Глава XXIV УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ ШОТЛАНДСКИХ ЗАКОНОВ - СПОРЫ МЕЖДУ АНГЛИЕЙ И ШОТЛАНДИЕЙ -ВТОРЖЕНИЕ АНГЛИЧАН — БИТВА ПРИ ФЛОДДЕНЕ И СМЕРТЬ ЯКОВА IV (1502-1513)

Глава XXIV

УСОВЕРШЕНСТВОВАНИЕ ШОТЛАНДСКИХ ЗАКОНОВ - СПОРЫ МЕЖДУ АНГЛИЕЙ И ШОТЛАНДИЕЙ -ВТОРЖЕНИЕ АНГЛИЧАН — БИТВА ПРИ ФЛОДДЕНЕ И СМЕРТЬ ЯКОВА IV (1502-1513)

Мы видим, что в период спокойствия, наступивший вслед за свадьбой Якова и Маргариты, король вместе со своим парламентом принял много полезных законов во благо страны. Горцам и островитянам было уделено особое внимание, поскольку, как отмечалось в одном из парламентских актов, произвол судей и шерифов сделал из них самых настоящих дикарей. Были назначены магистраты и выработаны законы, с помощью которых можно было управлять этими варварскими и необузданными народами.

Еще один самый важный акт, утвержденный парламентом, позволял королю, а также его вельможам и баронам сдавать землю в аренду не только для нужд армии, но и для того, чтобы получать за них деньги или зерно. Благодаря этому закону мирные землепашцы смогли занять угодья, принадлежавшие людям военного звания, остававшимся необработанными. Изменения коснулись и самого парламента: а именно порядка его посещения и представительства в нем различных слоев общества. Кроме того, владельцев земель призвали сажать лес, ставить ограждения, разводить рыбу в прудах и предаваться прочим полезным занятиям.

Эти нововведения говорят о том, что король искренне стремился улучшить положение своих подданных, причем хотел добиться этого, придерживаясь либеральных взглядов.

Но несчастливой шотландской земле видно было не суждено долго наслаждаться миром и благоденствием. Вот и к концу правления Якова события приняли такой оборот, что страна потерпела поражение, ужаснее которого еще не знала.

Пока был жив Генрих VII, тесть Якова, он мудро прилагал все усилия к тому, чтобы сохранять мир, установившийся между двумя странами. Нрав его вовсе не отличался благородством, но он был дальновидным политиком, и, к тому же, руководствовался собственными интересами, хотя в иных обстоятельствах вел бы себя куда жестче.

Исходя из этих соображений, Генрих снисходительно смотрел на болезненное самолюбие своего зятя и его подданных, столь же гордых, сколь и бедных, и неустанно заботился о том, чтобы не дать вспыхнуть ссорам, мелкие поводы для которых время от времени появлялись. Когда же этот умный и осторожный монарх умер, на смену ему пришел его сын Генрих VIII, правитель решительный, спесивый и злой, не склонный к умеренности и долгим раздумьям, и готовый скорей воевать, чем идти на любые уступки во имя мира.

У него и у Якова были слишком схожие характеры, чтобы они могли долго оставаться друзьями.

Военные планы Генриха в основном касались Франции, а французский король, в свою очередь, мечтал обновить старый союз с Шотландией, полагая, что угроза вторжения со стороны шотландской границы заставит Генриха отказаться от его плана нападения на Францию. Он знал, что роскошь, какую позволял себе Яков, истощила казну, и отцовских запасов более не осталось, поэтому решил, что самый простой способ завоевать его дружеское расположение — предложить ему столько денег, сколько он нигде не найдет. Советников и фаворитов шотландского короля тоже осыпали золотом.

Подобная щедрость казалась Якову весьма заманчивой и не шла ни в какое сравнение с тем, как вел себя король Англии, до сих пор не отдавший доли отцовского наследства, причитавшейся его сестре, королеве Шотландии.

Не только эти обстоятельства послужили причиной разногласий между Англией и Шотландией. Яков стремился упрочить мощь своей страны с помощью моря и морской торговли. Надо сказать, что Шотландия, владевшая протяженным морским побережьем и многими гаванями, в то время бойко вела торговлю. Королевский флот состоял, как говорят, из шестнадцати военных кораблей, не считая «Михаила Великого», судна, носившего такое имя и слывшего самым большим в мире, — «чтоб спустить его на воду, — пишет один старинный автор, — вся Шотландия взвалила на себя тяжкое бремя».

Король уделял особое внимание морским делам, и самым большим удовольствием для него было инспектировать и опробовать свой собственный маленький флот.

Около 1476 года некий Джон Бартон, шотландский моряк, был захвачен португальцами. Поскольку португальский король отказался пойти на уступки, Яков выдал семье Бартона письма, позволявшие грабить португальские корабли, если они попадутся им на пути. В семье этой было трое бесстрашных братьев, и самым решительным из всех оказался старший, Эндрю Бартон. Он был хозяином двух отлично оснащенных кораблей: больший назывался «Лев», а тот, что поменьше — «Дженни Пайрвен»; на нем он курсировал по Ла-Маншу, останавливая не только португальские корабли, но и английские, державшие путь в Португалию. Жалобы на него дошли до короля Генриха, и тот снарядил два судна с первоклассными моряками на борту под командованием лорда Томаса Говарда и сэра Эдварда Говарда: сыновей графа Суррейского. Корабль Бартона они нашли в Даунсе, куда его завел капитан торгового судна, ограбленного Бартоном накануне.

В июле 1511 года высокородные братцы подошли вплотную к противнику, но сделали вид, что не собираются нападать, и привязали к мачте ивовую веточку, знак торгового судна. Но едва шотландцы попытались остановить их, англичане, подняв флаги, дали по ним залп из своих пушек Тут Бартон понял, что имеет дело с английскими военными кораблями. Не растерявшись, он смело ввязался в драку: облачившись в богатое платье, со сверкающим оружием и золотым свистком, висевшим на цепочке из того же драгоценного металла у него на шее, он вышел на палубу и призвал своих людей драться не на жизнь, а на смерть.

Бой разгорелся жаркий. Если верить балладе того времени, на корабле Бартона имелось хитроумное приспособление, поддерживавшее тяжеленные балки, которые сбрасывали с рей на врагов, если те оказывались совсем рядом. Чтобы использовать это устройство, требовалось забраться на главную мачту, или, говоря морским языком, оказаться на марсе.

Англичане уже испробовали на своей шкуре эти балки. Говард велел йоркширскому джентльмену по имени Хастлер, лучшему лучнику на корабле, целиться в любого, кто попытается подняться на мачту.

Двух моряков, пробовавших лезть наверх, пристрелили одного за другим, и тогда сам Эндрю Бартон, защищенный крепкими латами, стал взбираться вверх. Лорд Томас Говард приказал лучнику бить без промаху, пригрозив ему смертью. «Если суждено мне умереть, я готов, — сказал Хастлер, — но у меня в запасе еще две стрелы». Первая стрела, ударившись о доспехи Бартона, даже не задела его, но когда шотландский моряк вскинул руку, чтоб подняться выше, лучник прицелился в не защищенную металлом подмышку и смертельно ранил его.

Бартон спустился с мачты со словами:

«Вперед, мои смельчаки, я только лишь ранен, а не убит. Отдохну немного, а затем встану и снова брошусь в драку. Вы же, тем временем, стойте насмерть во имя креста святого Андрея». (Он говорил о шотландском флаге). До последнего дыхания Бартон подбадривал своих моряков звуками свистка. А под конец, когда свисток умолк, Говарды, взойдя на шотландское судно, увидели, что его одаренный капитан мертв. Они отвели «Льва» в Темзу, и, что самое удивительное, корабль Бартона стал вторым кораблем английского военного флота.

Когда короли хотели снарядить флот, они нанимали или призывали на службу купцов с их судами, а на борт грузили воинов. «Генрих Великий» — так назывался первый корабль, построенный монархом специально для военных нужд и принадлежавший лично ему. Захваченный «Лев» оказался вторым.

Яков IV счел, что английский флот нанес оскорбление его флагу — именно так выразился король, — и он отправил к Генриху герольда, потребовав удовлетворения. Английский правитель оправдывал свой поступок пиратством Бартона — обвинение, которое Якову трудно было отвергнуть, не лукавя, однако он продолжал яриться и затаил обиду на своего зятя. Еще одна неприятность, хотя причина ее была не нова, вконец испортила ему настроение.

При жизни Генриха VII сэр Роберт Кер из Фэйрнирхерста, глава ветви клана Керов, офицер при дворе Якова и его фаворит, исполнял обязанности уордена в Миддл-Марчиз. Ревностный служака, он оскорбил нескольких англичан, жителей Пограничья, чей нрав был задирист, и те сговорились прикончить его. Трое из них, а именно: Херон по прозвищу Ублюдок (единокровный брат Херона из Форда) вместе со Стархедом и Лилберном напали на смотрителя шотландской границы во время сборища по случаю заключения перемирия и закололи его своими копьями.

Генрих VII, проводивший мирную политику для сближения с Шотландией, согласился выдать преступников. Лилберна отвезли к королю Якову, и он умер в темнице, Стархед сбежал и какое-то время скрывался в отдаленных уголках Англии, Ублюдок Херон распустил слухи, будто он умер от чумы, улегся в гроб, заставил пронести его мимо людей, приехавших его арестовать, и тайком пробрался к границе, и дожидался там ссоры между королевствами, которая позволила бы ему преспокойно объявиться на людях. Генрих VII, желая угодить Якову, арестовал брата Ублюдка, законного сына своего отца, и Херона из Форда доставили к шотландскому королю.

Когда же между Яковом и Генрихом VIII начались распри, Ублюдок Херон и Стархед перестали скрываться. Стархеда вскоре убили: сэр Энрю, которого обычно называли Дэнд Кер, сын убитого сэра Роберта, послал двух своих прислужников из семьи Тейтов, чтобы отомстить англичанину. Они подстерегли Стархеда и тут же разделались с ним, а голову доставили своему хозяину, и тот, упиваясь местью, выставил ее на всеобщее обозрение на Эдинбургском кресте. Однако Ублюдок Херон все продолжал рыскать по Пограничью, а Яков IV жаловался на него Генриху VIII, который, в общем-то, не был за него в ответе.

Пока Яков ссорился со своим зятем, Франция пустилась во все тяжкие, лишь бы перетянуть Шотландию на свою сторону. Огромные денежные суммы отсылались тем из придворных, кому Яков доверял более всего. Королева Франции, молодая и обольстительная, играя на любви шотландца к рыцарской романтике, называла себя его возлюбленной повелительницей и дамой сердца, подговаривая при этом пройти три мили по английской земле ради нее. Тогда же она послала ему колечко со своего пальчика, а влияние ее было так велико, что Яков полагал невозможным для себя отказать ей, сохранив при этом честь. Присущий королю совершенно фантастический дух рыцарства стал погибелью для него, а вскоре и для его королевства.

Наконец, в июне или июле 1513 года, Генрих VIII отплыл во Францию с отборным войском и предпринял там осаду Турэнна. Теперь и Яков IV сделал решительный шаг. Он отправил своего главного герольда в лагерь короля Генриха возле Турэнна, высокомерно потребовав, чтоб тот оставил в покое его союзника, французского короля, и одновременно обвинил англичанина в смерти Бартона, наглости Ублюдка Херона и еще в том, что тот присвоил наследство Генриха VII, причитавшееся шотландской королеве, а также во всех прочих проступках, послуживших поводом для ссор после смерти этого монарха.

Генрих VIII ответил на это письмо, которое справедливо счел объявлением войны, и с не меньшей горечью назвал шотландского короля человеком бесчестным, ибо тот готов был нарушить мир, который торжественно поклялся беречь. Требования Якова он с презрением отверг. «Король Шотландии, — пояснил он, — фигура не достаточно весомая, чтобы разрешать споры между Англией и Францией». Шотландский герольд вернулся с этим письмом к хозяину, но не застал его в живых.

Яков, не дожидаясь возвращения своего посла, начал военные действия. Лорд Хоум, занимавший должность лорда камердинера, вторгся в Англию с тремя-четырьмя тысячами воинов; они собрали немало трофеев, но продвигаясь вперед беспорядочно и неосторожно, угодили в засаду, устроенную у границы англичанами, укрывшимися за высокими кустами ракитника, которым в ту пору была густо покрыта Милфилдская долина возле Вулера. Шотландцы были разбиты наголову, потеряли около трети своих воинов убитыми и ранеными. Это было неудачное начало войны.

Тем временем Яков, не прислушавшись к мудрейшим из своих советников, решил перебросить в Англию королевскую армию. Парламент не хотел давать своего согласия. Спокойствие, воцарившееся в стране с тех пор, как с Англией был установлен мир и ее притязания на главенство прекратились, висело на волоске, а тлевшая вражда между государствами готова была разгореться вновь.

Между тем, король, который пользовался всеобщей любовью, все же убедил парламент согласиться на эту самоубийственную и несправедливую войну. Был отдан приказ собрать все военные силы королевства Шотландии на Боро-Мур. Неподалеку от Эдинбурга, на обширных общинных землях находилась огромная каменная глыба, носившая название Заячий Камень, на которую водрузили королевский штандарт.

Даже в этих крайних обстоятельствах были приняты разные меры для предотвращения войны. Одна или две из них были связаны с тем, что король, а это было известно, был суеверен и страдал меланхолией, свойственной ему от природы и отчасти связанной с раскаянием, что он испытывал из-за своей причастности к гибели отца. Чтобы воздействовать на эти его чувства, была разыграна следующая сцена:

Однажды, когда король молился в церкви, перед ним возник некий человек в одеянии лазоревого цвета, перепоясанном льняным поясом, обутый в сандалии, с длинными соломенными волосами, говоривший громким, решительным голосом. Необычного вида незнакомец вел себя так, словно перед ним вовсе не король: облокотившись о скамью, на которой тот сидел, он склонился над ним и без особого почтения сказал, что его мать наложила на Якова заклятье, которое запрещает ему предпринимать задуманное путешествие, так как увидела, что и он, и те, кто отправятся вместе с ним, потерпят неудачу. Еще он предостерег короля от женского общества и от советов женщин. «Если вы осуществите свой замысел, — предупредил незнакомец, — то натерпитесь позору и испытаете стыд».

После этого он затерялся среди придворных так стремительно, будто испарился. Можно не сомневаться, что этот человек был наряжен святым Иоанном, названным в Писании приемным сыном Девы Марии. Католики верили в возможность явления душ умерших святых, и в истории известны многие самозванцы, подобные тому, о котором я тебе только что рассказал.

Еще один рассказ, хотя и менее достоверный, повествует о том, что на рыночной площади в Эдинбурге глухой ночью слышали прокламацию, где говорилось, что король собственной персоной, а так же многие из его вельмож и первейших помощников предстанут по прошествии сорока дней перед Плутоновым судом. Этот эпизод тоже похож на уловку, придуманную, чтобы удержать короля от похода.

Но ни эти ухищрения, ни советы и мольбы Маргариты, королевы Шотландии, не смогли удержать Якова от злосчастного похода. Любовь к нему, все же, была настолько велика, что он в кратчайший срок собрал огромное войско и, возглавив его, вторгся в Англию неподалеку от замка Туиселл 22 августа 1513 года. Стремительно завладев приграничными крепостями Норем, Уорк, Атол, Форд и другими менее значительными бастионами, Яков собрал много трофеев. Однако вместо того чтобы продвигаться дальше по открывавшейся перед ним беззащитной английской земле, король, говорят, проводил время, любезничая с леди Херон из Форда, красавицей, которая убеждала его не продолжать поход, до тех пор пока не нагрянули англичане.

Итак, Яков бездействовал у границы, а тем временем граф Суррейский, тот самый благородный и храбрый рыцарь, что некогда сопровождал королеву Маргариту в Шотландию, встал во главе армии, насчитывавшей двадцать шесть тысяч воинов. Вместе с графом был и его сын Томас, Лорд адмиралтейства, со своими моряками, которые высадились у Ньюкасла. Воинственные обитатели северных английских графств собрались под штандартом Суррея в одночасье, а немало шотландцев побрели домой, поскольку в соответствии с феодальным законом каждый солдат брал с собой провизии на сорок дней, и оскудение запасов ощущалось в войске Якова. Кое-кто же просто отправился восвояси от греха подальше.

Суррей, почувствовав, что преимущество на его стороне, решил вызвать шотландского короля на бой и послал ему соответствующее письмо, а лорд Томас Говард одновременно отправил свое, где говорилось, что поскольку король Яков так часто сожалел о смерти Эндрю Бартона, а он, лорд Томас, тот, кто в ней виновен, он готов теперь ответить за все с мечом в руках. Яков сообщил англичанину, что не просто мечтает сразиться, но сгорает от нетерпения, и если бы послание графа застало его в Эдинбурге, он бы отложил все прочие дела, дабы встретиться с ним в решающем бою.

Шотландские вельможи держались иного мнения, чем их король. Они собрали совет, назначив его главой, или канцлером, лорда Патрика Линдсея. Это был тот самый юрист, который в начале царствования Якова защищал своего брата, чьи титулы и владения впоследствии унаследовал. Начал он с того, что рассказал совету притчу о богатом купце, который отправился играть в кости с мошенником и поставил золотой против фальшивого пенни. «Вы, милорды, — сказал он, — проявите ту же недальновидность, что и тот купец, если станете рисковать вашим королем: ведь он — та самая монета из чистого золота в сравнении с неотесанным английским генералом. И если англичане потерпят поражение, они не потеряют ничего, кроме этого старого вояки да груды железа, а наш простой люд разошелся по домам, с нами же остались те, кого можно назвать цветом нации».

Далее сэр Патрик сказал, что королю не следует принимать участия в военных действиях, ради его собственной безопасности, а совет должен назвать имена тех храбрых вельмож, что возглавят войско. Совет дал согласие рекомендовать этот план королю.

Но Яков, жаждавший прославиться своим военным искусством и доблестью, гневно обрушился на членов совета и с большой горячностью заявил, что они не в праве подвергать его позору. «Я буду драться с англичанами, — сказал он, — хоть вы все и против. Если вы лишены стыда — бегите, но меня вам не опозорить, что ж до лорда Патрика Линдсея, чей голос решающий, клянусь, что вернувшись в Шотландию, я прикажу повесить этого человека его на воротах его дома».

Поспешное и необдуманное решение короля драться во что бы то ни стало поддержал французский посол де ла Мотт. И тут один наш старый знакомый, граф Ангус по прозванью Привесь Кошке Колокольчик (несмотря на преклонные годы он отправился воевать со своим сюзереном), обвинил французов в том, что они хотят пожертвовать интересами Шотландии во имя интересов своей страны и поскорее стравить англичан с французами. И еще, Ангус, как и лорд Линдсей, обратил внимание собравшихся на разницу в составе армий противников: у англичан большинство составляли простолюдины, у шотландцев — лучшие из дворян. Недовольный тем, что ему возражают, Яков обиженно ответил: «Ангус, если ты трусишь, можешь отправляться домой». Граф, не стерпев такого оскорбления, покинул той же ночью лагерь, но два его сына остались и пали в роковом сражении вместе с двумя сотнями воинов, стоявших за Дугласов.

Пока король Яков упрямился, граф Суррей продвинулся до самого Вулера, и теперь расстояние между двумя армиями сократилось до пяти миль. Английский военачальник искал проводника, который бы хорошо знал холмистую местность, пересеченную двумя большими ручьями, которые, сливаясь, образовывали реку Тилл. Вооруженный до зубов всадник на справном коне, в шлеме с опущенным забралом, чтобы лица его нельзя было разглядеть, подъехал, спешился, опустился перед графом на колени и предложил стать его проводником, если ему будет даровано прощение. Граф заверил незнакомца, что тот будет прощен, но лишь при условии, что он не предал короля Англии и не нанес оскорбления какой-нибудь даме, — эти преступления, заявил Суррей, не заслуживают снисхождения. «Упаси Господь, — отвечал всадник, — чтобы я был повинен в столь тяжких грехах, вина моя в том, что я участвовал в убийстве шотландца, который правил в нашем Пограничье слишком сурово и часто причинял зло англичанам». Сказав так, он поднял забрало своего шлема, закрывавшее его лицо, и все узнали Ублюдка Херона, соучастника убийства сэра Роберта Кера, о чем ты уже знаешь. Его появление было очень даже на руку графу Суррею, который с готовностью в ту же минуту простил ему смерть шотландца, тем более что никто лучше Херона не знал каждой тропинки и каждого лаза на восточной границе, — ведь к этому его вынуждала жизнь, сплошь состоявшая из набегов и грабежей. 

Шестого сентября шотландская армия раскинула лагерь на холме, носящем название Флодденского, который высится над обширной Миллфилдской равниной и, если можно так сказать, замыкает ее. Эта возвышенность имеет плавный спуск, а, кроме того, ее вершине находится значительных размеров площадка, куда шотландцы могли поднять свое войско и, пользуясь этим преимуществом, ожидать нападения англичан. Наступать при таком расположении сил Суррей счел столь неразумным, что решился на попытку переубедить короля. Он послал герольда с предложением к Якову спуститься вниз и сойтись на открытом Миллфилдском поле, напомнив о том, с какой готовностью король принял его вызов в прошлый раз, и ненароком намекнул, что английские рыцари рвутся в бой и полагают, что любая отсрочка не делает чести шотландцам.

Мы уже убедились в том, что Яков был весьма горяч и честолюбив, однако Суррей, вероятно, все же переоценил эти его качества. Король отказался принять посланца лично и ответил, что не должно графу обращать подобные слова к королю.

Итак, Суррей, который испытывал недостаток в провизии, был вынужден прибегнуть к другому способу, чтобы заставить шотландцев начать битву. Девятого сентября он двинулся к северу в обход Флоренского холма, держась на расстоянии недоступном для шотландской артиллерии, и, перейдя Тилл возле крепости Туиселл, расположился со своей армией между Яковом и его собственным королевством.

Яков позволил Суррею проделать этот маневр, не остановив его и не воспользовавшись весьма выгодной возможностью для нападения. Однако увидев, что армия англичан расположилась между ним и его владениями, он испугался, что может оказаться отрезанным от Шотландии. Его тревогу подогрел некий Джайлс Масгрейв, англичанин, чьим советам он внимал не раз, и тот убедил его в том, что если он не спустится и не сразится с англичанами, граф Суррей вторгнется в Шотландию и превратит страну в руины. Разыгравшееся воображение подстегнуло решимость короля и он дал сигнал к началу рокового сражения.

Перво-наперво шотландцы подожгли свои биваки, а также накопившийся в лагере хлам и мусор. Дым пополз по склону холма, и под его прикрытием армия короля Якова спустилась по более пологой северной стороне холма, а англичане двинулись ей навстречу, причем и тех и других окутывали клубы дыма.

Шотландцы шагали четырьмя стройными параллельными друг другу колоннами, оставив в резерве воинов из Лотиана под командованием графа Босуэлла. Англичане тоже поделились на четыре части, а кавалерийский резерв вел Дакр.

Бой грянул в четыре пополудни. Первыми вступил в схватку левый фланг шотландцев под водительством графа Хантли и лорда Хоума, разбившего правое крыло англичан, которым командовал сэр Эдмунд Говард. Сэр Эдмунд рухнул на землю, из рук у него выхватили штандарт, и сам он, казалось, был в двух шагах от гибели, но, к счастью, ему на помощь подоспел Ублюдок Херон, возглавивший отряд подобных ему отпетых разбойников. Многие шотландские авторы полагают, что лорд Хоум обязан был воспользоваться этим преимуществом и поспешить на помощь другой части шотландцев. Передают даже, что он будто бы так ответил тем, кто требовал, чтобы он двинулся им на подмогу: «Тот поступил в тот день достойно, кто выстоял и спасся сам». Но это больше похоже на выдумку, с одной стороны порочащую Хоума, с другой — оправдывающую поражение шотландцев. На самом деле, кавалерия Дакра подстраховывала победителей, а Томас Говард, лорд адмиралтейства, командовавший второй дивизией англичан, разбил шотландцев, которыми командовали Кроуфорд и Монтроз, павшие в бою. Так обстояли дела на левом фланге шотландской армии.

Дивизия шотландских горцев под водительством графов Леннокса и Аргайла, состоявшая из кланов МакКензи, МакЛинов, а также других кланов, попав под град английских стрел и, не выдержав невыносимых мук, бросилась в рассыпную, невзирая на крики, угрозы и заклинания французского посла де ла Мотта, пытавшегося их остановить; была атакованы одновременно с двух флангов и с тыла сэром Эдвардом Стэнли, с воинами из Чешира и Ланкашира, разгромлена и понесла неисчислимые потери.

Осталось упомянуть еще одну шотландскую дивизию, которой командовал сам Яков и которая состояла из лучших представителей знатных и дворянских родов, облаченных в такие надежные доспехи, что стрелы были им ни по чем. Все они были пехотинцами, и даже сам король расстался со своим конем. Они противостояли графу Суррею, лично командовавшему своим войском. Шотландцы бросились в яростную атаку и на короткое время время получили преимущество. Взводы Суррея пришли в замешательство, штандарт его был в большой опасности — Босуэлл и шотландский резерв приближались, и англичане, казалось, рискуют проиграть битву. Однако Стэнли, победивший горцев, приблизился к одному из флангов королевской дивизии, а адмирал, одержавший верх над Кроуфордом и Монтрозом, ударил по второму. Шотландцы проявили неслыханную отвагу. Объединившись с резервом Босуэлла, они образовали кольцо, выставили вперед копья по всей его окружности, и дрались не на жизнь, а на смерть. Поскольку луки теперь оказались ненужными, англичане приблизились со всех сторон с короткими алебардами, тяжелым оружием, наносившим страшные раны. Однако им не удалось заставить шотландцев сдаться или отступить, хотя потери понесенные ими были ужасны. Сам Яков скончался в окружении своих бесстрашных вельмож и преданных дворян. Он был ранен двумя стрелами, а умер от удара алебардой. К ночи еще не было до конца ясно, в чью пользу закончится сражение. Шотландцы в самом центре все еще держались, а Хоум и Дакр не давали друг другу передышки. Однако ночью уцелевшие шотландские воины тихо покинули пропитавшееся кровью поле, где остался лежать их король и лучшие из лучших вельможи и дворяне.

Эту великую и решающую победу граф Суррейский завоевал 9 сентября 1513 года. Победители потеряли около пяти тысяч убитыми, а шотландцы по меньшей мере вдвое больше. Но их потери измерялись не одними лишь цифрами. Среди погибших англичан было очень мало людей знатного происхождения. Шотландцы оставили на поле битвы короля, двух епископов, двух аббатов, двенадцать графов, тринадцать лордов и пятерых старших сыновей пэров. Убитых же дворян было не счесть. Едва ли найдется в истории Шотландии хоть одна семья, не потерявшая в той битве своего родственника.

Шотландцы были склонны оспаривать тот факт, что Яков IV пал на Флодденском поле. Кто-то уверял, что он покинул государство и совершил паломничество в Иерусалим. Другие рассказывали, будто бы в сумерках, когда битва была близка к завершению, четверо рослых всадников прискакали на поле, и у каждого к наконечнику копья был привязан пучок соломы, по которому они могли друг друга найти. Так вот, говорят, что они усадили короля на мышастую клячу, и что будто кто-то видел, как он вместе с ними переправлялся через Твид. Никто не утверждал, что видел, как эти люди с ним обошлись, но ходили слухи, будто Якова умертвили в замке Хоум. А я помню, что, по прошествии лет сорока, появилось сообщение о том, что рабочие, чистившие колодец в этой разрушенной крепости, нашли обернутый в бычью шкуру скелет, и на нем был железный пояс. Слух этот оказался ложным. Именно то обстоятельство, что шотландцы не нашли этого самого железного пояса доказывает, что тело Якова не попадало в руки англичан, иначе те непременно показывали бы этот трофей.

Итак, все сошлись на том, что тело, над которым торжествовал враг, не тело самого Якова, а тело одного из его оруженосцев, поскольку на многих из них были точно такие латы.

Но все это досужая болтовня, сказки, придуманные и передававшиеся из уст в уста, потому что простой народ любит все загадочное, а шотландцы были рады поверить во что угодно, лишь бы лишить своих врагов такого важного доказательства одержанной победы. Свидетельства же противоречат здравому смыслу. Лорд Хоум был дворецким Якова IV, и тот безгранично доверял ему. Он бы ничего не выиграл от смерти короля, а потому мы не должны обвинять его в страшном преступлении, для которого у него не было весомых причин.

То, что король обычно носил железный пояс в знак своей скорби по отцу и раскаяния в том, что он оказался причастен к его смерти, похоже на правду. Но вполне возможно, что в день сражения он не стал надевать на себя столь громоздкий предмет. Не исключено, что и мародерствовавшие англичане могли выкинуть этот пояс как предмет, не имеющий никакой ценности. Тело, которое, по утверждению англичан, было телом Якова, нашел на поле, отвез в Берик и предъявил Суррею лорд Дакр. Оба эти лорда слишком хорошо знали короля, чтобы ошибиться. Тело также опознали двое самых любимых королевских оруженосцев: сэр Уильям Скотт и сэр Джон Форман, разрыдавшийся, увидев его.

Судьба королевских останков оказалась необычной и печальной. Их не предали земле, так как папа, заключивший в то время союз с Англией против Франции, предал Якова анафеме (отлучил от церкви), и ни один священник не решился произнести над королем заупокойную молитву. Тогда труп забальзамировали и отправили в монастырь Шин в Суррее. Там он и пролежал до Реформации, когда монастырь отдали герцогу Суффолку, а по окончании этого периода, тело, завернутое в лист свинца, таскали по дому, как кусок никому не нужного бревна.

Историк Стоу видел, как оно валялось в кладовой среди деревянных обломков, кусков железа и всякой рухляди. Какие-то ленивые работники «забавляясь, — продолжает тот же автор,— отрезали ему голову». А некий Ланселот Янг, стекольщик королевы Елизаветы, учуяв исходивший оттуда сладковатый запах, появившийся благодаря благовониям, которые использовали при бальзамировании, отнес голову к себе домой и держал ее там какое-то время, но в конце концов заставил сторожа церкви Святого Михаила на Вуд-стрит похоронить ее в тамошнем склепе.

Так закончил свою жизнь король, некогда столь гордый и могущественный. Роковая битва при Флоддене, где сам он был убит, а армия его уничтожена, справедливо считается одним из позорнейших событий шотландской истории.