Добрая Шахерезада. Писатель Алексей Михайлович Пазухин (1851–1919)

Добрая Шахерезада. Писатель Алексей Михайлович Пазухин (1851–1919)

Забытых русских литераторов насчитывается гораздо больше, чем прославленных. Одних предавали забвению еще при жизни, других вскоре после пышного некролога. Да и как же иначе? Время беспощадно уносит в Лету книги, которые хоть и пользовались успехом у современников сочинителя, но уже не удовлетворяли их потомков, так как были написаны «на злобу дня» или как развлекательное чтение для нешибко грамотной публики. И все же попробуем «воскресить из мертвых» одного из напрочь забытых писателей…

Алексей Михайлович Пазухин за свою почти семидесятилетнюю жизнь написал более пятидесяти романов, посвященных главным образом купечеству. Соблазнителями в его сочинениях обычно были выставлены аристократы, главенствовали любовная интрига и уголовные преступления, осуждалась жажда обогащения.

Романы печатались в газете «Московский листок» и потом выдерживали до двадцати изданий каждый. Пазухина называли «властителем дум низов» и у него насчитывалось во много раз больше читателей, чем у Льва Толстого или Антона Чехова. Сам же автор с грустью признавался, что он — «поставщик фельетонных романов, на которые любое литературное ничтожество смотрит много-много, что с презрительным снисхождением». Да, если сравнивать творчество Пазухина с прозой лучших русских писателей, оно заслуживает лишь забвения. Но обычно злой на язык Влас Дорошевич попробовал посмотреть на романы Алексея Михайловича не с высоты чистого искусства, а с чисто человеческой стороны.

«Я помню, — вспоминал он, — давно это было, я жил на Балкане, в Живорезном переулке, и снимал крошечную комнату. Сквозь тоненькую перегородку я слышал, как слышат пульс, как билась унылая жизнь. Я снимал комнату у двух сестер-портних. Старшая была хоть вдова. Хоть в прошлом видела дом, семью, ласку и радость. Младшая осталась старой девой, и работа сделала ее кривобокой. Эта в жизни не видела ничего. Бедно они жили. Когда не было спешной работы, в сумерках не зажигали лампы:

— Чтоб не тратить керосина.

Единственной их радостью было почитать «Листочек» [газету «Московский листок»]. Они покупали его два раза в неделю, по средам и субботам, когда печатался роман А. М. Пазухина. Они читали про богатого купца-самодура, про его красавицу-дочку, про приказчика, который был беден:

— Как они.

Которому приходилось терпеть:

— Еще побольше.

Но который, в конце концов, добивался счастья. Они верили этой золотой сказке. И прерывали чтение замечаниями:

— Это правда!

— Это взято из жизни!

На Пятницкой даже был такой дом. На углу.

И Пазухин, добрая Шахерезада, рассказывал им сказку за сказкой.

И они видели золотые сны.

Милый добрый писатель, да благословит вас счастьем небо за те хорошие минуты, которые вы внесли в жизнь маленьких, бедных и обездоленных. Вас и ваших близких».

А. М. Пазухин родился 11 февраля 1851 года в семье старшего заседателя Ярославского совестного суда Михаила Павловича (1799–1859) и его жены Евдокии Николаевны (1817–1896). Алексей Михайлович с гордостью вспоминал, что родоначальник их рода шляхтич Федор Пазухин выехал в 1496 году на службу к великому князю Иоанну Васильевичу, оставив в Литве многих своих сородичей, и «присовокупля детей великой Руссии умре». Пазухины получили поместья в Вологодской, Тульской и Ярославской губерниях и служили русским царям рындами, стряпчими, поручиками, мичманами, уездными предводителями дворянства.

По окончании курса в Ярославской гимназии Алексей Михайлович сдал экзамен на звание домашнего учителя и в течение десяти лет преподавал в школе села Великое Ярославской губернии. В 1879 году он получил должность чиновника особых поручений при ярославском губернаторе Безаке и по поручению последнего составил «Календарь Ярославской губернии с несколькими этнографическими статьями».

Его первая повесть «Злая доля» была опубликована в журнале «Воскресный досуг» в 1872 году. Окрыленный первой публикацией, Пазухин стал писать очерки о сельской жизни, пьесы. А когда вместе с матерью, братьями и сестрами переехал на жительство в Москву, взялся за сочинительство романов.

Злопыхатели распускали слух, что он «набивает свой карман» и ничто кроме денег и славы его не интересует. Но завистники чаще всего говорят с чужих слов или вовсе выдумывают факты, меряя других по себе.

Пазухин в 1906 году отказался от предложения приятелей устроить чествование в честь 35-летия его литературной деятельности, публично заявив, что «количество проработанных лет и написанного не может служить мерилом полезности». Юбилей не состоялся.

Пазухин отчасти иронически относился к своим многочисленным сочинениям, но жить без того, чтобы не писать, не мог. Другой на его месте, умея быстро и профессионально создавать художественные произведения, которые публика глотала запоем, несомненно, разбогател бы. Но Алексей Михайлович, по уверениям людей, близко его знавших, никогда не умел устраивать свои материальные дела и, раздавая деньги направо и налево, жил весьма скромно.

«Пазухин умер буквально от голодной смерти, — записывает 30 марта 1919 года Е. И. Вашков. — Последний раз, когда я виделся с ним, это было около месяца тому назад, он говорил мне:

— Дорогой мой, я голодаю. Если так продолжится, я умру голодной смертью.

…Словно проклятый рок тяготеет над судьбой русского писателя. Почти полвека напряженной работы и в результате голодная смерть и жалкий некролог».

Вот этот некролог, напечатанный в газете «Дело народа» 30 марта 1919 года: «27 марта в Москве от полного истощения организма скончался один из старейших русских романистов Алексей Михайлович Пазухин. Покойный в своей жизни написал более ста романов, которые охотно читались средней публикой, быт которой он мастерски описывал. Среди всех людей, сталкивавшихся с ним, Алексей Михайлович сохранил самую светлую память, как на редкость хороший и светлый человек. Похороны покойного состоятся в воскресенье. Вынос тела из квартиры в Ваганьковском переулке».

Не хочется заканчивать короткое жизнеописание Пазухина на столь грустной ноте. Ведь в жизни он был веселым, добродушным человеком и одним из самых наблюдательных бытописателей. Особенно ему удавались слегка ироничные, точные в деталях очерки и рассказы о повседневной жизни москвичей, их причудах, труде, развлечениях, дворянском или мещанском счастье. Этих небольших по объему произведений Алексеем Михайловичем написано несколько сотен, но все они ныне малодоступны, даже в крупнейших библиотеках Москвы отсутствуют. Прочитаем же один из них, о новом гласном (по-нынешнему: о депутате) Московской городской думы. Может быть, и по сей день эта смешная сценка не потеряла своей актуальности.

«Купец Федот Акимович Зимигоров был избран в гласные и поэтому немножко «зачертил» по выражению своей супруги Дарьи Максимовны, то есть выпивал более, чем следует, и ездил кутить по ресторанам. В один прекрасный великопостный вечер, когда Дарья Максимовна собиралась уже отходить ко сну, он приехал домой с каким-то гостем. Гость нетвердыми стопами проследовал в кабинет, а хозяин отправился к жене и приказал ей подать закуску.

— Да тово, получше, чтобы все было, — говорил он, значительно подмигивая. — Репетитора я привез, человека нужного.

— Какого еще, к лешему, лепетитора? Есть же у Вани ло-пети-тор, сам директор отрекомендовал.

— Не Ваньке репетитора, а себе.

— Себе-э-э?

— Ну да. Что бельма-то выпучила? Не понимаешь, кем я стал, бестолочь таганская? Заседать должен, речи говорить, дебаты. А как же это я без приготовления-то? Это ведь не в лавке торговать, на это сноровка нужна, дрессировка… Да тебе этого не понять, у вас в Таганке этому не учат. Подавай закуску-то.

— Путаник ты, вот что. Тебе бы к случаю придраться да выпить… Из наших этот, гость-то новый?.. Не опять ли такого привез, как намедни, буяна?

— Смирный этот. Устамший человек — из Курска пешком пришел. Актер он, в Курске играл и «на чашку чая» к антрепренеру попал, по пятаку за рубль получил, ну и шел пешком. Хар-р-роший человек, вежливый, а фамилия его Закатай-Ковригин.

— Да он гласный, что ли?

— То «есть по своей-то части, что ли? Гласный, гласный. Первые, говорит, роли играл — королей, графов всяких. А то и пел. Голос у него с хрипотцой, а сильный.

— Тьфу!..

Дарья Максимовна плюнула и пошла приготовлять закуску, не приученная перечить. А Федот Акимович направился в кабинет, где «гласный» актер Закатай-Ковригин сидел довольно уже в меланхолическом виде и клевал носом.

— Как тебя кличут-то, друг? — обратился купец к гостю, садясь с ним рядом и подавая ему сигару.

— По сцене я — Закатай-Ковригин, а по паспорту — Филадельфов.

— Прозвище умное. Имя-то как?

— Пигасий.

— Ого!.. Это, то есть, по сцене?

— В жизни. Пигасий Архипович Филадельфов.

— Так. По-дружески, стало быть, Пигаша?

— Звали маленького и Пигашей.

— Чудесно. Так вот что, Пигаша. Ты мне, пока это нам навагу жарят и все такое прочее, преподай кое-что. Ты актер, Гамлетов всяких играл и прочих этаких, так ты должен знать манеры и все такое, а мы, торгуя, например, рыбой на Солянке, шагу ступить не умеем, никаких этих жестов не знаем, да и говорим-то, словно на лошадь хомут клещами тащим. А при новой должности нашей развязка должна быть, манера, речь. Я, было, хотел с адвокатом заняться, какого-нибудь этакого помощничка присяжного поверенного голодненького захватить, да актер, пожалуй, еще лучше будет… Ась? Пигасий, ты спишь никак?

— Я?.. Я мечтаю.

— Ну, ты уж после ужина помечтай, а теперь преподай мне что-нибудь. Нет ли этакой роли какой-нибудь по гласной части? А?.. А ежели нет, так из головы что-нибудь запусти, с треском этакое и с жестом. Вот Южин оченно жесток по этой части. Ох, жесток! Как тарарахнет, так аж в пот ударит. Играл он какого-то графа, из Гамлетов этакого, в трике, прозвище вот забыл. Да-да, вспомнил! Рюи Блаза, вот как. Есть такой?

— Имеется.

— Ну вот. Как почал он каких-то там министров пушить, как запустил им речь: так что же это такое, господа, за шик!.. Орет, глаза сверкают, руками это и так, и этак, а цепь у него на груди, вроде как у мирового, так и звенит!.. Да вот, что я хотел тебя спросить: полагается гласному цепь али нет?

— Что?

— Цепь, говорю, полагается гласному?

— Какой гласный, другого необходимо на цепь.

— Да не про это я, чудак! По форме-то полагается цепь, как вот у мирового али нет?

— Цепь? Цепь можно. Купи у меня, я продам.

— Это у тебя, откуда же?

— А у антрепренера взял. Грош он мне заплатил, ну а как играл я графа в последний спектакль, так во всем и уехал домой, и свой пиджак в узелке унес. Костюм-то графский я продал в Орле, а цепь у меня. Купи!

— Подходящая?

— На что уж лучше! Золотое руно на нем, испанская цепь.

— Может, совсем фасон-то не такой? Да ладно, я посмотрю и куплю, дело небольшое… А вот ты мне преподай что-нибудь. Встань ты это в позу и произнеси речь. Есть-де, господин голова и господа гласные, у нас некоторая трещина и должно-де нам, как мы уполномоченные, эту трещину то-во… Пигаша, да ты спишь?.. Эх, ослаб, брат, коньяку перепустил…

— Ужинать подано, — доложила сонная горничная.

— Ужинать? — переспросил сам. — Убери ты этот ужин на завтрак, а мы с Пигашей поспим.

Новый гласный примостился на диване и захрапел».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.