Ни минуты без слежки

Ни минуты без слежки

Все годы пребывания в опале Жуков постоянно находился под бдительным оком КГБ. Велось подслушивание не только его телефонных разговоров, но и вообще все, о чем он говорил с близкими, а тем более с гостями в своей квартире или на даче.

Невозможно приводить все документы, подтверждающие это, они займут не меньше страниц, чем все в этой книге. Приведу, как пример и документальное подтверждение сказанному, только один случай негласного наблюдения за Жуковым в годы опалы. Вскоре после возвращения Жукова из Свердловска в 1953 году, когда он стал заместителем министра обороны, он получил письмо (4 мая 1953 г.) из лагеря в Тайшете, от заключенного, бывшего генерал—лейтенанта Крюкова, с просьбой помочь ему снять вымышленные обвинения. Он был осужден на 25 лет, по модной тогда статье 58 пункт 10 — антисоветская агитация.

Крюков напоминал в письме маршалу свою долгую и верную службу Отечеству. В первой мировой был прапорщиком. В 1918 году добровольцем вступил в Красную Армию. В годы гражданской войны прошел путь до командира полка. В войне с Финляндией прорывал со своим полком линию Маннергейма, за что награжден орденом Ленина. В годы Великой Отечественной командовал дивизией и корпусом. За успешные боевые действия удостоен более десяти самых высоких орденов, а так же звания Героя Советского Союза. И вот 18 сентября 1946 года арестован. (Напоминаю читателям, именно тогда предпринималась, по указанию Сталина, вторая попытка создать «заговор Жукова»).

«Меня обвиняли в участии в заговоре, во главе которого якобы стоит маршал Жуков», — пишет Крюков.

Вот как он описывает допросы:

«Я не отказываюсь давать показания, но я не знаю, что вам показывать, я ничего не знаю о заговоре и сам никакого участия в нем не принимал, давать же ложные показания я категорически отказываюсь». Следователь задает вопрос: «Бывал на банкетах у Жукова и Буденного? — «Да, бывал». «Какие вопросы решались там?» — «О каких вопросах вы говорите? Были банкеты, как и каждый банкет: пили, ели, веселились, вот и все». «Врешь, перестань упорствовать, нам все известно». «Если вам все известно, что же вы от меня хотите? Уличайте меня тогда фактами». «Я буду тебя уличать не фактами, а резиновой палкой. Восхвалял Жукова? Какие тосты говорил за него?» «В чем же заключается мое восхваление Жукова? Я не знаю, где бы воспрещалось участие на банкетах, причем официальных». «Все ваши банкеты это только фикция одна, это не что иное, как собрание заговорщиков. Будешь говорить или нет? Даю 10 минут на размышление, после чего эта резиновая палка «походит» по тебе». Я сидел у столика и ждал своей участи, следователь разгуливал по кабинету с резиновой палкой в руке. «Ну, — говорит следователь, — будешь давать показания?» — «Никаких ложных показаний я давать не буду». Следователь позвонил по телефону, на его звонок пришел какой—то майор, как видно тоже следователь. Капитан Самарин схватил меня за плечи, ударил по ногам и повалил на пол. И началось зверское избиение резиновой палкой, причем били по очереди, один отдыхает, другой бьет, при этом сыпались различные оскорбления и сплошной мат. Я не знаю сколько времени они избивали меня. В полусознательном состоянии меня унесли в «бокс». На следующий день часов в 11–12 меня снова повели к следователю. Когда ввели в кабинет, меня снова капитан Самарин и тот же самый майор начали избивать резиновой палкой. И так меня избивали в течение четырех дней и днем и ночью. На пятый день меня вызвал зам. н—ка следственной части полковник Лихачев в присутствии следователя кап. Самарина. Первый вопрос, который задал мне Лихачев, был: «Ну и после этого ты будешь упорствовать?» Я заявил: «Я ложных показаний давать не буду». «Ну, что же, начнем опять избивать. Почему ты боишься давать показания? Всем известно, что Жуков предатель, ты должен давать показания и этим самым ты облегчишь свою участь, ведь ты только «пешка» во всей этой игре. Подумай о своей участи и начинай давать показания».

Не буду дальше цитировать письмо генерала, на 11 страницах он описывает подобные издевательства, длилось это мучение три года! — арестован 18.9.48 г., осужден в ноябре 1951 года. Приведу несколько заключительных фраз:

«Избитый, голодный, приниженный, бессонные ночи тоже давали себя знать. Я не выдержал и подписал. До сих пор я себе простить не могу. Но у меня теплилась надежда, что придет время и я смогу сказать правду, почему я подписал.

Но у следователей на этот счет был большой опыт. Перед беседой с прокурором об окончании следствия следователь предупредил: «…если вы начнете отказываться (уже говорит на «вы»!) от ваших показаний и вообще начнете разговоры о ходе следствия, вы только себе напортите. Опять начнем следствие протянется год, другой. …Начнем все сначала, да так, что будет покрепче, чем в первый раз».

Из беседы перед судом:

«…если откажетесь от ранее данных показаний и скажете об избиениях — сгноим в тюрьме. А у вас перспектива поехать в лагерь, а там жить можно. Помните одно — ваша участь решена безвозвратно и ничего вам не поможет. Всем вашим заявлениям никто не поверит. И еще советую вам, когда попадете в лагерь, не подумайте писать жалобы. Помните одно, куда бы вы ни писали, все попадет ко мне и дальше моего стола никуда не попадет, а вас мы за это «запрячем» в такой лагерь, откуда никакой связи с миром нет, где вы закончите свое «существование».

Напутствуемый такими «советами» следователя, я на суде признал себя виновным по всем пунктам».

Редко, кто осмеливался в те годы сказать слово в защиту арестованного, а тем более осужденного. Жуков мог отправить это письмо по инстанциям с резолюцией — проверить. А учитывая, что Крюков все же дал показания и подписал протокол, признающий Жукова организатором заговора, Георгий Константинович имел все основания обидеться за этот оговор. Но маршал знал, как фабрикуются такие обвинения. И еще он верил своему товарищу по фронту. Он не просто принял меры, а дал ход делу на самом высоком уровне: Жуков обратился официально к главе государства и партии. И приложил письмо Крюкова.

Вот что писал Жуков:

«ЦК КПСС товарищу ХРУЩЕВУ Н. С.

Ко мне поступило заявление бывшего командира кавалерийского корпуса генерал—лейтенанта Крюкова В. В., арестованного в 1948 году, с просьбой передать его в ЦК КПСС.

Крюкова В. В. знаю с 1931 года как одного из добросовестнейших командиров, храброго в боях против гитлеровских захватчиков.

Прошу Вас, Никита Сергеевич, по заявлению Крюкова дать указание.

Г. Жуков

2 июня 1953 года № 83–н.»

Хрущев ознакомил с этими материалами членов Президиума ЦК. Вскоре генерал Крюков и его жена, известная артистка Русланова, были из лагеря освобождены. Надо ли говорить о безмерной благодарности этих осчастливленных людей маршалу Жукову за его бесстрашие не только в бою, но и по отношению к КГБ.

Воспользовавшись тем, что дело генерала Крюкова решилось положительно, Жуков не раз и на разных уровнях поднимал вопрос о необходимости пересмотра подобных дел других генералов. Вот еще один документ, подтверждающий это. К Жукову обратилась с письмом жена бывшего маршала Кулика с просьбой установить судьбу ее мужа. Жуков поручил главному военному прокурору генералу Ворскому Е. И:

«Почему не говорят правду о Кулике? Я прошу Вас срочно подготовить и дать ответ его жене. Мне кажется, что Кулик осужден невинно.

17.5.55 г.

Жуков».

По служебному положению, как заместитель министра, маршал не имел права действовать в обход министра обороны. Но Булганин, причастный к репрессиям, сам не поставил бы вопрос о реабилитации осужденных генералов. Я убежден, что документ, который будет приведен ниже, хотя и подписан Булганиным, появился по инициативе и по настойчивости Жукова. Если учесть, что такая попытка была предпринята почти за три года до XX съезда, после которого начались массовые реабилитации и были еще «при власти» Маленков, Молотов, Каганович (да и сам Хрущев) и другие вожди, причастные к репрессиям, поднимать этот вопрос при том, что Жуков сам всего три месяца назад избавился от опалы, такой поступок маршала свидетельствует об исключительном его бесстрашии и кристальной порядочности. Но не считаться с мнением Жукова, который всего месяц назад активно участвовал в аресте Берия, уже не могли, даже те, кто в тайне побаивался возникновения дел о реабилитации.

Это была первая ласточка оправдания невинно осужденных. До массового освобождения тех, кто еще томился в тюрьмах и лагерях, а так же реабилитации погибших, пройдет немало лет.

Итак, познакомьтесь с документом, о котором идет речь.

«Совершенно секретно

В ПРЕЗИДИУМ СОВЕТА МИНИСТРОВ СССР

Товарищу МАЛЕНКОВУ Г. М.

Произведенной тщательной проверкой дел на арестованных генералов и адмиралов Советской Армии и Флота и осужденных в период с 1941 по 1952 год установлено, что многие из них были арестованы и осуждены необоснованно.

Аресты их производились органами МГБ по непроверенным и необоснованным материалам, а расследование предъявленных им обвинений в антисоветской и иной вражеской деятельности проводилось необъективно, при этом многолетние положительные аттестации по службе в расчет не принимались.

Несмотря на то, что арестованные находились под следствием до 10 и более лет, фактов, оправдывающих или смягчающих их вину, не собиралось.

К отдельным арестованным применялись незаконные методы следствия с целью понудить их признать вину в «преступлении» или добиться от них клеветнических показаний на других лиц.

Так, например, по указанию АБАКУМОВА при отсутствии каких—либо компрометирующих и других материалов, без санкции прокурора 10 апреля 1948 года был арестован крупный ученый, Лауреат Сталинской премии, доктор технических наук, профессор, начальник кафедры военно—морской академии кораблестроения и вооружения, вице—адмирал ГОНЧАРОВ Леонид Георгиевич, 1885 года рождения.

После ареста АБАКУМОВ дал указание быв. сотруднику МГБ КОМАРОВУ добиться от арестованного ГОНЧАРОВА признаний в шпионаже в пользу английской разведки.

Несмотря на применение физического воздействия, ГОНЧАРОВ признательных показаний не дал и на 17 день после ареста умер. В постановлении о прекращении дела от 29.V.1948 года указано, что ГОНЧАРОВ якобы умер от приступа грудной жабы, тогда как из материалов дела видно, что смерть его наступила в результате избиений.

При проверке также выявлено, что из общего числа арестованных в течение 1941–1942 гг. умерли до суда 12 генералов и адмиралов, большинство из которых было арестовано и содержалось много лет под следствием необоснованно.

Установлено также, что при судебном рассмотрении дел на генералов и адмиралов Военная Коллегия в ряде случаев подходила к установлению их виновности в предъявленном обвинении без учета прошлой положительной их службы в Советской Армии, вынося обвинительные приговоры за разговоры, которые по существу не носили антисоветского характера, или за проступки по службе, которые не должны были повлечь уголовной ответственности.

Всего в период с 1941 по 1952 год было арестовано генералов и адмиралов 101 чел. Из них: осуждено Военной Коллегией Верховного Суда Союза ССР — 76 генералов и адмиралов и 5 человек — Особым Совещанием при быв. МГБ СССР, 8 генералов были освобождены из—под стражи за отсутствием состава преступления и 12 генералов умерли, находясь под следствием.

В связи с изложенным вносим следующие предложения:

1. Обязать Военную Коллегию Верховного Суда Союза ССР пересмотреть дела на осужденных генералов и адмиралов, имея в виду:

а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов и адмиралов: РОМАНОВА Ф. Н., ЦИРУЛЬНИКОВА П. Г., ЧИЧКАНОВА А. С., ГАПИЧА Н. И., ГЕЛВИХА П. А., МОШЕНИНА С. А., ЛЯСКИНА Г. О., ГОЛУТШКЕВИЧА В. С., ЖУКОВА И. И., ТИМОШКОВА С. П., САМОХИНА А. Г., МИНЮКА Л.Ф., ТУРЖАНСКОГО А. А., ВАСИЛЬЕВА А. Ф., ЖАРОВА Ф. И., ИЛЬИНЫХ П. Ф., ЭЛЬСНИЦА А. Г.,ТОКАРЕВА С. Ф., МРОЧКОВСКОГО С. И, БУРИЧЕНКОВА Г. А., ПОПОВА Д. Ф., ШИРМАХЕРА A. Г., БЫЧКОВС КОГО А. Ф., УХОВА В. П., ТЕЛЕГИНА К. Ф., ВОРОЖЕЙКИНА Г. А., ТЕРЕНТЬЕВА B. Г., ФИЛАТОВА А. А., КУЗЬМИНА Ф. К., ИВАНОВА И. И., КРЮКОВА В. В., ВЛАСОВА В. Е., ПЕТРОВА Е. С., БЕЖАНОВА Г. А., ЛАПУШКИНА Я. Я., ВЕЙСА А. А., КЛЕПОВА С. А.;

б) снизить наказание до фактически отбытого ими срока и освободить из—под стражи осужденных бывших генералов: КАЛИНИНА С. А., ГЕРАСИМОВА И. М., РОТБЕРГА Т. Ю.

2. Обязать МВД СССР:

а) прекратить дела и полностью реабилитировать генералов: ЖУКОВА Г. В., ГУСЬКОВА Н. Ф., ДАШИЧЕВА И. Ф., ВАРЕННИКОВА И. С., СИДНЕВА А. М., ИЛЬИНА В. Н., ГЛАЗКОВА А. А., МЕЛИКОВА В. А., ПОТАТУРЧЕВА А. Г., ГОНЧАРОВА Л. Г., НАУМОВА И. А., ПАУКА И. X., ТАМРУЧИ В. С., СОКОЛОВА Г. И.;

б) прекратить дела и освободить из—под стражи членов семей осужденных генералов, подлежащих полной реабилитации.

3. Обязать Министерство обороны СССР обеспечить назначение положенных пенсий семьям полностью реабилитированных генералов и адмиралов, умерших в заключении: ГЛАЗКОВА А. А., МЕЛИКОВА В. А., ПОТАТУРЧЕВА А. Г., ГОНЧАРОВА Л. Г., НАУМОВА И. А., ПАУКА И. X., ТАМРУЧИ В. С., СОКОЛОВА Г. И., ШИРМАХЕРА А. Г.

Н. БУЛГАНИН

Р. РУДЕНКО

А. ЧЕПЦОВ

«11» июля 1953. г.

Став министром обороны, Жуков не раз помогал репрессированным. Он был инициатором восстановления справедливости к попавшим в плен. Долгие годы сотни тысяч военных (и их родственники) ни в чем неповинные, не редко угодившие в плен по вине высоких военачальников, страдали от искусственно создаваемых по отношению к ним недоверия и даже презрения.

О том, что именно Жуков поднял этот вопрос и снял с многих тысяч бывших военнослужащих необоснованные, надуманные обвинения, написал в своих воспоминаниях Константин Симонов.

«В мае 1956 года, после самоубийства А. Фадеева, я встретил Жукова в Колонном зале, в комнате президиума, где собрались все, кому предстояло стоять в почетном карауле у гроба Фадеева. Жуков приехал немного раньше того времени, когда ему предстояло стоять в почетном карауле, и вышло так, что мы полчаса проговорили с ним, сидя в уголке этой комнаты.

Тема разговора была неожиданной и для меня, и для обстоятельств, в которых происходил этот разговор. Жуков говорил о том, что его волновало и воодушевляло тогда, вскоре после XX съезда. Речь шла о восстановлении доброго имени людей, оказавшихся в плену главным образом в первый период войны, во время наших длительных отступлений и огромных по масштабу окружений.

Насколько я понял, вопрос этот был уже обговорен в Президиуме ЦК, и Жукову как министру обороны предстояло внести соответствующие предложения для вынесения по ним окончательного решения. Он был воодушевлен предварительно полученной им принципиальной поддержкой и говорил об этом с горячностью, даже входившей в некоторый контраст с его обычной сдержанностью и немногословием… Видимо, этот вопрос касался таких—то самых сильных и глубоких струн его души. Наверное (по крайней мере мне так показалось), он давно думал об этом и много лет не мог внутренне примириться с тем несправедливым и огульным решением, которое находил этот вопрос раньше. Он с горечью говорил: «Мехлис додумался до того, что выдвинул формулу: каждый, кто попал в плен, — «предатель родины» и обосновывал ее тем, что каждый советский человек, оказавшийся перед угрозой плена, обязан был покончить жизнь самоубийством, то есть в сущности требовал, чтобы ко всем миллионам погибших на войне прибавилось еще несколько миллионов самоубийц. Больше половины этих людей были замучены немцами в плену, умерли от голода и болезней, но, исходя из теории Мехлиса, выходило, что даже вернувшиеся, пройдя через этот ад, должны были дома встретить такое отношение к себе, чтобы они раскаялись в том, что тогда, в 41–м или 42–м, не лишили себя жизни».

Не помню уже в точности всех слов Жукова, но смысл их сводился к тому, что позорность формулы Мехлиса — в том недоверии к солдатам и офицерам, которая лежит в ее основе, в несправедливом предположении, что все они попали в плен из—за собственной трусости.

«Трусы, конечно, были, но как можно думать так о нескольких миллионах попавших в плен солдат и офицеров той армии, которая все—таки остановила и разбила немцев. Что же, они были другими людьми, чем те, которые потом вошли в Берлин? Были из другого теста, хуже, трусливей? Как можно требовать огульного презрения ко всем, кто попал в плен в результате всех постигавших нас в начале войны катастроф?..»

Снова повторив то, с чего он начал разговор, что отношение к этой трагической проблеме будет пересмотрено и что в ЦК единодушное мнение на этот счет, Жуков сказал, что он считает своим долгом военного человека сделать сейчас все, чтобы предусмотреть наиболее полное восстановление справедливости по отношению ко всем, кто заслуживает этого, ничего не забыть и не упустить и восстановить попранное достоинство всех честно воевавших и перенесших потом трагедию плена солдат и офицеров. «Все эти дни думаю об этом и занят этим», сказал он…»

А теперь вернемся, вернее продолжим разговор о теме, которой посвящена эта глава, о повседневной слежке за маршалом, которую я обещал проиллюстрировать только на одном примере, касающемся судьбы генерала Крюкова и его жены Руслановой.

Недолго прожил истерзанный пытками боевой генерал, он умер в августе 1959 года (это уже после Октябрьского Пленума, когда Жуков подвергся не сталинской, а хрущевской опале).

И вот познакомьтесь с документом, подтверждающим то, что КГБ ни на минуту не ослабляло наблюдения за маршалом.

Чтобы не занимать много места, я бы мог привести его в изложении, но разоблачительная подлинность этих строк с адресатом и подписью, мне кажется, будут для читателей более интересны, чем мой пересказ.

ОСОБАЯ ПАПКА

СОВ. СЕКРЕТНО

СССР

КОМИТЕТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСНОСТИ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР

7 сентября 1959 г.

№ 2668–ш

гор. Москва

Товарищу Хрущеву Н. С.

19 августа сего года по случаю смерти генерал—лейтенанта КРЮКОВА жена последнего, известная певица Русланова, устроила поминки, на которых в числе других были Маршалы Советского Союза т. т. Буденный С. М. и Жуков Г. К.

В процессе беседы среди присутствующих был поднят вопрос и о принятом Постановлении Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Тов. Жуков по этому вопросу заявил, что если он был бы Министром обороны, он не допустил бы принятие Правительством нового Постановления о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Далее он сказал, что тов. Малиновский предоставил свободу, действий начальнику Главного Политического Управления генералу армии Голикову, а последний разваливает армию.

«В газете «Красная Звезда», продолжал Жуков, изо дня в день помещают статьи с призывами поднимать и укреплять авторитет политработников и критиковать командиров. В результате такой политики армия будет разложена.»

Высказывания Жукова по этому вопросу были поддержаны тов. Буденным.

По имеющимся в КГБ при Совете Министров СССР данным, большинство офицерского состава Советской Армии правильно восприняло Постановление Совета Министров Союза ССР № 876 от 27 июля 1959 года о пенсиях военнослужащим и их семьям.

Председатель Комитета Госбезопасности А. Шелепин

Эта докладная председателя КГБ была обсуждена 11 сентября 1959 года на заседании Президиума ЦК КПСС. Было принято следующее решение:

«Поручить Секретариату ЦК в соответствии с обменом мнениями на заседании Президиума ЦК принять необходимые меры в связи с фактами, изложенными в записке КГБ (т. Шелепина) от 7 сентября 1959 г.».

Вот какое значение придавалось чуть ли не каждой фразе, сказанной Жуковым. Два военачальника перекинулись, казалось бы, незначительными фразами — о пенсиях, и эти слова обсуждает высший орган в государстве — Президиум ЦК! Да не только обсуждает, а принимает специальное решение, в результате которого проводится несколько важных мероприятий. Какие? А все те же оговор, травля, неотступная слежка за Жуковым.

Маршала Жукова, члена партии с 1919 года и генерала Ревякина, члена партии с 1918 года, вызвали на заседание Комитета Партийного Контроля при ЦК КПСС, который возглавлял старейший партийный деятель Шверник. На этом заседании обоих участников разговора, несмотря на их заслуги и давнее членство в партии, уличали в нежелательных, нездоровых разговорах. Жуков объяснял свои слова тем, что это был простой, ни к чему не обязывающий разговор, тем более, что многим уволившимся из армии старикам действительно будет тяжело жить на небольшие пенсии.

Шверник удивлялся непонятливости Жукова и разъяснял:

— Вы, как старший по званию, и тем более, как бывший министр обороны, должны были разъяснить Ревякину то, что он ведет нездоровые политические рассуждения. Вы не только не дали отпора, а даже поддержали этот непартийный разговор, направленный с одной стороны, против мероприятий партии и правительства, а с другой на дискредитацию нового руководства Министерства обороны СССР.

Что должен был ответить Жуков на такую тенденциозную, формальную, дундукскую постановку вопроса? Лбом стену не прошибешь и маршал в очередной раз вынужден признать свою вину. Только благодаря такому признанию, КПК решил не накладывать взыскания, а ограничиться обсуждением этого вопроса. О результатах обсуждения докладной КГБ Шверник доложил специальным письмом в ЦК.

Старика маршала Буденного, трижды Героя Советского Союза, члена ЦК и т. д. и т. п. заставили дать ЦК письменное объяснение. Вот его текст:

«В ЦК КПСС

На поставленные мне т.т. Л. И. Брежневым и А. И. Кириченко вопросы о том, что был ли я 19 августа на похоронах и на поминках генерала Крюкова вместе с маршалом Жуковым, где он якобы в моем присутствии говорил о развале армии, о необоснованном возвышении тов. Голикова Ф. И. и принижении тов. Малиновского Р. Я., а также по пенсиям военнослужащих?

Отвечаю:

1. На похоронах генерала Крюкова не был (был занят на заседании Президиума ЦК ДОСААФ).

2. Жукова я видел всего минут 5–10, во дворе дачи Руслановой, когда я вечером (около 7 часов) с женой пошел к Руслановой, чтобы оказать человеку внимание в тяжелую минуту. В это время присутствующие на поминках разъезжались. Среди них был и маршал Жуков.

При этой встрече маршал Жуков ни о чем подобном не говорил.

18.9.59 г.

С. Буденный»

Вот в таких условиях пристального внимания жил изолированный от всех маршал Жуков.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.