29 июня 1939 года

29 июня 1939 года

Прежде чем вызвать на допрос Ежова, Родос открыл полученную от Кобулова папку и решил еще раз просмотреть документы для работы с подследственным.

Вчера Кобулов был в хорошем настроении, улыбался, шутил. Видимо, его утренняя встреча с Берия прошла успешно.

Он с ухмылкой протянул Родосу показания находившегося под следствием в Лефортовской тюрьме некого В., ответственного сотрудника Наркомвода, который в последнее время был одним из немногих собутыльников Ежова.

Тот, полностью признаваясь в шпионских, вредительских и заговорщических связях со своим бывшим наркомом, дал также показания о иного рода связи, якобы существовавшей между ними.

По словам В., где-то в конце декабря тридцать восьмого года Ежов пригласил его вместе с женой, тоже работницей Наркомвода, на свою кремлевскую квартиру. Там они пьянствовали до утра. Пока В. спал в гостиной, Ежов уединился с его женой в спальне, а потом пригласил туда и самого В… Там Ежов предложил ему себя в качестве полового партнера. В. не являлся гомосексуалистом, но был вынужден удовлетворить желание своего начальника.

— Ну как? — спросил Кобулов Родоса, когда тот закончил чтение показаний В. — Отлично сработали ребята.

Но до тугодума Родоса пока никак не могло дойти, что же изменится, если Ежов, признавшийся в работе на четыре иностранные разведки, в махровом вредительстве и в заговоре с целью захвата власти, будет еще обвинен в мужеложстве, за которое в лучшем случае можно дать лет пять лагерей?

Кобулов заметил его замешательство и сказал:

— Это только для твоего сведения, Борис. Хозяин вроде бы намекнул, что не плохо провести процесс над недобитыми троцкистами и шпионами из числа писателей, актеров, всяких там режиссеров и прочей гнили. Поэтому наш Лаврентий Павлович считает, что хорошо бы найти их связи с предателями из НКВД во главе с Ежовым, ведь многие из них крутились вокруг его жены. Да Ежов и сам признался, что она шпионка. Лаврентий Павлович остроумно сказал, что их надо «посадить на ежа», то есть судить вместе с Ежовым, как Ягоду с Бухариным, Рыковым и прочими. Такая идея наверняка понравится товарищу Сталину, а может быть, он уже и поддержал ее.

Тут, Борис, на что надо обратить внимание: эта публика к выпивке склонна, баб любит, и педерастов среди них хватает. Вот Ежов со своими пороками и нашел с ними общий язык. Выколоти у него как можно больше подробностей о всяких там пьянках-гулянках, совращениях. С кем он там и как. На процессе это может очень пригодиться.

Готовясь к допросу, Родос решил еще раз внимательно прочитать рапорт Кедрова, сына известного революционера и чекиста. Игорь Кедров работал в ИНО, но вел следствия по многим делам. Раньше была такая практика. До создания в декабре 1938 года Следственной части НКВД следствия вели оперативные работники различных подразделений.

^{«Совершенно секретно}

Народному комиссару внутренних дел Союза ССР

Комиссару госбезопасности первого ранга тов. Берия

Рапорт

Считаю необходимым доложить Вам об известных мне фактах, требующих проверки, указывающих на неслучайный характер отношений Н.И. Ежова с лицами, впоследствии разоблаченными как враги народа.

1. Ежов поддерживал отношения с Пятаковым. Об этом мне стало известно в 1936 году от Родоса. В октябре 1936 года мне было поручено допрашивать Радека. В своей преступной деятельности он тогда еще не признавался. Однако он довольно откровенно говорил о связях своих, Пятакова и других участников антисоветского блока. По его словам, квартира Пятакова служила местом сборищ и попоек друзей Пятакова. Радек назвал несколько человек, которые бывали на квартире Пятакова, в том числе назвал и Н.И. Ежова. Курский и Берман (бывший начальник СПО НКВД и его заместитель), которым я доложил о заявлении Радека, предложили мне этим вопросом не интересоваться, потому что об этом Политбюро было известно. Должен оговориться, я отчетливо не помню, какими словами это было сказано, но я понял так, что Ежов действовал в данном случае по поручению Политбюро. Через несколько дней от допроса Радека отстранили. Радек все еще запирался, но был накануне признания. Уточнить этот вопрос могут, кроме Радека и Бермана, Л. Коган и А. Альтман (первый из них допрашивал Пятакова, второй — Радека).

2. Николай Иванович Ежов по непонятным причинам поддерживал необычные отношения с неким Мнацакановым А.А., бывшим сотрудником ИНО НКВД. Летом 1938 года Мнацаканов из партии был исключен как явно чуждый элемент, а несколько позднее выяснилось, что он является немецким шпионом. Между тем подозрения против Мнацаканова появились и были хорошо известны в партийном коллективе ИНО НКВД задолго до этого. Для того чтобы относиться к Мнацаканову с недоверием, были все основания, и не замечать их было нельзя. Этот человек ничем не был связан с Советским Союзом. За границу он выехал еще во время империалистической войны. За границей находилась вся его семья. Он сам постоянно жил за границей — в Персии, Германии и Австрии до 1936 года. В Советском Союзе до 1936 года был либо проездом, либо только для того, чтобы обделать свои личные дела и тотчас опять уехать за границу. Не будучи принятым в советское гражданство, называл себя советским гражданином и на руках имел советский паспорт (в Вене был даже с дипломатическим паспортом как вице-консул), сохраняя за собой право на персидское подданство. В кандидаты ВКП(б) был принят решением секретной комиссии при парткоме ОГПУ (членами комиссии состояли также Слуцкий, Островский из парткома и, кажется, Сперанский из отдела кадров). Был связан с братом-троцкистом и провокатором, находившимся в Персии. Когда этот провокатор был персами арестован для отвода глаз, Слуцкий добился его освобождения через резидентуру ИНО ОГПУ в Персии. Жена Мнацаканова Бошкович Эрна сохранила и поддерживала связь со своим первым мужем — польским шпионом. Как Мнацаканов, так и его жена из кожи вон лезли, чтобы познакомиться и угодить Агранову, родственникам Ягоды и т. д., которых они встречали за границей. Агент ИНО ОГПУ с 1922 или 23 года Мнацаканов благодаря личной близости к Слуцкому в 1932 году становится работником берлинской резидентуры, а в 1935 году помощником венского резидента, а в 1936 году назначается на работу в аппарат ИНО НКВД по должности помощника начальника отделения. И в своей агентурной работе у Мнацаканова отмечались подозрительные поступки: еще в 1934 году он настойчиво пытался реабилитировать провокатора под кличкой «Парень», а в другой раз выболтал агенту-двойнику под кличкой «Лекарт» наше задание, в чем, однако, не признался, Слуцкий же об этом знал. После назначения Ежова народным комиссаром в 1936 Мнацаканов мне сказал, что он лично знаком с Ежовым. В другой раз Мнацаканов мне сказал, что Ежов не соглашается встречаться в Вене ни с кем из работников НКВД кроме него — Мнацаканова и его жены, которые служили проводниками Ежову. Когда и после этого мое отношение к Мнацаканову не переменилось к лучшему, он стал заходить ко мне в комнату нарочно для того, чтобы от меня позвонить Ежову. Звонил Ежову перед заседанием парткома, на котором рассматривалось партийное дело Мнацаканова. На заседании парткома Мнацаканов держался крайне нахально, как будто рассчитывал на какую-то выручку. После ареста Мнацаканова я дважды обращался к Волынскому (быв. зам. нач. 3-го отдела ГУГБ) за разрешением допросить Мнацаканова о его конкретных вредительских действиях в работе. Волынский согласия на это не давал. Третий раз я разговаривал по этому вопросу уже с Дуловым (тоже быв. зам. нач. 3-го отдела ГУГБ), в ведение которого перешло следствие по делу Мнацаканова. Дулов мне сказал, что Мнацаканов признался в том, что он является немецким шпионом, и начал было писать показания о своей преступной деятельности. Но однажды во время допроса Мнацаканова в кабинет вошел Ежов, который в этот день обходил тюрьму. Ежов спросил Мнацаканова: «Ну, что, пишешь?» — на что Мнацаканов ответил утвердительно. Ежов односложно сказал: «Ну пиши, пиши». Мнацаканов после этого отказался от своих показаний и вскоре был расстрелян. Уточнить весь этот вопрос кроме Дулова и Бошкович могут Рощин В.П. и Шанина А.Л., бывшие работники венской резидентуры ИНО НКВД, а также жена Слуцкого.

Сотрудник НКВД ст. лейтенант госбезопасности (Кедров)

^{28 января 1939 года».}

На рапорте была резолюция: «т. Меркулову! Переговорите со мной. Л. Берия 2 февраля 39 года».

Родос на минуту задумался. Этот рапорт был, так сказать, соломинкой, за которую пытался ухватиться тонущий Игорь Кедров. Но это, конечно, не спасло его. Еще бы! Уцелеть в ИНО во время ежовской чистки, пережить трех начальников разведки, замарав себя при этом связями со шпионами и перебежчиками. На что же после этого можно рассчитывать?

Но судьба Кедрова мало интересовала Родоса. Он думал, как бы использовать этот документ для того, чтобы разговорить Ежова. О Пятакове и Радеке он уже и так много сказал, вряд ли добавит чего нового. А вот Мнацаканов — это очень интересно. Ну конечно! Это же связник Ежова. Немецкая разведка выводит Мнацаканова на Ежова за границей, потом Ежов забирает его в НКВД, чтобы передавать через него сведения немцам, а когда его сообщника разоблачают, Ежов заставляет того молчать и поскорее подводит под расстрел. Прекрасно!

Родос быстро нажал кнопку звонка и приказал вошедшему в кабинет контролеру привести на допрос Ежова.

— Расскажите о ваших шпионских связях с агентом немецкой разведки Мнацакановым, — начал допрос Родос.

— У меня таких связей с ним никогда не было.

— А если подумать как следует. Когда вы с ним познакомились?

— Это было, кажется, в тридцать пятом. Я ездил в Вену лечиться вместе с женой. Тогда я уже был секретарем ЦК и Слуцкий имел указание обеспечивать наше пребывание за границей. Он, так сказать, прикрепил ко мне этого Мнацаканова, который был консулом или вице-консулом, имел машину и возил нас по городу.

— Да-а. И так хорошо возил, что, став наркомом, вы сразу же перетащили этого подлеца на руководящую должность в ИНО, зная, что он немецкий шпион, жена его связана с польской разведкой, а брат — матерый троцкистский провокатор!

— Ничего этого я не знал. Просто Слуцкий работал с ним в Вене, был о нем высокого мнения и решил взять его в аппарат ИНО. Я поддержал Слуцкого, и не потому, что немного знал Мнацаканова. Делами ИНО я занимался мало и в кадровых вопросах полностью полагался на Слуцкого.

— Выходит, что Слуцкий виноват. Подвел к вам немецкого агента, а вы о нем ничего и не знали. Так, что ли, получается?

— Я не хочу ни в чем обвинять Слуцкого. Он ко мне Мнацаканова не подводил. Я этого Мнацаканова в НКВД, по-моему, и не видел ни разу. В ИНО я тогда только со Слуцким по работе встречался, иногда со Шпигельгласом, да с Борисом Берманом.

— Почему же тогда Мнацаканов вам звонил и просил за него заступиться, когда его разоблачили и стали исключать из партии?

— Он никак не мог мне звонить. У меня была прямая связь только с начальниками отделов и заместителями. Кто из них подпустит к такому телефону Мнацаканова, тем более что его хотели исключить из партии. Это невозможно.

— Я напомню вам. Он тогда звонил из кабинета Кедрова.

— О Кедрове я знаю, что это был простой работник в ИНО. С его телефона ко мне тоже нельзя было дозвониться.

Сегодня у Родоса это был уже третий допрос, и он сильно устал. Взглянул на часы — около двенадцати. Потом посмотрел на сидевшего перед ним жалкого и испуганного Ежова и понял, что сейчас вытягивать из него показания уже нет смысла. Надо заканчивать с этим делом, вызывать дежурную машину и ехать домой.

Родос вышел из-за стола, схватил левой рукой Ежова за волосы, а правой наотмашь ударил по лицу.

— Все, с враньем мы закончили. У тебя есть два дня, чтобы хорошенько подумать о шпионской работе с Мнацакановым, вспомнить все подробности. И особенно как ты предупредил его в кабинете у Дуилова о том, чтобы он не давал показаний. Если еще будешь врать и издеваться надо мной, голову сверну.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.