Польская интрига

Польская интрига

В начале восьмидесятых Польша превратилась в еще одно поле битвы холодной войны. Американский философ польского происхождения профессор Анджей Валицкий отмечает, что период господства подлинного тоталитаризма в Польше был недолгим. Польская Народная Республика была создана для строительства коммунизма, однако «она плохо справилась с этой задачей». Поляки чаще других восточноевропейских народов восставали против социалистической власти.

В декабре 1956 года тысячи людей собрались перед зданием городского милицейского управления в Познани и потребовали отпустить двух лидеров рабочего совета, арестованных накануне. Рабочие советы по всей стране поднимали восстание против коммунистов, что было особенно обидно для партии, называвшей себя рабочей. Во время демонстрации в Познани кто-то выстрелил и бросил учебную гранату в сторону советских солдат, которые стояли рядом. Через минуту на площади начался настоящий ад. Официально было убито сорок шесть человек. По словам свидетелей, большинство погибло от осколков гранат, которыми забросали площадь советские солдаты.

17 декабря 1970 года милиция и солдаты открыли огонь при подавлении забастовки рабочих Гданьской судоверфи имени В.И. Ленина. Сорок четыре человека погибли, больше тысячи получили ранения. В тот день стреляли в демонстрантов сразу в нескольких городах — поляки протестовали против тридцатипроцентного повышения цен на продовольствие, строительные материалы и мебель. Повышение цен накануне Рождества вызвало особое возмущение поляков.

После этой трагедии, 20 декабря 1970 года, Владиславу Гомулке пришлось уйти с поста первого секретаря ЦК Польской объединенной рабочей партии. Его сменил Эдвард Терек, который пытался сделать жизнь в стране лучше. Но социалистическая экономика для этого плохо приспособлена. Он набрал кредитов на Западе. Наступил момент, когда их надо было отдавать.

Генерал Виталий Григорьевич Павлов в решающие для Польши годы — с 1973 по 1984 год — возглавлял представительство КГБ СССР в Варшаве. Павлов перед войной окончил в Омске автодорожный институт и Школу особого назначения НКВД в Москве. В 1943 году отправился в первую загранкомандировку — в Канаду. Он был резидентом политической разведки, когда бежал шифровальщик Игорь Гузенко. Виталию Павлову эта история не повредила, поскольку это был провал военной разведки.

Когда генерал-лейтенант Павлов вышел на пенсию, он довольно много рассказывал мне о польских событиях.

«Уверенность советского руководства в том, что в Польше и в партии все в порядке, была абсолютной, — вспоминал генерал Павлов. — Из посольства в ЦК КПСС шла успокаивающая информация. Тревожным прогнозам представительства КГБ не желали верить. Докладывая председателю КГБ о назревавших неприятностях в Польше из-за позиций Терека, я получил от Андропова резкую отповедь:

— Терека не трогайте. Мы знаем его как хорошего коммуниста, и не смейте его критиковать!

Когда я прибыл в Варшаву, мне открылось то, о чем до этого имел весьма смутное представление по скудным материалам, имевшимся в центре: внутренние интриги, борьба за первое место. Многие из известных мне деятелей социалистической Польши поражали своей ограниченностью, убожеством, узостью кругозора, отсутствием способностей, избытком амбиций и притязаний.

Посол СССР в Польше принципиально общался только с Эдвардом Тереком и его сторонниками. Целый спектр политической жизни, люди, критически относившиеся к отдельным сторонам политики первого секретаря, выпадали из поля зрения посольства.

Самым удачливым участником соревнования за первое место в жизни страны был генерал Войцех Ярузельский. На примере политической карьеры Ярузельского я увидел все сложности пребывания человека на высших постах, его постоянную уязвимость и, как следствие, необходимость бдительности, маневров с тем, чтобы нейтрализовать появляющиеся опасности и претендентов на свое место, а также завоевывать новых друзей, партнеров и сторонников.

Советские военные полагали, что ему не хватает решительности. Для Ярузельского была характерна исключительная осмотрительность, взвешенность, скупость реакций, осторожность, порой создававшая ложное впечатление о его нерешительности и колебаниях. Как говорят в народе, на рожон он никогда не лез».

14 августа 1980 года на гданьской судостроительной верфи началась забастовка из-за того, что уволили раздражавших начальство Анну Валентинович и Лexa Валенсу. 15 августа забастовка распространилась на другие предприятия. В ночь на 17 августа образовался межзаводской забастовочный комитет, председателем избрали электрика Леха Валенсу. Бастующие бригады потребовали создания независимых профсоюзов.

Забастовка оказалась для города важнейшим событием. У ворот собирались толпы, забастовщикам приносили еду, одеяла, лекарства. Приходили врачи, священники служили мессу. Вспыхнула забастовка и в Щецине.

Властям пришлось вступить в переговоры с забастовавшими рабочими на судоверфях Щецина и Гданьска. Правительственные комиссии возглавили заместители председателя Совета министров Польши. После подписания 31 августа соглашения с рабочими в Гданьске возник первый в социалистическом лагере свободный профсоюз «Солидарность». Его право на существование подтвердил в ноябре суд.

«Солидарность» — это был не просто профсоюз. Он сразу превратился в широкое социальное движение. Руководитель партии Эдвард Герек не сумел этого предотвратить. 6 сентября Терек вынужден был уйти с поста первого секретаря.

Перед уходом Герек пытался убедить члена политбюро и секретаря ЦК Станислава Каню в необходимости обратиться к Москве с просьбой ввести войска для «наведения порядка». Герек же рекомендовал на свое место Стефана Ольшовского, считавшегося сторонником твердой линии.

«Член политбюро Ольшовский, — рассказывал генерал Павлов, — сам активно за себя лоббировал, не стесняясь утверждать, будто его «поддерживают советские и другие союзники». Он ссылался на телефонный разговор с послом СССР в ГДР Петром Абрасимовым, а также с самим Эрихом Хонеккером. Хонеккер якобы заявил, что он и «другие союзники» считают Ольшовского самой подходящей кандидатурой, и уже пожелал ему успеха.

На самом деле Ольшовский вызывал большие сомнения в Москве. Андропов через министра внутренних дел Польши Чеслава Кищака передал Ярузельскому: никакой поддержки Ольшовскому не оказывалось и оказываться не будет. Что касается звонка посла Абрасимова, то ему уже объяснили, что не надо вмешиваться в чужие дела.

Ольшовский вовсе не был нашим другом. Я знал, что на одном из заседаний польского руководства кто-то заметил:

— Если мы не решимся пресечь действия распоясавшихся экстремистов, то кончится тем, что нас всех эти экстремисты повесят на телеграфных столбах.

И тут Ольшовский бросил реплику:

— Или в Польшу придут советские войска, и мы опять-таки окажемся на тех же столбах».

Кресло первого секретаря ЦК в Варшаве занял Станислав Каня, несмотря на очевидную скромность его талантов. Именно тогда распространилась сомнительная шутка: «Лучше Каня, чем Ваня». Лучше сделать приятное Москве и терпеть слабую фигуру, чем вызвать недовольство советского старшего брата.

На события в католической Польше, где костел играет такую важную роль, сильно повлияло избрание папой римским поляка Кароля Войтылы.

Предшественник Иоанна Павла II — Иоанн Павел I, он же венецианский кардинал Альбино Лучани, провел на ватиканском троне всего тридцать три дня. Казавшийся крепким, здоровым человеком, папа скоропостижно скончался во сне. По официальной версии, от инфаркта миокарда. В Ватикане поговаривали, что он был отравлен.

Когда 16 октября 1978 года в Ватикане кардинал Феличи объявил: «Мы обрели папу!» — за пределами Польши имя кардинала Войтылы, который стал главой католической церкви, мало было известно.

В контексте холодной войны появление папы-поляка было большой неприятностью для социалистического лагеря. Он был наделен талантом влиять на аудиторию, притягивать к себе людей. Ни одному из его предшественников не удавалось столь эффектно использовать телевидение. В Москве и других восточноевропейских столицах с тревогой наблюдали за тем, как восторженно встречали поляки Иоанна Павла II.

15 января 1981 года папа принял в Ватикане вождя «Солидарности» Леха Валенсу.

13 мая, в день явления Богородицы, турок Мехмет Али Агджа дважды стрелял в папу Иоанна Павла II, который вышел к верующим, собравшимся на площади Святого Петра. Папа был ранен, но пуля прошла рядом с аортой, и он выжил.

Так и не удалось выяснить, почему Агджа стрелял в Иоанна Павла II, был ли убийца одиночкой, или ему кто-то помогал? Американцы утверждали, что покушение устроили советская и болгарская спецслужбы: хотели избавиться от папы-поляка, поддержавшего польский профсоюз «Солидарность».

Без избрания кардинала Войтылы на Святой престол «Солидарность» едва ли была бы возможна. Это был вызов системе. Рабочие отстаивали не только право на забастовки, но и требовали транслировать по воскресеньям католическую проповедь по радио. Стало ясно, что социалистической Польша остается только внешне.

К рабочим присоединились представители интеллигенции, которые видели, что «Солидарность» возвращает то, чего они были лишены: свободу выражения и действия.

Среди них был будущий премьер-министр Польши Тадеуш Мазовецкий, юрист по образованию, один из основателей клуба католической интеллигенции. Долгие годы Мазовецкий редактировал католический журнал «Вензь». Мазовецкий не был сторонником резких высказываний, но упорно отстаивал свои статьи, сражался с цензурой, несмотря на постоянные угрозы закрыть журнал. Он пришел к Валенсе, когда в Гданьске рабочие заняли судостроительную верфь, и остался с ним.

Специалист по средневековой истории Франции и Польши, выпускник Сорбонны Бронислав Геремек был советником Валенсы с первых дней «Солидарности». Геремек стал работать среди польских рабочих, хотя еще долгое время пытался совмещать научную деятельность с политикой.

— Когда мы познакомились с Валенсой в 1979 году, я был в восхищении, — рассказывал мне еще один советник «Солидарности» журналист Адам Михник. — Это был сон большевика, прекрасный сон — настоящий рабочий поднимает восстание против этого режима! Я из коммунистической семьи. Мой отец был членом ЦК распущенной Сталиным компартии Западной Украины, моя мать вступила в Польскую объединенную рабочую партию. В юности я был идеалистом, я думал, что общество можно реформировать. Меня всегда спрашивают: почему ты был такой храбрый, почему ты не боялся, когда все боялись? Если бы в юности я мог предположить, что система будет двадцать пять лет меня травить, давить, сажать в тюрьму, еще не известно, решился ли бы я на борьбу… Конец моему идеализму пришел в августе 1968 года, когда советские войска были введены в Чехословакию. Я понял, что в государстве, где у власти бандиты, реформировать нечего. Мы испытали вкус победы в августе 1980 года, когда создали «Солидарность» и заставили власти считаться с нами. Мы вышли из тьмы, избавились от чувства униженности и почувствовали себя нормальными людьми. Раньше власти с нами не разговаривали. Они называли нас агентами ЦРУ, и я тогда думал: они идиоты, да с ними просто невозможно иметь дело…

Власти пришлось подписать соглашение с руководством профсоюза, предоставив «Солидарности» официальный статус. Соглашение подписывалось на глазах всей страны, под объективами телевизионных камер. Когда настала очередь Лexa Валенсы ставить подпись, он достал яркую сувенирную ручку, оставшуюся от визита в Польшу папы Иоанна Павла II, величиной с морковку. Взъерошенный электрик являл контраст с надутой важностью партийных чиновников, которым пришлось сесть с ним за один стол.

Ясно было, что, если реформы в Польше будут продолжаться, бациллы демократии распространятся на другие социалистические страны.

— Для Москвы и советского блока, — говорил коллегам западно-германский министр иностранных дел Ганс Дитрих Геншер, — это самая драматическая ситуация, с которой когда-либо им приходилось сталкиваться, в большей мере драматическая, нежели отход Югославии и даже раскол с Китаем.

Западные политики не сомневались, что Москва сокрушит «Солидарность». Вопрос состоял в том, когда это произойдет и с какой степенью жестокости. В марте 1981 года сотрудники госбезопасности стали расправляться с активистами профсоюза. Первой жертвой стали трое представителей крестьянской «Солидарности».

Власть пугало то, что в профсоюз вступало все больше членов партии. Забастовки приобретали политический характер — рабочие требовали свободы печати и честных выборов.

«При каждой встрече с министром Громыко и послом Добрыниным, — вспоминал государственный секретарь Соединенных Штатов Александр Хейг, — я постоянно подчеркивал, что всякая надежда на прогресс в решении любого вопроса, затрагивающего наши две страны, зависит от поведения Советов в отношении Польши».

— Мы не будем вмешиваться, — обещал Хейг советскому послу в Вашингтоне Анатолию Добрынину в начале весны 1981 года, — и хотим, чтобы все поступали таким же образом.

Помощь «Солидарности» шла через частные каналы. В основном этим занимались религиозные организации и профсоюзы, в первую очередь американские.

23 сентября 1981 года в Нью-Йорке Хейг беседовал с Громыко и повторил:

— Любое вмешательство извне во внутренние дела польского народа будет иметь серьезные последствия применительно ко всему, о чем мы говорили и чего мы надеемся достичь.

Громыко не ответил.

Польша в 1981 году была близка к банкротству. Варшаве, которая набрала иностранных займов, предстояло вернуть двенадцать миллиардов долларов. Министерство финансов Польши не могло заплатить и половины. Импорт упал, и в стране ощущалась нехватка продовольствия. Забастовки привели к сокращению промышленного производства. Без финансовой помощи Запада полякам было не обойтись.

«Что делать или делать ли что-то вообще? — записывал в дневнике новый президент Соединенных Штатов Рональд Рейган. — Это первый прорыв в красном королевстве — Польша отходит от советского коммунизма. При этом ее экономика в беде. Можем ли мы позволить, чтобы Польша потерпела катастрофу? Я не могу представить себе, что мы станем помогать правительству деньгами, но я за то, чтобы отправить продовольствие польскому народу».

В Москве тоже готовились оказать помощь Польше — другого рода. Комиссия политбюро попросила у генерального секретаря ЦК КПСС Леонида Ильича Брежнева разрешения «на случай оказания военной помощи Польской Народной Республике» привести в полную боевую готовность три танковые дивизии и одну мотострелковую. Из запаса предлагалось призвать сто тысяч военнообязанных.

«При дальнейшем обострении обстановки в Польше, — говорилось в записке, — потребуется доукомплектовать также дивизии постоянной готовности Прибалтийского, Белорусского, Прикарпатского военного округов до штатов военного времени, а при выступлении на стороне контрреволюционных сил основных сил Войска Польского увеличить группировку наших войск еще на пять — семь дивизий».

Леонид Ильич Брежнев не подписал бумагу, сказал: повременим. Он хотел, чтобы поляки сами навели порядок у себя дома. В феврале 1981 года Войцех Ярузельский согласился возглавить правительство. Образовался тандем Каня — Ярузельский. 27 марта первый секретарь ЦК Каня и глава правительства Ярузельский подписали «Основные соображения по введению военного положения».

3 апреля 1981 года американская разведка зафиксировала, что вокруг территории Польши происходит передвижение советских войск. Двенадцать советских дивизий, постоянно дислоцировавшихся на территории страны, приведены в состояние повышенной боевой готовности, а советские самолеты уходят от наблюдения польских радаров, залетая в воздушное пространство Польши на малой высоте.

В оперативном центре Государственного департамента американские дипломаты задавались вопросом: советские войска уже входят в Польшу или это меры запугивания? В конце казавшегося очень длинным дня, вспоминал госсекретарь Хейг, создалось впечатление, что активность советских войск пошла на убыль. Какими бы ни были намерения Москвы, в ту пятницу вторжение в Польшу не намечалось.

14 августа 1981 года Брежнев принял в Крыму Каню и Ярузельского, сказал им:

— Надежда защитить социализм путем переговоров, без использования всех возможностей власти, вплоть до арестов — иллюзия… Не требует ли нынешняя обстановка введения военного положения?

Но Станислав Каня ничего не смог или не захотел сделать, и ему пришлось уйти. 18 октября на внеочередном четвертом пленуме ЦК ПОРП Ярузельский был избран первым секретарем ЦК ПОРП. Он сохранил посты премьера и министра обороны. Вся власть концентрировалась в руках одного человека.

«Главное в характере Ярузельского, — считал генерал Павлов, — состояло в нетипичной для эмоциональных поляков внутренней сдержанности, скупости эмоций. Выражение его лица было всегда одинаково бесстрастным. Когда мы впервые встретились, ему было пятьдесят лет, но он выглядел значительно моложе. Гладкие, розовые, слегка припухшие, почти детские щеки. И в шестьдесят лет он почти не изменился, разве что залысины превратились в настоящую лысину. Но при прежней сдержанности в выражении лица, в скупых жестах стала ощущаться солидность, значительность».

Теперь Ярузельскому предстояло решать, что делать. 19 октября его поздравил Брежнев и обещал помощь и поддержку. А экономическая ситуация в стране ухудшалась.

Западные немцы снизили оплату наличными поставок продовольствия в Польшу с пятнадцати процентов до пяти. Но поляки не могли выплачивать и таких сумм. Французы снизили оплату наличными до нуля и направляли Польше мясо, зерно, сахар, растительное масло. В конце августа Соединенные Штаты и Европа предоставили Польше кредиты, чтобы она могла расплатиться по долгам. В Вашингтоне рассчитывали, что полтора миллиарда добавит Советский Союз, но Москва денег не дала. Тогда Польше вообще позволили на четыре года отложить выплату долгов.

Став хозяином страны, Ярузельский медлил, не спешил давить «Сол ид арность».

Польское руководство раскололось. Одни требовали уничтожить «Солидарность», а несколько генералов предложили Москве организовать смещение Ярузельского. Другие не хотели выступать против собственного народа и предупреждали, что в случае вмешательства Советской армии выступят против нее с оружием в руках.

Ярузельского подозревали в том, что он ведет двойную игру. Он сделал своим заместителем в правительстве редактора либерального еженедельника «Политика» Мечислава Раковского, который вел переговоры с «Солидарностью» и был противником жестких мер. В советском посольстве в Варшаве он был в черном списке, как и секретарь ЦУ ПОРП Казимеж Барчиковский, который жаловался друзьям, что за ним следят офицеры госбезопасности.

В начале ноября Ярузельский два часа беседовал с главой Польской католической церкви архиепископом Юзефом Глемпом и Лехом Валенсой, обсуждая идею фронта национального согласия. Ни о чем не договорились.

5 декабря 1981 года Ярузельский сказал на политбюро, что деваться некуда: после тридцати шести лет народной власти в Польше не остается ничего иного, кроме как применить полицейские меры против рабочего класса. Он опасался церкви, говорил: если архиепископ Юзеф Глемп выступит против введения военного положения, он превратится во второго Хомейни и власть не удержать.

Нерешительность Ярузельского беспокоила Москву. 10 декабря ситуация в Польше обсуждалась на заседании политбюро ЦК КПСС: «Из того, что говорит Ярузельский, ясно следует, что он нас водит за нос… Из переговоров с Ярузельским следует, что они не имеют твердого решения о введении военного положения… Ярузельский заявляет: «Мы примем решение об операции «X» тогда, когда ее нам навяжет «Солидарность». Это очень опасный симптом… Похоже, что Ярузельский либо скрывает от своих товарищей план конкретных действий, либо попросту уклоняется от проведения этого мероприятия».

Руководитель Польши понял, что больше оттягивать решение невозможно.

12 декабря Ярузельский соединился с Москвой, сообщил о своих планах и получил полную поддержку. Он не до конца верил в успех. Сказал мелодраматически:

— Если план провалится, мне останется только пустить себе пулю в лоб.

Министр внутренних дел Чеслав Кищак познакомил представительство КГБ с детальным планом действий.

13 декабря, в воскресенье, в шесть утра телевидение передало обращение Ярузельского к стране. Он сообщил о введении военного положения и создании Совета национального спасения. Его обращение повторяли весь день, перемежая произведениями Шопена и патриотической музыкой. В половине двенадцатого отключили всю телефонную связь и закрыли границы.

Подчиненные министра Кищака к тому времени задержали многих руководителей «Солидарности». Некоторые, правда, ускользнули — самые популярные: Збигнев Буякиз Варшавы, Владислав Франсынюк из Вроцлава и Богдан Лис из Гданьска. Из подполья они бросили вызов власти: «Зима — ваша, весна будет нашей». Они даже пытались организовать подпольное радиовещание.

Леха Валенсу военные увезли из дома. С ним разговаривали вполне уважительно, называли «пан председатель». Он был в шоке. Никто из руководителей «Солидарности» не верил, что власти на это решатся.

Архиепископа Глемпа в половине шестого утра посетил Казимеж Барчиковский. Вернувшись, доложил Ярузельскому, что Глемп не намерен объявлять священную войну и становиться вторым Хомейни. В тот день, в воскресенье, Глемп выступал с проповедью и призвал подчиняться властям, чтобы избежать кровопролития:

— Нет ничего важнее человеческой жизни. Вот почему я призываю к здравомыслию. Даже если мне придется стать для этого на колени, я буду просить вас — не беритесь за оружие.

Многие были разочарованы его готовностью соглашаться с властью. Сравнение с его предшественником покойным кардиналом Вышинским было не в пользу Глемпа.

Впоследствии Войцех Ярузельский объяснял, что его решение было вынужденным: если бы он этого не сделал, Польша повторила бы судьбу Чехословакии.

Многие поляки не согласны с Ярузельским, считают, что советское руководство не собиралось силой «наводить порядок» в Польше. Не хотело — это точно. Но если бы власть в Варшаве перешла к профсоюзу «Солидарность», позиция Москвы бы наверняка изменилась. Потеря коммунистами власти над Польшей воспринималась бы как тяжелое поражение в холодной войне. В Чехословакию Брежнев поначалу тоже не хотел вводить войска…

Войцех Ярузельский, которого в новой Польше привлекли к суду за введение военного положения, считая его виновным в гибели многих людей, довольно подробно объяснил свои мотивы (см. журнал «Новая и новейшая история», № 4/2008):

«Ситуация в Польше вызывала у Советского Союза и стран Варшавского договора огромное беспокойство. Существовала возможность военного вторжения, а также экономических санкций, чего не следует забывать. Нас резко критиковали, предупреждали, на нас оказывалось политическое и психологическое давление. В СССР проводилась генеральная репетиция перед вторжением — беспрецедентные по своим масштабам сентябрьские учения «Запад-81»…

Как на дрожжах разрасталась от пополнений Северная группа советских войск, расположенная в нашей стране. Наши радиолокационные службы регистрировали до двухсот пятидесяти перелетов в сутки с советских аэродромов на аэродромы в Польше; дополнительно были созданы штабы в Легнице и Рембертове; разворачивалась сеть радиорелейной и тропосферной связи. В конце ноября — начале декабря на пограничных с СССР железнодорожных узлах образовались многодневные заторы.

Как с этой точки зрения оценивать адресованное мне послание Л.И. Брежнева, утвержденное на политбюро ЦК КПСС 21 ноября 1981 года? В нем были такие слова: «Теперь уже абсолютно ясно, что без решительной борьбы с классовым противником спасение социализма в Польше невозможно»…

В этой ситуации последней каплей явилось постановление Общепольской комиссии «Солидарности» о проведении 17 декабря многотысячных уличных демонстраций протеста в Варшаве и других городах Польши…

Руководители «Солидарности» теряли контроль над действиями профсоюза. В разных регионах Польши начинало закипать. В заявлении польского епископата 26 ноября говорилось: «Наша страна стоит перед лицом многих опасностей, нависают над ней черные тучи, несущие угрозу братоубийственной войны». Другими словами — гражданской войны…

В воззвании 13 декабря я сказал:

— Нельзя, мы не имеем права допустить, чтобы намечаемые демонстрации стали искрой, от которой может заполыхать вся страна.

Во что мог вылиться выход на улицы сотен тысяч людей в условиях политически напряженной, нервной атмосферы того времени? В наших польских генах сохранилась глубоко романтическая и трагическая мифология народных восстаний. Познань — 1956 год, Побережье — 1970 год, а главное — Будапешт — 1956 год…

Говорят, это была другая историческая эпоха, «Солидарность» не разбила ни одного окна. Это правда, но часто «Солидарность» не была в состоянии овладеть народной стихией, что подтверждают многочисленные «дикие» забастовки и эксцессы… 17 декабря на улицах городов должны были появиться огромные толпы — «легковоспламеняющийся материал». Неужели не было понятно, что готовится рискованное, крайне опасное мероприятие?..

Один из руководителей «Солидарности» говорил:

— Если бы даже дошло до советской интервенции, то это, очевидно, было бы злом. Но народы и не такое переживали… Если в случае интервенции все общество, весь народ смогут продемонстрировать солидарность, единство, то в перспективе через несколько десятилетий со стратегической точки зрения все может быть оценено положительно…

Мое, наше понимание было совершенно иным. Судьбой народа, страны нельзя играть в рулетку. Нельзя допустить создания экстремальной ситуации. Даже ценой меньшего зла, непопулярных решений нужно предотвратить наихудшее. Поэтому 12 декабря 1981 года и было принято решение о введении военного положения».

Войцех Ярузельский всегда объяснял свои действия тем, что у него не было выбора: или он вводит военное положение, или страну оккупируют советские войска. Некоторые польские историки считают, что у генерала был третий путь: спокойное и разумное сотрудничество с «Солидарностью», церковью, собственным народом не дало бы повода для советского вмешательства. А страна бы медленно шла к демократии.

Американские политики уверяли, что введение военного положения оказалось для них сюрпризом. В декабрьские дни 1981 года территория Польши была накрыта густой облачностью и не просматривалась разведывательными спутниками. Но у многих историков возникают сомнения: разве правительство США не располагало точными сведениями о том, как и когда будет введено военное положение?

Летом 1986 года представитель польского правительства по печати Ежи Урбан рассказал американскому журналисту Майклу Доббсу, заведовавшему корреспондентским пунктом «Вашингтон пост» в Варшаве, о том, что ЦРУ располагало агентом внутри польского Генштаба, который раскрыл все планы введения военного положения. За месяц до этих драматических событий, 8 ноября, агента — полковника Генерального штаба Рышарда Куклинского — вместе с семьей вывезли в Соединенные Штаты.

На следующий день после разговора с Урбаном в «Вашингтон пост» появилась сенсационная статья. Теперь уже Ежи Урбан с нескрываемым удовольствием прокомментировал ее на пресс-конференции в Варшаве. Он сказал, что польское правительство было уверено: получив такую информацию, Соединенные Штаты предупредят своих друзей и союзников из «Солидарности».

— Но Вашингтон, — саркастически заметил Урбан, — промолчал и не поставил в известность своих друзей. Администрация Рейгана лгала своему народу и своим польским друзьям, когда заявляла, что не знала о готовящемся введении военного положения. Куклинский — живое тому доказательство. Президент Рейган мог предупредить аресты и интернирование, но он хотел, чтобы в Польше произошло кровопролитие. Для него «Солидарность» была пешкой в геополитическом соперничестве с Советским Союзом.

В ЦРУ полковника Куклинского называли «вторым Пеньковским», чтобы подчеркнуть важность получаемой от него информации. Куклинский работал дольше Олега Пеньковского и передал много больше информации — тридцать пять тысяч страниц различных документов. Это прежде всего оперативные планы Варшавского договора и тактико-технические данные двухсот видов оружия, принятых на вооружение армиями социалистических стран.

Полковник Куклинский выдал точное расположение трех подземных командно-штабных бункеров (а также их внутреннее устройство и системы связи) — на территории Советского Союза, Польши и Болгарии, откуда намеревались вести войну с НАТО. Эта информация позволила бы в случае начала конфликта одним ударом нарушить управление войсками Варшавского договора.

Генерал Чеслав Кищак, министр внутренних дел, признавался:

— Когда мы стали анализировать документы, к которым он имел доступ, стало ясно, что даже нет смысла что-то менять в наших военных планах — их надо менять целиком.

Рышард Куклинский рассказал, что подготовка военного положения началась еще в 1980 году, когда руководители государства заявляли о желании сотрудничать с профсоюзом «Солидарность» и епископатом и при этом сформировали небольшую группу доверенных офицеров, которым поручили разработать все необходимые планы. Последнее донесение он передал ЦРУ 14 сентября 1981 года — это был план введения в Польше военного положения.

По свидетельству тогдашнего заместителя директора ЦРУ Бобби Рэя Инмэна, два десятка высших чиновников администрации, начиная с президента Рейгана, ставились в известность об информации, получаемой от полковника Куклинского. Но его информация не могла изменить политику страны.

Бывший государственный секретарь Александр Хейг объяснил позицию Вашингтона: даже если бы в Белом доме знали точную дату введения военного положения и стопроцентно верили своему агенту, «Солидарность» не поставили бы в известность, чтобы не подтолкнуть активистов профсоюза к самоубийственному вооруженному сопротивлению и не вселять в них необоснованных надежд — потому что американцы не станут проливать кровь за Польшу.

В ноябре 1999 года в мемориальной библиотеке бывшего президента Джорджа Буша-старшего в Техасе была устроена церемония в честь разведчиков, погибших в годы холодной войны. Присутствовали четыре человека, которые возглавляли ЦРУ в разные годы: Ричард Хелмс, Уильям Уэбстер, Роберт Гейтс и Джордж Тенет. В конце церемонии появился бывший полковник польской армии Куклинский. Он сказал:

— Мне важно сознавать, что наша долгая и тяжелая борьба принесла мир, свободу и демократию не только нашей стране, но и другим.

Тогдашний руководитель американской политической разведки Тенет назвал Рышарда Куклинского «настоящим героем холодной войны».

История полковника Куклинского породила множество споров и дискуссий. В каком-то смысле в его деле все ясно. В отличие от многих других агентов секретных служб он сам рассказал, что больше десяти лет работал на американскую разведку. Так что спор шел о его мотивах: он предатель или патриот — и последствиях его действий — он помог Польше или повредил ей?

Еще в 1984 году Куклинского заочно приговорили к смертной казни с конфискацией имущества. Лидер «Солидарности» и первый президент постсоциалистической Польши Лех Валенса отказался его помиловать:

— В армии надо подчиняться приказам. Невозможно, чтобы каждый полковник сам решал, кого считать союзником, и служил этому союзнику.

Только в 1995 году Военная коллегия Верховного суда отменила приговор, в 1996 году Куклинский был исключен из списка разыскиваемых преступников. В 1997 году против него сняли все обвинения. В апреле 1998 года бывший полковник приехал в Польшу. Мнения поляков разделились: тридцать четыре процента сочли его предателем, двадцать девять процентов — героем.

Но мы забежали вперед.

Военное положение — это бронетранспортеры на улицах, повсюду солдаты, телефонную связь отключили, школы и институты закрыли, ввели комендантский час, разослали военных комиссаров на предприятия и запретили ездить по стране без нужды. 12 декабря 1981 года интернировали двадцать три тысячи человек, в столкновениях с полицией погибли девяносто человек.

В воскресенье 13 декабря государственный секретарь Александр Хейг находился в Брюсселе. В его номере в гостинице «Хаятт реджинси» установили аппарат защищенной от прослушивания линии связи. Рональд Рейган отдыхал в Кэмп-Дэвиде. Его советник по национальной безопасности Билл Кларк сказал, что намеревается немедленно созвать Совет национальной безопасности. Хейг был против: если президента срочно доставят в Вашингтон на вертолете, это вызовет напряженность, а сейчас важнее всего сохранять спокойствие. Хейг позвонил вице-президенту Джорджу Бушу-старшему. В Вашингтоне было около двух часов ночи.

— Ничего не будет, — успокоил госсекретаря Буш. — Все еще спят.

Польша была отрезана от внешнего мира, и никакой информации не поступало. Связаться с американским посольством в Варшаве по спутниковой линии связи не удавалось. Ничего не знали и в Ватикане. Все были застигнуты врасплох.

Гостиничные апартаменты Хейга были набиты его помощниками, повсюду пустые чашки с остатками кофе, густой табачный дым. Хейг надел пальто и вышел прогуляться в парк. Утро было солнечное и холодное. Прогулка освежила государственного секретаря.

«Я знал, как мало может сделать Запад, чтобы помочь польскому народу. Больше всего мы должны были избегать любых действий, которые позволили бы обвинить нас в том, что мы подтолкнули события к кровопролитию».

15 декабря Брежнев позвонил Ярузельскому, чтобы подбодрить его:

— Вы приняли хотя и трудное, но, безусловно, правильное решение. Иного способа спасти социализм в Польше, как твердой рукой подавить контрреволюцию, не существует.

На шахте «Вуек» неподалеку от Катовице две тысячи шахтеров начали забастовку в знак протеста против введения военного положения и отказались покинуть шахту. После неудачных переговоров 16 декабря с вертолетов пустили слезоточивый газ, и войска министерства внутренних дел при поддержке танков разогнали шахтеров. Несколько горняков погибло.

Ярузельский приехал в министерство внутренних дел, чтобы поблагодарить ведомство госбезопасности:

— Вы защитили социализм в Польше. Вооруженные силы тоже внесли свой вклад, но вы сделали главную работу.

В Вашингтоне заседал Совет национальной безопасности, рассказывал тогдашний сотрудник президентского аппарата Ричард Пайпс. Рейган негодовал: военное положение уничтожило надежду на развитие коммунизма в сторону демократии. Он вспоминал тридцатые годы, когда западные демократии не сумели остановить германскую и японскую агрессию. Президент говорил своей внешнеполитической команде: мы должны «выступить против этой проклятой силы». Требовал изолировать Советский Союз, сведя отношения с Москвой к абсолютному минимуму…

Госсекретарь Хейг возражал против экономических санкций. Если Запад откажет Восточной Европе в кредитах, соцстраны вынуждены будут обратиться за помощью к Советскому Союзу. Тогда поляки станут еще более зависимыми от Москвы.

Рейган же исходил из того, что дополнительное бремя только истощает советскую экономику. И когда-нибудь советская система надорвется.

Как раз тогда обсуждался вопрос о строительстве газопровода от полуострова Ямал до Западной Европы. Соединенные Штаты считали, что опасно зависеть от советских энергоносителей. Но европейские страны высказались за ускоренное строительство газопровода и обеспечили выделение Советскому Союзу дешевых кредитов.

На Рождество, 25 декабря 1981 года, удивленный Рейган записал в дневнике: «Пришло письмо от Брежнева. Можно подумать, будто это мы вмешиваемся в польские дела, а он огорчается по этому поводу. Я попросил в ответном письме напомнить ему, что мы хотим только одного — чтобы польский народ имел право голоса».

29 декабря Рейган объявил перечень санкций против Советского Союза: прекращается обслуживание самолетов «Аэрофлота» в американских аэропортах, перестает действовать советская закупочная комиссия, прекращаются переговоры о новом долгосрочном соглашении относительно продажи зерна и морского судоходства, не будут возобновлены соглашения о научном и культурном обмене, в СССР не будут экспортироваться электроника, компьютеры, газовое и нефтяное оборудование.

В середине января 1982 года Хейг и Громыко встретились в Женеве.

— Польша, — предупредил заранее американский госсекретарь, — единственный вопрос повестки дня.

— У нас, — заочно ответил ему советский министр, — нет намерения обсуждать вопросы, связанные с Польшей.

В конце концов Громыко сам заговорил о Польше. Утверждения о концентрации советских войск и советском вмешательстве — ложь. Введение военного положения — мера сугубо конституционная. Соединенные Штаты пытаются скрыть собственное вмешательство в польские дела, например ведя провокационные радиопередачи, которые он, Громыко, к сожалению, в силу служебной необходимости вынужден иногда слушать. Советскому Союзу нечего извиняться… Министр повторял это вновь и вновь.

Хейг сказал Громыко, что даже не станет вступать с ним в спор. Положение в Польше стало опасным для всего мира и для советско-американских отношений в будущем. Громыко, хотя он, конечно, понимал каждое слово, подождал, пока переводчик закончит перевод, после чего сказал госсекретарю, что он абсолютно заблуждается — положение в Польше улучшается и улучшается…

2 марта 1982 года «Правда» поместила заявление Брежнева: «Если бы коммунисты отступили перед контрреволюцией, дрогнули перед бешеными атаками врагов социализма, стабильность в Европе, а также во всем мире оказалась бы под угрозой».

В реальности советские руководители были не очень довольны линией Ярузельского, считали, что, совершив первый правильный шаг, надо идти дальше. Им не нравились попытки Ярузельского смягчить режим военного положения.

7 мая 1982 года Брежнев отправил ему новое послание:

«В какой степени оправданны принятые недавно меры — освободить значительные массы интернированных, полностью отменить комендантский час, снять ограничения на выезд и перемещения по стране иностранных журналистов и дипломатов?

Ведь за видимыми плюсами здесь таятся непредвиденные минусы, способные свести на нет все, чего Вы уже добились. Тем более если сделанные уступки придется брать назад».

Советским руководителям не нравилось, что Ярузельский отказался посадить Лexa Валенсу на скамью подсудимых, не нравилось, что он оставил в руководстве Раковского и Барчиковского.

Давление на Варшаву не прекращалось.

9 июля 1982 года Ярузельскому передали послание Брежнева:

«Как представляется, условия военного положения были использованы в борьбе с противниками социализма далеко не полностью. Различные послабления позволили им, оправившись от первого шока, возобновить свою подрывную работу и организовать довольно крупные выступления против власти…

Обещание отменить военное положение может расхолодить и другую вашу главную опору — силы МВД, дезориентировать кадры… Самое важное заключается в том, как такая мера, как преждевременная отмена военного положения, могла бы отозваться на решении задач стратегического порядка».

В августе прошли сразу несколько демонстраций, которые разгонялись. 31 августа силы безопасности задержали в разных городах в общей сложности четыре тысячи человек. Такого масштаба протестов не было ни в одной иной социалистической стране. В ноябре отпустили Лexa Валенсу. Польское руководство считало, что он больше не опасен. В Москве этого не понимали.

Сменивший Брежнева в Кремле Юрий Владимирович Андропов 29 ноября 1982 года пытался подтолкнуть Ярузельского к ужесточению режима: «Среди мер, которые Вы принимаете, важнейшее место должно занимать поддержание готовности армии и органов безопасности в любой момент нанести удар по контрреволюции… Важно довести до конца судебные процессы над главарями контрреволюции…»

В Варшаве не хотели усугублять положение. У польских руководителей была иная история и иной менталитет. 16 июня 1983 года в страну приехал папа римский. Спустившись по трапу, он поцеловал родную землю.

Иоанна Павла II принял Ярузельский. Он вспоминал, как от волнения у него тряслись ноги и подгибались колени. Через месяц, 22 июля, он отменил военное положение. А в октябре Лех Валенса получил Нобелевскую премию мира. Но цензура сохранялась, «Солидарность» была запрещена, политических заключенных не выпустили, скрывавшихся лидеров профсоюза искали, чтобы посадить.

Заместитель главы правительства Мечислав Раковский в сопровождении телевизионных журналистов приехал на судоверфь в Гданьске, где вновь приступил к работе электрик Лех Валенса, и публично сказал ему:

— Настанет время, когда западная пресса потеряет к вам интерес, и тогда вы останетесь в полном одиночестве.

Глава польской католической церкви кардинал Глемп публично ответил Раковскому: образованный человек, позволяющий себе оскорблять простого рабочего, сам останется в одиночестве, а рабочий ощутит поддержку тысяч таких же, как он, людей, которые воспримут это оскорбление столь же болезненно.

Режим продолжал давить тех, кого считал врагами. Одна из трагедий произошла осенью 1984 года. Во время военного положения право говорить свободно осталось только у священнослужителей. Вот тогда вся страна и услышала имя ксендза Ежи Попелюшко. В тяжкие часы его проповеди вселяли надежду.

Попелюшко создал центр помощи нуждающимся, собирал пожертвования, из-за границы ему присылали гуманитарную помощь. В отличие от некоторых отцов церкви Попелюшко, худой, почти истощенный, но равнодушный к мирским благам, сам иностранной помощью не пользовался. Он называл себя отцом Ежи и с милой улыбкой спрашивал, чем он может быть полезен.

Ежи Попелюшко родился 14 сентября 1947 года в очень простой семье, где было пятеро детей. Родители назвали его Альфонсом, но это имя ему не нравилось, и он захотел стать Ежи. Его родители вспоминают, что он с детства очень тянулся к религии. Когда вырос, захотел поступить в семинарию. Его не хотели брать по причине слабого здоровья. В июне 1965 года семнадцатилетний Попелюшко поехал в Варшаву и опустился на колени перед ректором семинарии, который не смог ему отказать.

Будущему священнику пришлось послужить в армии. Семинаристов отправляли в казарму в надежде на перевоспитание в социалистическом духе. Он и без того был слабым от рождения, армейская служба подорвала его здоровье. В институте гематологии ему поставили диагноз — анемия. Он вынужден был постоянно принимать лекарства и находиться под медицинским контролем.

28 мая 1972 года Ежи Попелюшко был посвящен в сан, ему не было и двадцати пяти.

Молодого священника приметил сам глава Польской католической церкви кардинал Вышинский. Ксендз Ежи служил столь ревностно, что епископы опасались за его здоровье. От него требовали, чтобы он побольше отдыхал, и даже перевели в менее посещаемый костел. Но для Попелюшко не было иной жизни, кроме служения Богу.

31 августа 1980 года рабочие металлургического комбината в Варшаве, которые объявили забастовку, чтобы поддержать товарищей в Гданьске, пришли к кардиналу Вышинскому и попросили прислать им священника. Отслужить мессу попросили Попелюшко. Он внезапно ощутил, как он нужен этим людям. Так он стал капелланом на огромном металлургическом заводе в Варшаве, где быстро завоевал сердца рабочих.

Для него большой потерей была смерть кардинала Вышинского 28 мая 1981 года.

— Долг христианина — следовать правде, даже если правда нам дорого обходится, — говорил Попелюшко своим прихожанам. — Попросим Бога помочь нам сохранять достоинство каждый день нашей жизни.

После введения военного положения его проповеди в костеле Святого Станислава Костки привлекали огромное количество верующих. Попелюшко поддерживал живой дух «Солидарности». Его поведение раздражало и руководство церкви, которое считало введение военного положения меньшим злом. Большим злом было вторжение частей Советской армии. Но Попелюшко не делал попыток быть сдержанным и не прислушивался к предупреждению епископов.

Имя Ежи Попелюшко значилось в списке шестидесяти девяти священников, которых социалистическое правительство обвинило в том, что они пересекли опасную линию, отделяющую политику от религии.

«Я сознаю, — записывал Ежи в дневнике, — что они могут интернировать меня или арестовать, но не могу отказаться от того, что делаю, потому что так я служу церкви и отчизне. Я очень, очень устал. У меня не бывает и дня отдыха. Но я никуда не могу уехать, потому что не прощу себе, если не окажусь на месте, когда кому-то понадобится моя помощь».

Он стал известен всей Польше. После одной из проповедей познакомиться к нему пришли Тадеуш Мазовецкий, Бронислав Геремек и Януш Онышкевич. Кто же мог тогда предположить, что священника навестили будущий глава правительства Польши и будущие министры иностранных дел и обороны.

Ежи Урбан, представитель правительства по печати, написал очень резкую статью, в которой называл молодого ксендза «современным Распутиным», «Савонаролой», «фанатиком». Урбан был известен своим едким умом, острым языком и изощренным сквернословием.

Сотрудники службы безопасности следовали за Попелюшко буквально по пятам. Если он куда-то уезжал, его останавливали, обыскивали и допрашивали. Это была стратегия устрашения. После богослужений он обращался к сотрудникам госбезопасности, которые неизменно присутствовали среди верующих:

— И если вы, братья, которые находятся здесь по приказу других, хотите служить правде и сохранить достоинство, позвольте вернуться всем домой в мире.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.