10 апреля 1939 года

10 апреля 1939 года

Машина свернула на набережную и помчалась в сторону Кремля. Теперь Ежов понял, что его везут не в Лефортово, а в Особую Сухановскую тюрьму, которая в служебной документации НКВД иногда значилась как Спецобъект № 110. Он хорошо знал, что оттуда уже не возвращались.

В салоне было темно, боковые стекла закрывали шторы, и он мог видеть дорогу только в просвете между фуражками водителя и капитана госбезопасности Щепилова, который несколько минут назад вместе с двумя чекистами вошел в кабинет Маленкова и предъявил ему, Ежову, ордер на арест, подписанный наркомом внутренних дел Берия. Теперь он сидит на заднем сиденье «эмки», зажатый с двух сторон плечистыми охранниками, которые изредка бросают на него косые взгляды.

Капитан Щепилов закурил папиросу, наполнив салон сизым дымом. Ежову тоже захотелось курить, но он не осмелился даже заикнуться об этом. Щепилов человек резкий, бесцеремонный — он знал его и когда-то ценил за это — и, вместо ответа, может просто ударить. С какой же ненавистью на лице он проводил арест своего бывшего наркома.

За ними наверняка следует еще одна машина с вооруженной охраной. Так положено по утвержденной когда-то им же самим, Ежовым, инструкции. Ведь конвоируют не какого-нибудь бухгалтера или учителя, сболтнувшего по пьянке анекдот про Сталина, а особо опасного государственного преступника Николая Ежова.

Как же он так опростоволосился! Не разглядел рядом с собой врагов, троцкистско-бухаринских бандитов, агентов гестапо, польских и английских шпионов. Несколько лет он беспощадно боролся с ними, за два года только из НКВД вычистил четырнадцать тысяч двурушников. Но видимо, до главных так и не добрался. Вот они и свели с ним счеты, отомстили за своих сообщников.

Всей этой сворой предателей заправляет английский шпион Лаврентий Берия. Страшный человек, льстец и негодяй. Как же Берия когда-то заигрывал с ним, лез в друзья, ласково называл «мой милый ежик», что, правда, не очень нравилось Ежову. Наверняка Лаврентий перетащил на свою сторону слабохарактерного Маленкова, а может быть, и завербовал его. Запугал, что Ежов «копает» под него. Тот и начал говорить Сталину всякие гадости про Ежова, инициировать жалобы и доносы. Вот Хозяин и поручил Маленкову раскрутить «ежовское дело», а Берия и другие гады быстренько стали ему помогать. Маленков любит выслужиться. Вот и сегодня вызвал его из Наркомвода в ЦК. Не успел Ежов войти в его кабинет, как туда нагрянули чекисты. Георгий наблюдал сцену его ареста с большим удовольствием и, встав из-за стола, внимательно смотрел, как оперативники шарят по карманам бывшего приятеля. А ведь когда-то они жили душа в душу. Он продвигал Маленкова, работая завотделом ЦК, сделал его своим заместителем. Но Маленков трус и сам бы ничего не сделал. За всем этим стоит Лаврентий, у которого много сообщников в ЦК, а то и в Политбюро. Некоторые были у Ежова на подозрении, имелись на них кое-какие материалы. Но он не спешил докладывать их Хозяину, ждал поступления дополнительных сведений. Вот и дождался.

А ведь Лаврентию он мог свернуть башку в два счета. В тридцать седьмом в Москву часто вызывали и арестовывали особо опасных врагов народа из союзных республик, в том числе и из Грузии, таких, например, как член ЦК ВКП(б) Лаврентий Картвелишвили. Почти всех их Ежов допрашивал лично. На Берию у них можно было «выбить» любые показания, «сформировать» в Грузии целую сеть английских шпионов, а их резидентом «назначить» самого Лаврентия Павловича, тем более что это наверняка так и было. Тогда Хозяин бы поверил, он хорошо знал о прошлых связях Берия с мусаватистами в Баку, а их поддерживали англичане. Но это надо было делать летом тридцать седьмого, когда Сталин не мог прийти в себя после разгрома фашистской банды Тухачевского. Тогда ему можно было подавать любого.

То, что Берия будет его палачом, Ежов понял осенью тридцать восьмого. Тогда Сталин назначил Лаврентия его первым заместителем в НКВД. Но уже ничего нельзя было исправить. Из Грузии Берия быстро перетащил в Москву своих людей — Всеволода Меркулова, Богдана Кобулова, Владимира Деканозова и других английских шпионов, посадил их на влиятельные посты в НКВД. Теперь они вместе с другими, не разоблаченными им, Ежовым, врагами народа, расправляются с честными чекистами.

Ежов посмотрел вперед. Они уже ехали по шоссе, по бокам мелькали заборы, деревянные домики. Скоро Расторгуево. Отсюда недалеко до его, теперь уже бывшей, дачи в Мещерино, живописном месте на берегу Пахры. Там остался теперь уже единственный близкий ему человек, маленькая Наташка. Своих детей у Николая Ивановича никогда не было, и они с Женей решили взять из детского дома годовалую девочку. Это настоящий ангелочек со вздернутым носиком и темными кудряшками. Она, конечно, не знает о смерти приемной матери. Евгения Соломоновна в ноябре прошлого года умерла от передозировки снотворного, находясь в больнице под Москвой. Она поняла, что все кончено и смерть неминуема. Но предпочла уйти из жизни без мучений и издевательств. А у него на это мужества не хватило.

Что же теперь будет с Наташкой! Он видел ее два дня назад, когда в последний раз ночевал на даче. Там, после смерти Жени, она жила с няней постоянно. Вечером они с дочкой «кормили» игрушечного резинового поросенка. Наташка тыкала его мордочкой в блюдце с молоком. Потом Николай Иванович положил поросенка на игрушечную кроватку, накрыл тряпкой и сказал, что Наташеньке тоже пора спать. А утром, когда он выходил к машине, дочка проснулась и бросилась за ним на террасу. Он тогда взял ее на руки и крепко поцеловал. Как оказалось, в последний раз.

Ежов уже не узнает, что в это самое время на даче производится обыск, и Наташа сидит на коленях у няни Марфы, играет с тем же самым поросенком. И еще никогда не узнает, что завтра их выселят с дачи и дочка какое-то время будет жить у Фани, сестры его покойной жены, а потом к ним придут из НКВД и отправят девочку в Пензу, в детский дом для врагов народа. У нее будет другая фамилия — Хаютина, по первому мужу Евгении Соломоновны. Но от своего приемного отца Ежова Наталья Николаевна никогда не откажется.

«Эмку» стало слегка трясти, они въехали на проселок. Через пару километров будет Сухановка. Щепилов снова закурил, и шофер, видимо сам некурящий, с его разрешения приоткрыл окно. Ежов сразу почувствовал, как на него пахнуло свежим весенним воздухом. Как ни странно, но он был спокоен. Произошло то, чего он в принципе и ожидал. Правда, была у него слабая надежда, что Сталин все же разберется в его деле, покарает предателей, вразумит тех, кого они долго преступно вводили в заблуждение. И тогда он, Николай Ежов, опять будет вместе с ним. Но эти мысли долго не задерживались в его голове. Он хорошо знал, что Сталин не менял своих решений, никогда никого не прощал, никому не верил до конца и в той или иной степени подозревал всех, кто был с ним рядом.

У него не было кумира кроме этого человека. Сталин был для него не только Хозяином, но и отцом, учителем, примером для подражания. Он искренне любил его и ради него готов был пойти на любую жертву. Все те, кто не только выступали против Сталина, но и просто не поддерживали вождя, были для Ежова смертными врагами. В конце двадцатых, работая в Орграспредотделе ЦК ВКП(б), он иногда присутствовал на заседаниях, где выступал Сталин, несколько раз вождь принимал его в своем кабинете вместе с другими сотрудниками. Ему очень нравилась манера Сталина вести беседу спокойным уравновешенным голосом, его выдержка, приятная улыбка, ровное и тактичное отношение к подчиненным. И он стал брать с него пример, часто употребляя его выражения и цитаты, таким же образом старался вести беседы с людьми.

Но памятным на всю жизнь для Ежова стало 11 ноября 1930 года. Тогда его впервые одного пригласили в кабинет Сталина, который объявил ему, что он назначен заведующим Орграспредотделом ЦК. Сталин сказал, что ВКП(б) доверяет ему работу по подбору и расстановке руководящих кадров всей страны, и не только партийных, но и советских, хозяйственных, военных. Это было большим доверием молодому партийному работнику. Ведь, по словам самого Сталина, кадры решали все.

Ежов тогда работал день и ночь. Перед ним постоянно лежал ворох различных документов — характеристик, справок, постановлений, заявлений, жалоб. Прежде чем поставить, так же как и Сталин, цветным карандашом резолюцию на документе, он тщательнейшим образом изучал его, чтобы, не дай Бог, какой-нибудь троцкист-двурушник или кто-то из «бывших» не попал на ответственную государственную работу. Но как он понял потом, после злодейского убийства троцкистско-зиновьевскими бандитами товарища Кирова, замаскировавшимся шпионам и вредителям все же удалось обмануть партию. Враги пробрались в наркомы, в секретари обкомов, командовали военными округами и даже свили свои поганые гнезда в органах госбезопасности. Он начал беспощадно уничтожать их, когда по заданию партии и лично товарища Сталина возглавил НКВД. Но предатели плодились как тараканы, вербовали в свои банды новых преступников. И против них Ежов оказался бессилен, они все-таки его победили.

Ворота быстро распахнулись, и двое стоявших на посту красноармейцев, увидев Щепилова, словно по команде, отдали ему честь. Конечно, они даже не представляли, кого на этот раз привезли в тюрьму, знать такое им не по чину. А вот два года назад весь личный состав Спецобъекта № 110 знал и готовился к приезду туда наркома внутренних дел СССР Николая Ивановича Ежова, которого газеты уже начали называть «сталинским» и «железным» наркомом. Тогда Ежова сопровождал начальник тюремного отдела НКВД старший майор госбезопасности Яков Маркович Вейншток, очень хитрый, осторожный и умевший приспосабливаться к начальству человек. С 1930 года Вейншток работал в отделе кадров ОГПУ, потом, в тридцать четвертом, возглавил отдел кадров вновь образованного Наркомата внутренних дел. Ежов, курируя в ЦК в том числе и кадры госбезопасности, считал его своим доверенным лицом в органах, а возглавив НКВД, сразу же перебросил на такой важный участок работы, как тюрьмы. Яков Маркович всегда считался одним из самых близких к Ежову людей в НКВД и неслучайно сразу после назначения Ежова наркомом водного транспорта по совместительству, Вейнштока отправили туда же, его заместителем. Враги уже тогда пытались ослабить позиции Ежова в НКВД, а в конце прошлого года, после ухода Ежова с Лубянки, Якова Марковича арестовали. Сейчас он, скорее всего, сидит здесь, в Сухановке, если еще не успели расстрелять.

Основательно «подрубать» корни в НКВД ему начали с лета прошлого года. Некоторых начальников областных управлений стали вызывать в Москву в связи с поступлением на них серьезных сигналов, и Ежову ничего не оставалось, как подписывать ордера на их арест, тем более что многие из них тогда действительно оказались настоящими врагами народа. Но все это компрометировало Ежова в глазах Сталина, поскольку Ежов продвигал этих людей, ставил в пример другим. Репутацию ему очень сильно подорвал начальник УНКВД по Дальневосточному краю комиссар госбезопасности 3-го ранга Генрих Самойлович Люшков, который не без его подачи считался одним из самых лучших чекистских руководителей на местах. Узнав в середине июня о вызове в Москву, Люшков перешел государственную границу и сдался японским оккупационным властям в Маньчжурии. Этим он доказал, что не один год был матерым японским шпионом.

Всех людей Ежова постепенно убирали из НКВД с назначением на высокие, но «бессильные» должности. Приятеля Ежова бывшего высокопоставленного чекиста Ефима Георгиевича Евдокимова с поста первого секретаря Азово-Черноморского крайкома ВКП(б) направили в Наркомвод заместителем Ежова. Фриновского Михаила Петровича, с которым Ежов дружил, еще работая в ЦК, а с приходом в НКВД сделал его своим замом, а потом и первым, назначили наркомом военно-морского флота, где он стал инородным телом и не имел никакой власти. А потом этих двоих арестовали, как и заместителя Ежова Семена Борисовича Жуковского, которого он перевел к себе с ответственной партийной работы; как начальника отдела правительственной охраны Израиля Яковлевича Дагина, майора госбезопасности Михаила Сергеевича Алехина, который возглавлял один из наиболее таинственных в НКВД отделов научно-технический. Теперь они все наверняка уже дали на него соответствующие показания.

Щепилов вышел из машины около небольшого одноэтажного дома, вернулся минут через десять в сопровождении командира взвода охраны и красноармейца с винтовкой. Ежова через узкий коридор провели в комнату с тусклым освещением, где из мебели были только стол и стул, а в стене несколько железных дверей. Как он понял, это были боксы. Его заперли в одном из них, размером с небольшой платяной шкаф. Он не помнил, сколько времени провел в этом темном, тесном и душном отсеке, может быть, двадцать минут, а может быть, и час. Потом его выпустили и сидевший за столом полный черноглазый сержант госбезопасности приказал ему раздеться. Пока Ежов снимал сапоги, брюки, гимнастерку, за его действиями внимательно наблюдали двое надзирателей или, как их официально называли в тюрьме, контролеров. Один из них собрал вещи и передал сержанту. Тот положил их на стол и стал тщательно проверять — щупал, лазил в карманы, внимательно рассматривал швы и даже пуговицы. Ему, видимо, показались подозрительными высокие наборные каблуки новеньких хромовых сапог. Из-за малого роста Ежов заказывал себе сапоги на высоких каблуках. Наверное, сержант не исключал, что такой опасный преступник, как Ежов, мог оборудовать в своих каблуках тайники, где хранил яды, шифры, инструкции иностранных разведок и прочие необходимые шпиону атрибуты. Поэтому он достал стамеску, расщепил каблуки на мелкие кусочки и, внимательно осмотрев каждый, начал кромсать подошвы. От ремня он оторвал внутреннюю кожаную прокладку и только после этого крикнул контролерам:

— Приступайте.

Совершенно голого Ежова поставили к стене, велели опереться о нее ладонями и широко расставить ноги. Трудно сказать, что еще они надеялись найти у него, но шарили в волосах, раздвигали ягодицы, а потом заставили широко открыть рот и осветили полость карманным фонариком.

На полу рядом с ним что-то плюхнулось. Николай Иванович опустил глаза и увидел старые кирзовые опорки и поношенное красноармейское обмундирование, от которого несло хлоркой. Видимо, специально все было подобрано очень большого размера. Ноги его утопали в опорках и шел он в них словно на лыжах, гимнастерка сидела на нем как платье, а брюки были такие большие, что он постоянно держал руки на поясе, поддерживая их. Медленно передвигаясь, он в сопровождении трех конвоиров доплелся до камеры, у которой уже находился пост из двух красноармейцев с винтовками и начальника караула средних лет, с расстегнутой на всякий случай кобурой.

Это была его, Ежова, идея, ставить усиленную охрану у камер особо опасных государственных преступников. В начале июня тридцать седьмого перед самым процессом над Тухачевским и его сообщниками Ежов в окружении своей свиты шел по коридору внутренней тюрьмы на Лубянке. Предупредительный начальник тюрьмы, показывая на камеры, перечислял ему:

— Здесь Корк, здесь Путна, здесь Уборевич…

Вдруг ему в голову неожиданно пришла мысль, что признавшиеся в своих преступлениях фашистские агенты могут быть освобождены своими же сообщниками, которые наверняка сумели проникнуть и в НКВД. Вернувшись в свой кабинет, он сразу вызвал Фриновского и Вейнштока и дал им соответствующие распоряжения об усилении охраны особо опасных преступников в ходе следствия. Ежов еще сказал тогда, что шпионов и заговорщиков из числа высшего командного состава РККА и НКВД надо по возможности содержать не в Москве, где дорогу к любой из тюрем покажет любой прохожий, а на Спецобъекте № 110, который еще мало кому известен как следственный изолятор. Надо и там ужесточить режим до такой степени, чтобы полностью исключить возможность побега заключенных и их связи с сообщниками. Разве могли они предположить, что готовят все это для себя?

Сухановка, получившая такое название от расположенного рядом бывшего имения Волконских Суханово и находившаяся на территории Свято-Екатерининской пустыни, не имела внешних признаков тюрьмы. Для конспирации даже решеток на окнах не было. Вместо них в двойные рамы окон были вставлены очень толстые гофрированные стекла, выбить которые можно было если только пушечным выстрелом. Одним словом, старый и запущенный монастырь, каких было много в Подмосковье. Местные жители считали, что в нем просто размещается войсковая часть НКВД, и девушки из окрестных сел ходили на танцы в клуб, расположенный метрах в ста от восточной стены монастыря, охотно знакомились с молодыми солдатами из роты охраны. Большинство надзирателей и следователей жили в Москве и на суточные дежурства приезжали на электричке. Родственники заключенных не знали, что те сидят в Сухановке. Если кто-то из подследственных умирал, то родные получали справку о смерти в Бутырке или в Лефортове.

Камера, бывшая монашья келья, была маленькой, метра два с половиной в ширину и три в длину. Все: и пол, и стены, и потолок были выкрашены в голубой цвет, и Ежову показалось, что его ввели в купе поезда. Кровати не было, к стене петлей с замком крепилось деревянное ложе, которое опускалось только на ночь. В середине камеры на зацементированной в каменный пол металлической трубе крепился небольшой круглый стол, а рядом — подобное сооружение, только поменьше, служившее табуретом.

Ежов сразу увидел сидевшего на стуле в углу комнаты угрюмого мужчину в военной форме. Это называлось специальным надзором. Такое положение было введено в начале тридцатых годов и применялось к особо опасным преступникам после нескольких случаев с арестованными, которые, потеряв над собой контроль, бились головой об пол и стены. Кроме того, заключенные могли разговаривать во сне, а это не вредно и послушать. Контролеры менялись через шесть часов. Если узник вел себя спокойно, надзор снимался.

Ежов сел на табурет, положил руки на стол. Он понял, что Берия решил пропустить его в Сухановке по полной программе. Разве в марте 1937 года, выступая на Пленуме ЦК по вопросу о местах заключения, мог он подумать, что через каких-нибудь два года сам окажется в тюремной камере.

Тогда, уверенный в себе, гордый, в новенькой, недавно идеально сшитой по его фигуре форме Генерального комиссара госбезопасности, что соответствовало маршалу в РККА, Ежов возмущался слишком либеральным отношением к заключенным в политизоляторах.

— Там есть спортивные площадки и разрешается иметь в камерах полки для книг. А в Суздальском изоляторе большие и светлые камеры, с цветами на окнах, ежедневные прогулки заключенных по три часа, — говорил, чеканя каждое слово, Ежов.

Берия тогда громко рассмеялся и выкриком с места назвал Суздальский изолятор «домом отдыха».

Прошло всего несколько часов, но Ежову они показались вечностью. Он не представлял себе, как сможет проводить здесь дни и ночи, и подумал, что вызовы на допросы, наверное, станут для него отдушинами.

«Начальнику 3 спецотдела НКВД

Полковнику тов. Панюшкину

Рапорт

Докладываю о некоторых фактах, обнаружившихся при производстве обыска в квартире арестованного по ордеру 2950 от 10 апреля 1939 года Ежова Николая Ивановича в Кремле.

1. При обыске в письменном столе в кабинете Ежова в одном из ящиков мною был обнаружен незакрытый пакет с бланком «Секретариат НКВД», адресованный в ЦК ВКП(б) Н.И. Ежову, в пакете находилось четыре пули (три от патронов к пистолету «Наган» и одна, по-видимому, к револьверу «Кольт»).

Пули сплющены после выстрела. Каждая пуля была завернута в бумажку с надписью карандашом на каждой «Зиновьев», «Каменев», «Смирнов» (причем в бумажке с надписью «Смирнов» было две пули). По-видимому, эти пули присланы Ежову после приведения в исполнение приговора над Зиновьевым, Каменевым и др. Указанный пакет мною изъят.

2. Изъяты мною при обыске пистолеты «Вальтер» № 623 573, калибра 6,35; «Браунинг» калибра 6,35, № 104 799 — находились запрятанными за книгами в книжных шкафах в разных местах. В письменном столе, в кабинете, мною был обнаружен пистолет «Вальтер» калибра 7,65, № 777 615, заряженный, со сломанным бойком ударника.

3. При осмотре шкафов в кабинете в разных местах за книгами были обнаружены 3 полбутылки (полные) пшеничной водки, одна полбутылка с водкой, выпитой до половины, и две пустых полбутылки из-под водки. По-видимому, они были расставлены в разных местах намеренно.

4. При осмотре книг в библиотеке мною обнаружены 115 штук книг и брошюр контрреволюционных авторов, врагов народа, а также книг заграничных белоэмигрантских: на русском и иностранных языках.

Книги, по-видимому, присылались Ежову через НКВД. Поскольку вся квартира мною опечатана, указанные книги оставлены в кабинете и собраны в отдельном месте.

5. При производстве обыска на даче Ежова (совхоз Мещерино) среди других книг контрреволюционных авторов, подлежащих изъятию, изъяты две книги в твердых переплетах под названием «О контрреволюционной троцкистско-зиновьевской группе». Книги имеют титульный лист и печатного текста по содержанию текста страниц на 10–15, а далее до самого конца текста не имеют — сброшюрована совершенно чистая бумага.

При производстве обыска обнаружены и изъяты различные материалы, бумаги, рукописи, письма и записки личного и партийного характера, согласно протокола обыска.

Пом. начальника 3 спецотдела НКВД

Капитан государственной безопасности

Щепилов

11 апреля 1939 года».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.