ГЛАВА 8 НЭП, ИЛИ ЛЖЕТЕРМИДОР

ГЛАВА 8

НЭП, ИЛИ ЛЖЕТЕРМИДОР

Термидором назывался месяц июль во французском революционном календаре, когда наступил конец якобинскому правлению, уступившему место более умеренному режиму. Для марксистов этот термин символизировал триумф контрреволюции, в конце концов приведший к реставрации Бурбонов. Такое развитие событий у себя в стране большевики во что бы то ни стало стремились предотвратить. Когда в марте 1921 г. перед лицом хозяйственного кризиса и массовых возмущений Ленин вынужден был пойти на крутой поворот в экономической политике, выразившийся в значительных уступках частному предпринимательству, то есть следовать курсу, ставшему известным под названием новой экономической политики или нэпа, многие и в России и за границей поверили, что русская революция тоже вступила в фазу Термидора¹.

Историческая аналогия оказалась в данном случае неприменима. И самое первое и очевидное различие между 1794 и 1921 гг. состоит в том, что если во Франции во время Термидора якобинцы были свергнуты, а их вожди уничтожены, то в России именно якобинцы — в их советском исполнении — создали и проводили новый, умеренный курс. И делали они это с сознанием, что нынешнее отступление — явление временное: «Я прошу вас, товарищи, ясно понимать, — говорил Зиновьев в декабре 1921 г., — что новая экономическая политика есть лишь временное отклонение, тактическое отступление, освобождение земли для новой и решительной атаки труда на фронт международного капитализма»². Ленин любил сравнивать нэп с Брест-Литовским договором, который в свое время тоже ошибочно воспринимался как уступка германскому «империализму», но был всего лишь одним шагом назад: как бы долго это ни продлилось, но «не навсегда»³.

Во-вторых, в отличие от французского Термидора, при нэпе либерализация не пошла дальше экономической сферы: «Как правящая партия, — говорил Троцкий в 1922 г., — мы можем допустить спекулянта в хозяйство, но в политическую область мы его не допускаем»⁴. Действительно, намеренно стремясь предотвратить скатывание от ограниченного капитализма, допускавшегося при нэпе, к реставрации капитализма полноценного, власти сопровождали новый курс усилением политических репрессий. Именно в 1921–1923 гг. большевики окончательно расправились со своими соперниками в лице социалистических партий, установили тотальную цензуру, расширили полномочия органов безопасности, развернули кампанию против церкви и усилили контроль за партийными кадрами как в России, так и за рубежом.

В то время далеко не всем были понятны тактические резоны этого отступления. Правоверные коммунисты возмущались таким, как им представлялось, предательством идеалов Октябрьской революции, тогда как противники режима вздохнули с облегчением, предвидя близкий конец ужасного эксперимента. В последние два года своей жизни Ленину постоянно приходилось оправдывать переход к нэпу и доказывать, что революция идет верным курсом, хотя, судя по всему, во глубине души его не оставляло ощущение поражения. Он убедился, что эксперимент построения коммунизма в стране столь отсталой, какой была Россия, оказался преждевременным и его следовало отложить до лучших времен, когда сформируются необходимые экономические и культурные предпосылки. Все пошло не так, как было задумано: «Вырывается машина из рук, — невольно проговорился он однажды, — как будто бы сидит человек, который ею правит, а машина едет не туда, куда ее направляют, а туда, куда направляет что-то, не то нелегальное, не то беззаконное, те то Бог знает откуда взятое»⁵. Внутренний «враг», действуя в обстановке экономического краха, представлял собой угрозу его режиму большую, чем все белые армии вместе взятые: «На экономическом фронте, с попыткой перехода к коммунизму, мы к весне 1921 г. потерпели поражение более серьезное, чем какое бы то ни было поражение, нанесенное нам Колчаком, Деникиным или Пилсудским, поражение, гораздо более серьезное, гораздо более существенное и опасное»⁶. В сущности, это было признание того, что, сочтя Россию страной, достигшей высшей стадии капитализма и созревшей для социализма уже в 90-х годах прошлого века, Ленин допустил серьезную ошибку⁷.

До марта 1921 г. коммунистам еще удавалось в определенной мере подчинять экономику государственному контролю. Впоследствии эта политика получила название «военного коммунизма» — сам Ленин впервые употребил данный термин в апреле 1921 г., уже отказываясь от этого курса⁸. Такое определение призвано было оправдать губительные последствия экономических экспериментов новой власти потребностями, якобы вызванными гражданской войной и иностранной интервенцией. Однако тщательное изучение современных источников не оставляет сомнения, что эта политика в действительности была продиктована не столько экстренными потребностями военного времени, сколько стремлением в самый кратчайший срок во что бы то ни стало построить коммунистическое общество⁹. «Военный коммунизм» означал национализацию средств производства и другого имущества, запрещение частной торговли, отмену денежного обращения, подчинение национальной экономики страны всеобщему плану и использование принудительного труда¹⁰.

Эти эксперименты разрушили до основания российскую экономику. В 1920–1921 гг. в сравнении с 1913 г. промышленное производство упало на 82 %, производительность труда до 74 %, а производство зерна до 40 %¹¹. Города опустели, поскольку их жители в поисках пропитания бросились в села: население Петрограда уменьшилось на 70 %, Москвы — более чем на 50 %; и подобная картина наблюдалась и в других индустриальных центрах¹². Несельскохозяйственная рабочая сила сократилась по сравнению с моментом, когда большевики пришли к власти, более чем наполовину: с 3,6 до 1,5 миллиона. Реальный заработок рабочих упал до трети от уровня 1913–1914 гг. [Гимпельсон Е.Г. // Советский рабочий класс, 1918–1920 гг. М, 1974. С. 80; Советское народное хозяйство в 1921–1925 гг. М., 1960. С. 531, 536. Более пристальное изучение этой статистики показывает, что в 1920 г. в Советском государстве было только 923 тыс. промышленных рабочих, потому что более трети тех, кого зачисляли в рабочие, были в действительности ремесленниками-кустарями, работающими в одиночку или с напарником, часто просто членом своей семьи (Гимпельсон Е.Г. Указ. соч. С. 82; Изменения социальной структуры советского общества: Октябрь 1917–1920. М., 1976. С. 258).]. Большей частью потребительских товаров население снабжал черный рынок, вездесущий и неистребимый в силу своей незаменимости. Коммунистическая политика успешно развалила экономику одной из пяти крупнейших мировых держав и истощила богатства, накопленные столетиями «феодализма» и «капитализма». Современный советский экономист назвал этот крах бедствием, «беспримерным в истории человечества»¹³.

Между тем зимой 1919–1920 гг. гражданская война закончилась, и если признать, что большевистские методы хозяйствования были продиктованы военными условиями, то сейчас, казалось бы, настало самое подходящее время отказаться от них. Однако год, последовавший за разгромом Белой армии, наоборот, ознаменовался самыми дикими экспериментами в экономике, такими как «милитаризация» труда и отмена денег. Правительство продолжало насильственное изъятие «излишков» продовольствия у крестьян. Те в ответ прятали зерно, сокращали посевные площади и вопреки запретам властей сбывали продукты на черный рынок. Из-за неблагоприятных погодных условий в 1920 г. скудные резервы совсем истощились. Тогда-то деревня, до тех пор жившая в сравнении с городом довольно сыто, испытала первые приступы голода.

Эти провалы хозяйствования имели не только экономические, но и политические последствия, подрывая опору большевиков в народе, обращая сочувствующих во врагов, а врагов в мятежников. «Народные массы», которых большевики убеждали, что во всех тяготах их жизни повинны белогвардейцы с их зарубежными приспешниками, ожидали, что с окончанием войны восстановятся нормальные условия существования. Гражданская война до поры до времени служила властям удобной ширмой, за которой они могли уберечься от всеобщего недовольства их методами, оправдываясь чрезвычайными военными условиями. Но когда война завершилась, такие объяснения больше уже не годились: «Народ твердо надеялся на смягчение жестокого большевистского режима. Ожидалось, что по окончании гражданской войны коммунисты ослабят гнет, отменят запреты военного времени, введут некоторые основные свободы и приступят к обустройству более нормальной жизни… К несчастью, этим ожиданиям не суждено было сбыться. Коммунистический режим не проявлял никакого желания облегчить ярмо»¹⁴.

Теперь до сознания даже тех, кто в своих сомнениях готов был принять сторону большевиков, стало доходить, что последние их попросту использовали в своих интересах, что истинная цель нового режима не улучшение благосостояния народа, но удержание власти в своих руках, и что ради этого власть готова пожертвовать благополучием масс и даже их жизнью. Осознание этой горькой истины привело к народному вооруженному сопротивлению, невиданному по размерам и жестокости. Окончание одной гражданской войны привело немедленно к началу другой: разбив белогвардейцев, Красной Армии пришлось биться с разношерстными партизанскими отрядами, куда стекались крестьяне, дезертиры и демобилизованные солдаты, прозванные в просторечии «зелеными», но официально именовавшиеся «бандитами»¹⁵.

В 1920 и 1921 гг. российская деревня на пространстве от Черного моря до Тихого океана стала ареной восстаний, которые по числу участников и охватываемой территории значительно превзошли знаменитые крестьянские бунты Стеньки Разина и Емельяна Пугачева¹⁶. Истинные масштабы разгоревшегося мятежа не поддаются точному определению, поскольку исторические материалы еще недостаточно изучены. Власти тщательно занижали его размах: так, по данным ЧК, за февраль 1921 г. отмечено 118 крестьянских вооруженных выступлений¹⁷. В действительности их было в несколько раз больше, а участвовали в них сотни тысяч бунтовщиков. Ленин получал регулярные донесения с этого фронта, включавшие подробные карты всей территории страны, ясно указывающие, какой гигантский размах приобрела схватка¹⁸. Признавая тот факт, что некоторые «банды кулаков» насчитывали до 50 000 и более человек, советские историки дают возможность косвенно оценить истинные размеры этой гражданской войны¹⁹. Некоторое представление о размерах и жестокости битвы можно получить из официальных данных о потерях в воинских частях Красной Армии, участвовавших в подавлении мятежей. По последним данным, в кампаниях 1921–1922 гг., которые велись почти исключительно против крестьян и других внутренних врагов, они составили 237 908 человек²⁰. Среди восставших погибло наверняка не меньше, а всего вероятнее, и много больше.

Россия никогда ничего подобного не знала, ибо в прошлом крестьяне поднимали оружие против помещиков, но не против правительства. Подобно тому, как царские власти называли крестьянские возмущения «крамолой», так и новый режим окрестил их «бандитизмом»²¹. Противоборство новой власти не ограничивалось деревней. Гораздо опаснее, хотя и не столь яростным, было возмущение рабочих. К весне 1918 г. большевики во многом уже утратили ту поддержку, какую им оказал рабочий класс в октябре 1917 г. Пока шла война с белыми, им удавалось при активном содействии меньшевиков и эсеров сплотить рабочих вокруг себя, пугая их угрозой реставрации монархии. Но после разгрома противника, когда этой опасности более не существовало, рабочие стали уходить от большевиков кто куда, от крайне левых до крайне правых движений. В марте 1921 г. Зиновьев говорил делегатам X съезда партии, что массы рабочих и крестьян не принадлежат вообще ни к какой партии и большая доля политически активных предпочитают меньшевиков и черносотенцев²². Троцкий был просто поражен предположением, что, как он выразился, «одна сотая часть рабочего класса зажимает рот 99/100», и потребовал замечание Зиновьева в отчет не включать²³. Но факты свидетельствовали неумолимо: в 1920–1921 гг. вся страна была против большевистского режима, если не считать собственно партийных кадров, в которых тоже наблюдалось брожение. Впрочем, ведь и сам Ленин определял большевиков как всего лишь каплю в народном море²⁴. И вот теперь это море взбушевалось.

Властям удалось справиться со всеобщим народным возмущением тактикой сочетания репрессий, отличавшихся неумолимой жестокостью, и уступок в рамках новой экономической политики. И еще два объективных фактора сыграли им на руку. Одним из них была разобщенность недовольных: новая фаза гражданской войны представляла собой множество отдельных мятежей, не связанных между собой ни общим вождем, ни единой программой. Разгораясь стихийно то здесь, то там, они не могли соперничать с хорошо вооруженными частями Красной Армии под командованием профессиональных военачальников. Другим фактором явилась неспособность мятежников выдвинуть политическую альтернативу правящему режиму, ибо ни бастующие рабочие, ни мятежные крестьяне не мыслили в политических терминах. То же относится и к многочисленным движениям «зеленых»²⁵. Характерную особенность крестьянского сознания — представление о власти как о чем-то раз и навсегда данном и не подверженном изменениям — не сокрушили ни революция, ни все сопряженные с ней революционные преобразования²⁶. Рабочим и крестьянам действия советского правительства принесли одни несчастья, но увязать это с зловредной сущностью этого правительства они не могли, точно так же, как при царе они оставались глухи к радикальной и либеральной агитации. По этой причине сейчас, как и тогда, их можно было легко успокоить, удовлетворив сиюминутные запросы и не меняя ничего в целом. В этом была суть нэпа: обеспечение сохранности политических завоеваний ценой экономических подачек, которые легко могут быть взяты назад, едва лишь стихнет возмущение населения. Бухарин откровенно говорил об этом: «Мы идем на экономические уступки, чтобы избежать политических»²⁷. Эту практику большевики унаследовали от царского режима, защищавшего свои самодержавные прерогативы, откупаясь от главного потенциального соперника — дворянства — экономическими привилегиями²⁸.

* * *

Приход новой власти повлиял на жизнь села двояко²⁹. С одной стороны, распределение частных землевладений между общинами увеличило крестьянские наделы и сократило число бедных и богатых в пользу «середняков», что тешило мужицкую страсть к уравниловке. С другой стороны, большинство приобретенного крестьянин терял в результате растущей инфляции, обесценивавшей его накопления. К этому следует добавить тяжкую обязанность сдавать государству «излишки» и нести многочисленные трудовые повинности, из которых самой обременительной была заготовка дров. Во время гражданской войны большевики вели непрекращающуюся войну с деревней, пассивно и активно противящейся реквизициям продуктов.

В культурном отношении большевизм не имел влияния в деревне. Крестьяне, для которых суровость была верным признаком настоящей власти, уважали коммунистов и признавали: века рабства выработали у крестьян прочные навыки лукавого смирения. Анжелика Балабанова с удивлением отмечала: «Как быстро они усвоили большевистскую терминологию и новую фразеологию и как бойко толкуют различные статьи нового законодательства. Как будто они всю жизнь с ними прожили»³⁰. Они приспосабливались к новым господам, как могли бы приспособиться к чужеземным захватчикам, как сумели примириться их предки при татарах. Но смысл большевистской революции, ее лозунги оставались для них загадкой, не достойной понимания. Исследования советских ученых, проводившиеся в 20-х годах, показали, что послереволюционная деревня живет своей жизнью самодостаточно и замкнуто для посторонних, как и жила извечно, подчиняясь собственным неписаным законам. Коммунистическое присутствие было едва заметно: партийные ячейки, которые образовались в деревнях, состояли в основном из горожан. Антонов-Овсеенко, которого Москва в начале 1921 г. послала усмирять Тамбовскую губернию, в личном донесении Ленину писал, что крестьяне отождествляют новый режим с «наездными комиссарами или уполномоченными» и продотрядами: «Крестьянство привыкло смотреть на Советскую власть как на нечто внешнее по отношению к нему, нечто только повелевающее, распоряжающееся весьма ретиво, но совсем не хозяйственно»³¹.

Грамотные крестьяне не интересовались советскими газетами, предпочитая им душеспасительную литературу³². Лишь самое отдаленное эхо международных событий достигало деревни, и, как правило, в невероятном, искаженном до неузнаваемости виде. Мужиков не слишком беспокоило, кто правит Россией, хотя в 1919 г. можно было наблюдать ностальгию по старому режиму³³. Ничего удивительного поэтому, что крестьянские восстания против большевиков преследовали негативные цели: «[Восставшие] стремились не столько идти на Москву, сколько отрезать себя от ее влияния». [Figes О. Peasant Russia, Civil War. Oxford, 1989. P. 322–323. Исключение составляло Тамбовское восстание под предводительством Антонова (см. ниже).].

Крестьянские волнения не затихали с 1918 по 1919 г., вынуждая правительство направлять на их подавление крупные военные силы. В разгар гражданской войны большая часть территории контролировалась «зелеными», у которых антибольшевистские, антисемитские, антибелогвардейские настроения переплетались с тривиальным бандитизмом. В 1920 г. этот тлеющий огонь вспыхнул яростным пламенем.

Самая жестокая крестьянская война разразилась в Тамбовской губернии, сравнительно благополучном сельскохозяйственном регионе со слабо развитой промышленностью, расположенном всего в 350 км к юго-востоку от Москвы³⁴. До революции в ней производилось до 60 млн пудов (1 млн тонн) зерна в год, почти треть которого продавалась за границу. В 1918–1920 гг. Тамбов испытал на себе все прелести продразверстки. Вот как описывал Антонов-Овсеенко причины разгула «бандитизма»: «Разверстка на 1920–1921 г., хотя и вдвое пониженная против прошлогодней, явилась совершенно непосильной. При громадном недосеве и крайне плохом урожае значительная часть губернии не могла обойтись своим хлебом. По данным экспертных комиссий Губпродкома, на душу приходилось хлебов (с вычетом потребности на обсеменение, но без вычетов корма скоту) 4,2 пуда. Среднее потребление в 1909–1913 годы <…> было 17,9 пуда и, кроме того, кормовых 7,4 пуда. То есть в Тамгубернии в прошлом году покрывалась местным урожаем едва 1/4 часть потребности. При разверстке предстояло отдать 11 миллионов пудов хлеба и 11 миллионов картофеля. При 100 % выполнении у крестьян осталось бы на душу 1 п. хлеба и 1,6 п. картофеля. И все же разверстка была выполнена почти в 50 %. Уже к январю [1921] половина крестьянства голодали»³⁵.

Восстание вспыхнуло стихийно в августе 1920 г. в деревне под Тамбовом, когда крестьяне, отказавшись сдать зерно, убили нескольких бойцов продотряда и оказали сопротивление подошедшему подкреплению³⁶. Предвидя карательные акции, мужики вооружились кто как мог: нашлось несколько винтовок, но в основном в ход пошли вилы и дубины. К бунтовщикам присоединились близлежащие селения. В последовавших столкновениях с частями Красной Армии военное счастье оказалось на стороне восставших. Вдохновленные успехом мятежники двинулись на Тамбов, число их по мере приближения к городу возрастало. Большевики подтянули подкрепление и в сентябре нанесли контрудар, сжигая мятежные села и расстреливая взятых в плен. На этом мятеж мог бы и иссякнуть, если бы на сцене не объявился крестьянский вождь в лице Александра Антонова.

Антонов, сын слесаря, в 1905–1907 годах участвовал в «эксах», организованных партией эсеров для пополнения своей казны. Он был пойман, изобличен и сослан на каторжные работы в Сибирь³⁷. В 1917 г., вернувшись с каторги, примкнул к левым эсерам. Впоследствии стал сотрудничать с большевиками, но летом 1918 г. порвал с ними из-за несогласия с их аграрной политикой. Следующие два года организовывал террористические акты против советских деятелей, за что был заочно приговорен к смерти. Ему удавалось уходить от властей, и вскоре он снискал славу народного героя-заступника. Он возглавил небольшой отряд и на свой страх и риск выступил под эсеровскими лозунгами, хотя и не поддерживал больше никаких отношений с этой партией.

В сентябре 1920 г. Антонов объявился вновь и повел за собой крестьян, упавших духом после неудачной попытки взять Тамбов. Талантливый организатор, он сформировал партизанские отряды, применявшие тактику молниеносных набегов на колхозы и железнодорожные узлы, с которой власти оказались неспособны справиться не только потому, что нападения совершались в самых неожиданных местах (иногда люди Антонова переодевались в красноармейскую форму), но и потому, что после каждой такой операции партизаны возвращались по домам и растворялись в крестьянской массе. Сподвижники Антонова не имели никакой официальной программы: их целью было «выкурить» коммунистов из сел, как они когда-то «выкуривали» помещиков. Нередко звучали антисемитские лозунги, что, впрочем, было характерной чертой большинства оппозиционных режиму движений того времени. Тамбовские эсеры в это время создали Союз трудового крестьянства, выдвинувший программу с требованиями политического равенства всех граждан, частной экономической свободы и денационализации промышленности. Но едва ли эта декларация что-либо значила для крестьян, которые в действительности желали лишь двух вещей: отменить продразверстку и получить право распоряжаться излишками по своему усмотрению. Можно предположить, что платформу придумала эсеровская интеллигенция, которая не могла и шагу ступить без идеологической базы: «Слова подоспели задним числом» после дел³⁸. Тем не менее Союз помог восставшим организовать сельские комитеты, которые вербовали добровольцев.

К концу 1920 г. у Антонова было около 8 тыс. бойцов, по большей части конных. В начале 1921 г. он объявил призыв в ряды своей армии, благодаря чему численность ее возросла до 20–50 тыс. человек — точное число спорно. Даже по самым скромным расчетам, оно сравнимо с силами, собранными самыми знаменитыми в русской истории бунтовщиками Разиным и Пугачевым. Организованное по схеме Красной Армии, войско Антонова было разделено на 18 или 20 полков³⁹. Антонов организовал хорошую разведку, наладил сеть коммуникаций, назначил в отряды политических комиссаров и установил строгую дисциплину. Он продолжал избегать открытых столкновений, по-прежнему предпочитая быстрые, внезапные набеги. Центром восстания была юго-восточная часть Тамбовщины, однако оно стремительно разрасталось и перекинулось на соседние Воронежскую, Саратовскую и Пензенскую губернии⁴⁰. Антонову удалось перерезать железнодорожные коммуникации, по которым увозили конфискованный хлеб, и теперь все, что оставалось сверх необходимого его людям, он раздавал крестьянам⁴¹. В контролируемых им районах он разгонял советские учреждения и расстреливал взятых в плен коммунистов, часто подвергая их жестоким пыткам, — число его жертв, по слухам, превышало тысячу человек. Такими методами ему удалось дочиста вымести в Тамбовской губернии все следы советской власти. Однако амбиции Антонова простирались дальше, и он выпустил воззвание к русскому народу с призывом присоединяться к нему и идти походом на Москву, чтобы освободить страну от угнетателей⁴².

Первой реакцией Москвы (август 1920) было решение взять непокорную губернию в осаду. Публично восставших назвали бандитами, действующими по наущению партии эсеров. Впрочем, власти прекрасно знали, как явствует из их служебных документов, что восстание вспыхнуло стихийно и поводом послужило сопротивление продотрядам. Хотя многие местные эсеры поддержали восстание, центральные органы партии отрицали какую бы то ни было свою связь с ним: Бюро эсеров отозвалось о нем как о «полубандитском движении», и ЦК партии запретил ее членам всякое с ним сношение⁴³. ЧК, однако, воспользовалась Тамбовским восстанием для ареста всех эсеровских активистов, до которых сумела добраться.

Когда стало очевидно, что регулярная армия не может справиться, Москва в конце февраля 1921 г. направила в Тамбов Антонова-Овсеенко возглавить полномочную комиссию. Наделенный широчайшими полномочиями, он должен был докладывать обстановку непосредственно Ленину. Но его преследовали неудачи, в большой мере это объясняется тем, что многие красноармейцы под его командованием были сами из крестьян и сочувствовали восставшим. Стало очевидным, что единственный способ подавить беспорядки — это перенести удар на мирное население, поддерживающее восставших, и тем самым изолировать мятеж, а это требовало применения методов неограниченного террора: концентрационных лагерей, расстрела заложников, массовых депортаций. Антонов-Овсеенко запросил разрешения у Москвы и получил «добро»⁴⁴.

* * *

В течение зимы 1920–1921 гг. положение с продовольствием и топливом в городах Европейской части России напоминало ситуацию накануне Февральской революции. Разруха на транспорте и нежелание крестьян расставаться со своей продукцией создали катастрофическое положение с поставками продовольствия; чувствительнее всего снова пострадал Петроград, наиболее удаленный от центров сельскохозяйственного производства. Заводы останавливались из-за нехватки топлива; многие покинули города; те, кто оставался, ездили в деревню выменивать мануфактуру, выданную им бесплатно правительством или вынесенную с предприятий, на провизию, но на обратном пути их ожидали «заградительные отряды», конфисковывавшие всю добычу.

На таком фоне в феврале 1921 г. матросы Кронштадта, «гордость и краса Революции», по словам Троцкого, подхватили знамя мятежа.

Искрой, разжегшей это пламя, явилось распоряжение правительства от 22 января о сокращении на одну треть норм на хлеб в ряде городов, включая Москву и Петроград, на период в десять дней⁴⁵. Эта мера была вызвана нехваткой топлива, парализовавшей движение на многих железнодорожных линиях⁴⁶. Первые протесты стали раздаваться в Москве. На конференции беспартийных металлистов Московской губернии, состоявшейся в начале февраля, раздавались резкая критика экономической политики властей, требование упразднить «привилегии» в нормах для всех без исключения, в том числе работников Совнаркома, и заменить выборочное изъятие продуктов чем-то вроде регулярной подати. Некоторые ораторы призывали к созыву Учредительного собрания. 23–25 февраля многие московские рабочие вышли на забастовку, требуя, чтобы им позволили доставать провизию самостоятельно, помимо официальной системы нормирования⁴⁷. Эти беспорядки были подавлены силой.

Недовольство перекинулось на Петроград, где нормы питания для промышленных рабочих сократились до 1000 калорий в день. В начале февраля 1921 г. из-за нехватки топлива пришлось закрыть некоторые крупнейшие предприятия города⁴⁸. 9 февраля по городу прокатилась волна стихийных стачек: Петроградская ЧК не нашла никаких признаков «контрреволюции», видя чисто экономические причины волнений⁴⁹. С 23 февраля проходили фабрично-заводские митинги, которые иногда заканчивались демонстрациями. Поначалу петроградские рабочие требовали лишь права ездить в деревню за продуктами, но вскоре, возможно, под влиянием меньшевиков и эсеров, включили и политические требования, призывая к проведению честных выборов в советы, свободы слова и прекращения полицейского террора. И здесь антибольшевистские настроения нередко сопровождались антисемитскими лозунгами. В конце февраля в Петрограде возникла реальная угроза всеобщей забастовки. Для предотвращения этого ЧК предприняла арест всех лидеров меньшевиков и эсеров в городе, в обшей сложности 300 человек. Попытка Зиновьева успокоить взбунтовавшихся рабочих не возымела успеха: аудитория была настроена слишком враждебно и не дала ему говорить⁵⁰.

Столкнувшись с дерзким неповиновением, Ленин повел себя в точности как четыре года назад царь Николай — прибег к помощи войск. Но если последний царь действовал, словно сам того не желая, как бы под давлением обстоятельств, и скоро уступил, то теперешний вождь был готов пойти на все ради сохранения власти. 24 февраля Петроградский комитет коммунистической партии учредил «Комитет обороны» — от кого предполагалось обороняться, не уточнялось, — который в выражениях, весьма напоминающих распоряжения генерала Хабалова 25–26 февраля 1917 г., объявил военное положение и запретил уличные собрания. Комитет возглавил Зиновьев, которого анархист Александр Беркман назвал «самым ненавистным человеком в Петрограде». Беркман слышал выступление одного из членов этого комитета, большевика М.МЛашевича, выглядевшего «толстым, жирным и оскорбительно чувственным», который прогнал протестующих рабочих, «как вымогающих подаяние попрошаек»⁵¹. Бастующих рабочих уволили, что означало для них лишение даже скудного продовольственного пайка. В Петрограде и всюду по стране власти продолжали арестовывать меньшевиков, эсеров и анархистов, чтобы изолировать их от бунтующих «масс». Если в феврале 1917 г. главным источником волнений здесь был гарнизон, то теперь им стали заводы и фабрики. И все же стоящие в Петрограде части Красной Армии тоже доставляли властям беспокойство, поскольку некоторые из них объявили, что не примут участия в подавлении рабочих демонстраций. Эти части разоружили.

Новость о рабочих волнениях в Петрограде докатилась до крепости в Кронштадте. Ее десятитысячный матросский контингент всегда выказывал предпочтение анархизму без какой бы то ни было идеологической ориентации, преисполненный ненависти к «буржуям» вообще. В 1917 г. эти настроения помогли большевикам, теперь они обернулись против них. После октябрьских событий симпатии к большевикам в Кронштадте пошли на убыль, и, хотя в 1919 г., защищая Петроград, матросы храбро сражались на стороне красных, они без всякого восторга относились к власти, в особенности после окончания гражданской войны⁵². Осенью и зимой 1920–1921 гг. половина членов кронштадтской парторганизации, насчитывавшей 4 тыс. человек, вернули билеты⁵³. Когда дошли слухи, будто по бастующим рабочим в Петрограде открыли стрельбу, делегацию матросов послали разузнать, что в действительности произошло; вернувшись, они рассказали: с рабочими обращаются как в царских тюрьмах. 28 февраля команда линкора «Петропавловск», недавнего оплота революции, вынесла антибольшевистскую резолюцию. Они призывали провести перевыборы Советов тайным голосованием, требовали свободы слова и печати (правда, лишь для рабочих и крестьян, анархистов и левых социалистических партий), свободы собраний и профсоюзов и предоставления крестьянам права по своему усмотрению распоряжаться землей, не пользуясь наемным трудом⁵⁴. На следующий день эта резолюция была принята почти единогласно митингом матросов и солдат в присутствии Калинина, присланного усмирить бунтовщиков. Многие коммунисты, присутствовавшие на собрании, тоже проголосовали за эту резолюцию. 2 марта матросы создали Временный революционный комитет, который должен был взять на себя руководство островом-крепостью и организовать ее оборону в случае ожидавшегося нападения с материка. Мятежники не питали иллюзий относительно своей способности долго противостоять напору Красной Армии, но рассчитывали сплотить вокруг себя народ и склонить на свою сторону вооруженные силы.

Им пришлось испытать горькое крушение надежд, поскольку власти предприняли быстрые и эффективные меры, дабы предотвратить распространение мятежа вширь — в этом отношении новый тоталитарный режим проявил себя гораздо более компетентным, чем царский. Матросы оказались втянуты в гущу сражения, исход которого был предрешен.

Любопытно пронаблюдать, как скоро и легко большевики переняли манеру свергнутого режима приписывать всякую угрозу своей власти проискам темных, чужеродных сил. Тогда это были евреи, теперь белогвардейцы. 2 марта Ленин и Троцкий объявили мятеж заговором генералов, за которыми стоят эсеры и французская контрразведка. [Правда. 1921. № 47. 3 марта. С. 1. Впоследствии сталинская пропаганда пошла еще дальше, заявив, что Кронштадтский мятеж финансировался Вашингтоном (Генкина Э.Б. Переход советского государства к новой экономической политике (1921–1922). М, 1954. С. 39).]. Чтобы кронштадтская зараза не перекинулась на Петроград, Комитет обороны приказал войскам рассеивать в городе скопления людей и в случае неповиновения открывать огонь. Репрессивные меры сочетались с уступками: Зиновьев снял «заградительные отряды» и дал понять, что правительство собирается отменить реквизицию продуктов. Это сочетание силовых методов с показной уступчивостью успокоило рабочих, лишив матросов жизненно необходимой поддержки.

Через неделю после начала мятежа в Москве открылся X съезд партии. Хотя мысли всех участников были заняты кронштадтскими событиями, в повестке дня съезда вопрос о них не стоял. В обращении к собравшимся Ленин, не придавая ему особого значения, разъяснил, что это контрреволюционный заговор, участие белых генералов «полностью доказано», и вообще все было задумано в Париже⁵⁵. В действительности большевистские вожди воспринимали ситуацию очень серьезно.

5 марта в Петроград прибыл Троцкий. Он приказал мятежникам незамедлительно сдаться на милость правительства; в противном случае их ждет военная расправа⁵⁶. С незначительными поправками такой ультиматум мог бы предъявить какой-нибудь царский генерал-губернатор. В одном обращении к восставшим говорилось, что если они не прекратят сопротивления, то будут «расстреляны, как куропатки»⁵⁷. Троцкий приказал взять в заложники живущих в Петрограде жен и детей повстанцев⁵⁸. Выведенный из себя упорством главы Петроградской ЧК, именовавшего мятеж «стихийным», Троцкий обратился в Москву с просьбой снять этого упрямца с поста⁵⁹.

Действия Троцкого заставили непокорных кронштадтцев припомнить приказ, отданный войскам через пять дней после Кровавого воскресенья 1905 г., как считалось, петербургским генерал-губернатором Д.Ф.Треповым: «патронов не жалеть». «Революция трудящихся, — клялись мятежники, — смоет гнусных клеветников и насильников с оскверненного их деятельностью лица Советской России»⁶⁰.

Кронштадт представляет собой по сути остров, к которому войска могли подступиться только по льду, и в тот год в начале марта воды, его омывающие, все еще были скованы льдом. Это обстоятельство сильно облегчило задачу нападавших, тем более что мятежники не вняли советам своих офицеров взломать лед артиллерией. 7 марта Троцкий отдал приказ о наступлении. Красными частями командовал Тухачевский. Ввиду ненадежности регулярных войск⁶¹ Тухачевский укрепил их отрядами особых элитных частей, сформированных специально для борьбы с внутренним врагом. [В 1919 г. для борьбы с контрреволюцией большевики создали элитные соединения, известные как части особого назначения (или ЧОН), высший и низший командный состав которых был укомплектован по преимуществу коммунистами. В декабре 1921 г. в них насчитывалось 39 673 бойца и 323 373 в запасе (Гриф секретности снят / Под ред. Г.Ф. Кривошеева. М., 1993. Сн. 46). Кроме того, были еще войска внутренней службы (или ВНУС), созданные в сентябре 1920 г. в сходных целях, в которых в конце 1920 г. было 360 тыс. бойцов (там же. Сн. 45).].

Атака, которую повели с плацдарма к северо-западу от Петрограда, началась утром 7 марта артиллерийской подготовкой из орудий материковых батарей. В ту ночь красноармейцы, обернувшись в белые полотна, перебежали по льду к крепости под прицелом пулеметного взвода ЧК, которому был дан приказ стрелять во всякого, кто повернет назад. Некоторые бойцы отказались исполнять приказ; около тысячи перешло на сторону восставших. Троцкий приказал расстрелять каждого пятого из неподчинившихся солдат.

На следующий день, после того как раздался первый выстрел, «Известия» Временного революционного комитета Кронштадта опубликовали программное заявление: «За что мы боремся, призывая к "Третьей революции"». Этот документ, анархистский по духу, носящий явные признаки интеллигентского происхождения, тем не менее достаточно точно выражал мысли и чувства защитников крепости, чему ярким свидетельством служила готовность сражаться и умереть за них.

«Совершая Октябрьскую революцию, рабочий класс надеялся достичь своего раскрепощения. В результате же создалось еще большее порабощение личности человека. Власть полицейско-жандармского монархизма перешла в руки захватчиков — коммунистов, которые трудящимся, вместо свободы, преподнесли ежеминутный страх попасть в застенок чрезвычайки, во много раз своими ужасами превзошедшей жандармское управление царского режима.

Штыки, пули и грубый окрик опричников из чека, вот что после многочисленной борьбы и страданий приобрел труженик Советской России. Славный герб трудового государства — серп и молот — коммунистическая власть на деле подменила штыком и решеткой ради сохранения спокойной, беспечальной жизни новой бюрократии, коммунистических комиссаров и чиновников. Но что гнуснее и преступнее всего, так это созданная коммунистами нравственная кабала: они наложили руку и на внутренний мир трудящихся, принуждая их думать только по-своему. Рабочих при помощи казенных профессиональных союзов прикрепили к станкам, сделав труд не радостью, а новым рабством. На протесты крестьян, выражающиеся в стихийных восстаниях, и рабочих, вынужденных самой обстановкой жизни к забастовкам, они отвечают массовыми расстрелами и кровожадностью, которой им не занимать стать от царских генералов. Трудовая Россия, первая поднявшая красное знамя освобождения труда, сплошь залита кровью замученных во славу господства коммунистов. В этом море крови коммунисты топят все великие и светлые залоги и лозунги трудовой революции. Все резче и резче вырисовывалось, а теперь стало очевидным, что Р.К.П. не является защитницей трудящихся, каковой она себя выставляла, ей чужды интересы трудового народа, и, добравшись до власти, она боится лишь потерять ее, а потому дозволены все средства: клевета, насилие, обман, убийство, месть семьям восставших. Долготерпению восставших пришел конец. Здесь и там заревом восстаний озарилась страна в борьбе с гнетом и насилием. <…>

Настоящий переворот дает трудящимся возможность иметь, наконец, свои свободно избранные Советы, работающие без всякого насильственного партийного давления, пересоздать казенные профессиональные союзы в вольные объединения рабочих, крестьян и трудовой интеллигенции. Наконец-то сломана полицейская палка коммунистического самодержавия»⁶².

В течение следующей недели, держа защитников крепости в постоянном напряжении ночными вылазками, Тухачевский подтягивал подкрепление. Не получая поддержки с земли и испытывая недостаток в продовольствии, осажденные явно поникли духом, о чем кронштадтские коммунисты, которых восставшие не сочли нужным изолировать или хотя бы запретить пользоваться телефоном, тотчас оповестили большевистское командование. Для поддержания морального духа в своих войсках коммунисты вели интенсивную агитацию, выставляя мятежников слепым орудием контрреволюции.

Решающее наступление 50-тысячных частей Красной Армии началось в ночь с 16 на 17 марта: на сей раз основные силы двигались с юга, со стороны Ораниенбаума и Петергофа. Защитников было 12–14 тыс., из которых 10 тыс. моряков, а остальные — пехота. Нападающим удалось пробраться незамеченными до самого острова. Началось жестокое, по преимуществу рукопашное сражение. К полудню 18 марта остров был полностью под контролем большевиков. Несколько сотен из двух тысяч пленных было убито. Некоторые из мятежников, включая лидеров, сумели спастись, уйдя по льду в Финляндию, где они были интернированы. ЧК намеревалась рассеять оставшихся пленных мятежников, выслав в Крым и на Кавказ, но Ленин сказал Дзержинскому, что следует «их сосредоточить где-нибудь на Севере»⁶³. Это означало заключение в самые суровые концентрационные лагеря на Белом море, откуда мало кто возвратился.

Разгром Кронштадтского восстания был встречен населением довольно мрачно. Он не прибавил славы Троцкому, и, хотя он не упускал случая покичиться собственными военными и политическими победами, в мемуарах он обходит молчанием свою роль в этих трагических событиях.

* * *

Ленин и Троцкий получали регулярные донесения от Полевого штаба Реввоенсовета о ходе военной операции против «банд», действующих в Тамбове, так, словно это был настоящий театр военных действий⁶⁴. Хотя штаб докладывал об одной победе за другой, в ходе которых «бандитов» либо рассеивали, либо уничтожали, было очевидно, что этот враг, ведущий войну не по правилам, не может быть разбит обычными военными методами. Поэтому Ленин решил поручить Тухачевскому проведение особой решительной военной кампании⁶⁵. Приехав в Тамбов в начале мая, новый командующий собрал войска, насчитывавшие в разгар операции более 100 тыс. человек⁶⁶. Частям Красной Армии помогали «Интернациональные отряды» из венгерских и китайских добровольцев. Тухачевский понимал, что ему придется иметь дело не только с военной силой — тысячами партизан, — но еще и с многомиллионным враждебно настроенным населением. В докладе Ленину, после того как хребет восстания уже был сломлен, он объяснял, что «на предстоявшие действия приходилось смотреть не как на какую-нибудь более или менее длительную операцию, а как на целую кампанию или даже войну»⁶⁷. «Наше высшее командование решило не увлекаться мерами карательными, а вести целую кампанию, — объяснял другой большевик. — Все операции решено было вести с жестокостью, чтобы самый характер действий внушал уважение к мерам»⁶⁸. Командующий применил стратегию методичного захвата территории, дабы отрезать партизан от гражданского населения, оказывавшего им разнообразное содействие и дававшего пополнение⁶⁹. Но поскольку имеющихся в его распоряжении сил было недостаточно, чтобы завоевать и занять территорию всей губернии, Тухачевский восполнял свое бессилие «жестокостью», то есть показательным террором.

Важнейшую роль в такой стратегии играет надежная разведка. Используя платных осведомителей, ЧК получила список партизан: особым приказом комиссии Антонова-Овсеенко (№ 130) предписывалось взять в качестве заложников членов их семей. Руководствуясь этим перечнем, дополненным именами крестьян, подпадающих под категорию «кулаков», ЧК согнала тысячи заложников в концентрационные лагеря, специально созданные для этой цели. Области, отличавшиеся особой партизанской активностью, были выделены для проведения в них, как говорилось в официальных документах, «массивного террора». А чтобы сломить упрямое запирательство населения и заставить выдавать участников восстания, согласно донесению Антонова-Овсеенко Ленину, красные командиры использовали следующую процедуру: «Таким селам выносится особый «приговор», в котором перечисляются их преступления пред трудовым народом, все мужское население объявляется под судом реввоентрибунала, изъемлются в концентрационный лагерь все бандитские семьи в качестве заложников за их сочлена — участника банды, дается двухнедельный срок для явки бандита, по истечении которого семья высылается из губернии, а имущество ее (раньше условно арестованное) окончательно конфискуется»⁷⁰.

При всей жестокости этих мер, они все же не производили должного действия, поскольку партизаны ответили захватом заложников и уничтожением семей красноармейцев и коммунистов, порой весьма садистским образом. Поэтому 11 июня комиссия Антонова-Овсеенко издала другой, еще более свирепый приказ (№ 171), предписывающий применять без излишних формальностей расстрел на месте в отношении целого ряда категорий «бандитов»:

«1) Граждан, отказывающихся назвать свое имя, расстреливать на месте.

2) Селениям, в которых скрывается оружие, властью Уполиткомиссии или Райполиткомиссиями объявляется приговор об изъятии заложников. Расстреливать таковых в случае несдачи оружия.

3) В случае нахождения спрятанного оружия расстреливать на месте без суда старшего работника в семье.

4) Семья, в доме которой укрылся бандит, подлежит аресту и высылке из губернии. Имущество ее конфискуется, и старший работник в этой семье расстреливается на месте без суда.

5) Семьи, укрывающие членов семьи или имущество бандитов, рассматривать как бандитские, и старшего работника семьи расстреливать на месте без суда.

6) В случае бегства семьи бандита имущество таковой распределять между верными советвласти крестьянами, а оставленные дома сжигать.

7) Настоящий приказ проводить в жизнь сурово и беспощадно. Прочесть на сельских сходах»⁷².

В результате сотни, если не тысячи, крестьян были убиты: подлежащими казни, как впоследствии при нацистах, оказывались лица, единственная вина которых заключалась в том, что они давали приют оставшимся без родителей детям «бандитов»⁷³. Во многих селах проводили массовые расстрелы заложников. По словам Антонова-Овсеенко, во «втором наиболее бандитском уезде» 154 «бандита-заложника» было расстреляно, 227 семей «бандитов» взято в заложники, 17 домов сожжено, 24 разгромлено и 22 передано «бедноте» (эвфемизм для коллаборационистов)⁷⁴. В случае особенно упорного сопротивления жители непокорной деревни все поголовно «перемещались» в одну из соседних губерний. Ленин не только полностью одобрял эти меры, но и требовал от Троцкого следить за тем, чтобы они проводились неукоснительно⁷⁵.

В конце мая 1921 г. Тухачевский развернул мощные военные действия. Ему было позволено применить против бунтовщиков отравляющие газы, о чем он немедленно оповестил: