Политическая интрига

Политическая интрига

20 октября 1894 г. умирает от болезни почек Александр III.

Николай Александрович из великого князя и наследника становится царем. Со всех концов России в его адрес посыпались петиции с просьбами о реформах. Города и земства, дворяне и предприниматели, интеллигенция и крестьянство. России казалось, что вместе со старым императором в небытие уйдет установленная им реакция, вернутся времена либеральных реформ Александра II.

Ждали первое публичное выступление императора. Спустя три месяца, 17 января 1895 г. в Зимнем дворце состоялся большой прием по случаю бракосочетания императора с принцессой Алисой Гессенской. Были приглашены депутации от дворянства, земств, городов и казачьих войск.

Мечтами жили недолго. «Пусть все знают, – подчеркнул Николай II, – что я… буду охранять начало самодержавия также твердо и неуклонно, как охранял его мой незабвенный покойный родитель».

Вскоре стало ясно, и кто является «серым кардиналом» государя, истинным автором его выступлений (говоря современным языком – спичрайтером) – обер-прокурор Святейшего Синода К. П. Победоносцев, сторонник сохранения традиций неограниченного самодержавия.

Казалось бы, что тут плохого, коли государство Российское уже сотни лет существовало именно в форме неограниченной власти монархии, и при этом империя расширялась и богатела?! Однако проблема в том, что к концу XIX в. именно как форма государственной власти неограниченное самодержавие перестало соответствовать общественным потребностям.

Тогда возникает вопрос – как «застой» политической структуры совмещался с бурным развитием экономики и «серебряным веком» в искусстве? Классический вопрос, сформулированный в свое время еще Вольтером и столь полюбившийся позднее «безумному» Чаадаеву: «Можно спросить, – писал Вольтер, – каким образом среди стольких потрясений, гражданских войн, заговоров, преступлений и безумий в Италии, а потом и в прочих христианских государствах находилось столько людей, трудившихся на поприще полезных или приятных искусств».

Развитие шло, как это не раз бывало, не «благодаря», а «вопреки» существующим политическим структурам. Впрочем, и благодаря тоже, – неистребимому российскому изобретательству, предпринимательству, находчивости тысяч и тысяч «левшей», благодаря соборности, нравственности, человечности одухотворенного православием искусства.

Все на Руси было: талант народа и богатство земли. Свободы не хватало. Уже в середине XIX века стало ясно: сохранять далее крепостное право и другие атрибуты феодального общества невозможно. И государство Российское вступило на тропу реформ с целью хоть как-то модернизировать страну, снять хотя бы некоторые препятствия на пути буржуазного развития.

Ряд реформ был осуществлен в 60-70-е гг. XIX в.: было отменено крепостное право, введены городское и местное самоуправление, реорганизованы армия и флот, проведена судебная реформа. Как бы ни были непоследовательны и робки реформы второй половины XIX в., они дали толчок быстрому развитию капиталистических отношений, становлению буржуазных социальных структур. Прорыв в одной сфере тянул за собой другие, взаимосвязанно развивались строительство железных дорог и горнодобывающая промышленность, изобретательство и металлообработка, сельскохозяйственное производство и пищевая промышленности, росли города, создавались целые промышленные районы…

Непоследовательность же мер строительства экономики на рубеже XIX–XX вв., ко времени восшествия на престол Николая II, лишь усугубила внутренние противоречия. С одной стороны, уже работал комплекс поощрительных мер – благоприятствующие таможенные тарифы, выгодные казенные заказы, гарантированные железнодорожные займы, а с другой – сохранение помещичьего землепользования и обезземеливания крестьян во многом тормозили позитивные процессы в экономике. Если к этому добавить «робость» политических реформ, и как результат – ограниченность политических свобод, произвол чиновничьей бюрократии, сохранение сословных привилегий, различные формы национального неравноправия и социального гнета…

Великие реформы середины XIX в. породили контрреформы конца века. Известно и выражение: 1861 г. породил 1905.

Рубеж веков был отмечен развитием реформистских и даже революционных настроений среди многих активных членов общества.

Вот почему можно уверенно утверждать, что если у Николая II и были сильные враги, то это были не столько Плеханов или Ленин, эсеровские террористы или неистовый реформатор П. А. Столыпин (Николай Александрович всех перечисленных считал своими противниками), сколько сам Николай II с его непоследовательностью, своеобразной интеллигентностью, жесткостью нерешительного, несильного правителя, «мягкого реформатора…». Удивительно, но факт – этот государь был реформатором и контрреформатором одновременно… 1902, 1903, 1904, 1905 годы.

Непрекращающиеся стачки, демонстрации, забастовки, их подавление. Убитые и раненые. Захват земель безземельными крестьянами, разгром барских усадеб. Розги и выстрелы. Подавление «аграрных беспорядков». Экономические и политические требования рабочих.

Активизация революционных партий. Убитого эсером С. Балмашовым министра внутренних дел С. Д. Сипягина сменяет В. К. Плеве, который, по определению С. Ю. Витте, был «бессовестным полицейским», широко применявшим в борьбе с революционерами провокации и крутые жандармские методы. Эсеры добрались и до него: в 10 утра 15 июля 1904 г. брошенная бывшим студентом Московского университета Е. Сазоновым бомба разнесла министерскую карету в щепу…

Жестокие меры сверху, жестокие меры снизу. Непоследовательные реформы не давали выхода из кризиса, индивидуальный террор также вел в тупик.

Тем временем в государстве Российском все более влиятельной становилась третья сила. Общая радикализация российской жизни дала толчок развитию либерального движения.

Уже в конце XIX в. заявили о себе в качестве оппозиции органы местного самоуправления – земства. Россия этой эпохи знает примеры замечательного служения народу и государству. И не подвигами на государственной службе, не вольным хождением «в народ», не звонкими полуреформами и громкими эсеровскими взрывами остались в памяти России сын графа А. А. Волкенштейн, ставший простым земским врачом, или потомок княжеского рода Д. И. Шаховской, работавший учителем в земской школе. Мыслящим и совестливым россиянам открылся иной путь служения Отечеству – скромным созидательным трудом в российской глубинке.

Либералы, земцы, среди которых были и крупные помещики, дворяне создают в 1899 г. нелегальный кружок «Беседа», ставящий целью «пробуждение в России общественного мнения». Было среди них девять князей, восемь графов, два барона. Они не друзья самодержцу, они в оппозиции к существующей государственной власти, но они открыты и к сотрудничеству с ней!

Государь протянутую руку оттолкнул. Неудивительно, что к началу века (1902–1903 гг.) возникшие на базе нелегальных либерально-демократических кружков «Союз освобождения» и «Союз земцев-конституционалистов» выступают не только за введение в России конституции, но и за свержение самодержавного режима.

Итак, демократическая интеллигенция и молодой класс предпринимателей-капиталистов, как противники тормозящего развитие России самодержавия, – противники и Николая Александровича Романова.

Кто же в те годы ходил в «друзьях» государя? Обратимся к книгам современников, очевидцев, непосредственных участников событий, – к «Истории моей жизни» Г. А. Гапона, «Отрывкам из воспоминаний» директора департамента полиции А. А. Лопухина, «Дневнику» жены министра внутренних дел князя П. Д. Святополка-Мирского – Е. А. Святополк-Мирской, уже не раз упоминавшемуся трехтомнику С. Ю. Витте «Воспоминания» и книге В. Л. Бурцева «В погоне за провокаторами».

Добрый, мягкий по характеру Николай II далеко не всегда сам являлся инициатором контрреформ, реакционных правительственных решений, репрессивных мер. Однако друзей он часто искал среди «радикалов», поддержку видел в репрессивном аппарате, опирался нередко на людей неярких, безынициативных (отсюда, например, неприятие П. А. Столыпина), а если и талантливых по-своему (как С. В. Зубатов), то талант отдавших неблагим целям.

Начальник Московского охранного отделения С. В. Зубатов был человеком не только талантливым, но и искренно преданным государю и самодержавному строю. Он-то и придумал план спасения самодержавия, получивший известность как «политика полицейского социализма».

Если бы удалось осуществить хотя бы половину обещанных Зубатовым реформ, возможно, развитие России пошло бы иным путем, однако «зубатовское общество» было уязвимо своей связью с тайной полицией. Словом, идея хорошая, но… В 1902 г. переведенный с повышением в Петербург С. В. Зубатов при поддержке министра В. К. Плеве начинает реализацию еще одного плана спасения самодержавия – через рабочую организацию, вдохновляемую священником петербургской пересыльной тюрьмы Георгием Гапоном.

Главная идея Г. Гапона – «примирение» самодержавия с рабочим классом на основе создания фабрично-заводских организаций, «где бы Русью, настоящим русским духом пахло, оттуда бы вылетели здоровые и самоотверженные птенцы на разумную защиту своего царя, своей Родины и на действительную помощь своих братьев-рабочих». 25 февраля 1904 г. правительством был утвержден устав нового рабочего общества «Собрание (клуб) русских фабрично-заводских рабочих». К началу 1905 г. общество уже насчитывало свыше 10 тыс. человек.

Тем временем активизировались друзья царя и среди аристократов: заручившись поддержкой матери царя – Марии Федоровны, после убийства эсерами ненавистного всем Плеве, они убедили государя назначить на пост министра П. Д. Святополк-Мирского, который объявил себя «сторонником единства власти и общества».

В 1905 г. в Москве был выпущен прелюбопытнейший сборник с красноречивым названием: «Повеяло весной»: Речи г. министра внутренних дел князя П. Д. Святополк-Мирского и толки о них прессы». Можно себе представить, какой музыкой звучали для аристократов-фрондеров, интеллигентов-либералов и земцев слова из первой же опубликованной речи нового министра! «Административный опыт, – заявил он, – привел меня к глубокому убеждению, что плодотворность правительственного труда основана на искренне благожелательном и истинно доверчивом отношении к общественным и сословным учреждениям и к населению вообще».

Так в России началась очередная оттепель. «Повеяло весной»! Возвращались ссыльные, стала мягче цензура, перестали преследовать вольнодумцев-земцев.

Нет, впрочем, оснований думать, что инициатором «эры либерализации» был один государь. Весна началась, скорее, вопреки его желаниям. Действительно, человек он был добрый и безусловно желал Отечеству добра, но, как замечает в «Дневнике» жена нового министра Е. А, Святополк-Мирская, «хуже нет, когда слабый человек хочет быть твердым».

При этом царь был искренне убежден, что в России «перемен хотят только интеллигенты, а народ этого не хочет».

Это была полуправда. Хотел перемен и народ. Умеренные же и радикалы из «Союза освобождения» конституцию уже не просили, а требовали. Интересно, что программа Союза предполагала проведение ряда экономических реформ «в интересах трудящихся масс».

В России активизировалось конституционное движение. Участвовали в нем и друзья, и враги Николая П. Объединяла всех их вера в возможность эволюционного, реформистского движения. Такие настроения были характерны не только для либералов, но и для значительной массы пролетариата, пока что словно бы со стороны наблюдавшего за волнами конституционного движения.

В одном из своих публичных выступлений писатель-демократ В. Г. Короленко произнес пророческие слова: «Перед русской общественностью вырисовываются контуры будущего, а каково оно будет – это зависит от степени сознательности общества», Однако «степень сознательности» – и общества, и государственной власти – оказалась неадекватной эволюционному, реформистскому пути развития. На смену конституционному движению шла борьба с самодержавием в неконституционных формах.

Князь Святополк-Мирский уходит в отставку, предупредив царя, что Россия – накануне революции: «Если не сделать либеральные реформы и не удовлетворить вполне естественные желания всех, то перемены будут уже в виде революции».

Ему вторит С. Ю. Витте: «Я высказывал свое решительное мнение, – отмечал он позднее в «Воспоминаниях», – что вести прежнюю политику реакции совершенно невозможно, что это приведет нас к гибели».

Некоторым приближенным, вопреки влиянию не способного поступиться принципами самодержавия К. П. Победоносцева, удалось убедить государя в неизбежности реформ. «… Все… были взволнованы мыслью о новом направлении государственного строительства и государственной жизни», – записывает С. Ю. Витте.

Однако «слабый» император и тут проявил если не силу, то упрямство. Указ о политических реформах, представленный в итоге Сенату, был усечен им до полной потери смысла. Сохраняя самодержавие в чистом виде, он обещал «неустанно заботиться о потребностях страны».

«Но что же можно с таким человеком сделать? – воскликнем вместе с бывшей «госпожой министершей» Е. А. Святополк-Мирской. – Всех своих министров в дураках оставил, потихоньку от них меняет то, что сообща решили». Поистине, абсолютная власть в любой ее форме России противопоказана. Абсолютизм, самодержавие как форма власти был обречен. Монархию могли бы спасти конституция, реформы. Без них для революции было достаточно искры…

Самоуверенность не покидала Николая II вплоть до января 1905 г. За пять дней до начала революции он продолжал считать: не все реформы России нужны!

Не по своей воле, а под давлением революции он был вынужден подписать манифест от 17 октября 1905 г., что означало, как писал меньшевик А. Пармус в 1906 г. в книге «Россия и революция», «капитуляцию старого образа правления. С тех пор его нет. Он не существует как государственный порядок».

Враги царя торжествовали. Друзья царя (за редким исключением) ликовали. Ибо те и другие были убеждены, что реформы спасут и Россию, и монархию.

Опечален лишь сам государь. Преданнейшему из друзей Д. Ф. Треневу он писал с сожалением: «Да, России даруется конституция. Не много нас было, которые боролись против нее. Однако поддержки в этой борьбе ниоткуда не пришло, всякий день от нас отворачивалось все большее количество людей, и в конце концов случилось неизбежное». Царь был убежден в том, что радикальные реформы могут привести к революции.

Любая историческая аналогия условна, тем более, если речь идет о событиях и людях разных стран и эпох. Тем не менее, читая сочинение Стефана Цвейга «Мария Антуанетта», нельзя не удивиться сходству не только в судьбах, но и в характерах французской королевской четы Людовика XVI и Марии Антуанетты и четы российской императорской – Николая II и Александры Федоровны. И не только (и не столько) поражают общие детали их биографий, факты, свидетельствующие о странном влиянии царственных жен на правивших великими державами мужей; причины появления всевластных фаворитов, не обладавших в глазах народа и малыми достоинствами, вызывавших ненависть, провоцирующую бунты и революции…

Куда интереснее и полезнее попытаться вместе с талантливым писателем-психологом разобраться в причинах взлета и падения людей «ординарного характера»(а именно так определил Цвейг жанр своего произведения), какими, безусловно, были обе правившие своими странами в предреволюционные эпохи супружеские пары.

После страшной гибели обеих супружеских пар в мировой историографии не было недостатка ни в огульном их охаивании, ни в безоговорочном и истеричном прославлении. Обе четы незаслуженно объявляли злодеями, чудовищами, палачами своего народа, предателями интересов своих стран. И так же чрезмерно возвеличивали.

«Психологическая правда как всегда находится где-то посередине», – пишет С. Цвейг. Ни императорская семья Романовых, ни королевская – Бурбонов не представляла собой ни союза двух святых, ни «союза жестокой бездарности с распутной девкой». «Эти образы выдуманы реализмом и революцией», – замечает мудрый Цвейг. Это были ординарные характеры, а вовсе не герои своего времени.

Однако История, – пишет С. Цвейг, – это великий демиург, вовсе не нуждается в героическом характере главного действующего лица разворачиваемой ею потрясающей драмы. Чтобы возникла трагическая напряженность, недостаточно только одной исключительной личности, должно быть еще несоответствие человека своей судьбе. Ситуация может стать драматической, когда выдающийся человек, герой, гений вступает в конфликт с окружающим миром, оказавшимся слишком узким, слишком враждебным тем задачам, которые этот человек в состоянии рушить.

Однако трагическая ситуация возникает и в тех случаях, когда ничем не примечательный или даже слабый характер оказывается в чрезвычайных условиях, когда личная ответственность подавляет, уничтожает его, и, пожалуй, по-человечески, эта форма трагического представляется наиболее волнующей. Средний характер по природе своей предназначен к мирному укладу жизни, он не хочет, он совсем не нуждается в большой напряженности, он предпочел бы жить спокойно в тени, в безветрии, при самом умеренном накале судьбы. Он не стремится к исторической ответственности, напротив, бежит ее, он не ищет страданий, они сами находят его, не внутренние, внешние силы побуждают его быть более значимым, чем это присуще ему.

Говоря словами Цвейга, жизнь не только Людовика XVI и «королевы рококо» Марии Антуанетты, но и «последних Романовых» является «убедительным примером того, как часто может судьба взять в оборот такого среднего человека, как может она грубой силой заставить его оказаться выше своей посредственности».

Это уже речь не о жизни наших героев, а о их смерти. Цвейг показывает, пишет известный литературовед В. Адмони в эссе «Необыкновенная обыкновенность», предваряющем публикацию журнального варианта книги С. Цвейга, что Мария Антуанетта, лишившись короны и приближающаяся к гибели, «становится подлинной королевой». При этом писатель опирается на свидетельства очевидцев, на судебные протоколы и особенно… на рисунок Давида, запечатлевший Марию Антуанетту в тот момент, когда ее вели на казнь. Однако не меньше свидетельств того, сколь мужественно, достойно, «царственно» вел себя другой человек «ординарного характера» в аналогичной ситуации, – Николай Александрович Романов – после отречения, в ссылке, в момент убийства…

Драма невыдающейся личности (при этом прекрасного, чистого человека), возведенной на вершину, трагедия ординарного характера в неординарной ситуации…

Ни Бурбоны, ни Романовы не были палачами, не были и бездарностями. «Даже Конвенту, их обвинителю, очень трудно было объявить этого «беднягу» (Людовика XVI) тираном и злодеем; ни грамма коварства нет ни в одном из них и, что обычно для большинства заурядных характеров, нет никакой черствости, никакой жестокости, нет ни честолюбия, ни грубого тщеславия». Вспомним эмоции Николая II в момент отречения: не равнодушие к судьбе России видится в них, а лишь печальное и отстраненное равнодушие к своей судьбе венценосца.

Ординарные личности и не могли внутренне измениться, не смогли трагически возвышенной эпохе противопоставить такую же возвышенность сердца: пожалуй, знали, как следует умереть достойно, но ярко, героически жить – они не смогли. Каждого, в конце концов, настигает его судьба, хозяином которой ему не дано быть.

В любом поражении есть смысл и вина. Гете мудро определил их в отношении Марии Антуанетты и Людовика XVI:

В грязи валяется корона.

Метла повымела весь дом.

Король бы не лишился трона.

Будь он и вправду королем.

В полном смысле слова относится «формула Гете» и к последним Романовым…

Более ста лет не стихают споры о Николае П. Сложилась огромная историография. Написаны десятки романов, сняты фильмы. Личность последнего российского императора по-прежнему привлекает внимание. Как человек он имел немало достоинств. Император обладал незаурядной памятью: обходясь даже без секретаря, помнил «движение документов» по департаментам, внимательно изучал все документы, необходимые для принятия государственного управляющего решения; свободно владел французским, английским и немецким, причем английским так хорошо, что разыграл однажды профессора Оксфордского университета, выдав себя за англичанина; прекрасно ездил верхом, грациозно танцевал, был отличным стрелком.

По примеру многих образованных людей своего времени, он вел дневник, куда скупо и объективно заносил краткие сведения о прожитом дне, об официальных встречах, как бы для истории, для архива. Дневнику Николая Романова недоставало живости языка его писем (сохранилось их немало и они дают представление не только о скрытой в дневниках от постороннего взгляда эмоциональности монарха, но и о хорошем владении им русским литературным языком, определенных литературных способностях), и он стал подлинной золотой жилой для его недоброжелателей. В молодости будущий император еще и на коньках катался, играл в мяч, мог провести время за живой беседой в ресторане, в гостях, слушал оркестр народных инструментов с балалайками. Очень любил театр – особенно оперу, балет. Бывал не только на спектаклях, но и на генеральных репетициях. Причем ему, естественно, и в голову не приходило как-то вмешиваться в художественный процесс, ибо бывал он там исключительно как благодарный зритель.

Вслед за отцом, Александром III, Николай II особенно любил музыку П. И. Чайковского. Сам участвовал в спектаклях на английском, немецком, французском языках (современникам запомнилось его участие в «Венецианском купце»). Из опер более всего любил оперы «Евгений Онегин» и «Борис Годунов». Рассматривался даже вопрос о его участии в небольшой роли в спектакле «Евгений Онегин».

Разумеется, все это было во времена юности, когда Николай Александрович был лишь цесаревичем. Но любовь к музыке, театру осталась на всю жизнь. Так, иногда он слушал свою любимую оперу «Пиковая дама» даже… по телефону, не выходя из дворца, просто позвонив в театр, на сцену. Он любил и чисто мужские дела – охоту, спорт. Любил армию и гордился званием полковника русской армии, пожалованным ему еще отцом. Сам себе «следующего звания» не присвоил. Непритязательность в быту, умение переносить физические трудности снискали ему любовь и уважение товарищей по Лейб-гвардии Конному полку, в котором он 19-летним юношей командовал эскадроном на летних маневрах. Он полностью разделял трудную походную жизнь и досуг офицеров полка. Не был сухарем, увлекался женщинами, был искренним и нежным поклонником (роман с Матильдой Кшесинской – это не история развратных похождений цесаревича, а роман о любви), после женитьбы на Алисе Гессенской стал нежным, заботливым и верным мужем, необычайно заботливым и внимательным отцом (и тут перед ним был отличный пример – его отец Александр III). Словом, обычные человеческие черты. Личность скорее привлекательная, вызывающая симпатию.

Сегодня объективные историки, как у нас в стране, так и за рубежом, вне зависимости от своих политических взглядов и симпатий, признают, что в личной жизни Николая вполне можно было бы назвать «глубоко порядочным человеком». Исторических доказательств его личного обаяния, образованности, любви к семье, глубокой христианской веры и гордости за Отечество, русского патриотизма хватает с избытком. Впрочем, соглашаясь с высокими нравственными характеристиками Николая II, ряд историков утверждают, что личные качества второстепенны, когда речь идет о людях, управляющих государством, ибо их «проверка на величие» заключена не в сфере их частной жизни и не в добрых намерениях, а в их делах. Если говорить о делах, то Николая II действительно нельзя признать великим, как Петра I, или Грозным, как Ивана IV.

И вот еще один исторический парадокс: не Петра или Ивана, проводивших свои реформы кнутом и мечом, с морем крови, назвал народ «кровавым», а мягкого и доброго Николая II, постоянно противившегося жестокости. При этом существует достаточно фактов, свидетельствующих, что ни в Ходынке, ни в «кровавом воскресеньи», ни в ленском расстреле он лично виновен не был. Такие эксцессы неизбежны в любом государстве и далеко не всегда виновен в них правитель. Сам Николай Александрович как-то признался в беседе: он действительно самодержец, решения волен принимать самостоятельно, но он совершенно не в силах проследить за реализацией этих решений на просторах гигантской России…

Есть и еще один аргумент в пользу «смягчения» приговора Николаю Романову: никто не сможет сказать сегодня, насколько хорошо удалось бы править тем же Ивану Грозному и Петру I, если бы они попали в лавину бедствий, обрушившихся на Россию после 1914 г. Удалось бы остановить их кровью, жестокостью, присущей этим российским государям? Так же условно сравнение Николая с другими европейскими властителями. Был ли он менее способен управлять государством, чем, скажем, Эдуард VII, Георг V, Вильгельм или император Франц-Иосиф? Смогли бы они справиться с тем штормом, который Николай Романов встретил с открытым забралом?

«Сравнение с двумя английскими королями, Эдуардом VII и Георгом V, дядей и кузеном Николая, только усиливает несправедливость дикого прозвища царя, – пишет в своей книге «Николай и Александра» историк Роберт Мэсси. – Если бы Николая не приучали с детства к неприятию конституции, он смог бы стать прекрасным конституционным монархом. Он был по меньшей мере столь же образован, сколь и любой из современных ему или нам монархов Европы; своим характером и вкусами он был удивительно схож с королем Георгом V, на которого он был весьма похож даже внешне. В Англии, где самодержцу нужно только быть хорошим человеком, чтобы сразу же стать и хорошим королем, Николай II был бы обожаемым монархом».

Трагедия Николая II была в том, что он оказался не на своем месте в истории. Обладая соответствующим образованием для царствования в XIX в. и темпераментом для правления в Англии, он жил и царствовал в России начала XX в. Мир, который был ему понятен и привычен, рассыпался у него на глазах. События происходили слишком быстро, а идеи менялись слишком радикально. Гигантской бурей, пронесшейся над Россией, были унесены и он сам, и все, кого он любил. Этот человек, – писал Р. Мэсси, – представлявший весьма неполно размах враждебных стихий, бушующих вокруг, но с мужеством пытавшийся исполнить свой долг, является выразительной фигурой нашего века. Возможно, с точки зрения сегодняшних дней мы сможем лучше понять и оценить личность Николая: его достоинства и выпавшие ему испытания. Попав в гибельную паутину, которую он не смог разорвать, Николай оплатил свои ошибки, погибнув как мученик вместе с женой и пятерыми детьми.

Он заслужил наше понимание.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.