Воровские «пристани»
Воровские «пристани»
Иван Каин 26 января 1742 года заявил в Сыскном приказе: «…знает он воров, и мошенников, и подозрительных людей, и зернщиков, которые в Москве в разных местах живут: в ямах земляных, и в печурах, и в кочках, и под мостами, и на кабаках, и в протчих местах, а собираются ночным временем», — и просил, «чтоб для сыску оных дать ему драгун полную команду»[428].
В этой своего рода «заявке» на будущую сыскную деятельность вор-отступник назвал основные места скопления «подозрительных» людей в Москве.
Правда, далеко не все преступники обитали «в ямах земляных, и в печурах, и в кочках, и под мостами, и на кабаках». Многие воры из числа «фабричных» жили при мануфактурах, на которых они работали. Например, сорокалетний солдатский сын Кузьма Григорьев сын Легас 29 декабря 1741 года показал, что «тому ныне лет с тридцать он, Легас, записался на Большую суконную фабрику в ученики» и с тех пор «живет и работает он на той фабрике и по ныне». 29-летний сын посадского Данила Артемьев сын Беляцкий, названный среди московских воров в реестре Каина, в декабре 1743 года также рассказал, что он 20 лет назад записался в ученики на Большой суконный двор, на котором «по сей привод» и обитал — «жил на оной фабрике при работе». Еще один «мошенник» из списка Каина, 21-летний Петр Михайлов сын Губан, родился в семье «фабричного» Большого суконного двора, вырос на этой мануфактуре, а повзрослев, записался на «Журавлевую фабрику», «работал и живет на той фабрике»[429]. Таким образом, московские мануфактуры, в первую очередь расположенный возле Каменного моста напротив Кремля Большой суконный двор, были местами совместного проживания многих воров.
Еще одним таким местом была Московская гарнизонная школа у Варварских ворот, в которой многие солдатские дети не только обучались, но и жили. Например, пятнадцатилетний «мошенник», солдатский сирота Алексей Иванов сын Елахов в конце 1741 года на допросе показал, что «тому ныне девятой год он, Алексей, записан в гарнизонную школу и жительство он имеет во оной школе и по ныне»[430].
Но всё же значительное число профессиональных преступников Москвы во времена Ваньки Каина постоянного места жительства никогда не имело. Для них были характерны частая смена мест ночевок и в целом бродячий образ жизни. Где же укрывались московские «мошенники»?
Прежде чем ответить на этот вопрос, попытаемся представить себе облик тогдашней Москвы. Выдающийся историк И. Е. Забелин писал о Первопрестольной в первые десятилетия XVIII века: «Это был город по преимуществу „деревенский“, город, в котором не только самая большая часть домов, но даже и многие мостовые были еще деревянные. Улицы были неправильны, где слишком широкие, так что походили на площадь, где слишком узкие, так что трудно было разъехаться. Было много также тупиков, т. е. переулков, которые преграждались строениями. Значительная часть домов состояла из обыкновенных крестьянских изб, больших и малых, которые не только не были ничем окрашены, но нередко были курные, черные, или с деревянными трубами, крытые тесом и дранью, а в ямских слободах и вообще на краю города — даже соломою… Такие домики и избы выходили обыкновенно на улицу, как в деревнях, и стояли в иных местах довольно тесно; напротив того, все более или менее значительные постройки, т. е. дома зажиточных и богатых людей, прятались в глубине дворов, так что по иным улицам тянулись бесконечные заборы, прерываемые изредка воротами, которые сохраняли еще древнюю архитектуру, т. е. были покрыты небольшими двухскатными кровлями… Массу строений разделяли иногда огромные пустые пространства, занятые садами, огородами, пустырями, лугами, прудами и т. п.; всё это огораживалось иногда просто кольями и даже плетнем, а иные места и вовсе оставались без городьбы… Каменных построек в эту эпоху было вообще очень немного. Все они принадлежали или казне, или знатным и богатым лицам и стояли обыкновенно в глубине широких дворов, под которыми бывало нередко от 1 до 5 десятин земли, занятой „службами“, садом и разными другими принадлежностями широкого барского житья»[431].
К этому описанию выдающегося москвоведа необходимо добавить, что после «великого» пожара 29 мая 1737 года в городе повсеместно встречались брошенные пустые дворы с обугленными остатками каменных и деревянных строений (они во множестве зафиксированы даже в переписной книге московских дворов 1742 года). Видимо, один из таких запустелых дворов в Зарядье и облюбовал слепой нищий Андрей Федулов, у которого зимой 1741 года укрывались многие воры. Осенью 1745 года известный московский преступник, беглый «фабричный» Гаврила Рыжий ночевал «близ Донского монастыря в кирпичных сараях». Там же в декабре 1747-го ютился беглый каторжник Матвей Цыган. Пойманный Каином в августе 1743 года беглый солдат Гаврила Степанов сын Богданов «жил в Москве за Сухаревой башней, начевывал в пустых сараях»[432].
Кроме этого, московские бродяги приспособили под жилье, по-видимому, все печуры в стенах Китай-города и Белого города, окончательно утративших к этому времени свое фортификационное назначение. Как мы помним, в хижине, приделанной к печуре в Китайгородской стене возле Москворецких ворот, зимой 1741 года проживал беглый солдат и «мошенник» Алексей Соловьев. По-видимому, именно там он составил свое «повинное доношение» с реестром, в котором указал имена семи десятков московских преступников. Воры Гаврила Полетаев, Василий Озеров и Тимофей Шейдяков с января того же года жили вместе «близ Москвы-реки в Васильевском саду в городовой стене в печуре». Четырнадцатилетний Дмитрий Злобин, сбежав летом 1743 года из Московской гарнизонной школы, «ночевал близ той гарнизонной школы в городовой стене две ночи». Его собратья по воровскому ремеслу беглый солдат Василий Шапошников и воспитанник гарнизонной школы Николай Котенев в августе 1745 года «начевывали близ Покровских ворот в печуре»[433]. Справедливости ради необходимо отметить, что печуры в это время использовали для жилья не только бродяги, но также и некоторые разорившиеся после пожара 1737 года законопослушные московские жители. Например, согласно исповедным ведомостям Китайгородского сорока 1748 года в приходе церкви Иоанна Богослова, что под Вязом, «после пожару» в печуре обитал наборщик Московской типографии 56-летний Василий Андреев со своей 44-летней женой Евдокией Михайловной и дочерьми — семнадцатилетней Анной и семилетней Марией[434].
Во многих местах Москвы (например, в районе современного Нового Арбата) были разбиты огороды, где обыватели сажали капусту и прочие овощи[435]. Повсюду, в особенности в ямских слободах, было большое количество всякого рода нежилых построек хозяйственного назначения (овины, гумна и т. п.), в которых легко можно было схорониться. Так, известный московский «мошенник» беглый солдат Максим Родионов сын Попов прятался в Москве «по разным гумнам и по огородам». Девятнадцатилетний беглый рекрут вор Гаврила Белозеров в ноябре 1741-го — феврале 1742 года «ночевывал в разных местах в лесном ряду в стопах и в Дорогомиловской и в Тверской Ямской слободах по гумнам, в овинах, и в сараях, и в соломе». Осенью 1741 года беглый дворовый Василий Озеров, занимавшийся домовыми кражами, «ночевывал на Москве-реке близ Москворецких ворот на лесу в шалашах, с ним же ночевывал суконного двора ученик Василей Генералшенок». Хорошо известный нам беглый каторжный Матвей Цыган в ноябре 1744 года укладывался на ночлег «в разных ямских слободах в овинах». «Мошенник» и беглый солдат Василий Шапошников после побега «ходил в Москве по разным местам и начевывал в поле подле ржаных стогов». Беглый «фабричный» Григорий Ларионов весной 1745 года проводил ночи «у Спаса Нового монастыря на берегу Москвы-реки в стопах, и с ним, Григорьем, прилучились быть для ночевания ж по сему делу приводных два человека, а именно Федор Журка да Григорий Гаврилов»[436].
Второго сентября 1745 года Иван Каин «извещал» в Сыскном приказе: «…оного де числа ходил он, Каин, для сыску воров, мошенников, разбойников и беглых салдат и, как будет за Яузскими вороты в Таганке, и в той Таганке под шалашами усмотрел он, Каин, Коломенского полку беглого салдата Масея Игольникова да при нем шубу нагольную баранью, про которую объявил ему, Каину, что де он ту шубу в той Таганке незнаемо у какога чину у проезжаго человека взял с возу с товарыщи своими…» Пойманный оказался уже хорошо нам знакомым беглым солдатом Максимом Поповым, которого доноситель уже задерживал в притоне Андрея Федулова в первую ночь своей сыщицкой биографии, 28 декабря 1741 года. На допросе в Сыскном приказе беглец, между прочим, показал: «…сего сентября 2 дня пришел он… в той Таганке на берег в шалаш с приводным ныне с ним товарищем Журавлевой фабрики с учеником Григорьем Ларионовым и легли спать, и в то де число поутру близ ранних обеден, пришед в тот шалаш, не вем чего ради, доноситель Каин, взяв их ис того шалаша… привел в Сыскной приказ»[437].
Но более всего московские воры любили собираться под мостами. По ночам мало кто решался приближаться к мостам, а уж тем более спускаться под них и проникать в эти темные дыры, населенные «подозрительными» людьми. Как мы помним, сам Иван Каин в начале своей преступной карьеры, после побега от помещика, отправился под Большой Каменный мост, где «воришкам был погост», и именно там произошло его посвящение в «мошенники». Действительно, Большой Каменный мост облюбовали многие московские преступники. Так, летом и осенью 1746 года под ним ночевал известный вор Гаврила Рыжий после побега с Большого суконного двора. Но не только Большой Каменный мост пользовался популярностью у преступников. Беглый рекрут и «мошенник» Иван Харахорка осенью 1741 года «начевывал под мостом близ Москворецких ворот». Другой беглый солдат, Савелий Ушаков, отдыхал от неправедных трудов в клетях под Косьмодемьяновским мостом около Царицына луга. 8 октября 1745 года перед ночной кражей он со своим сообщником, беглым солдатом Тимофеем Шорниковым, «пришли дожидаться ночи под Кузмодемьянской мост в клетку, в которой он начевывал, и в той клетке были два человека»[438].
Ночью 16 декабря 1745 года Каин изловил «у Балчуга под мостом» троих «подозрительных людей». Первый сказался оброчным крестьянином Василием Родимовым. Он пришел в Москву без паспорта и на улицах Москвы сошелся с таким же, как он, бродягой Гаврилой Григорьевым. На ночлег они устраивались «в печуре, которая имеется под мостом у Балчуга», вели разговоры о своей нелегкой доле, и товарищ признался Василию, «что от помещика своего беглой». Как-то раз приятели «пришли для ночевания в показанную печуру» и «усмотрели» в ней еще одного человека. Это был сын дьячка церкви Преображения дворцового села Столпина Юрьевского уезда, который, «не похотя жить при оном отце своем», бежал в Москву, где ночью ютился «на Москве-реке в стругах, а днем ходил по разным местам и кормился Христовым именем». Бродя «для прииску себе места для начевания», он «под тем мостом усмотрел… печуру, в которой имелась солома и рогожи ветхие, и он, Иван, пришед в ту печуру в вечеру, лег спать». Ночью произошло его знакомство со старожилами, и с тех пор бродяги стали «ходить по разным местам в Москве» втроем[439].
Выстроившиеся вдоль берега Москвы-реки суда также служили ночлегом для многих подозрительных людей. В 1749 году Каин, уже находившийся под следствием в Московской полицмейстерской канцелярии, рассказал: пойманные им разбойники однажды посоветовали поискать их товарищей на приплывших в Москву стругах, о чем он доложил начальству Сыскного приказа, а те, в свою очередь, — в Московскую сенатскую контору, откуда для проверки стругов был послан обер-офицер граф Шереметев с командой. Каин вместе с Шереметевым «имеющихся на тех стругах, кои стояли ниже Москвы к Боровскому перевозу, работных людей осматривали и несколько человек подозрительных нашли, в том числе и с воровскими пашпортами, некоторые из которых были отведены в Сыскной приказ». «А во время де того осмотру, — донес подследственный, — означенной афицер брал себе во взяток с каждого струга по два рубля». Правда, после этого уже сам Каин с товарищами «ходили по стругам для осмотру работников, и хотя де нахаживали таких с [фальшивыми] пашпортами, кои уже подозрительны, биты кнутом, но токмо не брали, ибо за то он, Каин, брал тех стругов с хозяев по рублю и по полтине, а иные давали ему и мукой»[440].
Караульные будки, которые были построены по всей Москве у рогаток для надзиравших за порядком сотских и десятских, нередко служили подозрительным людям пристанищем и местом совершения всяких «непотребств». Например, шестнадцатилетний солдат Коломенского полка Василий Шапошников, который летом 1745 года стоял на карауле возле Петровских ворот, на допросе в Сыскном приказе признался, что «сего августа 17 дня к оным воротам в караульню, где он, Василей, имелся на карауле, пришла с Посольского двора фабричная девка Авдотья, а чья дочь, не знает, незнаемо которого дому с боярским человеком для блудного дела, которых он, Василей, с товарыщами своими, того ж полку с салдатами Николаем Голым, Семеном Мироновым, [в караульную будку] и пустили». Кондратий Безрукий на допросе 30 декабря 1741 года показал, что до записи на мануфактуру он бродяжничал по Москве, «кормился Христовым именем, а ночевал по разным командам в караульных»[441]. 20 ноября 1745-го Каин «за Симоновым монастырем в поле… в караульней избе» поймал трех «подозрительных людей», из которых один оказался беглым каторжником Герасимом Кобылой, второй — беглым крестьянином Григорием Шмаченком, а третий «явился безмолвен и ничего не говорил»[442].
Немало беглых в теплое время года из соображений безопасности предпочитали уходить для ночевок за пределы Земляного города. Например, пойманный Каином в ноябре 1742 года беглый рекрут Дмитрий Ефремов показал: «…начевывал в Аннингофе под мостом, а пропитание имел летом ходил в лес и брал грибы и продавал в Немецкой слободе иноземцам. Да он же, Дмитрей, знал воров, беглых салдат и ссылочных утеклецов Потракозу, Шибая и других, а как зовут, не знает, всего человек з дватцать, которые начуют близ Покровского села в дву местах, да от Москвы три версты в первой роще в шелашах начуют человек з десять, а в день бывают в Мещанского слободе на кабаке, что словет Ладуга». Другой схваченный сыщиком беглый солдат Михайла Тимофеев сын Соболев в августе 1743 года на расспросе показал: «…беговчи, жил в лесах, брал грибы и ягоды и, приходя в Москву, оные грибы и ягоды продавал разным людям, от чего себе и пропитание имел»[443].
По холодам многие находившиеся на нелегальном положении «мошенники» укрывались в торговых банях, где нередко устраивались и на ночлег. Как мы помним, беглый школьник Сергей Зотов вечером 12 февраля 1742 года пришел в баню «близ Яузских ворот», которую в народе называли «на Островках», «для огрения, понеже на нем шубы не имелось». Из этой бани он отправился ночью вместе с беглым солдатом Иваном Нифонтовым грабить на московских улицах. 19 февраля 1746 года Каин изловил в бане за Покровскими воротами близ Елохова моста известного московского вора, беглого «фабричного» Гаврилу Рыжего, а с ним в компании сидели «фабричный» Василий Забалдин, а также оброчные крестьяне Иван Овчинников и Сидор Евдокимов. Все арестованные показали, что пришли в баню лишь «погреться»; но, как впоследствии было установлено, они являлись членами одной разбойной шайки, орудовавшей на подмосковных дорогах[444].
В суровые зимы московские воры были вынуждены подыскивать себе жилье или приходить ночевать за определенную плату к тем, кто сам снимал помещение у хозяев. Некоторые «палатки», «клетки» и «углы» собирали немало подозрительных людей и превращались в самые настоящие воровские притоны. Документы Сыскного приказа позволяют выделить несколько главных очагов сосредоточения московских притонов. Главным таким местом в 1730–1740-х годах были Москворецкая улица и Зарядье. Не случайно именно сюда в первую очередь привел Ванька Каин протоколиста Петра Донского и солдат в ночь с 28 на 29 декабря 1741 года. Как мы помним, в Зарядье в «палатке» слепого Андрея Федулова одновременно ночевали 18 человек, большинство из них — «мошенники» и торговки краденым. На Москворецкой улице, в непосредственной близости от стен Сыскного приказа, в строениях при церквях Николая Чудотворца и Всемилостивого Спаса, а также в печуре у Москворецких ворот, были схвачены 14 воров и торговок краденым. Современному человеку может показаться удивительным, что воры безбоязненно проводили ночи буквально под стенами Сыскного приказа, занимавшегося решением дел по уголовным преступлениям. Но до определенного времени Сыскной приказ не выступал инициатором новых дел, а полицейский надзор находился в ведении другого учреждения — Московской полицмейстерской канцелярии. Поэтому со стороны Сыскного приказа «мошенники» никакой опасности не чувствовали.
Бросается в глаза связь между московскими «мошенниками» и нищими. Мы уже хорошо знакомы с содержателем притона Андреем Федуловым. В доме другого слепого побирушки, пятидесятилетнего Никиты Ушакова, жившего «за Тверскими вороты в приходе церкви Ермолая Чудотворца своим двором», ночью 30 декабря 1741 года были схвачены трое профессиональных преступников — «фабричный» Иван Гусь, беглый солдат Дмитрий Востряк и солдатский сын Андрей Щербаков[445]. В этой связи обратим внимание на петровский указ от 30 октября 1719 года «О поимке беглых драгун, солдат, матрозов и рекрут», в котором, между прочим, говорится: «А понеже является, что такие беглые драгуны, солдаты, матрозы и прочие воры пристают по монастырям, пустыням и у церквей приходских, у духовнаго чина и церковных причетников под имянем бурлаков, или казаков, и ханжей{50}, и трудников, и ежели где такие воры ныне есть, а те люди, кои их держат, не объявят, или впредь принимать будут, то все… по извержении, иль чрез церковной суд, отданы будут к гражданскому суду»[446].
Жизнь московских воров скрашивали представительницы прекрасного пола, чаще всего солдатские жены или вдовы. Как правило, это была «любовь с интересом»: подруги и сожительницы преступников нередко занимались перепродажей краденых вещей. Как уже говорилось, в притоне Андрея Федулова в Зарядье ночью 28 декабря 1741 года были схвачены восемь женщин. Хотя ни одна из них не повинилась в каких-либо преступлениях, их подозревали в «блуде» и покупке краденых вещей. На Москворецкой улице возле церкви Всемилостивого Спаса той же ночью, кроме пяти профессиональных преступников, были обнаружены две солдатские вдовы — 44-летняя Марфа Дмитриева и 2 2-летняя Ирина Иванова. Как уже упоминалось, последняя призналась в «блуде» с карманником Леонтием Юдиным. Недалеко от этого притона, возле церкви Николая Чудотворца у Москворецких ворот, вместе с профессиональными ворами Тихоном Бобровым и Матвеем Тарыгиным ночные часы проводила крестьянская вдова Татьяна Иванова, которая на допросе рассказала, что покупала у «мошенников» краденые вещи, а при осмотре «явилась подозрительна — бита кнутом». Как мы помним, она «лет 13 назад» была подвергнута этому наказанию за «житье блудно с атаманом Егором Михайловым». На том же церковном дворе были схвачены еще две торговки краденым, одна из которых, солдатская вдова Прасковья Васильева дочь, ранее тоже была порота кнутом «за блудное дело»[447].
Беглый солдат Никита Волков, повинившийся в многочисленных кражах, жил «в Мещанской слободе в доме Семеновского полку солдата Семена Квасникова у жены ево Ульяны Юрьевой». Солдатка не только укрывала вора, но также помогала ему реализовывать добычу и получать радости жизни: «Ис тех краденых пожитков камзол гарнитуровый зеленый с позументом золотым, да денег пятдесят рублев, отдал оной Ульяне Юрьевой заведомо, что краденые, и жил у оной Ульяны недель с пять, и з дочерью ее Аграфеной Семеновой чинил блудное дело, и оным дочерям ее, Аграфене да Авдотье Семеновым, он, Волков, на краденые деньги покупал платье и ис тех денег харчил на разные харчи, заведомо, что краденые»[448].
Конечно, воровские притоны — нечто большее, нежели просто места ночевок преступников и их свиданий с постоянными или случайными подругами. Многие «мошенники», излагая на допросах свою преступную биографию, отмечали, что прежде они начали жить в притонах, где «спознались» с ворами, а потом стали сами заниматься кражами. Так, Петр Ачка на допросе признался, что начал воровать именно во время совместного проживания с Иваном Каином. Максим Клест, оставшись сиротой, до тринадцати лет воспитывался сестрой, а уйдя жить к табачнику Ивану Андрееву, торговавшему краденым и дававшему приют «мошенникам», познакомился с преступниками и тоже стал воровать. Степан Жижин на допросе же показал, что он «тому ныне с полгода… жил в Таганке в Пустой улице в приходе церкви Воскресения Христова полотняной фабрики Подсевалщикова у полотнянщика Якова Степанова бес поручной записи, и от него… знался с мошенниками… и с ними он, Жижин, мошенничел»[449].
Видимо, во многих таких воровских «пристанях» реализовывалось краденое. Это происходило, например, в доме нищего Андрея Федулова, о котором нам известно лучше всего. Так, Осип Соколов, Матвей Цыган и Антон Ковров снятую грабежом с пьяного «шапку корабликом» и рукавицы там же, у Федулова, «пропили за пять алтын, понеже де он (хозяин. — Е.А.) шинкует вином»[450]. Надо полагать, именно в таких злачных местах воры договаривались о совместных действиях и делили добычу, там же и развлекались.