный напиток. Противоречащие постановлениям упомянутого божественного закона и уничтожающие силу спасительных уставов, введенные исаврийцами нелепости мы вполне отвергаем [87], и, из упомянутых Сорока книг избрав как богоданный закон Сорок отделов, мы почли за счастие предложить вам как спасительное руководство, как душеполезный закон, сокращенный и ясный, который будет служить вам введением к содержанию заключающегося в Сорока книгах».

Согласно установленной в том же предисловии системе, учению о государственных и церковных властях и должностях посвящены первые отделы, или титулы. Так как государство наподобие человека состоит из частей и членов, то наиважнейшими и необходимейшими в нем членами являются царь и патриарх, почему мир и благоденствие подданных зависят от единомыслия и согласия царской и патриаршей власти.

Второй и третий титул занимаются определением области царской и патриаршей власти. Собственно, по отношению к царю «Эпанагога» стоит на почве старых греко-римских воззрений, за исключением того, что касается благочестия и православия. Неограниченная власть его по отношению к подданным имеет предел в религиозном и нравственном законе, установленном верховным законодателем и судией, Христом. Но титул о патриархе оказывается вполне самостоятельным отделом в разбираемом законе. Патриарх есть живой и одушевленный образ Христа, делами и словами изображающий истину. Обязанностью патриарха является соблюдение в благочестии и чистоте жизни вверенных ему от Бога людей, обращение к православию и единению с Церковью всех еретиков, а также миссионерская деятельность между язычниками. Патриарху свойственно быть учительным, к высшим и низшим относиться одинаково свободно и непринужденно, кротким в правосудии, обличительным к непослушным, в защиту же истины и в охрану догматов не смущаясь говорить и в присутствии царя. Статья 5 III титла говорит: одному патриарху принадлежит право истолкования древних канонов, постановлений святых отцов и правил святых Соборов. Точно так же патриарху принадлежит обсуждение и применение частных и епархиальных или общих постановлений отцов на Соборах. Очень важны специальные статьи, относящиеся к Константинопольскому патриарху, которые, несомненно, составлены под влиянием патриарха Фотия, как и весь этот памятник.

«Константинопольский трон, украшенный царским пребыванием в городе, соборными постановлениями признан первенствующим, вследствие чего имеющие возникать споры между другими патриаршими кафедрами должны восходить на его окончательное решение».

В том же смысле составлена и следующая статья. Забота и попечение о всех митрополиях и епископиях, монастырях и церквах, равно предание суду, осуждение и оправдание принадлежат местному патриарху. Константинопольскому же свойственно и в епархиях других патриархатов ставить ставропигии, равно как наблюдать и исправлять возникающие в других патриархиях разногласия и полагать конец судбищам. Ясное дело, что Константинопольский патриарх имеет право наблюдения и суда во всей Вселенской Церкви. Свое главенство в деле духовного попечения о всех Церквах он может, однако, препоручить и другому; в деле же обращения еретиков он единственный судья и распорядитель, или те, кому он доверит.

В высшей степени любопытно проследить далее отношение светской власти к духовной, так как и здесь заметны новые веяния в отличие от иконоборческой эпохи. В «Эпанагоге» проведена та мысль, что церковно-государственное тело имеет во главе своей Самого Христа, представителями Которого на земле являются царь и патриарх. Царь управляет мирским обществом по законам, которые им издаются и истолковываются; но эти законы не могут быть в противоречии с канонами, и законодательная свобода царя имеет ограничение в догматах и канонах. Царь должен веровать и исповедовать те догматы, которые приняты Церковью, он обязан блюсти правоверие и хранить чистоту догматов. Патриарху принадлежит управление Церковью на основании канонов, равно как толкование и применение этих последних. Церковь и государство управляются царем и патриархом, находящимися в единомыслии и единодушии. Это идеи вполне византийские, ими живет весь период до турецкого завоевания, но они сложились под влиянием новых веяний, современных патриарху Фотию и Василию I. Так, можно припомнить, что Лев Исавр совсем иначе определял свое отношение к Церкви: он представлял себя царем и первосвященником и в этом качестве повелевал в делах веры. Давно уже обращено внимание на то обстоятельство, что права и обязанности патриарха в занимающем нас памятнике определены соответственно стремлениям патриарха Фотия (8). Принцип равноправности царской и патриаршей власти, хотя в действительности священство уступало царству, оставался основным правилом византийского государственного права, и отступления от него отмечаются, как увидим ниже, в смысле нарушений божественного закона.

Нужно думать, что законодательный вопрос в конце IX и в начале X в. занимал внимание правительства, так как он вызвал усиленную деятельность между юристами того времени. После упомянутых сводов царя Василия разработка продолжалась в двух направлениях: в составлении новых сводов, предпринимаемых правительством и частными лицами, и в издании законов по текущим вопросам времени. Что касается правительственных и частных сводов, то прежде всего сын и преемник Василия Лев VI сделал громадное законодательное предприятие изданием своих «Василик». Следует, впрочем, сказать, что издание «Василик» (???????? ???????) не есть личное дело Льва, а результат общих законодательных предприятий раннего времени, выразившихся как в изданных при царе Василии «Прохире» и «Эпанагоге», так и в новых подобных же предприятиях, появившихся при его преемнике. Служивший до сих пор свод законов Юстиниана (Соrpus juris), составленный на латинском языке, встречал большие затруднения для своего применения на Востоке и естественно заменяем был сборниками, сокращениями и разного рода руководствами на греческом языке, в которых было множество отличий, взятых из обычного права и из местных особенностей. «Очищение» (???????????) древних законов было главной целью всех законодательных предприятий. Главная работа времени царя Василия, предпринятая с этой целью, не была при нем закончена, с 886 г. она была вновь продолжена, может быть на более широких началах, под редакцией законоведа Симватия. «Василики» представляют собою греческую обработку юстиниановского права и древних переводов и толкований римского права, равно как новых актов по текущему законодательству (новеллы) до самых последних сводов (9). Хотя намерение законодателя состояло в том, чтобы дать такой свод, который бы вполне удовлетворял потребностям империи и не заключал бы в себе утративших смысл и значение прибавок (??????? ??? ???????), тем не менее жизнь постоянно выдвигала новые запросы, которые не находили себе легкого объяснения в действующем законодательстве, а потому тот же Лев Мудрый должен был издавать «Новые законы» по вновь возникавшим требованиям (10). В дальнейшем законодательная деятельность сосредоточивается на издании новелл, которыми как памятниками законодательства по текущим потребностям мы можем пользоваться в смысле исторического источника. Прежде чем говорить о новеллах Льва Мудрого, находим уместным дополнить сведения о византийских сводах несколькими замечаниями о неофициальных сборниках. Наряду с упомянутыми выше сводами возникали попытки частного характера применить к потребностям жизни древнее право: сюда относятся «частные прохиры», «эклоги и эпанагоги», «эклоги измененные» после издания «Прохира» и «Эпанагоги» и т. п. Появление подобных сборников свидетельствует о значительном движении юридической науки в византийской школе. В этой школе возникли, сборники «Сокращение законов» (около 920 г.), «Сокращение Василик», «Пира» (П??ра) в половине XI в. — последний сборник представляет собой незаменимое пособие для ознакомления с судебной практикой, с администрацией и податной системой империи.

Юридическая производительность продолжается с значительным напряжением и после Македонской династии. Главным выражением ее служит Шестикнижник Арменопула (XIV в.), которым византинизм продолжал свою культурную миссию на Востоке и после падения империи.

Возвращаясь к новеллам, находим уместным привести несколько мест из введения к изданным царем Львом VI новеллам.

«Разнообразие человеческих дел и сложность жизненных условий объясняют происхождение всяческих законов, которые своим обилием распростираются на все действия людей, и последние, посредством сопоставления их с законами, дают основание к различению добра от зла. Таким образом, законы служат как бы охранителями нашей жизни и врачами, которые, с одной стороны, затрудняют укоренение в жизни дурных привычек, с другой же — устраняют вредные последствия тех, которые незаметно проникли уже в общество, отсекая зло с корнем и не давая ему укрепиться. Но человеческие благоприятные и противоположные им течения, производящие полное крушение в делах и изменяющие счастливые состояния на бедственные и многое покрывающие забвением, /так что если бы начало их происхождения не было засвидетельствовано, то можно бы их считать несуществовавшими,/ нанесли законном немалый вред, покрыв одни из них полным забвением, другие же поставив во взаимное противоречие. Причина же тому лежит в том, что частию сами законодатели не оставались верными прежним своим воззрениям, но вошли с ними в противоречие, частию же в том, что позднейшие законы не были согласны с более древними или по применению их, или по основному смыслу, вследствие чего в законах произошел значительный беспорядок, принесший немалый вред делам. Почему, рассудив, что не следует пренебрегать этим и доставлять в беспорядке и смешении то, от чего зависит мир и спокойствие общественной жизни, мы решились подвергнуть законы самому тщательному расследованию и те из них, которые признали полезными для государства, сделав из них выборку, приказом царства нашего утвердили для настоящего времени и узаконили применение их к делам; что же касается тех законов, которые оказались неприменимыми, то одни из них, исключив своим приказом из свода законов, предали вечному забвению, другие же, которых мы не могли и вспомнить, подвергли амнистии и исключили подобно первым. Так как в действующем обычном праве оказались некоторые положения, не лишенные основательности и не противные здравому смыслу, то мы почтили их достоинством закона и перенесли из обычного права в сборник закона» [88].

Можно бы подумать при чтении приведенных слов, что законодателя снова занимают здесь те же общие затруднения, которые вызвали появление «Эпанагоги» и «Василик», иначе говоря, что это введение может считаться общим местом, малопригодным для новелл. Но стоит ознакомиться с содержанием первой новеллы Льва, обозначенной именем магистра Стилиана, тестя его, чтобы понять, что новеллами именно придается сила закона обычному праву. Так, послав упрек Юстиниану за непоследовательность, причинившую много вреда судебным учреждениям, законодатель продолжает:

«…да и по настоящее время частию вследствие позднейших узаконений, частию под влиянием местных обычаев, еще не получивших законного права и единственно почерпающих силу в угодливости толпе, возникают многие новшества, происходит путаница в применении закона и в делах чрезвычайное запущение и беспорядок [89].

И действительно, в новеллах Льва встречается немало отличий от обычного законодательства, и притом столько же в гражданском праве, как и в церковном.

Во многих отношениях Лев допускал радикальные мероприятия. Таков его закон о рабе, принявшем священный сан без воли господина, которого он приказал возвращать в первоначальное состояние вопреки существовавшим гражданским законам (11), таковы в особенности его новеллы, изменявшие брачное право (12). Не входя в подробности обсуждения тех изменений, которые введены были в Церковь и в гражданское общество новеллами, мы ограничимся здесь изложением сообщаемых ими чрезвычайно важных данных, выясняющих положение крестьянского сословия и знакомящих с общинным бытом среди византийских поселян. /Господствовавшее до последнего времени воззрение на византийские крестьянские и вообще землевладельческие отношения основывалось на авторитете Цахариэ Лингенталя. В своей истории Греко-римского права (13), которая пользуется большим и вполне заслуженным авторитетом, он сообщает интересные выводы по занимающему нас вопросу. Именно, у него в первый раз в истории науки даны надлежащая постановка и освещение вопроса о деревенской общине. Дальнейшее движение эта сторона изучения Византии получила в русской литературе (14), причем, как и естественно было ожидать, у нас подверглась рассмотрению проблема о крестьянской общине. Как уже было указано во Введении, в исторических обстоятельствах, содействовавших появлению и сохранению общинного быта, проявляются существенные признаки византинизма, в котором история Византийской империи имеет свой отличительный характер. Таким образом, здесь предстоит остановить внимание на судьбе крестьянской общины в государственной истории Византии и на роли свободного землевладения в истории его учреждений./

Историки и юристы, не отрицая значения славянского элемента в византийской истории с VI столетия, находят, однако, возможным ограничивать его действие только периодом до XI в. По мнению Цахариэ, свободное крестьянское землевладение в Византии и славянская община падают в конце X в. или к началу XI в. Главные доказательства этой теории основываются на новеллах императоров X и XI вв. Существенный интерес этих законодательных актов заключается в том, что по ним можно изучать меры, принятые византийским правительством в защиту мелкого крестьянского землевладения против захвата крупных собственников/. Интерес, представляемый этими новеллами, усматривается из того, что они служат доказательством серьезного внимания правительства к нуждам сельского населения. Важно также то, что в новеллах упоминаются / именно те преимущественно области Малой Азии, куда направлялась славянская колонизация в VII–VIII вв. (фемы Фракисийская, Анатолика и Армениак).

Сословие властелей (???????), или динатов, в X в. оказалось весьма опасным врагом крестьянских общин и мелкого крестьянского землевладения. Пользуясь своим положением воевод, судей, сборщиков податей и переписчиков, эти динаты обнаруживали свое вредное действие на крестьянскую общину, особенно в качестве крупных помещиков: они разоряли крестьянские дворы, пользовались неурожаем, голодом, невзносом податей и т. п. и заставляли мелких землевладельцев, называемых в актах «убогими», продавать им свои участки, закладывать их, завещать и т. д. Вместе с этим свободные прежде крестьяне поступали в зависимое барщинное положение к помещику, за которого закладывались, — факт, очень известный и хорошо иллюстрированный параллельными явлениями в Западной Европе и в русской истории. Опасность являлась столько же от помещиков, сколько и от того элемента, /который у нас называется кулаками,/ который вырос среди самой общины, именно, выделялись богатые крестьяне из среды самой крестьянской общины, которые, пользуясь дурным экономическим положением соседей, разоряли их, притесняли и побуждали уступать им свою собственность. /Была опасность, что большие властельские усадьбы поглотят мелкое крестьянское землевладение./ Вот против этого-то зла и борются новеллы императоров Македонской династии. /Чем его предупредить?/ Разумнейшие меры, конечно, должны быть экономические. Что же придумано императорами византийскими? Чтобы предупредить распадение крестьянской общины и обеспечить неотчуждаемость земельного имущества ее членов, установлен был закон предпочтения (??????????), т. е. было определено, кто имеет право и кто не имеет права покупать крестьянские земельные участки. В этом законе предпочтения были даны значительные привилегии и изъятия в пользу самих членов крестьянской общины, чтобы они имели средства и возможность не упускать земель из своих рук. Главная мысль заключалась в том, чтобы устранить возможность перехода земельного имущества в другие руки помимо жителей той же общины, или, правильнее, волости (митрокомии). Но ?????????? важен по некоторым своим деталям: в нем указываются пять категорий лиц и отношений в этой митрокомии — и только после отказа всех лиц, входящих в митрокомию, имущество могло быть отдаваемо в чужие руки, предложено вольному покупщику.

/Новеллой Романа Лакапина от 922 г. обеспечивается за крестьянской общиной право на предпочтение при покупке недвижимой собственности во имя закона, запрещающего продажу земельного участка в другие руки, «помимо жителей своей митрокомии» (15). В новелле перечисляются пять категорий лиц, входящих в митрокомию, и только после отказа всех категорий обывателей митрокомии имущество может быть предложено вольному покупщику. Эти категории суть: 1) семейная или родовая община; 2) домохозяева-общники или крестьяне, сидящие на полном тягле; 3) обыватели общины; 4) соплательщики; 5) члены союзных общин. В продолжение 30 дней со времени заявления о продаже «предпочитаемый» должен уплатить цену имения и взять на себя участок. Если же он находится в извинительном отсутствии или малолетен, то за ним удерживается право на четыре месяца. Таким образом, право предпочтений действует или один месяц, или четыре. Вслед за этой частью, устанавливающей новые принципы для защиты общинного землевладения, идет другая, направленная против смут, разными способами угрожавших цельности общины. Именно, властелям воспрещается делать приобретения из общинного имущества посредством дара, завещания, покупки и найма, под угрозой отнятия противозаконно приобретенного имущества и пени в государственную казну. Но суровая действительность под влиянием холодной зимы, голода и моровой язвы усилила то движение, против которого направлена упомянутая новелла, так как богатые люди стали скупать у бедных их участки за ничтожную плату, даже за скудное прокормление./

Прекрасная по гуманным чувствам новелла Романа Лакапина, изд. в 934 г., представляет собой исключительное явление между законодательными памятниками.