Глава 23 ПОТЕРЯ ГДР

Глава 23

ПОТЕРЯ ГДР

Спустя два года после объединения Германии Берлин принимал двух гостей. Одним из них был экс-президент США Рейган. Вторым — экс-президент СССР Горбачев.

Оба гостя прибыли в германскую столицу на торжества по случаю присвоения им званий почетных граждан Берлина.

Поскольку отмечены были заслуги именно этих двух человек, то им и приписывают ключевую роль в решении судьбы Германской Демократической Республики — государства, просуществовавшего на европейской карте с 7 октября 1949 до 3 октября 1990 года.

Как в действительности произошло воссоединение Германии — согласно воле Горбачева или вопреки ей? Ставил ли советский генсек-президент своей целью «отдать» ГДР Западу? Что это было — освященное благородными помыслами воссоединение, объединение или заурядное включение ГДР в состав ФРГ?

«ГДР в обиду не дадим…»

Между этими словами, произнесенными советским лидером на пленуме ЦК КПСС 9 декабря 1989 года, и благодарным спичем в Берлине по случаю занесения в список почетных граждан германской столицы прошло менее трех лет.

Там, в Берлине, его поджидала довольно горькая пилюля. Оказалось, что немцы, производя экс-президентов СССР и США в ранг почетных граждан своей столицы, одновременно лишили этого звания двух русских. Из списков были вычеркнуты маршал Конев и первый комендант Берлина генерал-полковник Берзарин — Герои Советского Союза. Вместо них вписали имена Горбачева и Рейгана.

Михаил Сергеевич своего отношения к происшедшему не высказал, согласившись тем самым на подобную замену. Ни словом не обмолвился он и о недавнем «дорогом друге», престарелом Хонеккере, томившемся в городской тюрьме Маобит, той самой, где его в течение 11 лет держали фашисты. Впрочем, чем мог помочь ему безвластный Горбачев, сам униженный победившим соперником?

Вот раньше — мог. Что стоило ему на переговорах под Железноводском, когда германский канцлер Коль сам предложил назвать круг лиц, в отношении которых после воссоединения следует отказаться от судебного преследования, вспомнить тех, кто верой и правдой служил Кремлю? Не вспомнил никого — ни молодых выпускников советских учебных заведений, ни старых антифашистов и членов их семей, ни активистов общества германо-советской дружбы, не говоря уже об офицерах армии, безопасности и погранвойск. Президенту СССР вряд ли требовались большие усилия, чтобы заручиться согласием западногерманской стороны относительно минимума социальных гарантий для своих друзей и соратников в ГДР.

— Это проблема, с которой справятся сами немцы, — к изумлению Коля сказал Горбачев.

Советская сторона даже не потребовала оградить от дискриминации по политическим мотивам тех восточных немцев, которые искренне верили в дружбу с Москвой! То есть бросила, «сдала» своих друзей, чем нанесла непоправимый ущерб репутации страны, еще раз продемонстрировала миру непредсказуемость поведения и ненадежность русских. Это дало повод для дополнительных обвинений в адрес Горбачева, позиция которого в германском вопросе не прояснена до сих пор.

Одни утверждают, что он сознательно лишил нашу страну плодов победы в Великой Отечественной войне, разрушив послевоенный порядок. Другие — что все произошло вопреки его воле, что ситуация вышла из-под контроля и он не в состоянии был ею управлять. Третьи полагают — случилось то, чему суждено было раньше или позже случиться. Немцы все-таки одна нация, и Горбачев, осознав, что немецкий народ хочет воссоединения, признал это право и не стал препятствовать.

Из изложенных трех основных точек зрения наиболее уязвимы первая и третья. Вряд ли есть смысл всерьез говорить о том, что целью Горбачева было «отдать» ГДР. Он прекрасно понимал, чем это чревато. Девятого декабря 1989 года — через месяц после открытия границы между Восточной и Западной Германией — на пленуме ЦК КПСС он заявил:

— Мы со всей решительностью подчеркиваем, что ГДР в обиду не дадим. Это наш стратегический союзник и член Варшавского Договора. Необходимо исходить из сложившихся после войны реальностей — существования двух суверенных германских государств, членов ООН. Отход от этого грозит дестабилизацией в Европе…

Докладчик, наверное, не лукавил, не лицемерил. В тот момент, похоже, он действительно был озабочен развитием событий в ГДР. Это была самая промышленно развитая страна социалистического содружества. По некоторым показателям она даже превосходила Советский Союз — например, по уровню жизни. На нее приходился самый большой товарооборот — в последней пятилетке 17 миллиардов рублей ежегодно. Оттуда поступало самое ценное для СССР оборудование. Наконец, там был расквартирован самый крупный заграничный контингент советских войск — почти четверть миллиона солдат и офицеров. Кроме того, ГДР представляла колоссальную ценность своим стратегическим положением, поскольку выполняла роль форпоста социализма, дальше всех продвинутого в Западную Европу. Даже невооруженному взгляду было видно, чем обернется для Советского Союза уход из-под его крыла этой страны.

Свершилось то, что должно было свершиться? Безусловно, была некая искусственность, нарочитость в разделении одного народа на два государства. Хотя, если поглубже вникнуть в эту проблему, ничего необычного здесь нет. В мире сколько угодно подобных примеров. Арабская нация разделена на десяток государств. А латиноамериканские страны, народы которых тоже говорят на одном языке? Опять же — братья-славяне. Русские, белорусы, украинцы снова оказались в разных государствах.

Ряд видных германистов сходятся во мнении, что не только в Советском Союзе, но и в Западной Европе объединение Германии не считалось делом близкого будущего, а многие вообще признавали его нежелательным. Видный политический деятель Италии Дж. Андреотти прямо заявлял: «Существуют два германских государства, и эти два государства следует сохранить». Оставляя за немецким народом безусловное право жить в одном государстве, если такова его воля, многие недоумевают по поводу того, к а к произошло объединение Германии, почему при этом не были учтены в полной мере законные интересы Советского Союза, имевшего на то и международно-правовые, и исторические, и моральные основания.

Присоединение ГДР к ФРГ приобретало темпы кинобоевика. Девятого декабря 1989 года, как мы знаем, генсек торжественно поклялся не дать немецких друзей в обиду, а уже 26 января следующего года на узком совещании огорошил близких единомышленников:

— Объединение Германии неизбежно, и мы не имеем морального права ему противиться…

Перед этим неожиданным заявлением он имел продолжительную встречу с Колем.

Неужели Горбачев уже тогда не мог влиять на ход событий и поглощение ГДР Федеративной Германией произошло вопреки его воле, с которой мало кто считался?

Нам нужен свой Горби!

О характере взаимоотношений между лидерами двух стран можно судить по продолжительности визитов генсека КПСС в ГДР. Первая поездка в 1986 году — восемь дней, вторая в 1987 году — два дня. И последняя, роковая, в 1989 году — два дня.

По свидетельствам очевидцев, последний визит Горбачева в ГДР имел налет незавершенности. Хотя программа пребывания была соблюдена, отбытие президента СССР оставило впечатление поспешности. Поначалу краткость визита объясняли нестабильностью обстановки в Москве. Однако уже спустя пару дней Горбачев направился с продолжительным официальным визитом в Финляндию. Аналитики, наблюдавшие за этим визитом, отметили, что в Хельсинки советский лидер чувствовал себя намного легче и свободнее, чем в Берлине.

Что тяготило Горбачева в ГДР? В первую очередь, позиция Хонеккера. Он скептически воспринимал горбачевские новации. К 1989 году для руководителя ГДР стало ясно, что реформы в Советском Союзе зашли в тупик и привели общество к разброду и шатаниям. Руководители КПСС много говорили о перестройке в рамках социалистического выбора, но не могли объяснить толком, что это такое, и тем более не знали, как это сделать на практике. А главное — жизнь в СССР становилась хуже.

У Хонеккера возрастала обеспокоенность тем, что волны, поднятые советской перестройкой, могут захлестнуть ГДР и другие восточноевропейские страны. Его худшие опасения подтверждались, несмотря на клятвенные заверения Горбачева о социалистической направленности преобразований и незыблемости руководящей роли КПСС. Между Берлином и Москвой появилась напряженность в отношениях. Дело доходило до серьезных разногласий. Московская пресса изображала Хонеккера коммунистическим динозавром, догматиком и сталинистом. В ответ руководитель ГДР запретил распространение в своей стране некоторых выходящих в Москве изданий. Зубодробительной критике был подвергнут советский фильм «Покаяние».

Идеологические разногласия двух лидеров усугублялись неприязненными взаимоотношениями их жен. Вспоминает бывший руководитель информационной службы советской внешней разведки в Берлине И. Кузьмин:

— По этому поводу шла речь совершенно открыто… Первая дама ГДР, считая себя партийной и государственной деятельницей, давала понять, что видит в Раисе Максимовне провинциальную выскочку и домохозяйку. Последняя, в свою очередь, также не пыталась скрывать своих антипатий по отношению к бывшей пионервожатой. Данное обстоятельство, как мне кажется, наложило впоследствии свой отпечаток на пребывание четы Хонеккеров в Москве…

И вот такая деталь:

— Из-за категорического отказа Горбачева назначить время вылета из Берлина в Москву всего на один час позднее, чем ему хотелось, была скомкана программа заключительного праздничного приема 7 октября.

Напомним: визит Горбачева был приурочен к празднованию 40-летия ГДР. Георгий Хосроевич Шахназаров, помощник президента, так рассказывает о той поездке:

— Редко где его встречали, как в Берлине. Толпы жителей, особенно молодежь, восторженно приветствовали человека, от которого в тот момент ожидали прежде всего перемен в своей достаточно сытной, но несвободной, скучноватой жизни. Повсюду несли плакаты, резавшие Хонеккера по сердцу: «Нам нужен свой Горби!». Полиция в тот день задержала несколько групп, демонстрировавших против Хонеккера.

Ровно через пять дней после отлета Горбачева из Берлина состоялось совещание секретариата ЦК СЕПГ с участием первых секретарей окружкомов, где Хонеккер был подвергнут жестокой критике. А еще через пять дней, 17 октября, на заседании политбюро Хонеккера единогласно сняли с поста генерального секретаря. Не голосовали только двое — один находился на Кубе, а второй, Г. Тиш, в Москве. По одной из версий, Тиш вылетел, чтобы проинформировать «старшего брата» о выполненном поручении — замене Хонеккера.

С отстранением твердокаменного защитника «чистоты марксизма», отличавшегося решительностью и бескомпромиссностью, единственного, кто мог бы пресечь начавшиеся в стране беспорядки, были открыты шлюзы стихии и хаосу, остановить которые новому руководству СЕПГ оказалось не под силу. Такова одна из точек зрения, согласно которой снятие Хонеккера было предопределено пребыванием Горбачева в Берлине. В этой связи делают многозначительные намеки на встречу Горбачева с членами политбюро ЦК СЕПГ, против которой Хонеккер первоначально возражал и которая якобы послужила сигналом для последовавшего вскоре его смещения.

Клиент, похоже, созрел

Кого первого осенила идея объединения Германии? В свое время многие советские политики, от самых знаменитых до рангом помельче, гордясь приверженностью общечеловеческим ценностям с младых ногтей, приписывали эту заслугу исключительно себе. Кто только не красовался горделиво на телеэкране, повествуя об участии в переговорах по германским делам «четыре плюс два», переросших затем в «пять минус один». Теперь, когда модными стали лозунги патриотизма и российской государственности, те политики приглушили голоса, предпочитая умалчивать о прежних заслугах.

В одном из своих интервью в апреле 1991 года Э. А. Шеварднадзе утверждал, что к выводу о скором возникновении проблемы объединения Германии он лично пришел еще в 1986 году и что якобы уже тогда он говорил, что в ближайшем будущем главным, определяющим для Европы вопросом станет германский.

Однако известный дипломат Г. М. Корниенко, занимавший пост первого заместителя министра иностранных дел СССР, считает, что это утверждение неверно, поскольку факты свидетельствуют скорее об обратном:

— На протяжении всего послевоенного периода до 1986 года германской проблемой занималось единое подразделение министерства — 3-й Европейский отдел… Но Шеварднадзе показалось непонятным, почему ГДР — социалистической страной — ведает тот же отдел, что и капиталистической ФРГ. Он решил устранить этот «непорядок»…

По словам Корниенко, Шеварднадзе передал Западный Берлин вместе с ГДР в управление, ведавшее соцстранами, что вызвало недовольство западных стран, а ФРГ — в управление, занимавшееся капстранами. Второй «раздел» Германии совершил в 1986 году господин Шеварднадзе. Какие уж тут мысли о скором объединении… Действительно, нелогично: если есть замысел о воссоединении двух германских государств, зачем разводить их по разным МИДовским подразделениям?

Вероятнее всего, до 1989 года вопрос об объединении Германии не поднимался вообще. Ни на Западе, ни в Советском Союзе. Во всяком случае, советское руководство к тому времени не имело четко выраженной позиции по данной проблеме. Об этом свидетельствовал в июне 1991 года автору этой книги маршал С. Ф. Ахромеев, тогдашний советник Горбачева по военным вопросам, перешедший к президенту СССР с поста начальника Генерального штаба.

Сергей Федорович был в числе сопровождавших генсека-президента во время его встречи с Бушем в районе Мальты в начале декабря 1989 года. Саммит советского и американского лидеров до сих пор окружен легендами. Считается, что Горбачев тогда дрогнул, уступил Бушу. Якобы даже сама природа воспротивилась тому тайному сговору: в ночь с 1 на 2 декабря разыгрался столь мощный шторм, что подход катеров президентов ни к американскому, ни к советскому крейсеру был невозможен. Высота волн на внутреннем рейде мальтийской бухты достигала 2,5 метров. Переговоры перенесли на советский теплоход «Максим Горький», стоявший у стенки пристани.

Ахромеев был членом официальной делегации и присутствовал на двух больших — по 4–5 часов — беседах с американцами во главе с их президентом. Что обсуждали Горбачев и Буш наедине (а таких полуторачасовых встреч, по словам Ахромеева, было две), маршалу не было известно, а вот о содержании больших бесед он поведал следующее:

— Пожалуй, самый главный вопрос был о Германии. Стороны перенесли его на завершающую стадию переговоров потому, что наша позиция по вопросу об объединении Германии выработана еще не была. Со времени ухода с руководящих постов ГДР Эриха Хонеккера и его ближайших помощников прошло чуть больше месяца, события в ГДР развивались стремительно. Не менее быстро и мы теряли влияние в этой стране. На встречу в районе Мальты Горбачев прибыл, еще не имея четкого долгосрочного плана действий по германской проблеме…

Маршал на какое-то мгновенье ушел в себя:

— Впрочем, в сложившейся ситуации такой план в немыслимо короткий срок и выработать вряд ли было можно.

По словам Ахромеева, Буш, выражая удовлетворение и вместе с тем удивление стремительными переменами, происходившими в странах Центральной Европы, и особенно в ГДР, говорил о том, что США удовлетворены взвешенностью позиции Советского Союза, касающейся этих изменений.

— Он настойчиво допытывался у Горбачева, какую же позицию займет Москва в связи с возможным объединением Германии. Было ясно, что от ответа именно на этот вопрос в значительной мере зависело, как будут строить США свою политику по отношению к Советскому Союзу…

— Кредиты?

— К сожалению, финансы правят бал. А у нас к тому времени они уже вовсю пели романсы.

— И что ответил Горбачев?

— Он уходил от конкретного ответа на этот вопрос. Его рассуждения сводились к необходимости решения европейских проблем в целом в рамках хельсинского документа 1975 года, в том числе между ГДР и ФРГ. Горбачев предлагал ввиду того, что обстановка в Европе неясная, поручить Шеварднадзе и Бейкеру более основательно проработать европейские дела, и в частности германскую проблему.

Приведенный выше разговор с Ахромеевым состоялся в июне 1991 года, то есть спустя 18 месяцев после мальтийской встречи. Воспроизвожу еще один диалог с маршалом:

— Анализируя итоги переговоров на Мальте сегодня, прихожу к выводу, что от них тогда, в конце 1989 года, выиграли больше американцы, — сказал Ахромеев.

— Почему вы так думаете?

— Во-первых, они убедились, что решительной оппозиции Советского Союза предстоящему объединению Германии ожидать нельзя. Буш понимал: если бы такая позиция СССР уже была сформирована, то ее Горбачев на Мальте высказал бы. Президент США с полным основанием мог взять курс на объединение Германии, не опасаясь серьезных неожиданностей со стороны Советского Союза. Трудно сомневаться в том, что именно об этом вскоре Буш информировал и Коля.

— Сергей Федорович, есть версия, что Буш зондировал позицию Горбачева об объединении Германии по настоятельной просьбе Коля…

— Может быть. Что еще показала мальтийская встреча? Буш понял, что обстановка в СССР, с ее нестабильностью, не улучшится. Наоборот, она будет обостряться. И еще Буш понял, что соотношение сил между США и СССР изменилось в пользу США. Встреча и переговоры на Мальте были первыми, в которых Советский Союз выступал уже с ослабленными позициями.

«Они обзывают его гномом-импотентом…»

Ускорил ли визит Горбачева в Берлин отставку Хонеккера? Что говорил советский лидер на встрече с руководством ГДР? Высказывал ли он недовольство Хонеккером? В какой степени Горбачев владел информацией об обстановке в ГДР?

По свидетельству уже упоминавшегося бывшего руководителя информационной службы советской внешней разведки в Берлине И. Кузьмина, только по линии этого ведомства Горбачеву во время его двухдневного визита состоялось три доклада. Всего было представлено около 50 материалов — информационные справки по полторы-две машинописные страницы, аналитическая записка «О положении в руководстве СЕПГ» на пяти страницах, а также записка «О настроениях в СЕПГ».

Наибольший интерес вызывает, несомненно, документ с анализом обстановки в высших партийно-государственных структурах ГДР, сложившейся вокруг Э. Хонеккера в связи, как отмечалось в справке, с его консервативным политическим курсом и авторитарно-деспотическим стилем руководства, а также влияния этой обстановки на положение в партии и государстве.

Разведка докладывала президенту имеющиеся у нее на тот момент данные о расстановке сил в политбюро ЦК СЕПГ. К противникам Хонеккера причислялись В. Штоф, Э. Кренц, В. Кроликовский, Э. Мильке, А. Нойман, К. Хагер. Группу его сторонников составляли Г. Миттаг, Й. Херман, Х. Долус, Г. Аксен. К ним относили и министра национальной обороны Г. Кеслера.

— В соответствии с действовавшей у нас в то время принципиальной установкой о том, что разведка не должна вмешиваться в процесс принятия политических решений, в записке не высказывалось каких-либо рекомендаций, — вспоминает И. Кузьмин. — Однако все ее содержание подводило к выводу о том, что обстановка в ГДР требует незамедлительного ухода Э. Хонеккера с руководящих постов. Такой же вывод следовал и из справки «О настроениях в СЕПГ».

Разведчик прав: все это не было чем-то новым и неизвестным для московского руководства. В Кремле прекрасно были осведомлены об отношениях внутри партийной и государственной верхушки ГДР. Все ее члены ежегодно бывали в СССР — на лечении, отдыхе, по служебным делам — и довольно откровенно рассказывали о своих симпатиях и антипатиях.

Для Кремля не было секретом, что у Хонеккера проблемы со здоровьем. Во время операции в июле 1989 года его дважды подвергали полному наркозу в течение двух суток беспрерывно. Догадки соратников о последствиях для его умственной деятельности тут же становились известными советскому руководству. Веселое оживление среди членов Политбюро ЦК КПСС вызвало спецсообщение из Берлина о скандале, связанном с именем К. Наумана. Этот высокопоставленный деятель СЕПГ, настроенный против Хонеккера, будучи в сильном подпитии на одном из берлинских предприятий, публично обозвал главного «партайгеноссе» гномом-импотентом. Наумана с позором изгнали со всех его постов.

Разногласия между Берлином и Москвой усиливались. Было очевидно, что Хонеккер, поддерживаемый небольшой группой ближайших сподвижников, не намерен корректировать свой политический курс. Считалось, что престарелый, выживший из ума восточногерманский лидер судорожно пытается удержать личную власть.

Хонеккер отвергал эти обвинения:

— Падет ГДР — падет весь наш военно-политический блок. Мы будем стоять до конца.

На глазах разваливалась могущественная крепость, именуемая Варшавским Договором. Старик ронял нелестные слова о Горбачеве, отступившемся от своей подписи, поставленной в 1985 году под протоколом о продлении Договора на следующие 20 лет с пролонгацией еще на 10 лет.

Словом, поводов для раздражения «старшего брата» старина Эрих давал предостаточно. Но, что самое удивительное, «старший брат» все это терпеливо сносил. Выяснилось, что еще в 1986 году В. Кроликовский через посла Кочемасова обращался к Горбачеву с просьбой о поддержке противников Хонеккера. Такое же предложение вносили позднее, будучи в Москве, В. Штоф, А. Нойман, Э. Мильке и другие. Эти и подобные им обращения Горбачев оставлял без ответа.

Услышали ли оппоненты Хонеккера долгожданный сигнал к действиям во время последней встречи Горбачева с членами политбюро ЦК СЕПГ в Берлине? По свидетельству Г. Шахназарова, пожалуй, ни в одной другой беседе с лидерами восточноевропейских стран Горбачев не изъяснялся столь прямо и столь жестко, сказав примерно следующее:

— СЕПГ, ГДР имеют немалые успехи. Но сейчас не только Советский Союз, социалистические страны, весь мир вступает в новую эру. В вашем обществе накоплен большой запас энергии, нужно найти ему достойное применение, дать выход. Если это не будет сделано, люди начнут искать свои способы самовыражения. Лучше проводить реформы сверху, чем ждать, пока знамя перемен перехватят враждебные политические силы.

Шахназарову тогда показалось, что большинство членов Политбюро приняли эти высказывания с одобрением, может быть, не столько из-за полного согласия с ними, сколько из общего чувства неудовлетворенности руководством Хонеккера в последние годы:

— Много у них накопилось претензий к своему лидеру, они уже готовили ему замену, и нажим высокого московского гостя облегчил решение задачи.

Нажим все-таки, получается, был?

«Овес-то, барин, нынче дорог…»

Мальта была местом, где Горбачев впервые встретился с американским президентом Бушем. Взошедший на капитолийский холм в ноябре 1988 года, Буш ровно год держал советского лидера на отдалении. Он даже уклонился от встречи с Горбачевым, когда тот посетил Вашингтон в декабре 1988 года для выступления в ООН. Расчет Горбачева завязать диалог с новым президентом США тогда успехом не увенчался — Буш поприсутствовал лишь (как вице-президент) на встрече генсека КПСС с уходившим со своего поста Рейганом.

И только через год новый американский президент изменил свое сдержанное отношение к советскому лидеру и дал согласие на встречу с ним. Бывший директор ЦРУ поначалу не верил в горбачевские перемены, подозревая очередного кремлевского вождя в хитроумном замысле получить перемирие в «холодной войне», что-то вроде нового Брестского мира, заключенного Лениным в 1918 году.

Однако поездки в июне 1989 года в Польшу и Венгрию, а также анализ происходящего в СССР привели Буша к пониманию того, что объявленная Горбачевым перестройка вне его субъективных намерений приобретает все более устойчивую тенденцию к выходу далеко за рамки социалистического выбора. Наверное, со стороны это было более заметно.

Буш, как он потом признавался, хотел лично убедиться в правильности своих представлений об отсутствии у советского президента намерений препятствовать переменам, набиравшим силу в Восточной Европе, в советской Прибалтике и других регионах. Что он в этом убедился, видно из записанного в 1991 году диалога с маршалом Ахромеевым. На Мальте было недвусмысленно сказано: США будут строить свои отношения с СССР в зависимости от того, какую позицию он займет в связи с возможным объединением Германии.

Кредиты! Возможность финансовой помощи победила все сомнения. Казна была пуста, денег катастрофически не хватало, хотя Горбачев не вылезал из зарубежных поездок, где выклянчивал в долг. Давали — но под определенные обязательства.

Сторонники этой версии — Горбачев раздавал обещания налево и направо, лишь бы получить инвестиции, без которых в стране, впервые за послевоенное полстолетие посаженной на продовольственные и промтоварные карточки, ввергнутой в смуту и хаос, могло вспыхнуть массовое недовольство, способное смести режим неутомимого краснобая, — приводят в подтверждение любопытный аргумент.

На Западе опубликовано содержание разговора между Гельмутом Колем и Михаилом Горбачевым во время его поездки в июне 1989 года в ФРГ. Встреча состоялась на вилле германского канцлера. Как рассказывает Коль, вспоминали о детстве и о годах войны, обменивались мнениями о том, какие богатые возможности открываются для будущего сотрудничества ФРГ и Советского Союза.

Горбачев поделился картинками своего детства. Он хорошо помнил приход немцев в свою станицу в годы войны. Ему, двенадцатилетнему пацану, приходилось ощипывать гусей для прожорливых немецких солдат. Гусей требовалось много, силенок, а главное, сноровки у парня не хватало, и он опасливо прислушивался к понукивающим голосам людей в военной форме. Может, оттуда, из детства, это испуганное замирание при звуке чужой речи?

Коль тоже рассказал о своих детских впечатлениях, травмировавших душу, когда советские войска пришли в его фатерлянд — для мщения. Не все освободители отличались гуманностью и состраданием.

Затем, после того, как оба настроились на ностальгический лад, Коль начал говорить о германском единстве.

— Так же, как Рейн течет к морю, ход истории неотвратимо ведет к воссоединению Германии, — произнес канцлер. — Конечно, можно было бы попытаться построить на Рейне плотину, но река выйдет из берегов и продолжит свой путь под плотиной. Именно так обстоит дело и с восстановлением страны. Конечно, господин Горбачев может задержать этот процесс на долгие годы…

Коль печально взглянул на гостя:

— В таком случае я, конечно, не доживу до этого дня. Но день германского единства, европейского единства наступит с такой же неизбежностью, с какой Рейн впадает в море.

Советский лидер молча выслушал эмоционально-образную речь канцлера и заговорил об экономических трудностях Советского Союза.

— Если нам потребуется финансовая помощь, сможет ли и захочет ли господин канцлер ее предоставить?

То есть овес-то нынче дорог…

На вопрос Горбачева Коль ответил положительно. По мнению Коля, этот разговор в саду его виллы стал решающим моментом на пути к германскому единству.

Через полгода на Мальте Буш выполнил просьбу Коля и прозондировал позицию советского лидера относительно судьбы ГДР.

Иллюзии Кремля

Это невероятно, но Горбачев был уверен, что стоит заменить Хонеккера другим лидером, более лояльным по отношению к советской перестройке, и все войдет в свою колею.

Однако Эгон Кренц, пришедший на смену Хонеккеру и провозгласивший политику «поворота», смог продержаться у власти лишь чуть больше месяца. Третьего декабря 1989 года он объявил об отставке всего состава ЦК.

Для Кремля это было громом среди ясного неба. Выбор преемника Хонеккера представлялся безупречным. Э. Кренц был молод, красив, обладал обаятельной улыбкой, умел по-горбачевски вести диалог на улицах. Словом, прямая противоположность угрюмому предшественнику.

Речистого, и в этом похожего на кремлевского патрона, нового главного партайгеноссе привезли в Москву за ярлыком на княжение. Это произошло 1 ноября. Горбачев встретил Кренца объятиями. Советскому президенту казалось, что, получив нового руководителя, немцы успокоятся.

Не тут-то было! Через несколько дней после возвращения Кренца из Москвы рухнула Берлинская стена. Обмениваясь комплиментами в Кремле, Горбачев и Кренц не произнесли ни слова о вероятности такого развития событий. В стенограмме встречи нет даже намека на это.

Представительство КГБ СССР в Берлине узнало об открытии границы вечером из программы телевидения. Реакция Москвы была истерично-невротической. Весть о падении Берлинской стены застала врасплох руководство разведывательной службы, не говоря уже о высшем политическом руководстве страны.

Насколько Кремль был далек от реальности, свидетельствует и этот невероятный факт. Во время беседы с новым руководителем ГДР Г. Гизи второго февраля 1990 года Горбачев заявил о своей уверенности в том, что большинство жителей ГДР являются сторонниками социалистического выбора.

По мнению многих германистов, высшее советское руководство с трудом воспринимало происходящее в ГДР. Никаких конкретных мер по стабилизации обстановки Кремль предложить не мог, поскольку никто не имел в этих вопросах сколько-нибудь четкой линии. Все оглядывались на первое лицо в государстве, от которого привыкли получать указания, а он все еще не верил в серьезность происходящего, полагаясь на традиционную мощь военных и политических позиций СССР в этом районе Европы.

Или все же предвидел, как иногда пишут, да еще якобы «с самого начала перестройки»?

— Москва не хотела терять ГДР, — считает бывший советский посол в Бонне Ю. А. Квицинский, — а в 1989 году действовала под давлением событий, которые для Кремля оказались в принципе совершенно неожиданными…

Эту точку зрения разделяют многие видные дипломаты, разведчики, военные. В подтверждение приводят хронику уступок. Будучи выстроенными в один ряд, они действительно высвечивают странную картину.

Январь 1990 года. Встреча Горбачева с Колем в Москве. Окрыленный канцлер уезжает в Бонн, где заявляет, что объединению Германии «дан зеленый свет». Только сейчас стало известно, что на переговорах советская сторона не расшифровывала условия объединения, а как заведенная талдычила абстрактную формулу — учет интересов безопасности других государств. Что имелось в виду под этой расплывчатой фразой, неизвестно. Духу не хватило заявить о том, что вхождение объединенной Германии в НАТО было бы несовместимо с интересами безопасности Советского Союза?

Февраль 1990 года. Встреча Буша и Коля. Заокеанский президент и европейский канцлер принимают решение о полноформатном вхождении объединенной Германии в НАТО. Позиция СССР, судя по всему, их уже не интересует. Напомним, что как раз в эти февральские дни генсек КПСС убеждает новоиспеченного берлинского коллегу Гизи в верности большинства жителей Восточной Германии социалистическому выбору.

Март 1990 года. Советский МИД выступает с заявлением, где наконец-то излагает позицию руководства страны по вопросу объединения Германии. Декларируется, что для СССР неприемлемо включение будущей Германии в Североатлантический блок.

Неужели Москва проявила характер? Как бы не так!

Июль 1990 года. Визит Коля в Москву. Советская сторона официально снимает возражения против вхождения объединенной Германии в НАТО. Почему после бесконечных компромиссов, лавирования, наконец, импровизаций о возможном вхождении Германии сразу в оба блока — в НАТО и Варшавский Договор — подняли лапки кверху, словно ощипанные гуси, которых когда-то готовил к обеду ставропольский мальчишка для чужеземных солдат?

Нет ничего тайного, что не стало бы со временем явным. Нетленна библейская мудрость!

Приоткрылся краешек еще одного покрывала. Оказывается, в июне того памятного 1990 года Горбачев посетил США. Сидя за чашкой кофе с Бушем, Михаил Сергеевич как бы между прочим заявил, что он согласится признать членство объединенной Германии в НАТО, если этого пожелает немецкий народ.

Буш от неожиданности едва не выронил из рук свою чашку. Изумленно взглянул гостю в глаза:

— Я хотел бы услышать это еще раз. Вы сказали, что не имеете ничего против, если Германия захочет быть в НАТО?

Горбачев повторил:

— Если они захотят быть в Варшавском Договоре, очень хорошо. Если они захотят в НАТО, тоже очень хорошо.

Буш не поверил услышанному и попросил Горбачева еще раз повторить сказанное. Горбачев сделал это. Буш и его сотрудники были потрясены.

Такая вот иллюстрация к вопросу о том, как принимались судьбоносные для нашей страны и всего мира решения в эпоху нового мышления. Ни в Политбюро ЦК КПСС, ни на съезде народных депутатов СССР этот вопрос не обсуждался и проект его решения не рассматривался. Естественно, не согласовывался он и с тогдашними союзниками СССР.

Для сравнения: письмо ленинградской преподавательницы Нины Андреевой, опубликованное в газете «Советская Россия», обсуждалось в Политбюро двое суток с утра до вечера без перерыва.

«Ополовиненный» народ

Так кто же решил судьбу ГДР? Горбачев с Рейганом, Бушем и Колем? Хонеккер с Кренцем? Некие тайные силы, на которые многозначительно намекают, но вслух не называют?

Строя всевозможные догадки, как всегда, забывают о главном действующем лице истории — народе.

Его искусственно разделили надвое, пустив в ход концепцию «два государства — две нации». По мнению Г. Шахназарова, ошибочность этой концепции очевидна — ведь у каждого второго немца из ГДР были кровные родственники в ФРГ, в том числе и у самого Хонеккера. Многие чуть ли не ежедневно общались по телефону, ездили друг к другу в гости. Разумеется, они не могли принять всерьез утверждения, что их родители, сестры, братья принадлежат к другой нации.

Завышенная оценка устойчивости социалистического строя в ГДР была, наверное, одной из причин столь неожиданного для Кремля поворота событий. Прежний образ жизни не успел окончательно выветриться из памяти восточных немцев, более того, он был у них буквально под боком.

Вот почему первой пала Берлинская стена, возведенная почти тридцать лет назад и разделившая надвое город, нацию, Европу, мир.

За годы существования стены здесь погибли от пуль пограничников и самострельных установок, а также подорвались на минах около 250 человек. Общее число погибших на бывшей германо-германской границе составило 825 человек.

Последний лидер ГДР Эгон Кренц вместе с пятью бывшими членами Политбюро правившей СЕПГ предстали перед германским судом 13 ноября 1995 года по обвинению в гибели людей на бывшей германо-германской границе и у Берлинской стены.

По имеющимся сведениям, Э. Кренц обращался к Б. Ельцину с просьбой использовать влияние России, чтобы остановить преследование граждан ГДР, осуществлявших в послевоенной Германии политику, которую ГДР проводила как надежный партнер Москвы.

Однако Кремль на это обращение не отреагировал.

В 1999 году Э. Кренц был приговорен к тюремному заключению.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.