Последние дни…

Последние дни…

Полководец не может своими усилиями, своим талантом придумать и осуществить такое, для чего нет соответствующих предпосылок в виде материально-технических и духовных возможностей армии и экономики страны. Поэтому, говоря о больших заслугах генерала Петрова, я не забываю о том, что он не мог бы провести в жизнь самые блестящие решения, если бы не стоял во главе частей именно Советской Армии. Правда, наш промышленный потенциал проявился в севастопольской обороне – из-за того, что город был отрезан от большой земли, – не в полную силу, но зато духовная, моральная прочность советских воинов была для Петрова надежной опорой. Это подтверждают завершающие бои за Севастополь.

Иссякли силы армии – не было боеприпасов, танков, самолетов, не приходили больше корабли со всем необходимым для обороны, все меньше оставалось людей, все уже становилась полоска земли между нажимающим врагом и морем. Вот уже и этот лоскуток земли разорван в клочья и остатки защитников Севастополя бьются в последних очагах сопротивления. Командующий армией остался без армии. Она выполнила приказ: «Ни шагу назад!» Приморская армия не отступила, не ушла из Севастополя. Многие его героические защитники, начиная с тех, кто встретил выстрелами группу Циглера в первые дни обороны, и кончая теми, кто оставил последний патрон для себя на двухсотпятидесятый день сражения, навсегда остались в севастопольской священной земле.

Уцелели немногие. Но борьба продолжалась на других фронтах, опыт и мужество севастопольцев были очень нужны. Не зря же сказал Верховный Главнокомандующий в своем приказе: «Самоотверженная борьба севастопольцев служит примером героизма для всей Красной Армии и советского народа».

1 июля на объединенном заседании Военных советов Черноморского флота и Приморской армии вице-адмирал Октябрьский прочитал телеграмму из Москвы, в которой разрешалось оставить Севастополь ввиду того, что исчерпаны все возможности для его обороны. Было приказано вывезти из Севастополя хотя бы несколько сот человек командного состава. Для руководства еще ведущими бои оставался генерал П. Г. Новиков.

Придя на свой командный пункт, Петров сказал Крылову:

– Вызовите весь командный состав дивизий и полков. Будем эвакуироваться.

Крылов не понял командующего. Петров добавил:

– Подробнее скажу на совещании. Мы уходим из Севастополя. Вы – со мной, на подводной лодке.

Крылов все еще не понимал:

– Как же так?..

– Мы с вами военные люди, Николай Иванович. Где мы нужнее, решать не нам. Поймите – это приказ. Пришлите ко мне Безгинова. Я продиктую ему последние мои распоряжения.

Дальше я передаю слово полковнику в отставке И. П. Безгинову. Рассказывая о последних часах Севастополя, он сидел напротив меня, седой, строгий, подтянутый. Иногда он надолго замолкал, а рассказывая, глядел порой не на меня, а будто вглядывался в прошлое.

– Меня вызвал вечером Крылов, сказал: «Иди к командующему». Я вошел в комнату генерала. Петров был мрачен и сосредоточен, голова его дергалась. «Садитесь, будем писать приказ». Я сел, развернул планшетку, приготовил бумагу. «Пишите: „Приказ. Противник овладел Севастополем. Приказываю: командиру Сто девятой стрелковой дивизии генерал-майору Новикову возглавить остатки частей и сражаться до последней возможности, после чего бойцам и командирам пробиваться в горы, к партизанам“. Петров долго молчал. Больше ничего в приказ не добавил. „Идите отпечатайте, вручим командирам дивизий“. Так я записал последний в обороне Севастополя приказ Петрова. Я отпечатал приказ, подписали его командарм Петров, член Военного совета Чухнов, начальник штаба Крылов. Приказ раздали командирам. Были выданы пропуска, кому на самолет, кому на подводную лодку. Улететь могли немногие, было всего несколько самолетов. Кораблей не было. Командование флота считало бессмысленным посылать корабли, господство противника в воздухе было полное.

Безгинов умолк, ему явно нелегко было рассказывать об этих последних трагических часах…

Отдав последний приказ, Петров ушел в свой отсек. Он находился там один довольно долго. Член Военного совета Иван Филиппович Чухнов стал беспокоиться и, подойдя к двери, приоткрыл ее и заглянул. И вовремя! Если бы не чуткость этого человека, мы лишились бы Петрова. В тот момент, когда Чухнов приоткрывал дверь, Петров, лежа на кровати лицом к стене, расстегивал кобуру. Чухнов быстро вошел в комнату и положил руку на плечо Петрова.

Некоторое время оба молчали. Потем Чухнов спросил:

– Фашистам решили помочь? Они вас не убили, так вы им помогаете? Не дело вы задумали, Иван Ефимович. Нехорошо. Насовсем, значит, из Севастополя хотели уйти? А кто же его освобождать будет? Не подумали об этом? Вы, и никто другой, должны вернуться сюда и освободить наш Севастополь.

Петров сел. Глаза его блуждали. Он поискал пенсне, чтобы лучше видеть Чухнова, но не нашел, порывисто встал, одернул гимнастерку, поправил ремни и застегнул кобуру.

В 2 часа ночи 1 июля Петров с членами Военного совета Чухновым и Кузнецовым, начальником штаба Крыловым, своим заместителем Моргуновым и другими работниками управления армии пошел на подводную лодку. Иван Ефимович сказал шагавшему рядом Моргунову:

– Разве мы думали, что так завершится оборона Севастополя!

Моргунов промолчал.

Когда вышли из подземного хода, их встретило ясное ночное небо с яркой луной, золотая дорожка. на море. А город пылал огнями и чадил черным дымом. Неподалеку слышалась ружейно-пулеметная стрельба, это дивизия Новикова билась на последнем рубеже.

На берегу моря молча стояли командиры и красноармейцы. Они медленно сторонились, давая дорогу старшим по званию. У Петрова чаще обычного вздрагивала голова. Он смотрел себе под ноги, наверное, боялся узнать среди расступающихся хорошо знакомых ему людей. Он ни с кем не заговорил. Прошел как» по углям. Взгляды людей были сейчас страшнее огня пулеметов и автоматов.

Позже Иван Ефимович говорил, что он покидал Севастополь, надеясь организовать эвакуацию оставшихся в живых. Это желание помочь им (а помочь можно только извне) было главным, что помогло ему пройти под тяжелыми взглядами и подавить в себе возникавшее намерение остаться с боевыми товарищами.

Подводная лодка находилась в двухстах метрах от причала. У берега стоял рейдовый буксир. Моряки торопили: лодку и буксир мог накрыть артналет или повредить даже отдельный снаряд.

Подойдя к подводной лодке, буксир из-за волнения моря не мог встать к ней вплотную. Прыгали изо всех сил, чтобы не упасть в воду. Некоторые срывались. Не мог сам перескочить на лодку Крылов, он был еще слаб после ранения. Моряки быстро нашлись – расстелили шинель, положили Крылова, раскачали и перебросили на палубу.

Юра, сын и адъютант Петрова, отстал где-то на берегу.

Потом его все же нашли. В последние минуты перед погружением его подвезли в подводной лодке. Петров все еще стоял на палубе. Буксир то подбрасывало вверх, то он проваливался вниз. Юра замешкался, не решаясь перемахнуть через вскидывающиеся волны. Петров прикрикнул на сына:

– Юра, прыгай немедленно!

Юра прыгнул и едва не сорвался в воду, но успел ухватиться за поручни. Ему помогли взобраться наверх. Лодка сразу же стала готовиться к погружению. В ней оказалось 63 человека!

Переход от Севастополя до Новороссийска продолжался с 1 до 4 июля!

Нелегкое это было плавание. Если вы во время отпуска посмотрите в каком-нибудь черноморском порту расписание движения кораблей, то увидите: путь от Севастополя до Новороссийска – всего несколько часов. Почему же Петров и его спутники шли почти четверо суток?

Вот что мне удалось узнать об этом.

Подводной лодкой «Щ-209» командовал капитан-лейтенант В. И. Иванов. Я его разыскал уже после того, как эти строки были опубликованы в журнале. Произошло это так. Среди многих писем было письмо капитана 1-го ранга Лобанова А. В., он писал из госпиталя лежа, извинялся за почерк. Кроме доброго отзыва о моей повести были в письме и такие слова: «Кусок о плавании на лодке написан с огрехами, не слишком профессионально с точки зрения моряка. Я надеюсь, что это все будет издано отдельной книгой.

И лучшие советы по этому эпизоду Вам даст сам Владимир Иванович Иванов. Он мой сосед. (Дальше приведен адрес.) Он очень скромный человек и об этом моем письме ничего не знает». Полностью соглашаясь с Лобановым и поблагодарив его, я тут же написал письмо Иванову в Ленинград. И вот передо мной его ответ:

«27 июня погрузил боезапас и 28-го вышел в Севастополь. В ночь с 28/VI на 29/VI получил радиограмму с приказанием выбросить боезапас в море и идти в Камышовую бухту под Севастополем. Придя туда, я получил предписание – в районе 35-й батареи лечь на грунт и всплывать с темнотой. С наступлением полной темноты 29-го всплыл и дожидался дальнейших указаний. Приблизительно около двух часов подошла шхуна, и первая партия офицеров во главе с генералом Петровым перешла на подводную лодку. Все спустились вниз, а Петров остался на мостике. Через некоторое время шхуна подошла вторично. На п/л перешла еще группа офицеров. Время было без нескольких минут 2 часа, я думал, что больше не будет пассажиров, предложил генералу Петрову спуститься в п/л, т. к. уже светает и надо уходить. Генерал Петров мне ответил, что на берегу остался его сын. Подошла шхуна, и на ней оказался сын Петрова, но вместе с ним прибавилось еще пассажиров. Немедленно все спустились в лодку. Сразу погрузились. Было уже почти светло. Начали форсировать минное поле, стараясь придерживаться фарватера, но, наверное, мы фактически шли по минному полю на глубине 80 м. Были задевания за минреп, но, видно, спас малый ход, прошли благополучно. Как только мы начали форсировать минное поле, началась бомбежка. Правда, немцы не знали точно нашего места, бомбили по площади, но часто бомбы падали довольно близко. В первый день в 22 часа мы всплыли, т. к. необходимо было подзарядить батарею и провентилировать лодку, ибо люди уже дышали с трудом. Не прошло и часу, как появились катера немцев и стали освещать район, пуская ракеты с парашютами, пришлось срочно погрузиться. Через час мы всплыли, начали зарядку и до раннего утра шли в надводном положении. Все пассажиры вели себя спокойно, плохо себя чувствовал генерал Крылов, который еще не полностью окреп после ранения.

На переходе произошел такой случай: я стоял на мостике и курил какую-то дрянь. Генерал Петров сказал, что угостит меня хорошими папиросами «Северная Пальмира», и спустился в лодку. Минут через пятнадцать он вышел на мостик и смущенно сказал, что его чемоданчик остался на берегу. За время перехода на лодке – и тогда, когда тяжело было дышать, и во время бомбежек – все соблюдали полное спокойствие и выдержку».

За лодкой гонялись самолеты и катера противника. Они сбрасывали глубинные бомбы, от которых трясло и кидало перегруженную подлодку, готовую развалиться. Взрывы бомб оглушали людей. Гас свет. Сыпались краска и грунтовка с переборок. Принятые на борт разместились всюду, где можно было втиснуться между механизмами и приборами, а таких мест в подводной лодке немного. Не хватало кислорода, люди задыхались, обливаясь липким потом. Температура поднялась до 45 градусов. Непривычные к таким перегрузкам сухопутные командиры теряли сознание. Экипаж, испытывавший те же мучения, вел себя очень мужественно – они моряки, им вроде бы полагалось все это преодолевать и выполнять свою работу.

Три дня и три ночи продолжалась непрерывная охота фашистских самолетов и катеров за подлодкой «Щ-209», она то стопорила ход, то, маневрируя изменения глубины и курса, тихо ускользала от преследователей. Только 4 июня лодка пришла в Новороссийск.

Петров вместе со всеми перенес эти страдания, ему конечно же было труднее многих, потому что он был старше по возрасту, имел давнюю контузию. Но он ни разу не подал виду, как ему тяжело. А может быть, моральная тяжесть перекрывала все.

Позднее исследователи и историки подсчитают, какой огромный вклад в общую победу внесли севастопольцы, на 250 дней приковав к себе одну из сильнейших гитлеровских армий. Подсчитают, какой урон нанесли врагу и как ослабили дальнейшие удары 11-й армии. Какой беспримерный героизм проявили в боях за исторический город, повторив и умножив славу доблестных предков.

Но в тяжкие часы подводного плавания тяжелее горячего воздуха, отравленного дыханием дизелей и кислотными парами аккумуляторов, генерала угнетало сознание, что там, в Севастополе, остались его красноармейцы и командиры. И хоть Петров ушел, выполняя приказ, всю жизнь он не мог заглушить душевной боли оттого, что вот он здесь, а они остались там, оттого, что не все было сделано для спасения защитников Севастополя.

В Новороссийске встретили моряки из штаба Черноморского флота и приморцы, добравшиеся сюда раньше. Были даже цветы. Но севастопольцы выглядели очень неторжественно: небритые, в грязной, измятой одежде, измученные последними боями и тяжким переходом.

Сразу с причала все прибывшие отправились в баню. Из бани вышли и офицеры и генералы в одинаковом новом красноармейском хлопчатобумажном обмундировании. Готовой генеральской одежды не оказалось. Но на следующий день генералы уже были обеспечены подобающей им формой. Несмотря на радость избавления от плена или даже смерти, Петров был мрачен. В одной из бесед он все же высказал вице-адмиралу Октябрьскому много горького прямо в лицо. Петров считал, что при соответствующей организации можно было вывезти из Севастополя оставшихся в живых его героических защитников. Октябрьский будет недолюбливать его за это. Из статей и выступлений адмирала о героических днях Севастополя будет выпадать имя Петрова.

Разные существуют мнения по поводу того, можно ли было вывезти защитников Севастополя с мыса Херсонес. Одно из них – боевые корабли не были посланы из опасения их потерять. Впереди была еще долгая война. Черноморский флот уже недосчитывался многих кораблей, а Черное море, Кавказ надо было защищать. Были другие обстоятельства – превосходство авиации противника в воздухе. Теперь самолеты гитлеровцев базировались на крымской земле, море рядом, для заправки, подвески новых бомб требовалось всего несколько минут. Даже небольшим количеством самолетов враг мог создать очень интенсивное воздействие.

И все же, все же… Об эвакуации, как справедливо пишет адмирал флота Н. Г. Кузнецов, надо было «в Наркомате ВМФ подумать, не ожидая телеграммы из Севастополя…». Да и черноморским флотоводцам при всей их бережливости вспомнить бы, что кроме дня бывает еще и ночь, да заранее пригнать в Севастополь побольше пусть даже простых шлюпок. Сотни мелких суденышек под покровом темноты ушли бы с Херсонеса, что подтверждают севастопольцы, спасшиеся на самодельных плотах, бочках, надутых автомобильных камерах и прочих подручных средствах. О том, каковы были возможности помочь севастопольцам, свидетельствуют слова доктора исторических наук А. В. Басова в его статье «Роль морского транспорта в битве за Кавказ» [3]: «4 августа (через двадцать – двадцать пять дней после херсонесской трагедии, а значит, все они могли быть использованы для эвакуации севастопольцев. – В. К.) из Азовского моря стали прорываться через простреливаемый противником Керченский пролив группы транспортных и вспомогательных судов в сопровождении боевых катеров. До 29 августа в Черное море прошли 144 различных судна из 217 прорывавшихся».

И еще одна цитата, опять же свидетельство самих моряков, из книги «Черноморский флот» (М., 1967, с. 214): «Из-за невозможности вывести в Черное море в портах Азовского моря было уничтожено свыше 50 малотонных транспортов, 325 рыбо-промысловых и более 2570 гребных судов».[4]

В конце июня все эти суда или хотя бы часть их еще можно было вывести из Азовского моря беспрепятственно. А сколько таких судов было еще и в Черном море! Посадить бы на 325 рыбопромысловых пусть по сто человек – уже более 30 тысяч севастопольцев были бы спасены…

Я получил сотни писем с просьбой подробнее описать завершающие бои на полуострове Херсонес. Но это особая тема, выходящая за пределы той задачи, которую поставил я перед собой в настоящей повести. Приведу всего одно письмо участника последних боев. Из того, что попало в поле зрения одного человека, нетрудно представить и общую картину героических и печальных событий тех дней. Это письмо прислал мне бывший разведчик, старшина 2-й статьи Черноморского флота Виктор Евгеньевич Гурин, сейчас он живет в Таганроге.

«Штаб генерала Новикова разместился на 35-й батарее. Все ожидали кораблей, но они, к нашему огорчению, так и не пришли. На новый командный пункт вызываются все оставшиеся в живых командиры, политработники. Вновь формируются подразделения из разрозненных частей морских бригад, стрелковых дивизий и групп бойцов. Приводится в порядок линия обороны, укрепляется старый земляной вал, составляются поименные списки защитников, оставшихся в живых.

С круч скалистых отвесных берегов поднимаются на оборону бойцы. Все людские и боевые ресурсы были проверены и учтены генералом Новиковым. И оборона вновь приняла боевой порядок. С рассветом 1 июля 1942 года авиация противника произвела облет наших боевых позиций. Зайдя со стороны моря, обстреляла и пробомбила кромку берега и террасы, где отдыхали бойцы, после чего сбросили нам листовки с требованием прекратить дальнейшее сопротивление. В результате бомбежки авиации мы несем большие потери в живой силе. Авиация начала бомбить расположенный вдоль берега автотранспорт, сбрасывая на него зажигательные бомбы. От горящих автомашин нас заволокло черным удушливым дымом, создавалась плотная дымовая завеса.

Я в это время находился на обороне земляного вала 35-й батареи, командовал взводом автоматчиков, под мое командование выделено отделение пэтээровцев. И снова на нас поднялись цепи пьяных фашистов, которых поддерживали танки. Когда расстояние сократилось, мы бросились в контратаку. Этот последний для меня бой длился около трех часов. Вся местность была усеяна трупами и тяжелоранеными. Противник был отброшен до Юхариной балки и Максимовой дачи. Самолеты противника, потеряв всякие ориентиры, бомбили и нас и своих. В этом бою мы захватили несколько кухонь с пищей. Противник потерял тысячи убитыми. При уборке трупов в ночное время фашистские команды подбирали с поля боя и утаскивали только немцев, оставляя трупы румын и татар. Мы свои трупы перестали убирать и хоронить, не было сил, одолевала жажда и голод.

Командование приняло решение: организовать прорыв обороны противника в направлении Ялтинского шоссе.

В течение 1 июля немцы предприняли восемь атак, но не смогли сбросить нас с занимаемых позиций, мы стояли насмерть.

В ночь с 1 на 2 июля 1942 года подошло несколько катеров, они зашли в бухту Казачью, один стал швартоваться к пристани. Люди во время швартовки бросились к катеру, но пристань не выдержала тяжести такой массы людей и рухнула. Катера не смогли пришвартоваться и отошли от пристани. Они стояли недалеко от берега. Люди бросались в воду и вплавь добирались до них. Приняв небольшую часть доплывших к ним, катера покинули бухту и ушли на Кавказ. Сотни наших утонули, не в силах доплыть до берега. Тогда мы поняли, что надежда быть эвакуированными на кораблях теперь для нас потеряна.

Было принято решение внезапными атаками пробиться сквозь заслон.

Перед рассветом 2 июля Новиков ознакомил обороняющихся с планом прорыва. Честно говоря, на прорыв возлагались слабые надежды в условиях открытой местности. Во мраке по сигналу – зеленой ракете – мы все ринулись на врага в нескольких направлениях, истребляя ошеломленных внезапностью фашистов. Бой на прорыв длился до рассвета. Пробиться сквозь плотный огонь и трехэшелонную оборону противника посчастливилось не многим.

Потеряв при прорыве многих бойцов, мы с боями стали возвращаться назад, где вновь заняли круговую оборону. Тысячи трупов были на берегу и в воде, зловоние стояло страшное. Немецкие самолеты заходили с моря, бомбили и обстреливали из пулеметов кручи скал и террасы, где находились наши бойцы. Враг вел себя нагло. Немецкие снайперы просочились в район горелых автомашин и оттуда меткими выстрелами уничтожали командный состав.

Пройдя вдоль окопов, с болью в душе смотрел я на погибших воинов, которых было очень много. Участок между 35-й батареей и бухтой Казачьей к исходу дня был прорван, немецкие танки с десантом на борту вышли к морю.

Несмотря на работу командного состава, который своей выдержкой вдохновлял нас драться до конца, деваться нам было некуда. Враг шаг за шагом теснил нас. Все наши резервы были исчерпаны, все меры к восстановлению обороны были использованы, всюду были гитлеровцы, и все-таки 2 июля враг не опрокинул нас в море.

Отбив в этот день десятую атаку, я со своими бойцами спустился по канату вниз. У самого берега бойцы из кузовов автомашин связывали плоты. Они приняли решение пройти берегом на плотах до мыса Фиолент, а там подняться по отвесным скалам в тыл врага и пробираться в горы, в район действия крымских партизан. Берег в ночное время постоянно освещался навесными осветительными ракетами и обстреливался фашистами.

Я обнаружил кем-то приготовленную автокамеру и решил: плыть подальше в море в надежде на случай. Никакого определенного плана у меня не было.

Разделся, надул камеру, приспособил на шею пистолет, вошел в воду, где почувствовал сразу большую глубину. Отталкивая трупы, я стал выбираться на свободную воду. Поплыл подальше от берега. Слышны ,были звуки ночного боя, автоматно-пулеметные очереди, взрывы гранат. Берег освещался разрывами снарядов, но постепенно эти звуки перестали доходить до моего слуха. Я остался один на один с плещущимся фосфоресцирующим морем.

Сколько времени я плыл, трудно предположить, думаю, более шести часов. Плыл из последних сил. Думал, что пришла моя гибель. Стало светать, и я вдруг рядом услышал русскую речь. Я закричал что было сил, и меня услышали. «Плыви быстрее!» – крикнули мне. Я поплыл, выбиваясь из сил. Увидел надстройку, пушку и понял, что спасен. Меня подобрали и вытащили на палубу матросы подводной лодки «Щ-209». Очутившись на палубе, я совершенно ослабел. У меня спросили фамилию, из какой я части. Офицер сказал, что я родился в рубахе. Меня втиснули в люк. Все отсеки подводной лодки были переполнены. Дойдя до носового отсека, я сел. Силы совершенно оставили меня, и я уснул».

И еще мне хочется хотя бы коротко рассказать, о генерале Новикове, принявшем на себя командование в последние дни боев на Херсонесе. О Петре Георгиевиче Новикове ходило много разных, порой противоречивых, слухов – говорили: погиб, попал в плен, застрелился. Кто-то пустил слушок о «неблаговидном поведении» в плену, называли даже предателем. Кое-кто винил его в быстрой сдаче в плен оставшихся на Херсонесе. Очень характерно отношение И. Е. Петрова к человеку, которому он верит, несмотря ни на какие сплетни и слухи. Именно в эти дни, когда ничего достоверно не было известно, Иван Ефимович посчитал необходимым написать аттестацию и вложил ее в личное дело генерала Новикова. Вот выдержка из нее:

«Командир 109-й с. д. генерал-майор Новиков П. Г. участвует в Отечественной войне с самого начала. В начале войны командовал 241-м с. п. 95-й с. д. Был дважды ранен. Разумный, волевой командир, правильно понимающий природу современного боя и умеющий организовать усилия подчиненных ему войск. Оставаясь до последнего с войсками, Новиков, по немецким данным, якобы попал в плен. Последнее маловероятно, Новиков мог попасть либо убитым, либо тяжело раненным…»

Это было написано 9 июля 1942 года.

Что же произошло с генералом Новиковым?

Дальше я заимствую у моего доброго знакомого писателя Николая Михайловского рассказанное ему, а не мне Евгением Анатольевичем Звездкиным, который был политработником в дни боев за Севастополь и очевидцем херсонесского финала:

«Нас прижали к самой воде. Патроны кончились. Что делать? Драться врукопашную либо броситься в море и плыть сколько хватит сил, лишь бы не попасть в лапы к фашистам. К счастью, в темноте появился катер „морской охотник“ с цифрой „112“, принял до сотни человек и, перегруженный сверх всякой меры, вышел в море курсом к кавказским берегам. Ночь была лунная, и мы опасались, как бы немцы не заметили.

Наутро я вышел на палубу и услышал тревожный голос командира катера, не отрывавшегося от бинокля: «Доложите генералу Новикову: слева по носу пять немецких торпедных катеров». Кто-то из команды метнулся в кормовой кубрик. Тут я понял, что на катере находился генерал Новиков и его штаб.

Всматриваясь в даль, мы разглядели белые пятна. Они увеличивались в размерах и шли на нас развернутым фронтом. К командиру катера подошел капитан 2-го ранга и сказал: «Генерал приказывает принять бой и прорываться на Кавказ, я с ним согласен, другого выхода нет…»

Командир катера приказал готовиться к бою. Краснофлотцы заняли места у двух мелкокалиберных пушек и пулемета. Из носового кубрика по цепочке передавались ящики со снарядами. Армейские штабные командиры выбрались из кубриков на палубу и обсуждали непривычную для них обстановку.

Катер полным ходом шел на сближение с вражеской пятеркой. Уже виднелись высоко задранные носы немецких катеров, окрашенные в белую и голубую краску.

И вот раздались частые выстрелы пушек, застрочили пулеметы, вскипела вода вокруг нашего катера. На палубе лежали убитые и раненые, среди них командир катера и рулевой. На их место в ту же минуту встали другие моряки.

Мы держали курс на ближайший немецкий катер. Все напряглись, казалось, мы идем на таран. Немцы от неожиданности на минуту прекратили стрельбу, и тут я услышал громкий, но спокойный голос по другую сторону мостика: «Морской таран, молодцы морячки!» Я взглянул и увидел генерала Новикова. Он стоял, невысокий, с бритой головой, в гимнастерке с расстегнутым воротом. «Вот так же пробивались „Варяг“ и „Кореец“…» – снова донеслись его слова.

Немецкий катер, который мы собирались таранить, свернул с курса и ушел вправо. Мы все облегченно вздохнули…

Между тем другие немецкие катера расступились, пропуская наш «охотник», шедший прежним курсом на Кавказ. Они тоже развернулись и пошли параллельно с нами по два с каждого борта и один за кормой. Снова начался ураганный обстрел с трех сторон, а внезапно появившийся над нами немецкий самолет снизился и, делая круги, обстреливал нас с воздуха. Лавина огня обрушилась на нас.

Но катер продолжал идти в сторону Большой земли, и мы верили в спасение. Нас обрадовало, когда один из немецких катеров загорелся от нашего снаряда и вышел из боя. Но радость была преждевременной – прямым попаданием немецкого снаряда выведены из строя наши моторы.

Случилось самое страшное – мы потеряли ход, превратились в плавучую мишень. Я бросился в моторный отсек. Там уже был Новиков, а до этого он управлял огнем нашей кормовой пушки. Он стоял без гимнастерки, с перевязанной рукой.

«Мотористы есть, кто-нибудь жив?» – спрашивал он.

«Есть», – отозвался один из двух раненых мотористов.

«Дайте ход! Что для этого нужно?» – спрашивал Новиков.

Моторист молча осмотрел моторы и сказал:

«Ход будет на одном моторе, маслопровод перебит, заменим его, а второму мотору капут…»

«Действуйте, а вы помогите», – сказал Новиков, обращаясь ко мне. Через минуту я слышал, как он, выбираясь из люка на палубу, кричал: «Братцы, ход будет! Отгоняйте гадов!»

Выстрелы нашей пушки редели, наконец совсем смолкли, и я поспешил на палубу. Там лежали убитые и раненые. Среди них я увидел бритую голову Новикова. Он тоже лежал среди моряков и здоровой рукой показывал единственному у пушки израненному краснофлотцу на немецкий катер, который приближался с противоположной стороны. Краснофлотец развернул пушку, зарядил и выстрелил. Немецкий катер ушел в сторону. Я начал подавать снаряды.

«Молодцы, ребята! Так их, гадов!» – слышал я голос Новикова. Не знаю, сколько часов длился бой, много ли времени я подавал снаряды, только вдруг почувствовал ожог в груди и ощутил на теле кровь. Понял, что я еще раз ранен и отполз в сторону. Мое место занял другой, тоже раненый краснофлотец.

Я перевязал рану куском мокрой гимнастерки. И тут снизу донесся треск и зашумела вода. Катер немного прошел по инерции и остановился…

«Новая беда с мотором», – решил я и пополз к люку.

«Что там?» – спросил Новиков, пытаясь подняться и снова падая на палубу. Видимо, он получил еще одно ранение или обессилел от потери крови. Я заглянул в моторное отделение, увидел разбитый мотор, убитого моториста и воду, быстро прибывающую через пробоину в корпусе.

«Мотор разбит, через десять минут катер затонет», – доложил я генералу.

«Флаг не спускать!» – из последних сил произнес Новиков и поник головой.

Наш катер раскачивался на волне, борта опускались все ниже и ниже.

Теперь палуба катера почти сровнялась с водой, и волны обмывали тела убитых и раненых. Стало тихо. Я увидел, что один из немецких катеров подходит к нам на малом ходу, между нами осталось уже меньше кабельтова.

«Плен, позор!» – пронеслось в голове, и я упал без сознания…

…Очнулся на корме немецкого катера. Рядом лежали еще несколько человек. Над нами стояли немецкие матросы с автоматами и курили. Я спросил соседа, краснофлотца-радиста: «Что с катером?» – «Затонул», – ответил он.

Близко к полудню, так показывало палившее солнце, катер подошел к Ялте. Немецкие матросы вынесли нас на берег и положили на песок пляжа. Те из нас, кто был в сознании, могли видеть, что с немецких катеров снимали убитых и раненых и грузили в санитарные машины.

«А все-таки, братцы, мы их пощипали», – снова услышал я слабый голос Новикова, и стало не так больно за наше поражение.

Немцы отправили своих убитых и раненых, а потом пришли за нами, и солдаты втащили нас в кузов. Полуторка побежала по опустевшим ялтинским улицам, поднимаясь куда-то в гору. В кузове сидели солдаты с автоматами. На крутом подъеме редкие прохожие, старики и женщины, завидев нас, полуголых и окровавленных, в изумлении останавливались, смотрели вслед, махали рукой и вытирали слезы…

Вскоре мы оказались в симферопольской тюрьме.

«Так вот, друзья мои, – сказал Новиков. – Как видно, в этом казенном доме мы с вами расстанемся надолго, а может быть, и навсегда. Одно прошу, не поминайте лихом и всегда помните: вы защитники нашей родины, лишь временно, повторяю, временно разоруженные».

Нас разместили в разных камерах, и я больше никогда не встречал генерала Новикова. Я хороша запомнил его последние слова, и всюду в немецких лагерях, где мне пришлось быть, я боролся с фашизмом.

Генерал Новиков прошел через тюрьмы и концлагеря с честью и достоинством, не склонив головы перед врагами.

Сегодня при въезде в Балаклаву висит мраморная дощечка: «Улица Новикова. Наименована в 1961 году в память генерала Советской Армии, героически защищавшего Севастополь, погибшего в застенках гестапо в 1943 году».

Позднее было много написано и сказано о трагических последних днях Севастополя, но мне думается, наиболее убедительными, доказательными и точными свидетелями будут некоторые документы тех дней. Читателю, знающему детали севастопольской обороны, нетрудно будет уяснить истину из текста этих документов, понять, что происходило в действительности.

Из последнего донесения, отправленного вице-адмиралом Октябрьским в Москву – Сталину и в Краснодар – Буденному:

«Исходя из сложившейся обстановки на 24–00 30–06–42 г. и состояния войск считаю, что остатки войск СОРа могут продержаться на ограниченном рубеже один, максимум два дня, и поэтому решил:

1. 109-й стр. дивизии, 142-й стр. бригаде и сводным батальонам в ночь на 1 июля занять и удерживать рубеж на западном берегу Стрелецкой бухты…

2. Старшим начальником в Севастополе оставлен комдивизии 109-й генерал-майор Новиков П. Г., помощником ему по морской части капитан III ранга Ильичев с морской оперативной группой…

3. Новикову поставлена задача продолжать уничтожать живую силу противника на последнем рубеже и обеспечить отход и эвакуацию возможно большего числа людей. Для этого ему направлено 5 подлодок, 5 БТЩ и 10 катеров МО. Кроме того, если позволит обстановка, 1 июля будут посланы самолеты.

Одновременно докладываю:

1. Вместе со мной в ночь на 1 июля на всех имеющихся средствах из Севастополя вывезено около 600 человек руководящего состава армии и флота и гражданских организаций…

2. Захватив Севастополь, противник никаких трофеев не получил. Город как таковой уничтожен и представляет груду развалин.

3. Отрезанные и окруженные бойцы продолжают ожесточенную борьбу с врагом и, как правило, в плен не сдаются. Примером чему является то, что до сих пор продолжается борьба в районе Мекензиевы Горы и Любимовка.

4. Все защитники Севастополя с достоинством и честью выполнили свой долг перед Родиной.

5. 19 час. 30 мин. В донесении генерал-майора Новикова указано: наши части под натиском противника отошли на рубеж Камышовая бухта… При данном положении ночь с 1 на 2 июля является последним этапом эвакуации и организованной борьбы за Севастополь.

Новороссийск

Октябрьский, Кулаков».

4 июля Военный совет флота получил телеграмму с резолюциями С. М. Буденного и И. С. Исакова о срочном исполнении:

«На побережье СОРа есть еще много отдельных групп бойцов и командиров, продолжающих оказывать сопротивление врагу. Необходимо принять все меры для их эвакуации, посылая для этой цели мелкие суда и морские самолеты. Мотивировка моряков и летчиков невозможности подхода к берегу из-за волн неверная, можно подобрать людей, не подходя к берегу, поднять их на борт в 500–1000 м от берега. Прошу приказания не прекращать эвакуацию, а сделать все возможное для вывоза героев Севастополя.

Ватутин, Рыжков».

Командующий флотом так ответил на эту телеграмму:

«Москва. Генштаб. Ватутину, Буденному, Исакову, Алафузову.

Операции по съемке и вывозу отдельных групп начсостава, бойцов СОРа не прекращаются, не прекращались, хотя это связано с очень большими трудностями и потерями корабельного состава.

Подводные лодки пробиться в Севастополь не могут. Все фарватеры противник закрыл своими катерами. О трех подлодках еще не получены сведения, где они, хотя все сроки их возвращения прошли. Вернувшиеся лодки весь путь преследовались авиацией, катерами-охотниками, на каждую лодку сброшены сотни бомб.

Еще не вернулись два катера МО. Сегодня посылал еще шесть катеров МО, которые вернулись. Каждый доставил больше сотни человек. Буду продолжать операции.

Докладываю, что сопротивление врагу оказывается нормально.

Октябрьский».

Из дневника члена Военного совета Приморской армии генерала Ивана Филипповича Чухнова (любезно предоставленного мне для ознакомления женой генерала Евгенией Ивановной):

«4 июня. Только что прибыли в Новороссийск… Говорят, что в Краснодаре Буденный и Исаков встретили Октябрьского очень холодно, обвиняют нас за то, что мы не организовали эвакуацию. Я согласен с тем, что моряки это дело вообще не организовали, но при чем здесь приморцы, мне это непонятно…

13 июля. Были дважды на приеме у Буденного. Принял нас Буденный очень хорошо. Доложили подробно о боях в Севастополе, о последних днях в Севастополе.

Буденный с Исаковым нам посочувствовали и отпустили. Поругали моряков за плохую организацию эвакуации. Это поделом. Если бы Октябрьский несколько раньше поставил вопрос, мы вывезли бы много хороших, нужных нам людей».

Нельзя, конечно, обвинять во всем одного Филиппа Сергеевича Октябрьского.

Объективно оценивая обстановку, нарком ВМФ адмирал Н. Г. Кузнецов впоследствии писал с присущей ему прямотой:

«Об эвакуации войск, конечно, следовало подумать нам, в Наркомате ВМФ, подумать, не ожидая телеграммы из Севастополя… И меньше всего следует упрекать в непредусмотрительности местное командование, которому была дана директива драться до последней возможности. Военные советы ЧФ и Приморской армии со своими штабами в обстановке напряженных боев не могли заранее заниматься разработкой плана эвакуации».

Официальным итоговым документом о севастопольской обороне является сообщение Совинформбюро:

«По приказу Верховного командования Красной Армии 3 июля советские войска оставили город Севастополь. В течение 250 дней героический советский народ с беспримерным мужеством и стойкостью отбивал бесчисленные атаки немецких войск. Последние 25 дней противник ожесточенно и беспрерывно штурмовал город с суши и с воздуха.

Отрезанные от сухопутных связей с тылом, испытывая трудности с подвозом боеприпасов и продовольствия, не имея в своем распоряжении аэродромов, а стало быть, и достаточного прикрытия с воздуха, советские пехотинцы, моряки, командиры и политработники совершали чудеса воинской доблести и геройства в деле обороны Севастополя.

Немцы в июне бросили против отважных защитников Севастополя до 300 тыс. своих солдат, свыше 400 танков и до 900 самолетов.

Основная задача защитников Севастополя сводилась к тому, чтобы как можно больше приковать на Севастопольском участке фронта немецко-фашистских войск и как можно больше уничтожить живой силы и техники противника.

Сколь успешно выполнил Севастопольский гарнизон свою задачу, это лучше всего видно из следующих фактических данных. Только за последние 25 дней штурма Севастопольской обороны полностью разгромлены 22, 24, 28, 50, 132 и 170-я немецкие пехотные дивизии и четыре отдельных полка, 22-я танковая дивизия и отдельная мехбригада, 1, 4 и 18-я румынские дивизии и большое количество частей из других соединений.

За этот короткий период немцы потеряли под Севастополем до 150 тыс. солдат и офицеров, из них не менее 60 тыс. убитыми, более 250 танков, до 250 орудий. В воздушных боях над городом сбито более 300 немецких самолетов. За все 8 месяцев обороны Севастополя враг потерял до 300 тыс. солдат убитыми и ранеными. В боях за Севастополь немецкие войска понесли огромные потери, приобрели же – руины. Немецкая авиация, в течение многих дней производившая массовые налеты на город, почти разрушила его…

…Военное и политическое значение Севастопольской обороны в Отечественной войне советского народа огромно. Сковывая большое количество немецко-румынских войск, защитники города спутали и расстроили планы немецкого командования.

Железная стойкость севастопольцев явилась одной из важнейших причин, сорвавших пресловутое «весеннее наступление» немцев. Гитлеровцы проиграли во времени, в темпах, понесли огромные потери людьми.

Севастополь оставлен советскими войсками, но оборона Севастополя войдет в историю Отечественной войны Советского Союза как одна из самых ярких ее страниц. Севастопольцы обогатили славные боевые традиции народов СССР.

Беззаветное мужество, ярость в борьбе с врагом и самоотверженность защитников Севастополя вдохновляют советских патриотов на дальнейшие героические подвиги в борьбе против ненавистных оккупантов.

Слава о главных организаторах героической обороны Севастополя – вице-адмирале Октябрьском, генерал-майоре Петрове, дивизионном комиссаре Кулакове, дивизионном комиссаре Чухнове, генерал-майоре Рыжи, генерал-майоре Моргунове, генерал-майоре авиации Ермаченкове, генерал-майоре авиации Острякове, генерал-майоре Новикове, генерал-майоре Коломийце, генерал-майоре Крылове, полковнике Капитохине – войдет в историю Отечественной войны против немецко-фашистских мерзавцев как одна из самых блестящих страниц».

В тот день, когда генерал Петров и другие командиры покинули Севастополь, немецкое радио объявило о взятии крепости. Марши и славословия в адрес доблестной германской армии звучали весь день. А вечером была объявлена телеграмма, которой Гитлер выражал благодарность Манштейну и присваивал ему звание генерал-фельдмаршала.

Так в боях с советскими войсками появился – после Антонеску – еще один маршал! Причем оба маршала, находясь в несравненно более выгодных условиях, имея подавляющее превосходство в силах, не одержали, как видно из предыдущего описания боев, такой победы, которая давала бы право на столь высокое звание. Антонеску ввел войска в пустой город Одессу. Что касается Манштейна, то бои за Севастополь не прибавляют лавров в венок фельдмаршала.

Вспомните широко известную картину Верещагина «Апофеоз войны» – большая куча человеческих черепов на травянистом поле брани. Мороз проходит по коже, когда смотришь на эти человеческие головы, сложенные в пирамиду. Теперь представим себе картину, которая показала бы цену победы Манштейна. Для этого произведем некоторые арифметические действия. Протяженность линии фронта, окаймляющей Севастополь, в разные периоды боев была 40, 20 и меньше километров. Возьмем для подсчета среднюю – 30 километров, или 30 тысяч метров. Чтобы овладеть Севастополем, Манштейн уложил в боях 300 тысяч человек. Каждый солдат, обутый в сапоги, с каской на голове, был ростом около двух метров. Это значит, если линию фронта протяженностью в 30 километров выложить убитыми и ранеными, то получится сплошная стена, и высота этой стены будет около пяти-шести метров. Вдоль этой стены идти пешком надо почти целый день!

Таков «апофеоз победы», такова цена маршальского жезла Манштейна в боях за Севастополь. И у каждого погибшего немецкого солдата были отец, мать, жена или любимая, дети, братья или сестры. И каждый из них вправе спросить: что, кроме своих маршальских погон, дал немецкому народу Манштейн взамен этих 300 тысяч смертей?

В Севастополе много кладбищ, отмечающих печальные вехи истории, – Английское, Французское, Итальянское, Греческое, Русское, Братское. Но нет и не будет немецкого, потому что, несмотря на то, что количество погибших гитлеровцев превышает число всех прежних интервентов, вместе взятых, история отвернулась от фашистов, настолько подлы и бесчеловечны были их дела.

Редко случается в истории такая метаморфоза, которая произошла потом, в конце войны, в Севастополе. Пожалуй, это единственный случай, когда обороняющиеся и наступающие поменялись местами и ролями.

В апреле 1944 года, почти через два года после описанных боев, вновь начались оборона и штурм Севастополя, только теперь гитлеровцы оборонялись, а Приморская, 2-я гвардейская и 51-я армия наступали. Приморской уже командовал генерал К. С. Мельник. Петров в августе 1944 года был назначен командующим 4-м Украинским фронтом, в который входила и Приморская армия.

Гитлеровское командование еще в июне 1943 года сделало заявление иностранным корреспондентам:

«Севастополь вновь начинает принимать прежний вид. На месте развалин возникает грозная крепость. Немецкое командование приняло все меры для того, чтобы превратить Севастополь в такую твердыню и с таким расчетом, чтобы никто не мог даже приблизиться к ней. Если бы русские вздумали атаковать Севастополь, их попытки были бы обречены на неудачу. В Севастополе нет ни одного вершка земли, который не был бы укреплен и на котором не стояло бы тяжелое орудие».

Это заявление гитлеровского командования не было лишь пропагандистской акцией, желанием запугать противника. В Севастополе нашими войсками в свое время была создана мощная система обороны, выдержавшая штурм в течение 250 дней, а к ней еще добавились сооружения и огневые средства, построенные и установленные гитлеровцами в течение почти двух лет пребывания в Севастополе.

И вот после освобождения Крыма наши войска вышли к оборонительным полосам, окаймлявшим Севастополь. 5 мая 1944 года начался штурм. Сотни подвигов были совершены в этих тяжелых и кровопролитных боях. 9 мая Севастополь был освобожден от фашистских захватчиков. Всего пять дней понадобилось нашим чудо-богатырям, чтобы вернуть родине любимый город Севастополь!

Советское правительство высоко оценило массовый подвиг – красноармейцев, краснофлотцев, адмиралов, командиров и генералов, жителей города, присвоив Одессе и Севастополю звание городов-героев с вручением медали «Золотая Звезда» и ордена Ленина. В декабре 1942 года были учреждены медали «За оборону Одессы» и «За оборону Севастополя».

Немало сил вложил в эту героическую эпопею и генерал Петров, руководивший сухопутной обороной этих городов-героев.

Оборона Севастополя вошла в историю военного искусства как классический пример оборонительной операции, где показали высокое искусство сухопутная армия и флот, ее изучают в военных академиях.

28 июля 1942 года, через несколько дней после ухода из Севастополя, Петров написал предисловие к книге журналиста А. Хамадана, с которым познакомился еще в Одессе. Поскольку это один из немногих документов, написанных лично Иваном Ефимовичем, приведу его как итог и оценку всей севастопольской эпопеи, данные самим генералом Петровым:

«Историю делали люди. Севастополь обороняли простые, скромные советские русские люди, горячо любящие свое отечество и глубоко ненавидящие врага. Эпически, просто и величаво, без показного геройства выполнили свой долг, свою присягу севастопольцы – красноармейцы и краснофлотцы, командиры и политработники, служащие, рабочие, домохозяйки, дети. Каждый нашел свое место в бою с ненавистным врагом. Все мы горячо любим жизнь, но каждый в обстановке напряженных боев привык к смертельной опасности. И когда приходилось погибать, люди умирали сурово и просто. Друзья и боевые товарищи убитых, скорбя о погибшем друге, занимали его место, продолжая драться и делать свое дело.

Сурова и тяжела обстановка войны. Суровы, но горды были севастопольцы. Их великолепное мужество, высокий моральный дух не сломила обстановка тяжелых боев.

Севастополь пал, но дорогой ценой достался врагу разрушенный, искалеченный город. Сотни тысяч убитых и раненых, сотни самолетов, танков, орудий потерял враг на подступах к Севастополю.

Севастополь – морская крепость, но с суши он не был защищен. Сухопутную оборону Севастополя в ходе боев создали севастопольцы. В этой огромной, полной боевого энтузиазма и смертельной опасности работе принимали участие все, кто был и жил в Севастополе, – и войска, и население.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.