28 декабря 1741 года: день

28 декабря 1741 года: день

Этот день в 1741 году пришелся на понедельник. Тем не менее в Судном приказе, Вотчинной коллегии, Коммерц-коллегии и многих других московских государственных учреждениях он был нерабочим. В рапорте о приходе и выходе присутствующих Юстиц-конторы напротив 25–29 декабря стоит отметка: «Во оные числа заседания не было, а был праздник Рождества Христова, в которые и по Регламенту заседания иметь не велено»[54].

Но в Сыскном приказе 28 декабря было обычным рабочим днем. Судьи — действительный статский советник князь Яков Никитич Кропоткин, коллежский асессор Афанасий Сытин и капитан Андрей Писарев — явились в присутствие к семи часам «по полуночи» и отработали до двух часов «по полудни»[55]. В какое время прибыли на службу другие сотрудники приказа, мы не знаем, но Генеральный регламент предписывал «канцелярским служителям, кроме… воскресных дней и господских праздников, сидеть по вся дни, и съезжаться за час до судей». Скорее всего, это требование соблюдалось, поскольку секретари должны были к приезду судей подготовить доклады, а для этого требовалось присутствие остальных приказных служителей — канцеляристов, подканцеляристов, копиистов и писчиков.

Генеральный регламент 1720 года предусматривал следующий порядок действий по прибытии судей в присутствие: «Сколь скоро коллегиум в вышепомянутое время и часы соберется… то доносит и чтет секретарь всё в надлежащем порядке, а именно нижеписанным образом: перво публичные государственные дела, касающиеся его царского величества интереса, потом приватные дела. При обоих таких управлениях должность чина секретарского в том состоит, что ему на всех приходящих письмах и доношениях номеры подписывать, и на них числа, когда поданы, приписывать, и об оных без всякого подлога или пристрастия по номерам и числам доносить, разве когда дела такие между прочими случатся, которые остановки иметь не могут, но вскоре отправлены быть имеют; и в таком случае порядок оной отставить, и об тех наперед доносить надлежит, которые нужнее».

Хорошо сохранившиеся протокольные книги Сыскного приказа показывают, что служащие главного московского розыскного органа в целом придерживались данного предписания.

В этот день судьи Сыскного приказа заслушали 13 докладов: пять сделал секретарь Сергей Попов, четыре — секретарь Дмитрий Шарапов, три — Иван Богомолов и один — Иван Григоров. По этим докладам присутствующие отдали девять текущих распоряжений и подписали два решительных протокола.

В первую очередь присутствующим доложили о присланных Московской сенатской конторой правительственных указах: о новой форме присяги при определении чиновников в службу, «о сложении доимок и штрафов и об отпущении впадшим в преступления вин», а также касаемо того, «ежели кто имеет деньги или пожитки бывшей фрейлины Юлии» (речь шла о Юлии Менгден, отправившейся в ссылку вместе с семейством свергнутого младенца-императора Ивана Антоновича. — Е.А.). Первые два указа доставил в приказ солдат сенатской роты Иван Лукьянов в пятницу 25 декабря, а последний принес солдат сенатской роты Федор Федоров еще во вторник 22 декабря[56]. Но во вторник присутствовал один князь Яков Кропоткин (остальные судьи заболели), да и тот отъехал рано; в среду присутствия не было, так как судьи были на приеме у турецкого посла, а в пятницу был праздник Рождества Христова. Поэтому так и пролежали эти документы запечатанными до понедельника (распечатывать императорские и сенатские указы имел право только глава государственного учреждения). Главный судья Яков Кропоткин вскрыл пакеты, а секретарь зачитал указы вслух. После прочтения присутствующие отдали распоряжение: «…записать в книгу, взять в приказной стол и сообщить с таковыми присылаемыми указами, и о получении рапортовать, и секретарям и приказным служителям объявить с подпиской», — что и было исполнено. В Московскую сенатскую контору были в тот же день отправлены рапорты о их получении[57].

Канцелярские служащие Сыскного приказа по очереди читали правительственные указы, подписываясь в специальном листе. Эти мелкие чиновники, видимо, не без интереса ознакомились с повелением новой императрицы: «…ежели кто имеет у себя какие пожитки или деньги фрейлины Юлияны Менгденовой, отданные от нее на сохранение или для отвозу и переводу по векселям куда, тако ж буде кто имеет на себе какие долги ее, те б люди объявляли о том… без утайки… под опасением за необъявление жестокого штрафа».

Между тем секретарь Сергей Попов докладывал судьям о поданном челобитье старосты дворцовой деревни Бабье Ожерелье с просьбой вернуть ему под расписку{7} содержащегося в Сыскном приказе крестьянина Устина Емельянова для отдачи в рекруты. Судьи распорядились челобитье «записать в книгу, взять к делу и, справясь, доложить». Затем Попов доложил о прошении подканцеляриста конторы иностранных дел Андрея Полозова определить его сына в копиисты Сыскного приказа. Судьи и в отношении этого дела приказали «записать в книгу, взять в приказной стол и, выписав из указов, доложить». Секретарь Иван Богомолов сделал доклад о поданном 22 декабря заявлении полковницы Алены Степановны Хвостовой на своего крепостного Никиту Антипьева, подозреваемого в краже «домовой рухляди». Далее судьи заслушали сообщение о челобитье часовых дел мастера Варлаама Алексеева сына Бункина о краже из его дома настольных часов и приказали: «…приняв пошлины по указу, записать в книгу явочных челобитен впредь для ведома»[58].

Затем другой секретарь, Дмитрий Шарапов, представил к слушанию решительные протоколы по двум делам. Первое дело было заведено по жалобе вдовы княгини Авдотьи Ивановны Одоевской. Ее 23-летний домовой служитель Василий Артамонов в феврале 1741 года написал в господскую вотчину, село Лаву Алатырского уезда, местному колдуну Алексею Зайцеву письмо, в котором просил прислать в Москву (а жил он при своей госпоже в Китай-городе, близ Никольских ворот) «гадательную» книжку и различные травы с причудливыми названиями («Одолен глава», «Иван-змеца», «Кудрява» и пр.). Вскоре колдун сбежал, а в его доме между различными «непотребными письмами» с магическими заговорами было обнаружено и письмо Артамонова. Княгиня была так разгневана, что 17 декабря повелела немедленно отвести дворового слугу в Сыскной приказ, лично подписав челобитье, где обвинила его в «ереси». На допросе Василий признался, что действительно отправил письмо колдуну, но при этом утверждал: «…ереси и еретичества к заговорам и к порче и прочему ничему не умеет». 21 декабря Одоевская челобитьем объявила: «Я, именованная, тому Артамонову розыску (пытки. — Е.А.) не желаю, а оной мой человек подлежит для отдачи за вотчины в рекруты». 28-го судьи Сыскного приказа подписали протокол, по которому следовало Василию Артамонову «учинить наказание, бить плетьми нещадно и, по учинении наказания, взяв с него, Артамонова, приводные деньги, для отдачи в рекруты отдать в дом оной вдове госпоже Одоевской с распиской». В тот же день Артамонов был выпорот в застенке, а затем передан служителю княгини Василию Федорову[59].

Второе дело касалось сына однодворца{8} Герасима Чубарова. Его привел в Сыскной приказ ученик Инженерной школы дворянин Федор Мартынов вместе со своим беглым крестьянином Герасимом Шумилиным, обвинив этих двоих в том, что они, приехав в его поместье в Московском уезде, обрезали веревки на колокольне церкви Рождества Христова на реке Выдре, чтобы никто не смог поднять тревогу, и попытались совершить церковную кражу. На допросах обвиняемые нарисовали другую картину происшедшего. Чубаров признался, что, живя в работниках у попа той церкви Климента Наумова, закрутил роман с поповной, которая «в разговорах говорила ему, что она пойдет за него замуж», поэтому он и подговорил крестьянина той деревни Герасима Шумилина помочь ему увезти зазнобу с ее пожитками. Секретарь Сыскного приказа Дмитрий Шарапов предложил решить дело, следуя указу от 29 июля 1729 года, предписывавшему не записанных в подушный оклад молодых людей долго не держать, а отправлять для определения в военную службу в Военную коллегию. Судьи подписали протокол с резолюцией, по которой следовало «вышеписанного однодворческого сына Герасима Чубарова для определения в военную службу отослать при промемории Государственной военной коллегии в кантору и отдать с роспискою, понеже он по усмотрению Сыскного приказа явился в службе быть годен… а на него, Чубарова, как показанной Шумилин воровства, так и по подписке приказных служителей от колодников оговоров ни от кого не явилось»[60].

В то время как члены присутствия заседали в судейской палате, в секретарскую из Штатс-конторы принесли предписание о выдаче священнику Никите Васильеву, определенному в Сыскной приказ «для исповедования и увещевания колодников», 79 рублей 20 копеек заслуженного жалованья за 1737–1740 годы. Как только документ был подписан начальством, подканцелярист Семен Кочуков, находившийся у прихода и расхода денежной казны, произвел расчет с Васильевым. Наверное, 28 декабря 1741 года в доме священника был большой праздник: нечасто в его руках оказывалась такая сумма — деньги, заработанные за четыре года работы с заключенными[61].

Этот самый обычный день из жизни Сыскного приказа не оказался бы под нашим пристальным вниманием, если бы не одно обстоятельство. Именно тогда в приказе началось знаменитое «дело Ваньки Каина». В литературном описании приключений Ваньки Каина, якобы написанном «им самим при Балтийском порте в 1764 году», об этом событии рассказано следующим образом: «При том ходил по Москве и проведывал воров и разбойников, где кто пристанище имеет, потому что во оное время для покупки ружей, пороху и других снарядов в Москву многие партии приезжают, а как о многих сведал, то вздумал о себе, где надлежит, объявить, а помянутых воров переловить. Идучи по дороге из той Рогожской в город, спросил идущих, кто в Москве наибольший командир, коего искать мне велели в Сенате, почему я к Сенату пришел, в который в то же время приехал князь Кропоткин, коему подал я приготовленную мною записку, а во оной было написано, что я имею до Сената некоторое дело, и хотя от меня та записка и взята была, однако резолюции по ней никакой не получил, токмо спросил, где оного князя двор, в которой по случаю пришел, и, остановясь у крыльца, ожидал князя. Тогда вышел из покоев его адъютант, которого я спросил о объявлении о себе князю. Но адъютант столкал меня с двора. Однако, не хотя я так оставить, пошел по близости того двора в кабак, в коем для смелости выпил вина, и обратно в тот же князя Кропоткина дом пришел, взошел в сени, где тот адъютант попал мне навстречу, которому я объявил за собою важность, почему приведен был перед того князя, который спрашивал о причине моей важности. Коему я сказал, что я вор, и при том знаю других воров и разбойников, не токмо в Москве, но и в других городах. Тогда князь приказал дать мне чарку водки, и в тот же час надет на меня был солдатский плащ, в коем отвезли меня в Сыскной приказ»[62].

Повествование, видимо, действительно основано на устном рассказе Ваньки Каина, так как оно хорошо соотносится с повседневным контекстом этих декабрьских дней 1741 года. Как мы помним, 27 декабря в московских храмах был объявлен всемилостивейший указ о сложении недоимок и штрафов «и об отпущении впадшим в преступления вин». Он, по-видимому, очень впечатлил Каина. В его голове к вечеру того же дня созрело решение «о себе, где надлежит, объявить, а помянутых воров переловить». Хотя 27 декабря было неприсутственным днем, Каин решил не терять времени до утра: если вовремя не донести, на тебя могут донести другие, и тогда сибирской каторги точно не миновать! Ванька зашел в кабак, выпил для смелости и отправился прямиком на двор главного судьи Сыскного приказа Якова Кропоткина.

Князь Кропоткин действительно имел личного адъютанта; мы даже знаем из расходной документации Сыскного приказа, что на его содержание выделялась дополнительная прибавка к зарплате. Вот, например, запись о расходе за 17 июля 1741 года: «По присланной из Штатц-канторы асигнации действительному штацкому советнику и Сыскного приказу главному судье князю Якову княж Никитину сыну Коропоткину заслуженное жалованье со вступления ево в Сыскном приказе в дела декабря с 22 дня прошлого 740 году по рангу генерал-майора по табелю 720 году денежного и за рацыон и на денщика ис пятисот двацати девяти рублев пяти копеек, а имянно, декабря с 22 дня на 10 дней 14 рублей 20 копеек, на генварскую треть 741 году 176 рублей 55 копеек»[63]. Адъютант, естественно, сперва не пустил Каина: Генеральный регламент 1720 года запрещал присутствующим принимать у себя на дому просителей по частным делам. Однако в случае, если кто-то заявлял о необходимости донести о каком-то важном государственном деле, чиновник любого ранга под страхом наказания был обязан его «немедленно пред себя допустить, и ему отповедь учинить и таковому не отказывать», а «караулу или служителям приказать, чтоб такого пустили»[64]. Поэтому, когда Каин объявил адъютанту, что имеет за собой дело чрезвычайной важности, тот не посмел не доложить судье.

Видимо, сразу после того как Каин был доставлен в Сыскной приказ, дежурный копиист Алексей Матвеев помог ему составить доношение. Оно сохранилось до наших дней, правда, находится в очень плохом состоянии:

«ВСЕПРЕСВЕТЛЕЙШАЯ ДЕРЖАВНЕЙШАЯ ВЕЛИКАЯ ГОСУДАРЫНЯ ИМПЕРАТРИЦА ЕЛИЗАВЕТ ПЕТРОВНА, САМОДЕРЖИЦА ВСЕРОССИЙСКАЯ, ГОСУДАРЫНЯ ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ.

Доносит Иван Осипов сын Каинов, а о чем мое доношение, тому следуют пункты.

1.

В начале, как Всемогущему Богу, так и Вашему Императорскому Величеству, повинную я сим о себе доношением приношу, что я, забыв страх Божий и смертный час, впал в немалое погрешение: будучи в Москве и в протчих городех, во многих прошедших годех машенничествовал денно и ночно, будучи в церквах и в разных местах, у господ, и у приказных людей, и у купцов, и всякого звания у людей из карманов денги, платки всякие, кошельки, часы, ножи и протчее вынимывал.

2.

А ныне я от оных непорядочных своих поступков, напамятовав страх Божий и смертный час, всё уничтожил и желаю запретить ныне и впредь, как мне, так и товарыщем моим, которые со мною в тех погрешениях обще были, а кто имяны товарыщи и какова звания и чина люди, того я не знаю, а имянам их объявляю при сем реестр.

3.

И по сему моему всемерному пред Богом и Вашим Императорским Величеством извинению я от того прегрешения престал, а товарищи, которых имена значит ниже сего в реестре, не токмо что машенничеют и ис корманов деньги и протчее вынимают, но уже я уведомился, что и вяще воруют и ездят по улицам и по разным местам, всяких чинов людей грабят и платья и протчее снимают, которых я желаю ныне искоренить, дабы в Москве оныя мои товарыщи вышеписанных продерзостей не чинили. А я какова чину человек, и товарыщи мои, и где, и за кем в подушном окладе написаны, о том всяк покажет о себе сам.

И ДАБЫ ВЫСОЧАЙШИМ ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА указом повелено было сие мое доношение в Сыскном приказе принять, а для сыску и поимки означенных моих товарыщей по реэстру дать канвой сколко надлежит, дабы оныя мои товарыщи впред как господам афицерам и приказным служителям и купцам, так и всякого чина людем, таких продерзостей и грабежа не чинили, а паче всего опасен я, чтоб от оных моих товарыщей не учинилось смертных убивств, и в том бы мне от того паче не пострадать.

ВСЕМИЛОСТИВЕЙШАЯ ГОСУДАРЫНЯ, ПРОШУ ВАШЕГО ИМПЕРАТОРСКОГО ВЕЛИЧЕСТВА о сем моем доношении решение учинить. Декабря 27 дня 1741 году.

Доношение писал Сыскного приказа копеист Алексей Матвеев к поданию в Сыскном приказе.

Реестр Иван Яковлев сын Жегалов Алексей Майдан Тимофей Васильев сын Чичов Матвей Цыган Денис Криворотов Данила Артемьев Тихон Белой Иван Дикой Прокофей Крымов Григорей Смазной Дмитрей Таракан Иван Куфаев Леонтей Васильев Алексей Емельянов Алексей Ляхов Клим Васильев Петр Камчатка Григорей Расадин Семен Панфилов Козма Легас Кандратей Иванов Мина Иванов Михайла Жулов Иван Метла Дмитрей Поспелов Иван Сабакин Савелей Прокофьев Василей Еретченин Иван Плешивой Петр Губан Андрей Смирной Леонтей Курсаков Андрей Федулов

А других которых имян не упомнит, при поимке объявлю имянно.

К сему доношению и реестру новой заведенной фабрики Андрея Еремеева ткач Семен вместо Ивана Осипова Каинова руку приложил по его прошению»[65].

После этого Ваньку Каина отдали под караул. Видимо, до утра его посадили отдельно от других колодников — иначе слух о новоявленном доносителе мог бы выйти за пределы Сыскного приказа и быстро распространиться по Москве.

Утром 28 декабря среди прочих дел в судейской палате был заслушан доклад секретаря Сергея Попова, который зачитал доношение Ваньки Каина. После этого секретарь наскоро занес на оборот доношения определение судей: «Записать в книгу, взять по повытью означенного подателя Ивана Каинова, приняв, отдать под караул и против сего доношения распросить обстоятельно, и ежели по сему доношению в роспросе утвердится, то по показанию ево оговорных сыскивать, и роспрашивать, и в спорных словах давать очные ставки, и с росписанием указов доложить неукоснительно». Под этой резолюцией судьи поставили свои подписи. Затем доношение Каина и определение судей были записаны в журнал входящих документов Сыскного приказа под № 1778[66], а самого доносителя привели из-под караула в секретарскую палату для допроса.

Как мы знаем, здание присутствия Сыскного приказа было двухэтажным. Первый этаж был разделен перегородками на три части: сени, подьяческую и секретарскую. Войдя по каменной лестнице с южной стороны (то есть от Москвы-реки), посетитель попадал в сени, где по всей длине стен были сделаны лавки. Здесь всегда было многолюдно: челобитчики, истцы и их поверенные, родственники заключенных ожидали своей очереди. Генеральный регламент 1720 года предусматривал разделение «прихожей каморы» на две части, чтобы «люди знатного характера (или чина) от подлых различены были и особливое свое место иметь могли»[67]. С правой стороны были двери, ведущие в подьяческие и секретарские помещения, а с левой располагались чулан для «скорой поклажи опальной рухляди» и два нужника, очистка которых обходилась учреждению в 13 рублей в год[68].

Фрагмент доношения Ивана Каина в Сыскной приказ с реестром его товарищей-«мошенников». 27 декабря 1741 г. РГАДА

Второй этаж разделялся на две половины: в одной располагалась судейская, где заседали присутствующие (туда вела отдельная лестница с улицы), во второй (в нее можно было попасть, поднявшись по лестнице с первого этажа) находилось помещение для содержания заключенных. Видимо, сюда сажали вновь прибывших арестантов, а значит, именно здесь провел ночь Ванька Каин. Около этого помещения висели часы, под ними стоял стол, на котором лежали два журнала для записи, соответственно, поступавших в Сыскной приказ и освобожденных колодников. Тут постоянно дежурил часовой. К сожалению, журнал приводных заключенных 1741 года до нас не дошел. Но зато в архиве хранится журнал освобожденных. 28 декабря 1741 года в него были внесены три записи:

«Дому вдовы княгини Авдотьи Ивановой дочери служитель Василей Исаев сын Артамонов, которой держался по челобитью ее, Одоевской, в писании в вотчину ее в Алаторский уезд в село Лаву к крестьянину Алексею Зайцову о зерменой гадательной тетрадке и о всяких разных травах. И по определению Сыскного приказу освобожден со учинением наказания плетьми, и отдан в дом оной госпожи Одоевской служителю с распискою. Приводные деньги взяты и отданы за сержанту (то есть исполняющему сержантскую должность. — Е.А.) Петру Дарановскому. Дело у Ивана Городкова. Петр Дарановской принял.

Того ж числа вотчины лейб-гвардии Преображенского полку капитана Николая Лопухина крестьяне Яким Матвеем, Данила Чернеченок, которые держались в отпуску колодника, а оного Лопухина крестьянина, и по определению Сыскного приказа оные Матвеев и Чернеченок отосланы при понятых на двор оного Лопухина. Дело у Петра Донского.

Сего декабря 28 дня в дневанье канцеляриста Алексея Попова с товарищи в свободе колодников три человека»[69].

Ваньку Каина привели вниз по лестнице для допроса в канцелярские помещения.

Мы знаем, как в то время выглядели палаты Сыскного приказа, поскольку главный судья князь Яков Кропоткин распорядился произвести в них ремонт. В счетном списке 1741 года содержатся сведения о расходах на ремонтные работы и закупку материалов и мебели. В секретарской и подьяческой палатах стены были выбелены известью, двери обиты красными полстями{9}, сделана новая печь и т. д. В судейской палате стены обили красным сукном, поставили специально закупленные дубовый стол и дубовую же дверь[70].

Часовой ввел доносчика в подьяческую палату — большую комнату со свежевыбеленными стенами. Семь ее окон выходили на восток и на юг. Правда, Москворецкой улицы из окон первого этажа видно не было: как уже говорилось, с восточной и южной сторон здания присутствия, на расстоянии двух с половиной метров от стен, были сооружены острожки, которые сильно мешали проникновению в канцелярские помещения дневного света. Поэтому в эти и без того темные зимние дни на каждом столе горели сальные свечи (кстати говоря, в декабре 1741 года в канцелярии Сыскного приказа было израсходовано семь пудов свечей общей стоимостью 11 рублей 90 копеек)[71]. Обогревала помещение изразцовая печь с голландской заслонкой, топившаяся дровами. В подьяческой стояло шесть столов, за которыми работали рядовые канцелярские служащие Сыскного приказа. Судя по пометам, которые они оставляли на текущей делопроизводственной документации, 28 декабря 1741 года здесь находилось не менее шестнадцати приказных служителей{10}: протоколист, шесть канцеляристов, четыре подканцеляриста и пять копиистов[72]. Надо думать, многие из них бойко писали, так что в помещении раздавался скрип перьев. В декабре 1741 года в канцелярии приказа было израсходовано пять стоп бумаги, два ведра чернил, два воза желтого и один воз белого песка{11}, а также воз можжевельника[73]. По всей подьяческой — на столах, на подоконниках, в печурах{12} и в специальных коробах, стоявших возле каждого стола, лежали, в связках и по отдельности, решенные и нерешенные дела[74].

Количество столов в комнате не было случайным. Вся канцелярия Сыскного приказа подразделялась на шесть повытий (отделов). Служащие одного повытья (обычно три-четыре человека: канцелярист, подканцелярист и один-два копииста) занимали один большой стол с ящиками.

За одним из таких столов восседал повытчик — сорокалетний канцелярист Семен Иванович Кочуков из дворян. Его отец служил при царском дворе, но рано умер, оставив малолетнего сына. Достигнув совершеннолетия, Кочуков с 1716 года служил в различных государственных учреждениях, а в Сыскном приказе стал работать канцеляристом с самого его учреждения в 1730 году. В 1735-м его по сенатскому указу определили во временную следственную комиссию при Ярославской провинциальной канцелярии о пожаре в Рыбной слободе. Прослужив в Ярославле четыре года, Семен в 1739 году вернулся в Сыскной приказ и возглавил повытье. Когда в марте 1745 года Московская сенатская контора потребовала прислать в Тайную контору для следствия о сектантах канцеляриста, туда был отправлен не самый ценный сотрудник — пожилой Кочуков, уже потерявший профессиональные навыки (в Тайной конторе он был оценен как «негодный» и к делам не принят[75]). Два года спустя, 19 ноября 1747-го, Семен Иванович подал прошение, в котором жаловался: «…ныне я, именованный, нахожусь весьма головой и глазами болен, и вижу мало, при том же и руками дряхл, и приказных дел за старостою, и за слабостию, и за имеющимися во мне болезньми быть и править не в состоянии». Канцелярист просил «за долговременную мою и беспорочную… службу за старостию и дряхлостию и за показанными от болезньми слабостьми от дел с награждением ранга уволить и отпустить на свое пропитание в дом мой». Однако его не отпустили, пока он не сдал все имеющиеся в его производстве дела. Лишь 6 апреля 1750 года Кочуков получил из Сыскного приказа долгожданный аттестат для предъявления в Герольдмейстерской конторе: «…и с определения ево с 730 года в Сыскном приказе канцеляристом был при отправлении приказных дел беспорочно и без всякого подозрения, и в бытность у приходов и росходов денежной казны расходчиком начетов на нем нет, и ни за что не штрафован, и находился в добрых поступках, и за оные ево долговременные беспорочные службы и за старость надлежит ево наградить рангом против губернских канцелярий секретаря, в чем мы и подписуемся». Семен Кочуков вырастил троих сыновей: в 1747 году старший, Степан, служил прапорщиком в Невском полку, средний, Семен, был сержантом Сибирского полка, а младший, Алексей, еще не достиг совершеннолетия и находился на содержании отца, обучаясь арифметике[76].

Но в 1741 году Семен Кочуков еще исправно исполнял свои обязанности и на него была возложена ответственная работа — контроль прихода и расхода денежной казны Сыскного приказа. Близ его стола находились короба со свечами и канцелярскими принадлежностями, а также сундук для хранения казны[77], возле которой постоянно дежурил часовой. Именно в этот сундук Кочуков складывал деньги, взыскиваемые за произведение дел, за освобождение колодников, за прием и запись явочных челобитных и т. п. В его обязанности также входили закупка канцелярских принадлежностей, выдача жалованья судьям, сторожам и заплечным мастерам (палачам), расчет с подрядчиками за чистку нужников и всякого рода ремонтные работы и т. д. Все статьи прихода и расхода тщательно фиксировались в специальных зашнурованных, запечатанных государственной печатью и скрепленных подписью секретаря книгах[78].

Семен Кочуков готовился передать казну другому канцеляристу, которого назначит присутствие для исполнения этих обязанностей. Поэтому 28 декабря 1741 года он, по-видимому, был занят пересчетом казны и составлением итогового доношения по приходо-расходным делам, которое будет заслушано в присутствии на следующий день[79]. На его столе лежали счеты[80] и приходо-расходные книги, а рядом сидел копиист, который под диктовку записывал цифры.

Возможно, этим копиистом был пожилой Макар Лукьянов. Он родился в далеком 1681 году[81] и происходил из подьяческих детей. Служил «пищиком» (писчиком), а затем копиистом в Земском приказе, Московской губернской канцелярии и Московском провинциальном суде. Когда был учрежден Сыскной приказ, Макар был назначен туда копиистом и проработал там много лет. Он был очень опытным чиновником, немало повидал на своем веку, но к концу 1741 года уже едва справлялся со своими обязанностями. В ведомости о чиновниках Сыскного приказа 1738 года ему была дана характеристика: «Стар, и крив, и другим глазом мало видит»[82]. Но это не помешало ему проработать в приказе еще десяток лет. В ведомости о чиновниках Сыскного приказа 1748 года его характеризовали следующим образом: «Стар, и дряхл, и крив, и писать не может». 31 января 1749 года Лукьянов обратился к судьям с доношением: «…ныне я пришел в великую старость, и глазами мало вижу, и за старостью моею желаю воспринять чин монашеский. У меня ж, именованного, имеется два сына, из которых один, большой, находится в военной службе, а меньшей, Николай, уже в совершенном возрасте, токмо к делам еще ни куды не определен». 14 апреля 1749 года Макар Лукьянов был отослан в Святейший правительствующий синод «для восприятия монашеского чина»[83].

За соседним столом сидел другой повытчик — подканцелярист Петр Волков (во всяком случае, в 1742 году он возглавлял повытье)[84]. Он был прислан в Сыскной приказ 31 октября 1739 года, а до этого служил в Курске. Его работой в приказе были, кажется, довольны (в ведомости 1748 года напротив его имени стоит характеристика: «Должность свою правит, а находится всегда в болезни цинготной»[85]). Более о нем ничего не известно, кроме того, что он был большим любителем табака, из-за чего однажды сильно пострадал. 19 февраля 1742 года в Сыскном приказе было зарегистрировано его челобитье с жалобой: «…сего февраля 18 дня пришел он, Волков, по выезде судей ис приказу на Варварскую улицу в полатку, в которой торгуют табаком, для покупки того табаку, и в то ж время в ту ж полатку пришед Конюшенной канцелярии, которой ныне у конного набору, копиист Илья Иванов сын Чистяков сам-пять незнаемо с какими людьми умышленно и бил ево смертно»[86].

Подчиненный Волкову 28-летний копиист Семен Протопопов, из подьяческих детей, в интересующий нас день на службе не был. О возможной причине его отсутствия мы узнаем из ведомости о чиновниках Сыскного приказа 1748 года, где напротив его имени стоит характеристика: «Оной Протопопов всегда пьян и неоднократно штрафован, и, бегая, в приказ не ходит, и у дел быть не годен». Не захотел прийти в этот день в присутствие и тридцатилетний копиист Василий Тупицын. Видимо, не случайно в той же ведомости ему была дана такая же нелестная оценка: «Василий Тупицын, из конюховых детей, в Сыскной приказ определен копиистом в 731-м году; часто бывает пьян и чинит немалые шумства, и от приказу бегает, и у дел быть не годен»[87].

Зато на работу явился и подписывался под входящими указами семнадцатилетний копиист Алексей Леонтьев. Он начал служить копиистом в 1739 году в Берг-коллегии, а в 1740-м был определен в Сыскной приказ. С ним связан один комический эпизод (правда, думается, жертве проделки молодого подьячего было не до смеха). 18 августа 1746 года явившийся в присутствие купец Лука Осипов «словесно объявил»: «…сего августа месяца четвертого да пятого чисел сего году приходил в дом ево из Сыскного приказу копиист Алексей Леонтьев в небытность ево, Луки, к снохе ево Анне Ивановой дочери и говорил, чтоб де он, Лука, явился в Сыскной приказ, понеже де имеется до него дело… и у снохи ево он, Леонтьев, взял денег десять копеек, и при том объявлял, ежели де не явится, то де прислано будет канвой немалой, от чего де оная ево сноха пришла в немалой страх»[88]. Видимо, это была далеко не единственная шалость копииста: в ведомости о чиновниках Сыскного приказа 1748 года напротив его имени стоит характеристика: «Всегда находится в шумстве, и в приказ не ходит, и у дел быть не годен»[89].

Другое повытье возглавлял молодой канцелярист Алексей Смирной (Смирнов). Его служебная карьера началась здесь же, в Сыскном приказе, в 1732 году с должности копииста, подчиненного Семену Кочукову. В 1737 году он был произведен в подканцеляристы, а в 1738-м назначен «к протокольному правлению» и получил подчиненного — копииста Егора Жукова. Оба чиновника «при том правлении имелись во исправности», и поэтому 9 января 1740 года начальством было определено «означенному подканцеляристу Алексею Смирнову за многие ево приказные труды быть канцеляристом и от протокольного правления уволить, а на место ево у протокольного правления быть копиисту Егору Жукову подканцеляристом, и для того их, Смирнова и Жукова, привесть к присяге по указу». 23 января 1740 года Смирной и Жуков в соборе Василия Блаженного были торжественно приведены к присяге священником Никитой Васильевым[90].

Кстати говоря, 28 января 1741 года Жуков также находился в присутствии и расписывался в получении входящих бумаг. В ведомости 1748 года он получил отрицательную аттестацию: «Шумен, и многократно штрафован, и должность свою править не может, и имеетца в бегах, и у дел быть не годен». Его хотели было вместе с другими негодными служащими отправить из Сыскного приказа в Герольдмейстерскую контору, но в начале 1749 года он умер[91].

Третье повытье было под началом канцеляриста Ильи Васильева. Он начал государственную службу в 1719 году копиистом Земской канцелярии, а потом работал в Московской провинциальной канцелярии, Московском надворном суде, Московской губернской канцелярии, всегда находясь при «судных, розыскных, татийных, убийственных и интересных делах». В 1730 году, когда был учрежден Сыскной приказ, Васильев был туда определен подканцеляристом к протокольному правлению. В 1735 году «за многие его приказные труды» он был пожалован в канцеляристы и назначен повытчиком. Надо полагать, к 1741 году Васильев уже накопил значительный опыт ведения уголовных дел, но в приказе почему-то были им недовольны. В ведомости 1738 года он получил такую оценку: «…за шумством приказные дела исправляет слабо». Правда, в июне того же года в Сыскном приказе было «усмотрено», что он «от шумства воздержался и в делах своих исправляется». Однако в 1745 году, когда собирали временную Комиссию о раскольниках, канцеляриста Илью Васильева туда не приняли и отправили обратно в Сыскной приказ с характеристикой: «Негодный и к делам незаобыкновенный»[92].

Возможно, рядом с ним сидел подканцелярист Иван Попов. Он начал служить копиистом в 1714 году в Земской канцелярии, а в 1719-м был среди московских чиновников, отправленных в Санкт-Петербург для определения в штат учреждавшейся там Юстиц-коллегии. В родной город он вернулся спустя шесть лет, будучи переведен в Московский надворный суд. После упразднения этого учреждения в 1727 году Попов был определен в Московскую губернскую канцелярию, где находился «у судных и розыскных дел», а в 1730-м был направлен в Сыскной приказ. В 1731 году «за приказной труд» его повысили до подканцеляриста, но на этом его карьерный рост прекратился, несмотря на то, что в Сыскном приказе его службу ценили (в ведомости 1738 года Попов получил положительную оценку)[93].

Быть может, в этом же повытье исполнял бюрократические обязанности и происходивший из подьяческих детей подканцелярист Василий Болтунов. Он начал службу в 1729 году в Главной дворцовой канцелярии, а спустя три года вырос до подканцеляриста, но в 1739-м попался «в написании себе в Дворцовые волости фальшивого пашпорта». Для следствия его прислали в Сыскной приказ, а пока шло расследование, его труд «за неимением приказных служителей» использовали в канцелярии. 28 декабря 1741 года Болтунов, как и другие канцелярские служащие приказа, расписался в ознакомлении с указом новой императрицы «о сложении доимок и штрафов и об отпущении впадшим в преступления вин»: «Василий Болтунов читал». Видимо, в этот день он размышлял, спасет ли означенный указ его самого от битья кнутом и сибирской ссылки. Спустя несколько дней он подал прошение, в котором попросил в силу «всемилостивейшего указа» освободить его от наказания и определить к делам в Сыскной приказ. Его просьба была удовлетворена: расследование дела приостановили, а самого Василия, выпоров плетьми, оставили служить в приказе подканцеляристом[94].

За соседним столом располагался еще один повытчик — Нефед Попов, старожил Сыскного приказа: он начал службу в 1731 году копиистом, а к сентябрю 1737-го стал канцеляристом и повытчиком. В учреждении его ценили — в ведомости 1738 года напротив его имени стоит оценка: «При делах быть достоин. Порученное ему дело отправляет неленностно, исправно, и никаких страстей, а именно пьянства и других худых поступков за ним не присмотрено»[95]. Возможно, рядом с ним сидел копиист Андрей Боков. Он служил в Сыскном приказе с момента его учреждения — сначала «пищиком», потом копиистом, а в 1733 году «за приказной его труд» определен подканцеляристом. В 1737 году Боков даже возглавлял повытье, но его работой начальство было недовольно: в ведомости 1738 года отмечено: «…за шумством в делах правление слабое имеет». 28 декабря 1741 года Андрей Боков подписывался под сенатскими указами уже как копиист[96].

Тихий и скромный Семен Сизов появился в Сыскном приказе в 1735 году, сначала исполнял обязанности «пищика», а затем копииста. По-видимому, его работой были довольны: и в ведомости 1738 года, и спустя десять лет его оценивали положительно. Но при этом за долгие годы службы он так и не поднялся выше копииста[97].

Его полной противоположностью был молодой и одаренный семнадцатилетний Дмитрий Аверкиев, который в этот день также был в присутствии. Он поступил на службу в Сыскной приказ в 1739 году пятнадцатилетним подростком, сначала исполнял обязанности «пищика», а 23 января 1740 года в Покровском соборе был торжественно приведен к присяге в должности копииста. В том же году Аверкиев стал подканцеляристом, а два года спустя — канцеляристом. В марте 1745 года Московская сенатская контора требовала прислать из Сыскного приказа в Тайную контору двух канцеляристов для следствия о сектантах. Когда Тайная контора забраковала Илью Васильева и Семена Кочукова, в нее были отправлены лучшие канцелярские служители — канцелярист Дмитрий Аверкиев и подканцелярист Алексей Матвеев. А уже в мае 1745 года прокурор Сыскного приказа Н. С. Безобразов жаловался в Сенат: «…когда оные канцелярист и подканцелярист взяты в ту комиссию, на которых почти вся канцелярия и прокурорские дела зависли»; «…без оных канцеляриста и подканцеляриста в Сыскном приказе в произвождении дел чинитца крайняя остановка и челобитчикам немалая волокита, а колодникам долговременное задержание». Короче говоря, Аверкиев, несмотря на молодой возраст, был незаменимым служащим, на котором держалась значительная часть канцелярской работы. Неудивительно, что в 1746 году сразу после возвращения в Сыскной приказ из Комиссии о раскольниках он был повышен до секретаря. В этом же году у него родился первенец. При своем московском доме Дмитрий Аверкиев имел одного дворового, а в Галицком и Ярославском уездах за ним числились 22 крепостные души мужского пола[98].

В интересующий нас момент подканцелярист Дмитрий Аверкиев находился в повытье протоколиста Петра Донского — «сильном звене» канцелярии Сыскного приказа. Под началом Донского служили надежные и ответственные копиисты Алексей Матвеев (рукой которого, как мы помним, и написано доношение Каина), Степан Молчанов, Иван Фомин и пятнадцатилетний копиист Алексей Донской, сын повытчика. Именно этому повытью, работа которого контролировалась секретарем Сергеем Поповым, и было поручено расследование «дела Ивана Каина».

Говоря о канцелярских служащих Сыскного приказа, нельзя не отметить одну немаловажную деталь. Начиная с указа от 23 мая 1726 года мелким чиновникам, производящим дела, не выдавалось жалованье — они должны были «довольствоваться от дел… с челобитчиков, кто что даст по своей воле»[99]. Из приходо-расходных книг Сыскного приказа видно, что жалованье получали и судьи, и заплечные мастера, и сторожа, и прикрепленный священник. Но секретарям, канцеляристам, подканцеляристам и копиистам казна не выплачивала ни копейки вплоть до 1750 года[100].

Некоторые дела позволяют наглядно представить, каким образом канцелярские служители «кормились от дел». Так, летом 1737 года служители дома князя М. В. Долгорукова Матвей Сахаров и Андрей Тумасов привели в Сыскной приказ дворовую «женку» Марфу Герасимову, обвиняемую в поджигательстве. Позднее Матвей Сахаров жаловался, что секретарь Иван Набоков начал его «устращивать» и «приличать в винность», а канцелярист Осип Бровкин на допросе говорил ему туманные слова, которые были похожи на угрозы: «Ты хоть и приводец, а тем и хочешь прав быть». В то время, когда Сахаров и Тумасов доставили преступницу, судьи уже уехали, поэтому секретарь распорядился задержать до утра как обвиняемую, так и обоих «приводцев». На следующий день, когда княжеские слуги уже были из-под караула отпущены и приехали в Сыскной приказ хлопотать о деле, секретарь Иван Набоков вышел в сени и между ними состоялся разговор, который Сахаров передал таким образом: «…просил с него… якобы за труды, и сказал, что де их то дело пахнет рублев пяти и шести, понеже де он по нем, Сахарове, по оному делу старание многое имел. На что де он, Сахаров, сказал, что у него денег нет, и обещал оному Набокову прислать муки две четверти{13}. И оной Набоков сказал, чтоб он прислал к нему три четверти. А Тумасову оной Набоков велел ему, Сахарову, молвить, чтоб он ему, Набокову, дал денег. И он де, Сахаров, сказал, что ему, Тумасову, денег взять негде, понеже он человек бедной. И Набоков де послал ево, Сахарова, ко оному Тумасову вторично, и велел как возможно сыскать денег. И оной Тумасов велел ему, Сахарову, сказать, что он тому Набокову челом бьет рублем. И Набоков ему, Сахарову, сказал, чтоб он, Тумасов, принес бы ему… сего июня 13 дня денег два рубли, и в том подтвердил, что он ли, Сахаров, по нем порука? На что он, Сахаров, сказал, что во оном он до сего дня порука… Да велел же оной Набоков, чтоб он, Сахаров, их накормил и купил икры да рыбы, и он, Сахаров, сказал, что де денег при нем не имеетца, а пришлет из двора. И того дня из двора рыбы, да калачей, да кунган пива он, Сахаров, к нему, Набокову, прислал». Секретарь же на допросе и очной ставке утверждал, что просил вовсе не пять рублей, а десять копеек «на пищу», которые Сахаров ему тотчас же дал и при этом задал вопрос: «Долго ль вы здесь пробудете?» — на который получил ответ: «До ночи, только есть будет нечего». Тогда Сахаров пообещал прислать им «из двора пообедать» и в тот же день передал «небольшой кувшинец ботвинья, да небольшое звено белужин на пример фунта три или четыре, да калачей на две копейки, да пива небольшое число, которое он, Набоков, с имеющимся в том приказе дневальными и прочими подьячими и ел»[101].

Вот так, видимо, и «кормились от дел» канцелярские служащие Сыскного приказа. Явочные челобитные, в которых чиновники заявляли об украденном имуществе, позволяют думать, что «кормились» они очень даже неплохо. Так, секретарь Сыскного приказа Петр Вителев в марте 1741 года пожаловался, что у него из дома «воровскими людьми… с чердаков покрадено ветчины тридцать пуд, цена тридцать рублей, рыбы провесной пять пуд, цена шесть рублей»[102].

Есть еще один важный момент, который нельзя упускать из вида, говоря об уровне жизни мелких московских чиновников. Состоятельные московские купцы охотно выдавали своих дочерей замуж за канцелярских служащих: они прекрасно понимали, насколько важно было иметь своего человека в таком учреждении, как Сыскной приказ. Так, отличавшийся «шумством» и неоднократно штрафованный канцелярист Сыскного приказа Иван Ульянович Городков (он также был на работе 28 декабря 1741 года) был женат на дочери купца Гостиной сотни Семена Максимовича Спиридонова Ирине Ивановой[103]. Теща Городкова была дочерью купца Кожевницкой полусотни Ивана Федотова сына Вешнякова, которой ее мать, вдова Агриппина Григорьевна, в 1722 году завещала «двор в Москве в Кожевницкой полусотни, в приходе церкви Успения Пресвятой Богородицы з деревянным всяким строением, да двор в Кожевниках же со всяким же дворовым строением и кожевенным заводом»[104].

Впрочем, мы слишком долго задержали внимание читателей на канцелярских служащих, присутствовавших в подьяческой палате 28 декабря 1741 года. Между тем Ваньку Каина провели через нее на допрос к секретарю Сергею Попову.

Секретари сидели в отдельной, примыкавшей к подьяческой, комнате (секретарской) за одним большим столом, на котором стоял календарь на 1741 год, лежали большие ножницы и прочие канцелярские принадлежности. Именно в секретарской в специальном мешочке, запломбированном печатью караульного офицера, хранились ключи от всех острогов и тюремных казарм. Возле этого мешочка с ключами круглосуточно посменно дежурили часовые, не позволявшие брать ключи никому, кроме караульного офицера. В секретарской было два окна, которые выходили на восточную сторону, на Москворецкую улицу. У стены стояли шкафы, за стеклами которых виднелись корешки «указных книг» (сборников законов)[105]. Благодаря тому, что эти книги были в первую очередь вынесены во время пожара 29 мая 1737 года, а затем описаны вместе с другими уцелевшими документами, мы точно знаем, что именно стояло на полках книжных шкафов: печатное Соборное уложение 1649 года, печатная Кормчая книга 1650 года, рукописный сборник Новоуказных статей 1669 года, печатные Воинский устав и Артикул воинский, печатные сборники указов 1714–1728 годов, сборники присылаемых указов за 1730–1735 годы и др.[106]

Секретари контролировали работу повытий, принимали деятельное участие в произведении дел и регулярно докладывали судьям обо всех делах и входящих бумагах. Мы уже знаем по именам секретарей, делавших доклады 28 декабря 1741 года, — Сергея Попова, Ивана Богомолова, Дмитрия Шарапова и Ивана Григорова. Впрочем, вряд ли все секретари присутствовали в комнате во время допроса Каина, поскольку они постоянно ходили в судейскую палату для докладов по текущим делам.

Ваньку Каина поставили перед секретарским столом, за которым восседал правящий секретарскую должность 44-летний канцелярист Сергей Попов. Он начал служить в 1716 году в Счетной рекрутской канцелярии, потом работал в Преображенском приказе, а затем в Приказе церковных дел, где и стал подканцеляристом. В Сыскном приказе Попов начал служить со времени его учреждения в 1730 году, а в декабре 1731-го за хорошую службу его повысили до канцеляриста. Еще в сентябре 1737-го он был назначен к отправлению секретарской должности на место состарившегося секретаря Василия Неелова, а в Московскую сенатскую контору было подано прошение о повышении Сергея Попова до секретаря. Но указ о пожаловании его в секретари воспоследовал только в 1744 году. У Сергея Попова был сын Николай, которому в 1741 году было три года. Когда он подрос, отец привел его служить в Сыскной приказ копиистом[107].

Сидевший рядом с Поповым копиист Алексей Матвеев приготовился записывать показания. Сначала Попов задал Каину вопросы, призванные установить основные факты его биографии (имя, возраст, происхождение, место рождения, настоящее состояние). После этого канцелярист перешел к доношению Каина, которое имел перед глазами. Доноситель подтвердил все его пункты.