Чёрная ворона среди белых ворон

Чёрная ворона среди белых ворон

И последний документ из пакета — так называемая «записка Шелепина». Ну, это вообще чудо, ибо она… РУКОПИСНАЯ!!! Да, именно так — 3 марта 1959 года председатель КГБ Александр Шелепин от руки написал Хрущёву письмо, которое, тем не менее, имеет входящий номер 632-щ и гриф «совершенно секретно». При этом зарегистрирована она была один-единственный раз, при передаче в Особую папку, 9 марта 1965 года.

«Товарищу Хрущёву Н. С.

В Комитете государственной безопасности при Совете Министров СССР с 1940 года хранятся учётные дела и другие материалы на расстрелянных в том же году пленных и интернированных офицеров, жандармов, полицейских, осадников, помещиков и т. п. лиц бывшей буржуазной Польши. Всего по решениям специальной тройки НКВД СССР было расстреляно 21 857 человек, из них: в Катынском лесу (Смоленская область) 4421 человек, в Старобельском лагере близ Харькова 3820 человек, в Осташковском лагере (Калининская область) 6311 человек и 7305 человек были расстреляны в других лагерях и тюрьмах Западной Украины и Западной Белоруссии.

Вся операция по ликвидации указанных лиц проводилась на основании Постановления ЦК КПСС от 5 марта 1940 года. Все они были осуждены к высшей мере наказания по учётным делам, заведённым на них как на военнопленных и интернированных в 1939 году.

С момента проведения названной операции, т. е. с 1940 года, никаких справок по этим делам никому не выдавалось и все дела в количестве 21 857 хранятся в опечатанном помещении.

Для Советских органов все эти дела не представляют ни оперативного интереса, ни исторической ценности. Вряд ли они могут представлять действительный интерес для наших польских друзей. Наоборот, какая-либо непредвиденная случайность сможет привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями. Тем более что в отношении расстрелянных в Катынском лесу существует официальная версия, подтверждённая произведённым по инициативе Советских органов власти в 1944 году расследованием Комиссии, именовавшейся: „Специальная комиссия по установлению и расследованию расстрела немецко-фашистскими захватчиками в Катынском лесу военнопленных польских офицеров“.

Согласно выводам этой комиссии все ликвидированные там поляки считаются уничтоженными немецкими оккупантами. Материалы расследования в тот период широко освещались в советской и зарубежной печати. Выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении.

Исходя из изложенного, представляется целесообразным уничтожить все учётные дела на лиц, расстрелянных в 1940 году по названной выше операции.

Для исполнения могущих быть запросов по линии ЦК КПСС или Советского правительства можно оставить протоколы заседаний тройки НКВД СССР, которая осудила указанных лиц к расстрелу и акты о приведении в исполнение решений троек. По объёму эти документы незначительны и хранить их можно в особой папке.

Проект постановления ЦК КПСС прилагается».

И сам проект:

«Разрешить Комитету Государственной Безопасности при Совете Министров СССР ликвидировать все дела по операции, проведённой в соответствии с Постановлением ЦК КПСС от 5 марта 1940 года, кроме протоколов заседаний тройки НКВД СССР».

Казалось бы, уж эта-то бумага — фальшивка на сто процентов. Однако не будем спешить. Слишком она необычна — а подложные документы всё-таки стараются хоть как-то подогнать под подлинные, пусть и наделав при этом кучу ошибок.

Рассмотрим её повнимательнее…

Что в первую очередь бросается в глаза — так это категорическое несовпадение приведённых здесь цифр с прочими документами «пакета № 1». То, что подлежащая учёту численность может «гулять» на несколько процентов — дело житейское. Но в «записке Шелепина» указано, что расстреляны были 21 857 человек, а в предыдущих документах говорится о 25 700. Ничего себе разброс! Изготовители «пакета № 1» пользовались последними изысканиями историков, а откуда взялись цифры в «записке Шелепина»?

Как ни странно, мы довольно легко находим предполагаемый источник. 30 августа 1940 года из 1-го спецотдела НКВД СССР в отдел «А» НКГБ СССР были переданы некие «польские дела 1940 года» в количестве 21 365 штук. Что это были за дела — Бог весть, но число их примерно совпадает с названным в «записке Шелепина» и в принципе может служить источником, причём доступным без глубокого архивного поиска, но… только тем, кто работает в органах госбезопасности, причём на таком уровне, что имеет свободный доступ к архивам.

Если подходить к делу стилистически, то из всего «пакета № 1» «записка Шелепина» — единственный документ, который мог быть составлен в том ведомстве, коему он приписывается. По крайней мере, первые три абзаца похожи по стилю на документы госбезопасности сталинских времён, а с тех пор стилистика вряд ли успела сильно измениться. Правда, средние два абзаца выделяются какой-то неуклюжестью изложения, но два последних опять похожи на ведомственные. Так что по стилю явных и откровенных ляпов здесь нет.

Могло ли это письмо появиться на свет таким, какое оно есть — написанным от руки и зарегистрированным в 1965 году? Этот вопрос исследовал следователь ГВП Яблоков. И вот что он разузнал:

«Готовясь к допросу Шелепина… я 10 декабря 1992 г. переговорил по телефону с директором Архива Президента РФ Коротковым. Он сказал, что… на письме Шелепина действительно стоит штамп ЦК КПСС от 9 марта 1965 г., но в чём причина длительного временного разрыва между датой изготовления документа и его регистрацией в ЦК КПСС, он не знает. Каких-нибудь других документов, разъясняющих эту ситуацию, в архиве нет.

В тот же день я по предложению Короткова связался по телефону с его заместителем А. С. Степановым, который пояснил, что в практике КГБ в 50–60-х и последующих годов существовал порядок изготовления особо важных документов в единственном экземпляре, рукописным способом и особо доверенными людьми. О том, что письмо исполнено таким образом, свидетельствует каллиграфический почерк, который явно не соответствует почерку Шелепина. Каждая буква текста выполнена отдельно и с особым старанием. На документе не проставлен ни номер экземпляра, ни их количество. Документ длительное время, с 3 марта 1959 г., не регистрировался, очевидно потому, что находился в сейфе у заведующего общего отдела ЦК КПСС Малина. Такое положение имело место с многими другими документами аналогичного значения. В 1965 году Малин уходил с этой должности и поэтому 9 марта 1965 г. под номером 0680 документы были зарегистрированы и текущем делопроизводстве ЦК КПСС, а 20 марта 1965 г. под номером 9485 переданы в Архив ЦК КПСС…»[188]

Более того, 11 декабря Яблоков по телефону переговорил с начальником центрального архива Министерства безопасности РФ и выяснил, что письмо мог готовить один из особо доверенных сотрудников секретариата председателя КГБ.

…Ну что ж, всё сходится, и документ, похоже, подлинный — не в том, конечно, смысле, что поляков расстреляли наши, а по части времени и места изготовления. Сам Шелепин на допросе утверждал, что

«…после доклада кого-то из его подчинённых (скорее всего из архивного подразделения) о том, что целая комната в архиве постоянно занята ненужными для работы совершенно секретными документами, и предложения запросить в ЦК КПСС разрешение на их уничтожение, он дал на это согласие, не зная, о какой проблеме шла речь. Через некоторое время тот же исполнитель принёс ему выписку из решения Политбюро и письмо от его имени Хрущёву. К этому времени он был в должности всего три месяца, а до того не соприкасался с деятельностью КГБ… В первые месяцы, не чувствуя себя профессионалом в этой области, он во всём доверялся тому, что готовили подчинённые, и поэтому подписал, не вникая в существо вопроса, письмо Хрущёву и проект постановления Президиума ЦК КПСС» [189].

Весьма убедительно рассказано, и если бы речь шла о документах, посвящённых переводу пленных из УПВ в ГУЛАГ, можно было бы и поверить. Но только не надо песен о том, что человек, получивший такую информацию, не испытал шока и подписал документ, «не вникая». Тут что-то одно: либо расстрел 23 тысяч, либо бездумная подпись.

В личном архиве Владислава Шведа содержится беседа с Валерием Харазовым, близким другом Шелепина. Они дружили ещё со школы и впоследствии часто встречались и разговаривали. О «катынском деле» он услышал от своего друга в 1962 или 1963 году, во время совместной прогулки по московским скверам, когда зашёл разговор о Польше.

«Шелепин впервые рассказал Харазову, что вскоре (месяца через два) после начала его работы в должности Председателя КГБ, ему доложили, что в 1940 г. в Катыни сотрудники НКВД расстреляли поляков. На подпись Шелепину принесли записку, адресованную Н. С. Хрущёву, с просьбой об уничтожении учётных дел расстрелянных польских военнопленных. Кто был инициатором подготовки данной записки, В. И. Харазов не знает…

Шелепин согласился с предложением об уничтожении учётных дел польских военнопленных, так как разделял мнение авторов записки о том, что в будущем „какая-либо непредвиденная случайность может привести к расконспирации проведённой операции, со всеми нежелательными для нашего государства последствиями“… Шелепин высказался в том плане, что сохранённые учётные дела в будущем могут нанести серьёзный удар по престижу СССР».

Так что пусть и зыбкое, но косвенное подтверждение того, что всё произошло действительно в хрущёвские времена, мы имеем.

Следующий вопрос — о судьбе самих дел. Если предложение Шелепина было принято, то должно существовать соответствующее постановление ЦК КПСС. В «пакете № 1» его нет. Стало быть, оно лежит на своём месте, в папке с постановлениями ЦК за март 1959 года — если решение состоялось, или… или не лежит!

Кстати, оно вполне могло состояться и там лежать. В нём ведь не сказано, какая именно операция проводилась в связи с постановлением от 5 марта. Дела — это сырой, первичный материал, вся значимая информация из них давно вошла в другие документы, а возможности архивов всё же не безграничны.

Но как было на самом деле? Яблокову Шелепин на этот вопрос не ответил, а вот старому другу, по его словам, рассказал:

«В разговоре А. Н. Шелепин заявил В. И. Харазову о том, что Хрущёв, ознакомившись с запиской, отказался дать согласие на уничтожение учётных дел расстрелянных польских военнопленных, заявив, пусть всё остается, как есть».

Ещё одна загадка — роль в этом деле предшественника Шелепина Ивана Серова. Харазов вспоминает:

«Расстрел пленных польских офицеров Шелепин считал серьёзной ошибкой и вину за него возлагал на своего предшественника И. А. Серова (председателя КГБ СССР до декабря 1958 г.). Вся информация по „Катынскому делу“ Шелепину поступила от подчинённых, которые до этого работали под руководством Серова».

Но, простите, каким образом нарком внутренних дел Украины — а именно эту должность занимал Серов весной 1940 года — мог быть виноват в расстреле пленных, судьба которых решалась в Москве?

…Допрос Шелепина происходил в присутствии его преемника, следующего председателя КГБ Семичастного, и оба очень интересовались, будет ли допрошен Серов. Явно неспроста интересовались. Может быть, Шелепин и доверял своим подчинённым, но не настолько безоглядно, чтобы взять и просто подписать такой документ, поданный кем-то из них — не тот случай. А вот если «записка» была подготовлена по заданию Серова… тогда всё становится на свои места, вплоть до злого выдоха предшественника:

«Не веришь? Да я, если хочешь знать, сам их расстреливал!»

Серов — человек очень непростой. По словам того же следователя Яблокова, Шелепин и Семичастный рассказали ему, что

«…Серов и Хрущёв очень тесно сотрудничали на Украине, в том числе в 1939–1940 гг. За Серовым прочно укрепилась слава „палача“ и правой руки Хрущёва (их объединяли и родственные связи: они были свояками)».

Более того, Александр Яковлев в мемуарах утверждал, что в «пакете № 1» была ещё какая-то «записка Серова», которой теперь нигде нет…

Так что эта провокация действительно могла прийти из хрущёвского времени. Но в чём её смысл? Зачем изготавливать совершенно секретный документ в одном экземпляре, который всё равно никому не покажешь — и ничего по нему не предпринимать?

Возможно, найти ответ нам помогут два средние абзаца документа, те самые, неуклюжие и кажущиеся чужеродными среди «чекистского» текста. Но они не только чужеродные, а ещё и абсурдные, как по форме, так и по смыслу. Первые три фразы:

«Для Советских органов… со всеми нежелательными для нашего государства последствиями…»

— достаточное обоснование необходимости уничтожения дел. С какого перепугу автор записки вдруг начинает рассказывать Хрущёву о «комиссии Бурденко», о которой в Советском Союзе знал каждый пионер? Это в газетном материале требуется излагать фактуру, потому что всегда найдутся читатели, которые её не знают — а здесь зачем? Неужели генсек не слышал о «комиссии Бурденко»?

А уж сказать, что

«…выводы комиссии прочно укрепились в международном общественном мнении…»

— вообще полный бред. Ещё совсем недавно «парни Мэддена» возложили вину за катынский расстрел на СССР, а в 1956 году, после речи на XX съезде, группа американских парламентариев открыто призвала Хрущёва покаяться за Катынь… Пассаж об «общественном мнении» мог быть напечатан в газете — но не в совершенно секретном письме, где принято было всё же писать правду.

Зачем нужно в этом тексте изложение общеизвестных вещей, а также пропагандистская ложь? Предполагаемый ответ прост и очевиден. Нелепые сущности в газетном стиле плодят… для газет! Как внутренний документ письмо абсурдно, но если оно предназначалось для опубликования, всё становится на свои места. Опубликовать в то время его могли только на Западе, в первую очередь в Америке. Общее же место западных публикаций о Катыни — «русские уверены, что они заморочили всему миру голову своей фальшивой комиссией Бурденко», а стало быть, этот тезис должен быть подтверждён. Равно как и чудовищная лживость и цинизм большевистского правительства.

Помните свидетельство о разговоре Хрущёва и Гомулки? А теперь представьте себе очень простую вещь: Гомулка соглашается, и после совместного выступления Хрущёв передаёт ему «улику» — письмо Шелепина. Которое, во-первых, снимает все вопросы относительно доказательств — нет их, уничтожены КГБ, едва кровавые чекисты почувствовали опасность того, что их злодеяния выйдут наружу. А во-вторых, как материалы XX съезда в кратчайший срок попали через Польшу в Соединённые Штаты, так и это письмо мгновенно окажется в американских газетах, нанеся памяти о Сталине ещё один удар чудовищной силы. Хорошая акция, удобно вписывается в процесс «десталинизации» между XX и XXII съездами. Ну и заодно компрометирует всё ещё авторитетных противников Хрущёва — пытавшихся его скинуть Молотова и Кагановича.

Возможно, задумывалась эта провокация давно, да всё случая не было, и потому понадобилось два документа: пока председателем КГБ являлся Серов — «письмо Серова», ну а потом — «письмо Шелепина», что было куда выгоднее. Всё-таки Серов — персона достаточно известная и одиозная, а Шелепин, человек в органах новый, куда больше подходил на роль «варяга, поражённого мерзостью КГБ». Разоблачение не состоялось, и верный человек убрал письмо в сейф до лучших времён, а потом, уходя, потихоньку спихнул в архив. Там оно и долежало до 90-х годов, пока о нём не вспомнили в связи с новым всплеском катынской темы…

Впрочем, письмо это ни в коей мере не свидетельствует о том, что поляков на самом деле расстрелял НКВД. Такая же фальшивка, как и остальные, только более ранняя…

Как видим, документы из пресловутого «пакета № 1» не то что свидетельствуют, а вопиют о том, что вожделённый скелет сделан из пластмассы, причём белой и глянцевой, как зубы голливудских кинозвёзд. Конечно, есть люди, которые вопреки всему верят в их подлинность (а чаще призывают других в неё поверить): мол, следует исходить в таких делах из презумпции порядочности. В наших архивах просто не могут содержаться фальшивки! Но… как мы уже говорили, в вопросы веры мы не вмешиваемся. Верить во что угодно — хоть в сон, хоть в чох, хоть в вороний грай, хоть в катынский пакет — конституционное право любого гражданина Российской Федерации.

P.S. В предыдущей главе рассказывалось о расследовании Главной военной прокуратуры СССР, а потом РФ, и о так называемом «экспертном заключении» на её основе. Мы ещё предлагали обратить внимание на число жертв — 21 827 человек, из них 14 522 расстрелянных в лагерях и 7305 — в тюрьмах. Как видим, оно с точностью до 30 человек совпадает с названным в «записке Шелепина» — 21 857, 14 552 и 7305 соответственно, что является уже положительным моментом, поскольку обычные численные расхождения в «катынских» документах — сотни и тысячи. Но если эксперты ГВП основывались в своих подсчётах на «записке Шелепина» — то почему не совпадает полностью? А если они нашли какие-то новые данные — то почему о них нигде даже не упомянуто? Или, по привычке к несовпадениям в текущих документах, кинули три десятка «на просчёт»? Но здесь-то какой может быть «просчёт»?

Данный текст является ознакомительным фрагментом.