15. Самопомощь в трудные времена

15. Самопомощь в трудные времена

В феврале 1919 г., когда едва закончилась война, а лидеры ИРМ еще сидели в тюрьме, идея о всеобщей стачке, которой руководствовалась в своей деятельности эта организация, на пять дней воплотилась в жизнь в Сиэтле (Вашингтон), где 100 тыс. рабочих забастовали и заставили замереть город.

Все началось с того, что 35 тыс. судостроителей прекратили работу, потребовав повышения зарплаты. Они обратились за поддержкой в Центральный рабочий союз Сиэтла, который рекомендовал провести общегородскую забастовку. И в течение двух недель 110 организаций на местах, в основном отделения АФТ и только несколько филиалов ИРМ, проголосовали за стачку. Рядовые члены каждой бастующей организации избрали по три представителя в Стачечный комитет, и 6 февраля 1919 г., в 10 часов утра, забастовка началась.

Достичь единства было непросто. Между местными отделениями ИРМ и АФТ складывались напряженные отношения. Представителей местных объединений японцев допустили в Стачечный комитет, но не дали им права голоса. И тем не менее 60 тыс. членов профсоюза приняли участие в стачке, и еще 40 тыс. рабочих присоединились к ним из солидарности.

В рабочем движении Сиэтла были сильны традиции радикализма. Во время войны президент городского отделения АФТ, социалист, попал в тюрьму за выступления против призыва на военную службу и подвергся пыткам; на улицах проходили массовые митинги протеста.

И вот с началом стачки город перестал функционировать; исключение составляли лишь те сферы, деятельность которых организовали забастовщики в целях обеспечения насущных нужд. Пожарные согласились оставаться на посту. Работники прачечных обслуживали только больницы. Транспортные средства, которым было разрешено движение, имели таблички с надписью «С разрешения Стачечного комитета». В окрестностях было организовано 35 молокозаводов. Каждый день крупные кухни готовили 30 тыс. порций еды, которые потом развозились по всему городу и подавались, как в кафетерии, в различных зданиях. Забастовщики платили за питание по 25 центов, а остальные граждане — по 35 центов. Людям предоставлялась возможность брать неограниченные порции говяжьего рагу, спагетти, есть столько хлеба и пить столько кофе, сколько они хотели.

Для поддержания порядка организовали Охранная служба рабочих — ветеранов войны. На доске объявлений в одном из штабов Службы было написано: «Целью нашей организации является соблюдение правопорядка без использования силы. Ни один из добровольцев не будет наделен полномочиями полиции, и никому не будет разрешено носить какое-либо оружие. Действовать можно только методом убеждения». Во время стачки уровень преступности в городе снизился. Командир подразделения американской армии, отправленного в Сиэтл, говорил Стачечному комитету, что за 40 лет военной службы он никогда не видел города, в котором царили бы такие спокойствие и порядок. В городской газете «Юнион рекорд» (ежедневная рабочая газета) некто по имени Аниз опубликовал следующее стихотворение:

Более всего их страшит, что НИЧЕГО НЕ ПРОИСХОДИТ!

Они готовы к БЕСПОРЯДКАМ.

У них есть пулеметы и солдаты,

Но эта ТИШИНА С УЛЫБКАМИ Вселяет ужас.

Люди бизнеса не понимают такого оружия…

Братья! Это ваши УЛЫБКИ ПОДРЫВАЮТ их веру в артиллерию.

Это мусорные фургоны, которые ездят по улицам

Под знаком «С РАЗРЕШЕНИЯ СТАЧЕЧНОГО КОМИТЕТА».

Это молокозаводы,

Которые с каждым днем работают все лучше,

Это три сотни трудящихся — ветеранов ВОЙНЫ,

Которые сдерживают толпы БЕЗ ОРУЖИЯ.

Все эти вещи говорят о НОВОЙ СИЛЕ И о НОВОМ МИРЕ,

В котором им так неуютно.

Мэр Сиэтла привел к присяге 2,4 тыс. специальных помощников шерифов, многие из которых являлись студентами Вашингтонского университета. Правительство США направило в город почти 1 тыс. матросов и морских пехотинцев. Всеобщая забастовка завершилась через пять дней, в соответствии в распоряжением Стачечного комитета, вследствие давления, оказанного со стороны центрального руководства межнациональных профсоюзов, а также из-за трудности жизни в переставшем функционировать городе.

Стачка носила мирный характер. Однако, когда она закончилась, были проведены рейды и аресты: в штаб-квартире социалистов, в типографии. Тридцать девять ирмовцев попали в тюрьму как «зачинщики анархии».

В Сентрейлии (Вашингтон), где ИРМ вела работу среди рабочих лесопилок, лесопромышленники разработали план избавления от этой организации. Одиннадцатого ноября 1919 г., в День примирения[179], члены Американского легиона[180] шли парадным маршем через город, неся резиновые шланги и газовые трубы; «уобблиз» приготовились к нападению. Когда легионеры проходили мимо здания ИРМ, раздались выстрелы — неизвестно, кто выстрелил первым. Тогда участники марша ворвались в это здание, раздались новые выстрелы. В результате три члена Легиона были убиты.

В штаб-квартире ИРМ находился ирмовец, лесоруб по имени Фрэнк Эверетт, который воевал во Франции рядовым солдатом, в то время как общенациональных лидеров этой организации судили за выступления против войны. Эверетт был в военной форме и имел при себе винтовку. Он разрядил ее, стреляя в толпу, потом бросил оружие и побежал в лес, преследуемый разъяренными людьми. Фрэнк попробовал перейти реку вброд, но течение оказалось слишком быстрым. Тогда он развернулся, застрелил человека, возглавлявшего преследование, выбросил пистолет в воду и вступил в рукопашный бой с толпой. Эверетта приволокли обратно в город, привязав к автомобилю, подвесили к телеграфному столбу, потом сняли его оттуда и бросили в тюрьму. В ту же ночь дверь камеры Фрэнка была выбита, его вытащили на улицу, положили на пол машины, отрезали гениталии, а потом отвезли на мост, где и повесили, изрешетив тело пулями.

Никого и никогда не арестовали за это тяжкое преступление, но 11 «уобблиз» предстали перед судом за убийство во время парада руководителя Американского легиона, и шестеро из них провели по 15 лет в тюрьме.

Почему реакция на всеобщую стачку и на деятельность ИРМ была такой? В своем заявлении мэр Сиэтла предположил, что истеблишмент испугался не самого выступления, а того, что оно символизировало. Он сказал:

Так называемая стачка сочувствующих в Сиэтле являлась попыткой революции. То, что не было насилия, не делает это событие менее тревожным… Целью, объявлялась ли она открыто или держалась в тайне, было свержение индустриальной системы, сначала здесь, а потом и повсюду… Действительно, не было выстрелов, бомб и убийств. Для революции, я повторяю, насилие не обязательно. Всеобщая стачка, подобная организованной в Сиэтле, сама по себе есть орудие революции, особенно опасное в связи с тем, что все происходит тихо. Чтобы достичь успеха, стачка должна была затронуть все, остановить само течение жизни в обществе… Иными словами, она отстраняла местные власти от управления. А это именно то, что нужно для восстания, — каким бы способом эта цель ни достигалась.

Более того, всеобщая забастовка в Сиэтле состоялась на гребне волны послевоенных волнений, прокатившейся по всему миру. Один автор в журнале «Нейшн» так характеризовал тот год:

Самым потрясающим явлением наших дней… является беспрецедентное восстание простых людей…

В России оно [восстание] привело к свержению царя… В Корее,

Индии, Египте и Ирландии оно поддерживает непреклонное сопротивление политической тирании. В Англии оно привело к забастовке железнодорожников против воли их собственных вожаков. В Сиэтле и Сан-Франциско его результатом стал недавний отказ докеров грузить оружие и боеприпасы, предназначенные для свержения правительства Советов. В одном из районов Иллинойса следствием [восстания] стала резолюция бастующих шахтеров, которые единодушно потребовали, чтобы исполнительная власть штата «отправлялась к черту». В Питтсбурге, по словам мистера Гомперса, пассивных деятелей из Американской федерации труда заставили призвать рабочих сталелитейной промышленности к забастовке, а иначе контроль над ситуацией перешел бы в руки ИРМ или других «радикалов». В Нью-Йорке оно [восстание] привело к стачке докеров, продолжавших бастовать наперекор воле профсоюзных лидеров; оно вызывало волнение в полиграфической промышленности, а профсоюзные вожаки, работавшие рука об руку с хозяевами, оказались абсолютно не способны его контролировать.

Простые люди… утратив веру в прежнее руководство, переживали новый этап веры в себя или, по меньшей мере, были безрассудны и готовы попытать счастья… власть не может более навязываться сверху — она автоматически приходит снизу.

Позже в том же 1919 г. на сталелитейных заводах на западе Пенсильвании, где люди трудились по 12 часов в день и б дней в неделю, выполняя изнурительную работу в безумной жаре, 100 тыс. рабочих записались в 20 различных цеховых профсоюзов АФТ. Пытаясь объединить их организационно, Национальный комитет[181] летом 1919 г. осознал, что «люди дают понять: если мы ничего не сделаем для них, то они возьмут ситуацию под свой контроль».

Национальный комитет получал телеграммы, подобные той, которая была отправлена джонстаунским Советом рабочих-сталелитейщиков: «Если Национальный комитет на этой неделе не примет решения об объявлении проведения общенациональной забастовки, то мы будем вынуждены бастовать в одиночку». Уильям З. Фостер (впоследствии лидер коммунистов, а в то время секретарь-казначей Национального комитета, ответственный за организационную работу) получил телеграмму от [профсоюзных] организаторов в районе Янгстауна: «От нас не следует ожидать встречи с разгневанными рабочими, которые сочтут нас предателями, если проведение стачки будет откладываться».

Со стороны президента США Вудро Вильсона и президента АФТ Сэмюэла Гомперса оказывалось давление, направленное на то, чтобы отложить проведение стачки. Но сталелитейщики проявили большую настойчивость, и в сентябре 1919 г. не только 100 тыс. членов профсоюзов, но и 250 тыс. других рабочих приняли участие в забастовке.

Шериф графства Аллегейни привел к присяге, сделав своими помощниками, 5 тыс. работников «Юнайтед Стейтс стил корпорейшн», которые не бастовали, и провозгласил, что все сборища на открытом воздухе будут запрещены. В докладе Всемирного межцерковного движения, подготовленном в то время, говорилось:

В Монессене… действия полиции штата состояли в том, что людей просто избивали дубинками на улице, загоняя их в дома… В Браддоке… после того как забастовщика избили на улице, его увезли в тюрьму и держали там до утра… Многих арестованных в Ньюкасле… было приказано не выпускать до тех пор, пока стачка не закончится.

Министерство юстиции начало принимать меры, проводя рейды против рабочих-иностранцев, задерживая их с целью дальнейшей депортации. В Гэри (Индиана) были посланы федеральные войска.

Против бастующих действовали и другие факторы. Большинство участников составляли недавно приехавшие в США люди разной национальности, говорившие на различных языках. Компания «Шерман сервис, инк.», нанятая сталелитейными корпорациями для подавления стачки, инструктировала своих сотрудников в южной части Чикаго: «Мы хотим, чтобы вы расшевелили как можно больше взаимных негативных чувств у сербов и итальянцев. Распространите среди первых сведения о том, что итальянцы собираются вернуться на работу… Убедите их [сербов] вновь начать трудиться, сказав, что иначе итальянцы займут их рабочие места». Более 30 тыс. чернокожих рабочих были привлечены в качестве штрейкбрехеров — их не принимали в профсоюзы АФТ, и вследствие этого они не проявляли верности профсоюзному движению.

По мере того как стачка затягивалась, распространялись пораженческие настроения, и рабочие были вынуждены мало-помалу возвращаться на работу. Через 10 недель количество бастующих сократилось до 110 тыс. человек, и тогда Национальный комитет призвал прекратить забастовку.

В первый послевоенный год забастовали 120 тыс. текстильщиков в Новой Англии и Нью-Джерси, 30 тыс. работников шелковых фабрик в Патерсоне (Нью-Джерси). В Бостоне стачку устроила полиция[182], а в Нью-Йорке бастовали сигарщики, белошвейки, плотники, пекари, водители и парикмахеры. По сообщениям прессы, в Чикаго «летняя жара сопровождалась большим количеством забастовок и локаутов, чем когда-либо в истории». Пять тысяч работников компании «Интернэшнл харвестер» и 5 тыс. муниципальных служащих вышли на улицы.

Тем не менее в начале 20-х годов прошлого века казалось, что ситуация контролируется. ИРМ была разгромлена, Соцпартия раскалывалась. Стачки подавлялись с применением силы, а экономического благополучия достигло такое число людей, которое не позволяло организовать массовые восстания.

В 20-х годах Конгресс США остановил опасный, бурный поток иммигрантов (в 1900–1920 гг. в страну прибыло 14 млн человек), приняв законы, устанавливавшие въездные квоты, благоприятные для англосаксов, запретительные для чернокожих и людей желтой расы и резко ограничительные для представителей народов, говорящих на романских языках, а также для славян и евреев. Ни одна африканская страна не могла отправить более 100 человек; таков же был лимит для Китая, Болгарии и Палестины; 34 007 человек могли приехать из Англии или Северной Ирландии, но только 3845 — из Италии, 51 227 — из Германии, и лишь 124 человека — из Литвы, 28 567 иммигрантов — из Ирландского Свободного Государства[183], но только 2248 — из России.

В 20-х годах возродился Ку-клукс-клан, и его деятельность распространилась на Север. К 1924 г. в состав организации входило 4 млн членов. Национальная ассоциация содействия прогрессу цветного населения оказалась беспомощной перед лицом жестокости толпы и вспыхнувшей повсюду расовой ненависти. То, что чернокожий не будет воспринят в качестве равного в белой Америке, стало темой негритянского националистического движения, возглавлявшегося в те годы Маркусом Гарви. Он проповедовал «черную гордость», разделение рас, возвращение в Африку, с которой у Гарви были связаны последние надежды на объединение и выживание черных. Но это движение, которое вдохновляло некоторых чернокожих, не могло сдержать мощную волну белого расизма послевоенного десятилетия.

В стереотипной картинке 20-х годов: времени процветания и веселья — «век джаза» и «ревущие двадцатые» — есть доля правды. Безработица сократилась с 4,27 млн человек в 1921 г. до цифры, чуть большей 2 млн, в 1927 г. Общий уровень зарплаты рабочих вырос. Некоторые фермеры зарабатывали хорошие деньги. Сорок процентов всех семей, которые получали доход более 2 тыс. долл. в год, могли приобретать технические новинки, такие, как автомобили, радиоприемники, холодильники. Миллионы людей жили неплохо и они могли заслонить от взора другую часть населения: чернокожих и белых фермеров-арендаторов, семьи иммигрантов, оказавшихся в больших городах либо без работы, либо зарабатывавших недостаточно для обеспечения самых насущных потребностей.

Но процветали прежде всего верхи. С 1922 по 1929 г. фактическая оплата труда на производстве выросла на душу населения на 1,4 %, и в то же время владельцы обычных акций получали прибыль в размере 16,4 % в год. Шесть миллионов семей (42 % общего их количества) имели доход менее 1 тыс. долл. в год. По оценкам Брукингского института[184], 0,1 % семей из верхних слоев общества получали столько же доходов, сколько и 42 % семей, находившихся в его низах. В 20-х годах ежегодно 25 тыс. рабочих гибли на производстве, а 100 тыс. навсегда оставались инвалидами. Два миллиона нью-йоркцев арендовали жилье в многоквартирных домах, которые в случае пожара становились ловушкой.

В стране было много маленьких промышленных городов вроде Манси (Индиана), где, по словам Роберта и Хелен Линд, авторов книги «Мидлтаун», классовая система проявляла себя в утреннем пробуждении: в двух третях городских семей «отец поднимался зимой в полной темноте, поспешно завтракал на кухне при сером свете зари и уже находился на работе за час или за два часа с четвертью до того времени, когда его дети должны были идти в школу».

Но благополучных людей было достаточно, чтобы оттеснить остальных на задний план. А при том что богатые контролировали средства распространения информации, кто мог о них рассказать? Историк М. Кёрти сделал следующее наблюдение относительно 20-х годов:

На самом деле только 10 % населения из высших классов наслаждались ощутимым увеличением реальных доходов. Но те протесты, которые обычно вызывает подобное состояние дел, не могли прозвучать достаточно громко или быть услышаны повсеместно. Частично это было результатом долгосрочной стратегии основных политических партий. Отчасти — результатом того, что практически все основные каналы влияния на общественное мнение теперь контролировались крупными издательскими компаниями.

Некоторые писатели, такие, как Теодор Драйзер, Синклер Льюис, Льюис Мамфорд, пытались совершить прорыв. В статье «Отзвуки Века Джаза» Фрэнсис Скотт Фицджеральд писал: «Да и то сказать, ведь все это была жизнь взаймы — десятая часть общества, его сливки, вела существование, как у герцогов, и ненадежное, как у хористок». Он указывал на угрожающие сигналы посреди этого процветания: пьянство, неудовлетворенность жизнью, насилие:

Один мой школьный товарищ убил на Лонг-Айленде жену, а затем покончил с собой; другой «случайно» упал с крыши небоскреба в Филадельфии, третий — уже не случайно — с небоскреба в Нью-Йорке. Одного прикончили в подпольном кабаке в Чикаго, другого избили до полусмерти в подпольном кабаке в Нью-Йорке, и домой, в принстонский клуб он дотащился лишь затем, чтобы тут же испустить дух; еще одному какой-то маньяк в сумасшедшем доме, куда того поместили, проломил топором череп[185].

В романе «Бэббит» С. Льюис смог отразить ложное ощущение процветания, иллюзорное удовольствие от обладания последними техническими новинками для среднего класса:

Это был лучший из широко разрекламированных будильников серийного выпуска, со всякими новшествами, вроде колокольного звона, переменного боя и светящегося циферблата. Бэббит гордился тем, что его будит такой великолепный механизм. Это так же поднимало человека в глазах общества, как покупка самых дорогих шин для автомобиля.

С неохотой он признал, что выхода нет — надо вставать, но не встал, чувствуя, как ненавистна ему скучная и однообразная работа в конторе по продаже недвижимости, как противна семья и как он сам себе противен за то, что они ему противны[186].

В конце концов, после долгой пропагандистской кампании, с принятием в 1920 г. 19-й Поправки женщины получили право голоса. Однако голосование все еще оставалось делом среднего и высшего классов общества. Элеанор Флекснер, подробно излагая историю движения [за права женщин], пишет, что результатом предоставления американкам права голоса стало то, что «среди женщин проявилась та же тенденция разделения голосов в соответствии с традиционными партийными взглядами, как и среди избирателей-мужчин».

Не многие политики в 20-х годах выступали в поддержку бедняков. Одним из них был Фьорелло Лагардиа, конгрессмен, представлявший район бедных иммигрантов в восточной части Гарлема (который, по странному стечению обстоятельств, баллотировался как от социалистов, так и от республиканцев). В середине 20-х жители округа сообщили Лагардиа о высоких ценах на мясо. Когда он обратился к министру сельского хозяйства Уильяму Джердину с просьбой рассмотреть этот вопрос, последний отправил конгрессмену буклет, рассказывавший о том, как наиболее экономно расходовать мясо. Ф. Лагардиа так ответил У. Джердину:

Я просил о помощи, а Вы отправили мне бюллетень. Жители Нью-Йорка не могут накормить своих детей министерскими бюллетенями… Ваши бюллетени… бесполезны для обитателей многоквартирных домов этого великого города. Нью-йоркские домохозяйки своим горьким опытом научены тому, как экономить мясо. Нам необходима помощь вашего министерства в борьбе со спекулянтами мясом, из-за которых трудящиеся этого города не могут питаться должным образом.

В 20-х годах XX в., во время президентства У. Гардинга и К. Кулиджа министром финансов был Эндрю Меллон, один из богатейших людей Америки. В 1923 г. Конгрессу был представлен «план Меллона», внешне направленный на то, чтобы все выглядело как общее снижение подоходного налога, при котором, однако, для получателей наиболее крупных доходов налоговое бремя снижалось с 50 до 25 %, в то время как люди с наиболее низкими доходами вместо 4 % платили бы 3 %. Несколько конгрессменов от рабочих округов выступали против этого закона. Например, представлявший Массачусетс Уильям П. Коннери сказал:

Я не хочу, чтобы мои люди [избиратели], которые работают на обувных фабриках Линна, на фабриках Лоренса и на кожевенных предприятиях Пибоди не более трех дней в неделю в наши дни так называемого республиканского процветания, думали, что я согласен с положениями этого закона…

Когда я вижу в предложенном Меллоном законопроекте о налогообложении положение, которое позволит самому мистеру Меллону сохранить от уплаты подоходного налога 800 тыс. долл., а его брату — 600 тыс. долл., я не могу поддержать такой закон.

«План Меллона» был утвержден. В 1928 г. Ф. Лагардиа совершил поездку в беднейшие районы Нью-Йорка, после чего заявил: «Признаюсь, я не был готов к тому, что увидел. Кажется просто невероятным, что такой уровень бедности действительно может существовать».

Оттесненные в 20-х годах на задний план новостями о процветании, время от времени появлялись сообщения об ожесточенной борьбе трудящихся. В 1922 г. забастовали шахтеры-угольщики и работники железных дорог. Сенатор от штата Монтана Бёртон Уилер, прогрессист, избранный благодаря голосам рабочих, посетил место, где проводилась забастовка, и заявил следующее:

Весь день я слышал душераздирающие истории женщин, выселенных из своих домов угольными компаниями. Я слышал жалобные просьбы детей дать им хлеба. Я был ошеломлен жуткими рассказами мужчин, зверски избитых частными охранниками. Это было шокирующее и расшатывающее нервы ощущение.

Стачка текстильщиков на Род-Айленде, начатая в 1922 г. итальянскими и португальскими рабочими, закончилась поражением, но классовое чувство пробудилось, и некоторые бастующие присоединились к радикальными движениям. Луиджи Нарделла вспоминал:

… мой старший брат Гвидо и начал забастовку. Он выдергивал рукоятки на ткацких станках на фабрике «Ройял Миллс», переходя из одного цеха в другой и крича: «Стачка! Стачка!»… Когда забастовка началась, у нас не было никаких организаторов от профсоюзов.

… Мы собрали группу девушек и пошли от фабрики к фабрике, и в то утро обошли пять предприятий. Мы махали руками фабричным девушкам и кричали: «Выходите! Выходите!» Потом мы шли к следующей фабрике…

Кто-то из Лиги молодых рабочих вышел к нам и пригласил меня на собрание, и я пошел. Я вступил в эту организацию и через несколько лет стал членом клуба «Рисорджименто» в городе Провиденсе.

Мы были антифашистами. Я выступал на улице, на трибуне, принес стойку, запрыгнул на нее и обратился к большой толпе. Мы поддерживали Сакко и Ванцетти…

После войны Соцпартия ослабла и была создана Компартия; коммунисты участвовали в организации Лиги профсоюзной пропаганды (ЛПП), которая пыталась разжечь воинствующий дух внутри АФТ. Когда коммунист по имени Бен Голд из секции меховщиков ЛПП во время митинга бросил вызов лидерам АФТ, он получил ножевое ранение и был избит. Но в 1926 г. Голд и другие коммунисты инициировали забастовку меховщиков, в ходе которой были организованы массовые пикеты. Они вступили в схватку с полицией, чтобы защитить ряды пикетчиков, были арестованы и избиты. Тем не менее стачка продолжалась и в конце концов ее участники победили, добившись 40-часовой рабочей недели и повышения зарплаты.

Коммунисты вновь сыграли лидирующую роль в крупномасштабном выступлении текстильщиков, которое весной 1929 г. распространилось по территориям от Южной и Северной Каролины до Теннесси. Владельцы фабрик переехали на Юг, чтобы избавиться от профсоюзов и найти более послушных рабочих среди белых бедняков. Но и эти работники восстали против длительного рабочего дня и низкой оплаты труда. Они особенно негодовали по поводу «стреч-аутов» — интенсификации работы при сохранении той же продолжительности рабочего дня. Например, зарплата ткачихи, которая работала на 24 станках и получала 18,91 долл. в неделю, повышалась до 23 долл., но работница должна была «интенсифицироваться», взяв до сотни станков, и трудиться с очень высокой скоростью.

Первая из забастовок текстильщиков прошла в Теннесси, когда 500 тружениц одной из фабрик не вышли на работу, протестуя против зарплаты в 9-10 долл. в неделю. Потом в Гастонии (Северная Каролина) рабочие вступили в новый Национальный союз текстильщиков, который возглавляли коммунисты и членами которого могли стать как черные, так и белые трудящиеся. Когда нескольких членов профсоюза уволили, половина из 2 тыс. работников забастовали. Антикоммунистические и расистские настроения усиливались, и началось насилие. Стачки текстильщиков стали проходить по всей Южной Каролине.

Постепенно многие из них прекратились, принеся некоторые результаты, однако в Гастонии было иначе. Там забастовка продолжалась, рабочие жили в палаточном городке и отказывались исключить из своего руководства коммунистов. Были использованы штрейкбрехеры, и фабрики продолжали работать. Отчаяние росло, имели место несколько яростных стычек с полицией. Однажды темной ночью в перестрелке убили начальника полиции, и 16 забастовщиков, а также симпатизировавшие им были обвинены в убийстве, в том числе и коммунист-организатор Фред Бил. В конечном итоге семь человек были осуждены и получили сроки от 5 до 20 лет лишения свободы. Этих людей отпустили под залог, и они покинули штат; коммунисты бежали в Советскую Россию. Несмотря на все поражения, избиения, убийства, эта забастовка явилась, тем не менее, началом профсоюзного движения на текстильных фабриках Юга.

Крах фондового рынка в 1929 г., ознаменовавший начало Великой депрессии в Соединенных Штатах, произошел непосредственно вследствие диких биржевых игр, которые провалились и привели к развалу всей экономики. Однако, как пишет Дж. Гэлбрейт в своем исследовании «Великий крах», посвященном этому событию, биржевые спекуляции выявили факт, что «экономика была в основе своей непрочной». Американский экономист указывает на очень нездоровые корпоративные и банковские структуры, ущербную внешнюю торговлю, высокую степень экономической дезинформации и «плохое распределение доходов» (наиболее состоятельные люди, составлявшие 5 % населения страны, получали около трети всех личных доходов).

Критика с социалистических позиций пошла бы дальше: капиталистическая система по своей сути непрочна. Ею движет один основной мотив — извлечение корпоративной прибыли, и вследствие этого такая система нестабильна, непредсказуема и слепа к нуждам людей. В результате для многих людей депрессия была постоянным явлением, а периодически возникавшие кризисы отражались на жизни почти каждого человека. Несмотря на попытки самореформирования и улучшения контроля, в 1929 г. капитализм все еще являлся больной и ненадежной системой.

После краха экономика была парализована и едва функционировала. Закрылось более 5 тыс. банков, а также огромное число предприятий, не способных зарабатывать деньги. Те же, которые продолжали функционировать, увольняли работников, а оставшимся сотрудникам снова и снова понижали зарплату. Промышленное производство сократилось на 50 %, а к 1933 г., возможно (никто не знает точной цифры), 15 млн человек, т. е. четверть или треть рабочей силы, остались без работы. В «Форд мотор компани», где весной 1929 г. трудилось 128 тыс. человек, к августу 1931 г. осталось 37 тыс. работников. К концу 1930 г. почти половина из 280 тыс. трудящихся ткацких фабрик в Новой Англии потеряли работу. Экс-президент К. Кулидж комментировал ситуацию с присущей ему мудростью: «Когда все больше и больше людей вышвыривают на улицу, результатом становится безработица». В начале 1931 г. он снова сказал: «Эта страна находится не в самом лучшем состоянии».

Разумеется люди, ответственные за экономику, не знали, что произойдет дальше, они были сбиты с толку, отказывались понимать происходящее и искали причины неблагополучия вовсе не в системе, которая была несостоятельна. Герберт Гувер[187] заявил незадолго до кризиса: «Сегодня в Америке мы подошли к окончательной триумфальной победе над бедностью ближе, чем когда-нибудь это делала какая-либо страна за всю историю». В марте 1931 г. Генри Форд заявил, что кризис разразился потому, что «обычные люди не слишком хорошо трудились, если их не заставляли и им некуда было деться. Работы предостаточно, если ее будут выполнять». Спустя несколько недель он уволил 75 тыс. рабочих.

По всей стране скопились тонны продуктов питания, но их было невыгодно куда-либо везти и продавать. Склады ломились от одежды, но американцы не могли позволить себе купить ее. Многие дома пустовали из-за высокой арендной платы. Квартиросъемщиков выселяли, и теперь они проживали в лачугах в «гувервиллях»[188], наскоро созданных на мусорных свалках.

Краткие зарисовки действительности в газетах множились день ото дня. Вот история, опубликованная в «Нью-Йорк таймс» в начале 1932 г.:

После тщетных, продолжавшихся до 15 января попыток избежать выселения из своей квартиры, расположенной в Бруклине по адресу Хэнкок-стрит, № 46, вчера 48-летний Питер Дж. Корнелл, бывший кровельщик-подрядчик, потерявший работу и оказавшийся без гроша за душой, скончался на руках жены.

Доктор признал причиной смерти сердечный приступ, а полиция сказала, что ее причиной, по крайней мере отчасти, является горькое разочарование, вызванное каждодневными бесплодными попытками защитить себя самого и свою семью от того, чтобы оказаться выброшенным на улицу…

Корнелл задолжал 5 долл. квартплаты и еще 39 долл. за январь, которые его домовладелец потребовал внести в качестве аванса. Неспособность заплатить деньги привела к тому, что вчера семья получила ордер на выселение, вступающий в силу в конце недели.

После тщетных поисков помощи он [Корнелл] получил днем ответ из Бюро по выплате пособий на жилье, в котором сообщалось, что у них нет средств, чтобы помочь ему до 15 января.

А вот сообщение из штата Висконсин, опубликованное в журнале «Нейшн» в конце 1932 г.:

По всему Среднему Западу обостряются отношения между фермерами и представителями властей… в результате продаж заложенного имущества и имущества неплательщиков налогов. Во многих случаях выселение предотвращалось только массовыми выступлениями фермеров.

Однако, до того как гомстед Сичона около Элкхорна (Висконсин) был осажден 6 декабря группой помощников шерифа, вооруженных автоматами, винтовками, дробовиками и гранатами со слезоточивым газом, настоящих столкновений не наблюдалось. Имущество Макса Сичона продали с молотка в августе, но он не разрешил приблизиться к своему дому как покупателю, так и представителям властей. Он встретил непрошеных гостей с дробовиком в руках. Шериф призывал Сичона мирно сдаться. Когда тот отказался, шериф приказал своим помощникам обрушить на него шквал огня… Сейчас Сичон находится в тюрьме в Элкхорне, а его жена и двое детей, которые вместе с ним были в доме, помещены в госпиталь графства. Сичон не какой-нибудь смутьян.

Он заслужил доверие соседей, которые совсем недавно избрали его мировым судьей в городке Шугар-Крик. Тот факт, что человек, имеющий такую репутацию и занимающий такое положение, дошел до того, чтобы бросить вызов властям, является тревожным сигналом: нам следует ожидать и других неприятностей в сельскохозяйственных районах, если фермерам вскоре не будет оказана помощь.

Обитатель многоквартирного дома на 113-й улице в восточной части Гарлема писал конгрессмену Ф. Лагардиа в Вашингтон:

Знаете, мое положение плохо. Раньше я получал пенсию от правительства, но ее перестали платить. Уже прошло почти семь месяцев, как я потерял работу. Я надеюсь, Вы попытаетесь как-то мне помочь.

… У меня четверо детей, которым нужны одежда и еда… Моя 8-летняя дочь очень больна и никак не поправится. Я задолжал за жилье за два месяца, и боюсь, что меня выставят на улицу.

В Оклахоме фермеры узнали, что их фермы проданы на аукционе и превратились в пыль — туда завозят тракторы и все забирают. Джон Стейнбек в романе о временах Депрессии «Гроздья гнева» описывал то, что тогда происходило:

И разоренные фермеры, кочевники, нескончаемым потоком тянулись в Калифорнию — двести пятьдесят тысяч, триста тысяч. Там, позади, новые тракторы распахивали землю и сгоняли с нее арендаторов. И новые волны выплескивались на дороги, новые волны разоренного, бездомного люда, ожесточившегося и опасного в своей ожесточенности…

Бездомный, голодный человек ехал по дороге — рядом с ним жена, на заднем сиденье исхудалые дети — и смотрел на невозделанные поля, которые могли бы дать не прибыли, а пищу. И он знал, что невозделанное поле — грех, незасеянная земля — преступление против его исхудалых детей…

А на юге он видел золотые апельсины на деревьях, маленькие золотые апельсины в темной зелени деревьев; и вооруженную охрану, которая была поставлена в садах, чтобы человек не мог сорвать апельсин для своего исхудалого ребенка. Апельсины пойдут на свалку, если цена на них упадет[189].

Эти люди, как писал Стейнбек, становились «опасными». Дух восстания набирал силу. Мориц Холлгрен в книге «Семена бунта», написанной в 1933 г., собрал газетные заметки, касавшиеся событий, происходивших по всей стране:

Ингланд (Арканзас), 3 января 1931 г. Продолжительная засуха, разорившая сотни ферм в Арканзасе прошлым летом, имела драматические последствия: сегодня к вечеру 500 фермеров, большинство белые и многие с оружием в руках, двинулись на деловой квартал этого городка… Захватчики кричали, что должны накормить себя и свои семьи, и объявили о намерении взять продукты в магазинах, если они не смогут получить их бесплатно другим способом.

Детройт, 9 июля 1931 г. Зарождавшийся бунт 500 безработных, изгнанных из городской ночлежки из-за нехватки средств, был подавлен силами полиции сегодня вечером на Кадиллак-сквер…

Индиана-Харбор (Индиана), 5 августа 1931 г. Полторы тысячи безработных взяли штурмом здание завода «Фрут гроуэрс экспресс компани», требуя, чтобы им предоставили работу ради спасения от голода.

В ответ компания вызвала полицию, которая прокладывала себе путь через толпу безработных с помощью дубинок.

Бостон, 10 ноября 1931 г. В результате столкновения бастовавших докеров и штрейкбрехеров-негров в районе порта Чарльзтаун — Ист-Бостон 20 человек были ранены, раны троих оказались настолько серьезны, что возможен смертельный исход, десятки получили царапины и ссадины от летящих бутылок, свинцовых труб и камней.

Детройт, 28 ноября 1931 г. Брошенный камень попал в голову конному полицейскому, и он был сброшен с лошади; одного демонстранта арестовали сегодня утром во время беспорядков в парке «Гранд-серкус», где собрались 2 тыс. мужчин и женщин, сопротивляясь приказу полиции.

Чикаго, 1 апреля 1932 г. Пятьсот школьников, в основном с исхудалыми лицами и одетых в лохмотья, устроили демонстрацию от деловой части города до здания совета по образованию, с тем чтобы потребовать от школ обеспечения учащихся питанием.

Бостон, 3 июня 1932 г. Двадцать пять оголодавших детей набросились на «шведский стол», сервированный для ветеранов испаноамериканской войны, во время бостонского парада. Были вызваны два полицейских фургона, чтобы увезти нарушителей.

Нью-Йорк, 21 января 1933 г. Сегодня несколько сотен безработных окружили ресторан в районе Юнион-сквер и потребовали, чтобы их накормили бесплатно…

Сиэтл, 16 февраля 1933 г. Сегодня рано вечером снята двухдневная осада со здания администрации города и графства, занятого армией из примерно 5 тыс. безработных. Помощникам шерифов и полиции потребовалось почти два часа, чтобы выставить оттуда демонстрантов.

Поэт-песенник Эдгар (Йип) Харбург рассказывал Стадсу Тёркелу[190] о событиях 1932 г.: «В то время я ходил по улицам и ты бы видел очереди за хлебом. Самая большая в Нью-Йорке стояла к Уильяму Рэндолфу Хёрсту. У него был большой грузовик, а на нем — несколько человек и здоровые баки с горячим супом и хлеб. Ребята с обмотанными мешковиной ногами выстраивались в очередь вокруг всей площади Колумба, а потом очередь тянулась кварталом за квартал, огибая весь парк. Люди ждали».

Харбург написал песню «Браток, подкинь десяток центов» для шоу «Американа».

Тогда в одежде хаки,

Мой бог, как мы смотрелись!

В башке — лишь Янки-дудл-бум,

И миллион ботинок «Хайфа» прошли огонь и Ад.

А я — тот барабанщик.

Ты помнишь ведь меня?

Меня все звали Эл.

Ведь Эл же был всегда!

Ты помнишь ведь дружка,

Браток, подкинь десяток центов.

Это не было просто песней отчаяния. Йип Харбург объяснял Тёркелу:

Человек в этой песне на самом деле говорит: я кое-что сделал для этой страны. И где, черт побери, мои дивиденды?… Это больше, чем желание вызвать жалость. Это не опускает его до уровня простого попрошайки. Это делает его человеком, обладающим чувством собственного достоинства, задающим вопросы — ив какой-то степени тоже разъяренным, таким, каким он и должен быть.

Гнев ветеранов Первой мировой войны, оказавшихся без работы, с голодающими семьями, вылился в марш на Вашингтон с требованием выплаты бонусов, который состоялся весной — летом 1932 г. Ветераны, получившие от правительства сертификаты на компенсацию в течение нескольких лет в будущем, просили, чтобы Конгресс выплатил им все причитающиеся средства сейчас, когда люди отчаянно нуждались в деньгах. Они начали съезжаться в столицу со всей страны, вместе с женами и детьми или в одиночку. Люди приезжали на машинах-развалюхах, или ехали «зайцем» на товарных поездах, или перемещались на попутных машинах. Это были шахтеры из штата Западная Виргиния, рабочие листопрокатных предприятий из Колумбуса (Джорджия) и безработные ветераны-поляки из Чикаго. Одна семья: муж, жена и трехлетний ребенок — добиралась из Калифорнии три месяца в товарных вагонах. Вождь Бегущий Волк — безработный индеец племени мескалеро из Нью-Мексико — появился в традиционном индейском костюме, с луком и стрелами.

Всего прибыло более 20 тыс. ветеранов. Большая часть их поселилась в палаточном городке на берегу реки Потомак в районе Анакостия-Флэтс напротив Капитолия, где, как писал Дж. Дос Пассос, «мужчины спали под небольшими навесами, сооруженными из старых газет, картонных коробок, разнообразной тары, жестяных листов или обрывков толя, во всевозможных странных самодельных укрытиях от дождя, материалы для изготовления которых были собраны на городских свалках». Законопроект о выплате бонусов прошел через палату представителей, но не был одобрен в сенате, вследствие чего некоторые ветераны впали в уныние и вернулись домой. Но большинство осталось — часть участников марша расположилась прямо в правительственных зданиях по соседству с Капитолием, остальные проживали в Анакостия-Флэтс, и президент Гувер отдал армии приказ выселить их оттуда.

Около Белого дома были собраны следующие военные силы: по четыре подразделения кавалерии и пехоты, рота автоматчиков и шесть танков. Руководил операцией генерал Дуглас Макартур, ему помогал майор Дуайт Эйзенхауэр, среди офицеров находился и Джордж С. Патгон. Макартур направил по Пенсильвания-авеню войска, которые использовали слезоточивый газ, чтобы выкурить ветеранов из старых зданий, а затем приказал поджечь эти строения. Потом армия перешла через мост в Анакостию. Тысячи ветеранов, их жены и дети стали разбегаться, когда начал распространяться слезоточивый газ. Солдаты подожгли отдельные лачуги, и вскоре весь платочный городок был объят пламенем. В результате два ветерана были застрелены, погиб одиннадцатинедельный младенец, мальчик восьми лет частично ослеп вследствие действия газа, у двух полицейских был проломлен череп, и тысяча ветеранов отравились газом.

Наступившие очень тяжелые времена, неспособность правительства решить вопросы социального вспомоществования, действия властей по разгону ветеранов войны— все это повлияло на исход президентских выборов в ноябре 1932 г. Кандидат от Демократической партии Франклин Делано Рузвельт нанес сокрушительное поражение Герберту Гуверу и, придя к власти весной 1933 г., начал осуществлять программу принятия законов для проведения реформ, которая вошла в историю под названием Новый курс. Когда в начале его президентства маршем на Вашингтон прошла небольшая колонна ветеранов, Рузвельт приветствовал этих людей и угостил их кофе; манифестанты встретились с одним из помощников президента и разошлись по домам. Такое поведение властей характеризовало новый подход к разрешению проблем.

Реформы Рузвельта выходили далеко за рамки существовавших до него законов. Задуманные реформы должны были стать реакцией на две насущные потребности: во-первых, реорганизация капитализма таким образом, чтобы это способствовало преодолению кризиса и стабилизации системы, и, во-вторых, сдерживание тревожного роста всплесков смуты в первые годы администрации Ф. Д. Рузвельта, а именно: организованных движений арендаторов и безработных, движений самопомощи, всеобщих забастовок в нескольких городах.

Первая из указанных целей — стабилизация системы во имя ее же защиты — была самой очевидной при принятии в первые месяцы пребывания Рузвельта у власти главного закона — Закона о восстановлении промышленности (НИРА). Он был направлен на обретение контроля над экономикой посредством принятия ряда кодексов, согласованных с руководством предприятий, профсоюзами и правительством и устанавливавших цены и зарплаты, а также ограничивавших конкуренцию. С самого начала в реализации Закона о восстановлении промышленности ведущая роль принадлежала представителям большого бизнеса, и обслуживались прежде всего их интересы. Как пишет исследователь Б. Беллуш в книге «Провал НИРА», в первом разделе Закона «предусмотрена передача значительной части полномочий в стране высокоорганизованным, хорошо финансируемым отраслевым ассоциациям и объединениям промышленников. Неорганизованная общественность, известная под названием потребители, а также представители неоперившегося профсоюзного движения, не имели практически никакого веса при создании Национальной администрации восстановления (НРА)[191] или при формировании основ ее политики».

В тех сферах, где организованное рабочее движение проявляло силу, президент пошел на некоторые уступки трудящимся. Однако «там, где организованное рабочее движение было слабо, Рузвельт был не готов противостоять давлению представителей промышленности в вопросах контроля над… кодексами НИРА». В книге «К новому постижению прошлого» Б. Бернстайн подтверждает этот факт: «Несмотря на раздражение некоторых крупных бизнесменов в связи с разделом 7 (а), НИРА подтвердил и консолидировал их полномочия…» Б. Беллуш делает об этом Законе такой вывод:

Белый дом позволил Национальной ассоциации промышленников и Торговой палате, а также связанным с ними компаниям и отраслевым ассоциациям взять на себя важнейшие полномочия… И в самом деле, частная администрация стала государственной, частное управление — государственным; таким образом, подтвердился брак между капитализмом и государственностью.

В 1935 г. Верховный суд объявил о несоответствии НИРА Конституции США, провозглашая, что Закон дает чрезмерные полномочия президенту, но, по словам Б. Беллуша, «… ФДР[192] отказался от значительной доли полномочий исполнительной власти посредством НИРА, передав их представителям промышленности по всей стране».

В первые месяцы деятельности новой администрации была также предпринята попытка сельскохозяйственной реформы, и создана Администрация регулирования сельского хозяйства (ААА). Она относилась к крупным фермерам с таким же предпочтением, как НИРА — к крупному предпринимательству. Администрация долины Теннесси (ТВА) стала необычным примером вмешательства государства в бизнес — с ее помощью была создана сеть принадлежащих правительству плотин и гидроэлектростанций, контролирующих паводки и производящих электроэнергию в долине реки Теннесси. ТВА трудоустраивала безработных, помогала потребителям путем снижения тарифов на электричество и в некоторых аспектах своей деятельности заслужила обвинение в «социализме». Однако организация экономики в период Нового курса в целом была направлена на ее стабилизацию и уже во вторую очередь — на предоставление достаточной помощи низшим классам общества, чтобы предотвратить превращение смуты в настоящую революцию.

В момент прихода Ф. Д. Рузвельта к власти эта смута обретала реальные очертания. Отчаявшиеся люди перестали ждать помощь от правительства — они начали помогать себе сами, действуя напрямую. Тетушка Молли Джексон, женщина, которая позднее активно включилась в рабочее движение в Аппалачии[193], вспоминала, как однажды зашла в местный магазин, попросила 24-фунтовый мешок с мукой, отдала его своему сыну, чтобы тот вынес его на улицу, после чего заполнила еще один мешок сахаром и сказала хозяину: «Ну что же, увидимся через девяносто дней. Мне надо детей накормить… Да заплачу я, не волнуйся». А когда он попытался возразить, Молли вытащила пистолет (будучи акушеркой, которой приходилось ездить по глухим горным районам, она имела на него разрешение) и сказала: «Мартин, если ты попытаешься забрать у меня эту жратву, то потом, Бог их знает, они меня, может, и посадят на электрический стул, а сейчас я за минуту в тебе шесть дыр проделаю». После этих слов она «вышла, добралась до дому, где эти дети, семеро детей, сидели такие голодные, что хватали недопеченные булки из рук матери и заглатывали их целиком».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.