Фронтир и мобилизационные реформы

Фронтир и мобилизационные реформы

Земля обязывает служить

В первой половине XVI в. в населенном центре Руси наступает фаза демографического сжатия – истощение используемых пахотных земель и нехватка свободных земель, которые можно ввести в сельскохозяйственный оборот.

Первые звоночки фазы сжатия прозвенели еще в конце XV в. В 1480–1500 гг. в крупной новгородской Деревской пятине население выросло на 16 %, а пашня только на 6 %, цена ржи поднялась с 14 до 20 денег за коробью (7 пудов).[60]

Обострение хозяйственной ситуации после 1520 г. связано и с климатическими изменениями. Начинается уменьшение среднегодовых температур, а вместе с тем растет число погодных аномалий. На протяжении последующих 50 лет редкий год не отмечается экстремальными метеорологическими явлениями – засухой, продолжительными дождями, летними заморозками; все это губит или сокращает урожай. Происходит изменение климата, известное как малый ледниковый период.

Всего несколько выписок из летописи погодных катаклизмов.

1524. «Зима добро студена и стояла до Троицына дня (24 мая)».

1546. В Москве с сентября лежал глубокий снег. На следующий год уже весной пришла «засуха великая» и даже «суда на Москве реке обсушило».[61]

1548–1549. Голод охватил все северные районы страны. «Людей с голоду мерло много», – лаконично сообщает летопись о событиях на Северной Двине. И десять лет спустя на Северной Двине пустовало до 40 % пашни.

1552–1553. В Новгороде и Пскове от голода и эпидемии погибло не менее 30 тыс. человек. Происшедшее напоминало период предыдущего демографического сжатия на Новгородчине конца XIV – начала XV в., когда летописи пестрели такими записями: «А в Новегороде хлеб дорогъ бысть не толко сего единого году, но всю десять летъ… толко слышати плачь и рыданье по улицам и по торгу; и мнозе от глада падающе умираху».[62]

1556–1557. Голод охватил Северное Заволжье, затронул и центральные регионы. «Во время жатвы дожди были великие, а за Волгой во всех местах мороз весь хлеб побил; и множество народа от глада изомроша по всем городам».

С середины XVI в., после завоевания волжских ханств и укрепления крымской обороны, начался отлив земледельческого населения из центральных и северо-западных областей на юг и юго-восток.

Государство должно было поддерживать территориальное расширение укреплением и увеличением служилого сословия.

Наделением землей детей боярских и дворян занимался Поместный приказ. Каждый сын боярский, достигший пятнадцатилетнего возраста, подавал туда челобитную, в которой определял, будет ли служить с отцовской земли, с «прожитка» (отцовской земельной пенсии) или ему нужен свой «новичный оклад» – 100 четвертей земли, положенных новобранцу. Ясно, что государство и ради обеспечения дворянского войска должно было постоянно заниматься заимкой новых земель.

Законодательство Ивана III, а еще более Ивана Грозного стремилось к приравниванию владельцев вотчин к владельцам поместий.

Очевидный лозунг преобразований был таков: за владение землей, вне зависимости от формы собственности, надо служить государству. Доход с земли должен быть платой за несение службы.

Некоторые вотчинники, потомки удельных князей, сохранили до царя Ивана свои обширные владения, в пределах которых пользовались прежней властью, имели собственных бояр и дворян. Подвластное население видело в них самостоятельных государей. Более того, в период ослабления государства, после смерти Василия III, некоторые князья и бояре значительно увеличили свои земли.

В то же время шло и оскудение множества вотчин. С одной стороны, крестьяне уходили с вотчинных земель, с другой – семейства вотчинников росли. Они продавали свои мельчающие и беднеющие владения, закладывали торговцам и монастырям. Так, во времена Василия III был известен капиталист Протопопов, которому крупно задолжали многие князья.

На Земском соборе 1548–1549 гг. царь Иван предложил определить площадь всех земель, находившихся в вотчинном и поместном владении, чтобы справедливо разверстать их между служилыми людьми.

Приговор 1556 г. был во многом реализацией этого предложения.

В первой своей части он отменял кормления, поскольку князья и бояре, получавшие наместничества, злоупотребляли своим положением, «многие грады и волости пусты учинили… и много злокозненных дел на них учиниша».

Вторая часть приговора, имеющая название «Уложение о службе», четко ставила землевладение в зависимость от государственной службы. «Велможы и всякие воини многыми землями завладали, службою оскудеша, – не против государева жалования и своих вотчин служба их».

Этот параграф «Уложения» определял проблему: феодалы являлись в полки не с тем количеством людей и вооружений, которое соответствовало размерам их земельных владений. В общем, жадничали и экономили.

По всей стране писцы измерили земельные владения в общегосударственных имущественных единицах – сохах. По результатам кадастровых работ был произведен передел, земельные излишки от крупных владельцев передавались мелким.

С каждого участка доброй земли в 100 четвертей (около 55 га) должен был приходить воин с оружием и в доспехах, с конем, а для дальнего похода – с двумя конями.

Приравнивая вотчину к поместью, «Уложение» наносило серьезный удар по привилегированному землевладению, которое являлось краеугольным камнем феодальной системы. Оно обеспечивало каждого воина земельным окладом по четким нормам.

Одновременно принимались меры по снижению долгового бремени служилых людей. Они освобождались от уплаты процентов по долговым обязательствам, вводилась пятилетняя рассрочка по погашению долгов.[63]

Земские реформы и чрезвычайные меры по борьбе с олигархией

На первом Земском соборе царь Иван известил собравшихся, что бояре более не являются держателями земли русской. Тем было дано начало реформе земского (местного) управления.

Конечной ее целью было утверждение государственного порядка силой общества. По словам Павлова-Сильванского: «Московское правительство решилось передать земству всю власть на местах, удалив наместников, потому что жизненная сила волостного мира является в его глазах залогом успеха этой радикальной реформы».

Судебник 1550 г. ограждал общины, крестьянские и посадские, от своеволия наместников и их слуг, определял широкое участие выборных земских властей в суде.

Ни один крестьянин не мог быть взят под стражу наместником без согласия местной крестьянской общины. Община обязана была контролировать ведение судебных дел в отношении своих членов. «И все судные дела у наместников и тиунов писать выборному земскому дьяку, а дворскому и старосте и целовальникам к тем судным делам прикладывать руки».[64]

Судебник также защищал крестьянина от насильного обращения в холопство и определял, что для свободного ухода крестьянина с владельческой земли после сбора урожая (несколько недель накануне и после Юрьева дня) не требуется ничего, кроме уплаты двух фиксированных пошлин. Крестьянин был волен идти искать себе новую землю.

Темпы реформ были ускорены боярской фрондой 1553–1555 гг., попыткой государственного переворота князя Владимира Старицкого и заговором князей Ростовских.

Вместе с отменой кормлений уставные грамоты предоставляли городу или сельской волости право управляться своими выборными властями, прямо сообщаться с центральной властью. «И будет посадские люди и волостные крестьяне похотят выборных своих судей переменити, и посадским людям и волостным крестьянам всем выбирати лучших людей, кому их судити и управа меж ими чинити».

Во второй половине 1550-х гг. наместники и волостели в массе своей были от «городов и от волостей отставлены». Их власть перешла к «излюбленным старостам» и «излюбленным судьям», «выбранным всею землею». Место наместничьих тиунов и доводчиков (низшего чиновничества) заняли выборные целовальники и земские дьяки.

Губных старост, исполняющих полицейские функции, выбирали на всесословном уездном съезде из числа служилых людей (то есть лиц, хорошо владеющих оружием). А их помощников, губных целовальников, – посадские и крестьянские общины, «по выборам сошных людей», из своей среды. При губных старостах для ведения следственных дел находились губные дьяки, также избираемые «по выборам всех людей».

Князья и бояре, обозленные оскудением вотчин, отменой кормлений и обязательной службой (несущей все больший риск, так как началась Ливонская война), терявшие административный и судебный контроль над уездами и волостями, представляли растущую оппозицию центральной власти.

С 1565 г. власть, стимулируемая случаями прямой измены крупных вотчинников, ввела систему репрессивной политики по отношению к землевладельческой элите.

В первый же год опричнины было перемещено на окраины около 150 князей и княжат, их холопы получили свободу.

Опричнина привела к превращению множества самовластных вотчинников в рядовых служилых землевладельцев на окраинах государства и тем способствовала колонизационным процессам.[65]

Княжата лишались наследственных владений, где правили как государи, и получали поместья, по словам Дж. Флетчера, «в отдаленных областях».

«При Грозном еще можно было застать таких владельцев, но при сыне после опричнины они уже были предметом воспоминаний», – пишет Ключевский.

Особенно много потеряли те собственники, что резко увеличили свои владения в период боярщины конца 1530-х – начала 1540-х гг.: Воротынские, Челяднины, Шуйские, Горбатые.[66]

Сокращение крупного вотчинного землевладения показывают цифры по Тверскому уезду. В 1548 г. там было 318 вотчин средним размером в 370 десятин,[67] а в 1620 г. – лишь 197 вотчин средним размером уже 137 десятин.[68] Вместе с экономической силой исчезли и политическая сила удельной аристократии, ее личные армии, насчитывавшие в середине XVI в. тысячи боевых холопов и военных слуг.

С. Ф. Платонов особенно выделяет роль опричнины «в необыкновенно энергичной мобилизации землевладения, руководимой правительством… Ликвидируя в опричнине старые поземельные отношения, завещанные удельным временем, правительство Грозного взамен их везде водворяло однообразные порядки, крепко связывавшие право землевладения с обязательной службой».[69]

Служба «по прибору» – народное войско

Со времен Ивана Грозного важнейшую роль в колонизационных процессах играла служба «по прибору», которая пополнялась за счет набора желающих из людей всех сословий. Среди них в первую очередь надо выделить стрельцов.

Формирование постоянного стрелецкого войска относится к 1550 г., когда «учинил у себя царь… выборных стрельцов и с пищалей 3000 человек».

Стрельцы отличились уже при взятии Казани, они первыми двинулись на городские стены и ворвались в город. «И тако скоро взыдоша на стену великою силою, и поставиша ту щиты и бишася на стене день и нощь до взятья града».[70]

Отличились стрельцы и при взятии Полоцка, где уничтожали вражеских пушкарей и штурмовали крепость.

Стрельцы были нашим ответом наемному войску, приводимому польскими и шведскими королями. (И если численность стрельцов не уступала бы числу западных наемников, то исход Ливонской войны оказался бы другим.) В отличие от западных наемников, живших только на деньги, выдаваемые правителями на войну, а еще больше от мародерства, стрельцы имели постоянное жалование – в 1550-е гг. около 4 руб. в год.

В случае войны стрельцы получали деньги на подъем и подводы. Оружие, как и единообразное обмундирование, стрельцы получали от казны.[71]

Помимо денежного и хлебного жалования стрелецкий полк коллективно получал землю. Стрелецкую слободу мы увидим почти в каждом городе фронтира. Управлялась она своими выборными властями.

Стрельцу было предоставлено право заниматься городскими промыслами с освобождением от всех городских податей в случае, если торговля его не превышала 50 руб. в год (приличная сумма, учитывая, что сруб для дома стоил порядка 2,5 руб.). По превышении этой суммы стрелец должен был платить только торговую пошлину. Таким образом, стрелец соединял в себе воина, крестьянина, посадского человека.

К служилым людям «по прибору» относились также казаки, пушкари и люди «пушкарского чина», затинщики, воротники, а позднее ратники полков иноземного строя в XVII в. – солдаты, рейтары, драгуны и т. д.

Они имели близкую к стрельцам организацию и форму земельного владения, пополнялись на вольных основаниях из городского и сельского простонародья, например из сыновей посадских людей и крестьян, еще не взявших собственного тягла, или разного рода гулящих людей. Иногда из оскудевших, потерявших поместья детей боярских.[72]

Данный текст является ознакомительным фрагментом.