Глава I. Сарай на Волге

Глава I. Сарай на Волге

Сарай — говорит нам современный учебник по русской истории — был столицей Золотой орды. Но слово орда есть ни что иное как латинское слово ordo, которое значит — военный отряд. Dux ordinis, т.е. вождь ордена имел особое название центурием, т. е. сотник, а выражение ordinis exlicase — значило развертывать военные ряды.

Но как же столица Золотого ордена попала на Волгу, где не указано нам никаких военных орденов, хотя в это самое время и был разгар крестовых походов, так назывемых Drang nach Osten?

Возник этот орденский (или в восточном произношении Ордынский) Сарай, говорят нам, на притоке Волги — Ахтубе около 1261 года, когда он впервые упоминается в русских летописях, сообщающих об учреждении там Сарайской епархии и как раз в этом 1261 году. И вот в это же самое время в 1263 году, по западным летописям, на Балканском полуострове на притоке реки Босны возник другой Сарай, который по-турецки называется и до сих пор Босна Сарай, что сохранились и на западных языках (Sarai), а по-русски он называется Сараево, т. е. Дворцовое место.

Западноевропейские источники говорят, что здесь же было главное средоточение боснийской знати, по-видимому, здесь было так же и место пилигримства потому, что даже и в XIX веке в Сараеве функционировали еще две православные церкви, три католические (одна из них старинный собор в романо-готическом стиле), два католических монастыря, две еврейские синагоги и целых сто шесть мечетей, из которых особенно замечательна Царева княжеская (Сараево джамамия) мечеть. Кроме того, сохранилась старинная крепость, основанная еще в XV веке, показывающая, что Боснийский Сарай был не только религиозным, но и административным центром.

Даже в конце XIX века, когда центры культуры уже удалились далеко от этой местности, тут оставалось кроме гарнизона 4000 человек, почти 40000 человек местного населения при оживленной промышленности и торговле. А вот Сарай на Волге — в указанном нам месте не осталось в начале XIX века никаких воспоминаний, пока туда не приехал чиновник Министерства внутренних дел Терещенко, специально туда командированный из С.Петербурга для открытия там столицы Золотого ордена (или орды по-русски). Но вот и еще диво. Пригородом этого Сарая, говорят нам, был Полистан, т.е. в первоначальном варианте Галлистан — Гальская стоянка, подобно тому как Турки-стан значит Турецкая стоянка. Интересно так же и латинское сказание, что по ходатайству Александра Невского Золотоордынский хан Верка (Берг) установил в 1261 году в Великом Сарае и центр русской епархии, а через шесть лет после этого в 1267 году к ней была присоединена Переяславская область, так что эта епархия охватив всю тогдашнюю Южную Россию и Западную, доходила до границ Рязанского княжества, охватив и Подольскую область. Совершенно ясно, что этот Сарай, центр Южнорусской и при том даже Западнорусской епархии, не мог быть или даже возникнуть в тогдашнем заволжском краю, где жили еще только кочевники, и куда трудно было добраться не только Александру Невскому с берегов Невы, но даже и богомольцам из Подолии.

А кроме того вот и еще факт. Наши составители учебников прошлого века говорят еще, что соединенный титул епископа Сарайского и Подольского держался вплоть до 1364 года, хотя местопребывание русского епископа было перенесено из Сарая в Москву, утвердив свое пребывание в Крутицке, ставшее до конца XIII века подворьем для приезда «Саранских епископов».

Вся эта нелепая с точки зрения рациональной социологии географическая путаница так бросается в глаза, что просто удивляюсь, как не отметил ее А. Соловьев в своей статье «Сарайская и Крутицкая епархия» в журнале «Чтения Московского общества истории древностей России» 1894 года, № 3.

Совершенно ясно, что тут один выход: Боснийский Сарай был отправлен православными монахами на современную Волгу, которая в средние века даже и не называлась Волгой, а всегда Итилью, исключительно по тенденциозным соображениям, чтобы уничтожить всякое воспоминание об униатском происхождении Русской Церкви после низвержения «татр-ского ига», а с нею и река Итиль была переименована в Волгу, а прежняя Волга стала называться Дунаем, т. е. Данная река, река, на которой платили дань, хотя за окружающей ее страной и сохранилось до сих пор название Болгария (по-гречески ????????).

Сарай

Возьмите Журнал Министерства Внутренних дел за 1847 год, часть 19-ю и прочтите на стр. 373-374 в статье Григорьева и Терещенко, о находках при раскопках Сарая:

«... находили во множестве разбитую стеклянную посуду, чаши, чернильницы, куски кож, кожу, скроенную для сапогов и башмаков, холст, шелковую материю, одежду, — все это перегоревшее; ножи, ятаганы, шпажные клинки, топоры, заступы, сковороды, тазы, кочерги, трут, огнива, ножички, чугунные котлы, медные чаши, медные кубки, медные подсвечники, костяные спицы, употребляемые при вязании, обломки от ножниц, монисты, пережженную бумагу, ночники, веревочки, березовую кору, перегоревшие циновки, плетеные из травы „куга“ (которая растет в здешних местах в большом обилии), гвозди, крючья, петли дверные, замки вставные и висячие, куски перегоревшего печеного хлеба, рожь и пшеницу, орехи грецкие и обыкновенные лесные, чернильные орешки, желуди, миндаль, изюм, чернослив, сливы, винные ягоды, сладкие рожки, персики, фисташки, гвоздику, перец, горох, бобы, сарацинское пшено и частию кофе. В тех каменных, на этом месте, подвалах лежали кучею: куски кристалла, краски: синяя, желтая, голубая, зеленая, красная и белая, кольца от хомутов и уздечек, удила, цепи железные, подковы, железные втулки от колес, смола, листы меди, оселки, точильные бруски, грифельные дощечки, камни для растирания красок, глиняные кегли и шары, медная проволока, мотыги, сера, квасцы, соль, селитра и просо. По разнородности найденных тут на одном месте предметов, можно полагать, не был ли тут базар, внутри которого могло находиться каменное складочное место для товаров...»

Ну, а не проще ли, — спросим мы, — объяснить, что это натаскали туда окрестные жители в насмешку над приезжим чиновником или чтоб получить от него обещаемые деньги за находки такого рода? Пойдем же далее.

«В одном месте, — говорят они, — был подвал и кирпичная лестница с разрушенными деревянными дверьми. По стенам и около зданий шли водопроводные трубы, направленные к окружавшим их некогда водоемам. Из нескольких печей в этих комнатах, одна была выложена голубым изразцом, около нее валялись печеные яйца, хлеб, куриные и рыбьи кости, рыбья шелуха, два переломленные ножа, сковорода и конец кочерги. Подле дверей находились в кучке: миндаль, винные ягоды, сладкие рожки, изюм, грецкие орехи и 107 стеклянных монист».

— Но, почему же, — спрашиваете вы, — печеные яйца, хлеб и рыбьи кости валялись вместе с кучкой миндаля и других сладостей у дверей, а не на накрытых скатертями столах? Ведь признаки высокой культуры были тут налицо, — говорит Григорьев.

Оказывается, что в то время был уже известен и фаянс. (Свое название он получил от названия итальянского города Faenza, где был изобретен и производился только с XVI века.)

Открыты были «чашечки фаянсовые и стеклянные: горшки обыкновенные, поливные и голубые, чернильницы разноцветные и с узорами: одна из них с надписью вокруг, а другая даже с чернильным осадком; перетлевшая бумага, свинцовая печать с изображением на ней тигра; плавильные чашечки с остатками в них металла, формы для отливки разных вещей, весовые медные чашечки, фунтовые доли (значит, меряли фунтами, как у нас до революции), головка от безмена, медные иголки, обухи, серпы, пилы, скобели, ночники, подсвечники, лампы, кольца, перстни, из них два золотые и три позолоченные: наперстки, медные серьги, подвеска позолоченная от серьги, пуговицы, бубенчики, детские свистки, счетные кости, две медные пули, два медных наконечника от стрел, стеклянная битая посуда, украшенная цветами и позолотою; фаянсовая и фарфоровая, битая посуда с изображением на ней цветов и птиц; тарелки поливные, бутылочки, флакончик, два медные кубка, медное изображение быка; медные донышки в роде блюдечек с разными украшениями: на одном находится изображение в виде креста, на других представлены слоны, а на некоторых готические украшения; мраморная пилястра с татарскою надписью; обломок бело-синеватого мрамора с изображением на нем оленя и вокруг него с остатками татарских слов; две полированные дощечки, кажется яшмовые; серебристая шпилька, украшенная львом в сидячем положении — прекрасной работы; половинка позолоченного браслета с вырезкою на концах его тамги; окаменелый хлебец (?), какой подается и теперь в рамазан бейрам-мулле, за прочтение им молитвы в доме правоверного; кусок медовых сотов (?), между коими виден местами скристаллизовавшийся белый мед; два наперсных креста: на одном изображено распятие, в вверху его вырезан крестик; на другом —тоже распятие, а на обороте его молящаяся божья матерь; весь крест усыпан мелким белым жемчугом; буквы же на нем I.И.Х.Р. (Иисус Христос, в Никоновском написание) и М.Р. (Божия Матерь, возможно и нет), крестики вверху изображений и самые изображения спасителя и божьей матери, вылиты из стекла».

Не ясно ли и без комментариев, что все это подбрасывалось местным населением?

Здесь дано перечисление только четверти всех таких находок, чтоб не переутомить читателя. Мы только что описали, по первоисточнику, каковы были обстоятельства открытия «Сарая» на Волге вместе с полкило подброшенного изюма, винных ягод и грецких орехов, с флакончиком для одеколона, и с обломками современных нам сох, пил, кувшинов и обычного украшения всех подобных находок разного рода монет, и каковы были непосредственные впечатления от этого поразительного открытия, произошедшего ровно сто пятьдесят лет тому назад.

Вот маленькая, но интересная книжка А. Якубовского «Столица Золотой Орды»[300], с которою с нашей точки зрения можно почти во всем согласиться, кроме того, что кучки развалин на нижней Волге когда-нибудь назывались «Сараем» и «Столицей Золотой Орды» (т. е. Золотого ордена), а не принадлежали к остаткам городков Астраханского царства, основанного при Тимуридах (которых я тоже считаю национализировавшимися в Туркестане потомками крестоносных завоевателей), в 1480 году и присоединенного к России в 1557 году при Иоанне IV.

«Политические хозяева степей юго-восточной Европы — кипчаки-половцы (т.е. генуэзско-венецианские купчаки-плавцы), — говорит А. Ю. Якубовский (с. 14), — хотя и медленно и в небольшом количестве, переходили на оседлое состояние и на земледельческий труд, однако их господствующие группы сумели быстро учесть выгоды того товарного обращения, которое здесь происходило, те выгоды, которые можно было извлекать путем взимания товарных пошлин; более того, они и сами принимали в этом деятельное участие. К моменту прихода монголов (т.е. великих завоевателей с запада) указанный товарообмен, совершавшийся (венецианцами и генуэзцами) под большим воздействием восточных (?) стран, стал настолько крупным фактом экономической жизни, что самой конкретной исторической обстановкой был поставлен вопрос о необходимости создания такого государственного объединения, которое могло бы дать этому товарообмену наиболее благоприятную политическую обстановку. Естественно, что создателями такого государства могли быть только феодалы, которые непосредственно заинтересованы в успехах вышеуказанного товарообмена. В эпоху разложения феодализма экономическое и политическое господство находится в руках той части феодалов, которые присваивают прибавочный продукт внеэкономическим (т. е. податным) путем не только для непосредственного потребления своего „двора“ и слуг, но в известной мере для обращения его на рынок. Эта часть феодалов и есть та их группа, которая принимает деятельное участие в торгово-денежных отношениях».

«Когда мы говорим о западноевропейском городе в эпоху разложения феодализма, то нам хорошо известно, что развитие городской жизни, ее ремесленной промышленности и торговли главным образом импульсируется ростом товарообмена между городом и деревней. Однако, это бесспорное положение не может целиком объяснить роста города в обстановке степного кочевого окружения и, следовательно, не может быть целиком приложено к специфической обстановке городов, расположенных на территории нижнего Поволжья. В XIII и XIV веках размеры земледельческих поселений в этом районе по сравнению с нашей эпохой были очень невелики. По-настоящему можно говорить только об узкой полосе по нижней Волге и ее рукаву Ахтубе. Естественно, что такой большой город, как Сарай, не мог вырасти только на товарообмене с ней».

И вот за неимением лучшего объяснения для возникновения тут столичного города и, не решаясь его отвергать, автор прибегает к такому аргументу.

«Значительно большую роль играла в деле роста ремесленной промышленности Сарая кочевая степь, которая доставляла большое количество скота, шерсти, коз в обмен на ремесленную продукцию последнего. Огромную роль сыграла и та караванная торговля, которая шла через эти (??) места по линии товарообмена Восточной Европы и Средней Азии с Китаем (чего и теперь нет). Не подлежит сомнению (?), что общий рост производительных сил юго-восточной Европы плюс два этих обстоятельства и были основными условиями роста Сарая».

Но все это, — скажу я, — только предположения, чтоб объяснить необъяснимое.

Возникновение укрепленного поселка средней величины на месте наибольшего сближения Волги с Доном было, конечно, неизбежно, как и возникновение Антиохии и Алеппо на месте наибольшего приближения Ефрата к Средиземному морю, особенно к Кипру с его медными рудниками. И вполне понятно, что первый путь в Индию был по Ефрату вдоль восточного берега Персидского залива, а не через Самарканд. И ясно также, что размер торговых сношений генуэзских колоний на Азовском море и по Дону через те развалины, которые мы называем Сарай-Верко и Сарай-бату между Волгой и Ахтубой, возможен только до Бухары, Самарканда и Ташкента. А товарообмен тут мог быть только в сравнительно малых размерах, так как в этих местах нет никаких дорогих диковинок, а перевозить громоздкие товары на горбах верблюдов можно было лишь в умеренных количествах. Предположить постоянный торговый путь отсюда в Пекин через Каракумские пески может только тот, кто не имеет никакого представления о путешествиях по безбрежным степям, в особенности до 1300 года, когда был приложен к мореплаванию компас. А что касается до помещения в приволжской степи столицы могущественного «Золотоорденского» государства, то это мог придумать только малоразвитый чиновник первой половины XIX века, вроде Терещенко, а никак не государственный человек, хотя бы средней квалификации. Сам А. Ю. Якубовский (с. 17) говорит: «Раскопки Терещенко так же, как и небольшие раскопки в Сарае профессора Баллода в 1922 году не дают нам достаточно данных, чтобы представить себе в подробностях топографическое строение города. Ни про одну из добытых Терещенко вещей нельзя точно сказать, с какого участка городища она происходит, и совсем нельзя сказать, в каком культурном пласте и в каком комплексе она была найдена. Более того, ни для одного из раскопанных зданий, ни для одной из вскрытых мастерских не произведены точные обмеры и не дано их научное описание».

«Поэтому, — заканчивает Якубовский, — приходится довольствоваться описанием двух древних арабских авторов. Первый из них Омари (умер в 1348 году) никогда в Сарае не жил, а писал в Египте (как предполагают!) со слов бывших там купцов. Другой автор: Ибн-Батута, — писавший также на арабском языке, — был родом из Магриба и Марокко. Он в 1333 году будто бы посетил Сарай Берке (Сарайбург?) и даже некоторое время прожил в нем из любознательности. Но его наблюдения поверхностны».

Так говорит один из современных видных специалистов по данному вопросу, а я уже показал выше, что и «сын Батуты» никогда не был в «Сарае за Волгой», и что вся арабская литература об этом предмете — позднейшее фантазерство.