XXII Королева Бланка

XXII

Королева Бланка

Боже, дайте мне знание и чувство, чтобы понять

Ваши святые заповеди, и я смогу понять их,

И пусть ваше милосердие исцеляет и защищает меня.

Зло этого земного мира

Да не коснется меня;

Ибо я поклоняюсь тебе и верю в тебя,

Господи, и отдаю тебе

Себя и свою веру;

Так подобает, и так надо.

Потому прошу милости

И возможности искупить свои грехи.

Фолькет Марсельский

Мы могли бы представить себе Алиенору сломленной, подавленной событиями этого столь трагического и столь беспокойного для нее 1199 г.; ничто ее не миновало — ни личные страдания, ни тревоги из-за внезапно омрачившегося сверх всех возможных опасений политического горизонта.

И тем не менее, если проследить по документам за передвижениями королевы, то в середине следующей зимы мы снова увидим ее в поездке: она пересекает Пиренеи в восемьдесят или без малого восемьдесят лет, — она отправляется к последней из своих дочерей, второй Алиеноре, ставшей женой короля Кастилии.

В самом деле, через несколько месяцев после смерти Иоанны, которая покоилась теперь под сводами Фонтевро, у Алиеноры появился план, и этот план она теперь явно намеревалась осуществить. У Иоанна Безземельного состоялась встреча с Филиппом-Августом; последний отказался от продолжения военных действий в Нормандии и сам предложил мир. Один из анжуйских вассалов, на которых он рассчитывал, Гильом де Рош, перешел на сторону Плантагенетов, тогда как граф Фландрский угрожал французским владениям в Артуа; а главное, у короля Филиппа были серьезные разногласия с папством: на все требования вернуть к себе жену, Изамбур Датскую, он до сих пор отвечал отказом и даже вступил в брак с дочерью одного из князей Империи, Агнессой Меранской. 13 января 1200 г. на французское королевство был наложен интердикт. Не находя в себе достаточно сил для того, чтобы продолжать борьбу, Филипп-Август поспешил помириться с противником.

И Алиенора тотчас тронулась в путь с внушительной свитой: ее сопровождали архиепископ Бордо, Илья де Мальмор, а также Меркадье, наемник, который был последним боевым товарищем ее сына Ричарда. Дело в том, что мирный договор между Францией и Англией предусматривал женитьбу Людовика, наследника французского престола, на одной из дочерей Алиеноры Кастильской; впервые о подобной возможности упоминали еще во время последних переговоров между Ричардом и Филиппом. Довольно долгое время никто, казалось, не спешил осуществить эти планы. На этот раз Алиенора тронулась в путь в самый момент переговоров, и совершила это путешествие с поразительной быстротой, поскольку уже в конце января была в Кастилии, несмотря на то, что в пути ее задержал один из Лузиньянов, Гуго Черный, который воспользовался обстоятельствами и позволил ей двигаться дальше через его провинцию лишь после того, как она пожаловала ему графство Марш.

Чем объяснялась такая поспешность? Конечно, вполне логично предположить, что, когда у восьмидесятилетнего человека появляется какое-то намерение, благоразумие подсказывает ему, что лучше осуществить это намерение как можно быстрее. И все же не может не поразить личная заинтересованность, с какой Алиенора взялась за воплощение замысла, который раньше вроде бы совершенно не привлекал ее внимания. Когда Ричард предложил выдать одну из своих племянниц замуж за французского короля, она нисколько этим не озаботилась. Но стоило то же намерение высказать Иоанну, и она тотчас сама тронулась в путь, решив привезти одну из своих внучек; в то время матримониальные планы чаще всего осуществлялись под эгидой какого-нибудь прелата, и Илья де Мальмор, преданный сторонник Плантагенетов, как нельзя лучше подходил для выполнения этой миссии.

Возможно, Алиенора, после стольких постигших ее несчастий и утрат, радовалась случаю повидать единственную оставшуюся в живых из дочерей. Но в этой поездке, предпринятой в столь трудных условиях, можно усмотреть и нечто другое, помимо простого желания вновь окунуться в семейную атмосферу. Как и прежде, когда она сама отправилась за Беренгарией Наваррской и привезла ее на Сицилию, Алиенора действовала одновременно как мать и как королева. И в ее поступке ясно проглядывает желание отдать все силы ради того, чтобы в королевстве установился мир. Пока Ричард был жив, у Филиппа был достойный противник, и королевству Плантагенетов ничто не угрожало. После смерти Ричарда положение резко изменилось, и можно было бояться чего угодно, оправданы были любые опасения: прекрасная страна, созданная союзом Алиеноры и Генриха, могла быть разрушена за несколько лет. И потому поездка Алиеноры за Пиренеи вписывается в ряд всех ее поступков, совершенных с тех пор, как она, год тому назад, покинула свое убежище в Фонтевро. Ради того, чтобы сохранить королевство, спасти все, что можно было спасти, она превратила представителей буржуазии из освобожденных ею городов в союзников своего сына Иоанна; она помирила его с Гильомом де Рошем; она сама признала сюзеренитет короля Франции, что в каком-то смысле вынуждало последнего стать покровителем Пуату и Аквитании. И теперь она снова спешит способствовать миру, привезя в залог драгоценнейшего союза невесту для Людовика Французского.

Английский историк Поуик, мастерски описавший различные эпизоды эпопеи Плантагенетов, очень толково подчеркнул деятельность женщин в этот решающий момент. Помимо борьбы, которая велась между Филиппом и Иоанном, шла подспудная борьба Алиеноры с ее невесткой, Констанцией Бретонской. Филипп, притязавший на Нормандию, воспользовался ситуацией и провозгласил себя защитником сына Жоффруа и Констанции, юного Артура Бретонского. Мы видели, как после смерти Ричарда вассалам пришлось выбирать между последним из сыновей Генриха — Иоанном и его же внуком — Артуром. Вильгельм Маршал разрешил эту проблему, со своей стороны, в соответствии с обычаями того времени. Но Констанция выдвинула в качестве аргумента то, что Иоанн был всего лишь младшим братом ее покойного мужа, Жоффруа; она требовала всего наследства для родившегося после смерти его сына Артура.

Эта Констанция Бретонская была довольно интересным персонажем: через некоторое время после смерти Жоффруа она вышла замуж за знатного англичанина Ранульфа Честерского, который впоследствии с ней развелся при обстоятельствах, так и оставшихся невыясненными, а перед тем держал ее в заточении в замке Св. Якова в Бевроне в Нормандии. Затем Констанция, в 1199 г., вскоре после смерти Ричарда, стала женой пуатевинского сеньора, Ги де Туара; ее сын Артур был воспитан при французском дворе, и неприязнь, которую она всегда открыто питала к семье своего первого мужа, слишком отвечала интересам Филиппа-Августа, чтобы он упустил случай этим воспользоваться.

На заднем плане мы можем различить и другие женские фигуры, также повлиявшие на ход событий: прежде всего, это Изамбур, несчастная, брошенная Филиппом-Августом жена, которая жалуется на несправедливость своей участи и которую защищает сам папа — деятельный Иннокентий III. Мы видим здесь также и ее соперницу, Агнессу Меранскую, от которой у Филиппа будет двое детей: еще один Филипп, которого прозвали Лохматым, потому что он, должно быть, унаследовал всклокоченные отцовские волосы, и Мария, которую Филипп-Август предназначал в жены бретонскому наследнику. Наконец, Бе-ренгария Наваррская, довольно невыразительная особа, не сумевшая удержать своего неисправимого супруга, а теперь неустанно требующая свое наследство, которое Иоанн, в конце концов, за ней закрепит: тысячу марок серебром ежегодной ренты, два замка в Анжу и один в Байе.

И еще двум женским персонажам предстоит появиться на сцене: той самой кастильской невесте, за которой Алиенора ездила за Пиренеи, и Изабелле Ангулемской — из-за нее произойдет множество событий, в результате которых государство Плантагенетов перестанет существовать.

Изабелла была помолвлена с тем самым сеньором Гуго Черным де Лузиньяном, который, воспользовавшись обстоятельствами, заставил Алиенору во время ее поездки отдать ему графство Марш. Этот человек, которому в то время было около сорока лет, должен был получить в приданое за четырнадцатилетней невестой графство Ангулемское после смерти своего тестя, и можно сказать, фортуна ему улыбалась. Но ему пришла в голову злосчастная мысль пригласить на помолвку своего сюзерена, короля Англии. Иоанн Безземельный явился туда в момент, когда сам был погружен в матримониальные планы. В самом деле, он решил расторгнуть брак с Авуазой Глостерской, с которой у него не было детей, и только что отправил посольство к королю Португалии, Сакчо, чтобы просить руки одной из его дочерей. Во время устроенных в Лузиньяне праздников ему представили Изабеллу Ангулемскую. Два месяца спустя, 24 августа 1200 г., все с удивлением узнали о том, что Иоанн, удалив Гуго Черного, — он отправил его с дипломатической миссией в Англию, — женился на юной Изабелле с согласия ее отца, Эмара Ангулемского.

Можно себе представить, какое впечатление произвел этот поступок на пуатевинских баронов, так дороживших своей независимостью и готовых это продемонстрировать всякий раз, как только подвернется подходящий предлог. Это происшествие имело многочисленные последствия для Истории, поскольку Изабелла была одной из тех заметно повлиявших на ход событий сильных женских личностей, какими так богата феодальная эпоха. Ближайшим последствием этого брака, больше напоминавшего похищение, — хотя и совершенное при пособничестве отца, — был распад королевства; именно из-за него распались личные связи, на которых держалась верность вассалов, и бароны, до тех пор пребывавшие в нерешительности, отныне будут настроены явно враждебно к королю Англии.

Но тем временем произойдет другое событие, которое также будет иметь серьезные последствия и приведет на французский престол еще одну незаурядную женщину. Вспомним: мы оставили Алиенору путешествующей по дорогам Старой Кастилии. Вероятно, в Бургосе, а может быть, в каком-нибудь из окрестных укрепленных замков, она встретилась со своей дочерью и внуками: у Алиеноры Кастильской родилось от ее мужа, Альфонса VIII, одиннадцать детей. Их двор был веселым и блестящим, его атмосфера напоминала двор в Пуатье. Кастилия тех времен, так же, как и Каталония, гостеприимно встречала трубадуров. Один из них, Раймунд Видаль де Безалу, оставил нам в своих стихах описание литературного собрания при дворе Альфонса VIII: там председательствовала молодая Алиенора. Она была красива и скромна; явившись перед двором, где собрались «множество рыцарей и множество менестрелей», в платье из алого шелка, отделанном серебряной нитью, она склонилась перед королем и села поблизости от него. Вместе они слушали трубадура, который рассказывал свою «новеллу»: и «новелла» оказалась так прекрасна, что потом при дворе не осталось никого, «ни барона, ни рыцаря, ни знатного юноши, ни девицы», которые не пожелали бы выучить ее наизусть.

Среди сотрапезников Альфонса и Алиеноры был некий Гильом де Бердеган, своего рода предшественник Дон Жуана, талантливый поэт и неисправимый соблазнитель, который — впрочем, напрасно, — вздыхал по королеве; там можно было встретить и Фолькета Марсельского, который впоследствии пострижется в монахи и станет епископом Тулузским, и других, таких, как Пердигон, Пейре Рожер, Гираут де Калансон, а главное — Пейре Видаль, который был неистощим на похвалы этому открытому двору и не уставал воспевать щедрость короля и королевы.

Приятно думать о том, что для Алиеноры Английской время, проведенное в гостях, стало оазисом, передышкой среди сотрясаемых бурями лет ее старости. При кастильском дворе она вновь окунулась в атмосферу молодости, свежести и поэзии. И потому она оставалась в гостях у дочери больше двух месяцев; впрочем, все равно свадьбы во время поста не играли, и, как бы ей ни хотелось поскорее заключить этот брак, не было никаких причин для того, чтобы возвращаться в свои владения до Пасхи, которая в тот год пришлась на 9 апреля. Неожиданностью оказалось, что она, покидая радостный кастильский двор, увезла с собой совсем не ту девушку, за которой приезжала. В самом деле, у Алиеноры-младшей было три дочери на выданье, то есть в возрасте от одиннадцати до пятнадцати лет: Беренгария, Уррака и Бланка. Старшая, Беренгария, была уже помолвлена с наследником королевства Леон. Следовательно, наследнику французского престола предназначалась вторая, Уррака. Однако Алиенора тронулась в обратный путь через Пиренеи с младшей, Бланкой. И современники ясно дадут нам понять, что выбор, благодаря которому одну невесту заменили другой, был продиктован именно Алиенорой Английской. Предлог, которым эта замена объяснялась, явно был надуманным предлогом: приближенные королевы утверждали, будто французы никогда не смогут привыкнуть к принцессе, носящей такое испанское имя, как Уррака, тогда как Бланка легко превратится в королеву Бланш; объяснение неудовлетворительное, так как в те времена королеву Франции звали Изамбур или Ингеборгой и что королева Англии носила такое неанглийское имя как Алиенора. Но, так или иначе, выбор был сделан, и следовало ему подчиниться; Уррака быстро стала невестой португальского наследника, а Бланка неожиданно отправилась во Францию. Кажется совершенно очевидным, что Алиенора за время своего пребывания в Кастилии успела оценить по достоинству каждую из своих внучек и снова, в который уже раз, проявила свою удивительную проницательность, только обострившуюся с возрастом и опытом. Было ли тому причиной расположение, зародившееся благодаря природному сходству, — мы найдем у Бланки Кастильской не одну черту, унаследованную от бабки, — или это просто было решение, принятое по зрелом размышлении, но именно Алиенора возведет на французский престол ту, что впоследствии окажется деятельной королевой и превосходной матерью.

В южных краях уже начиналась весна, когда Бланка вместе с Алиенорой отправилась на свою новую родину. Нам неизвестно, о чем разговаривала старая королева с юной девушкой, ехавшей навстречу своей столь блистательной судьбе тогда, на заре XIII века; но можно предположить, что королева Алиенора, овеянная двойной славой французской и английской короны, мать двух королей, женщина, чьи дети и внуки заполнили собой как дворы империи, так и испанский двор, произвела на Бланку сильнейшее впечатление.

Возвращение было мирным, если не считать трагического эпизода, произошедшего в Бордо, где наемник Меркадье был убит в уличной драке, пока Алиенора и ее внучка отдыхали во дворце Омбриер. Несомненно, Меркадье был ничем не лучше других наемников его породы, которые все, как на подбор, были висельниками и негодяями, омерзительно жестокими грабителями. Использование наемников было одним из изъянов политики королевства Плантагенетов; из-за них война между Филиппом-Августом и Ричардом стала намного более жестокой; исчезновение этой язвы в XIII в. было заметным прогрессом. Возвращаясь к Меркадье, расскажем, что он проявил свою безжалостность, приказав повесить, перед тем заживо содрав с него кожу, убийцу короля Ричарда, того самого Пьера Базиля, которого король на смертном одре приказал помиловать.

Свадьба Бланки Кастильской и Людовика Французского должна была состояться 23 мая в Пор-Mop в Нормандии, — самом близком к французской границе городке, — поскольку в самой Франции нельзя было совершать никаких церковных обрядов: королевство все еще оставалось под действием интердикта, наложенного папой. Но Алиенора на бракосочетании не присутствовала. На обратном пути она остановилась в Фонтевро и там поручила архиепископу Илье Бордоскому сопровождать ее внучку дальше: свою миссию она выполнила.

* * *

Нам хотелось бы именно на этом и остановить рассказ об Алиеноре: закончить ее беспокойную жизнь этим триумфальным шествием к браку ее внучки с наследником французского престола, предоставив фигуре королевы тихо растаять в сумраке Фонтевро…

Но нет, это еще не был последний эпизод ее истории. Алиеноре пришлось еще раз отказаться от тишины избранного ею убежища, снова пришлось выйти на передний план, и снова это произошло при трагических обстоятельствах.

Тем не менее, сначала всем казалось, что воцарились мир и покой. Иоанн Безземельный 8 октября 1200 г. короновал свою молодую жену в Вестминстере, и, казалось, король Франции смирился с его дерзкой выходкой, поскольку летом 1201 г. он принимал короля и королеву Англии на острове Сите куда ласковее (это отмечали современники), чем они могли надеяться. Впрочем, Алиенора вовсе не бездействовала. Неутомимая и до последнего вздоха не перестававшая трудиться над тем, чтобы обеспечить мир, без которого, как она знала, королевство в руках Иоанна долго просуществовать не могло, Алиенора сумела помирить его с виконтами Туарскими: во всяком случае, с Амори, братом Ги, приходившимся, следовательно, дядей Артура Бретонского по браку. Весной 1201 г. она написала Иоанну, рассказав о том, как виконт, по ее настоянию, навещал ее в Фонтевро. Она тогда была больна, но все же согласилась на встречу с Амори де Туаром и, как она пишет, «удовольствие от его посещения пошло на пользу». Он расстался с ней, пообещав отныне стараться держать пуатевинских баронов в согласии и послушании. Это примирение состоялось в тот самый момент, когда несчастная Констанция Бретонская заразилась проказой; она умрет несколько месяцев спустя, 4 сентября 1201 г. Незадолго до того скончалась Агнесса Меранская, и эта смерть могла способствовать освобождению французского королевства от интердикта, наложенного на него из-за поведения короля. Неужели и впрямь наступила эпоха мира и всеобщего благоденствия?

Ничуть не бывало: на самом деле только затруднения, с которыми никак не мог справиться Филипп-Август, оставаясь под гнетом церковных санкций, мешали ему до тех пор дать волю своим притязаниям на Нормандию и на все королевство Плантагенетов. Он достаточно хорошо знал своего противника для того, чтобы понимать, что только выиграет, если не будет торопиться, и предпочитал дождаться наиболее подходящего момента для того, чтобы выложить свои козыри, главным из которых был юный Артур Бретонский, воспитанный при его дворе и заботливо взращенный в надежде стать в один прекрасный день королем Англии. Смерть Констанции лишила юношу ее советов, несомненно, более толковых и менее корыстных, чем те, которые он постоянно получал в Париже.

Конфликт вспыхнул в 1202 г. Филипп-Август воспользовался тем предлогом, что к нему обратились пуатевинские бароны во главе с Лузиньянами, но также и другие, чье самолюбие и законные права Иоанн не умел пощадить (он действовал, пренебрегая местными обычаями, был без необходимости резок с вассалами и перемещал кастелянов из одного замка в другой, сообразуясь лишь с собственными прихотями). Итак, король Франции, выступая в качестве сюзерена, предложил королю Англии предстать перед судом, чтобы уладить разногласия и разобраться в жалобах его баронов. Иоанн отказался, и 28 апреля был осужден заочно; ему был брошен вызов и объявлена война. Вскоре после того Артур Бретонский, посвященный в рыцари Филиппом-Августом, торжественно принес французскому королю клятву верности, и не только за Бретань, но еще и за Анжу, Мен, Турень и Пуату; таким образом, он не учитывал клятву верности, принесенную Алиенорой за эту провинцию, которая входила в число ее личных владений. Юный бретонец дерзко присвоил феод, по праву и на деле принадлежавший ей; королевство Плантагенетов разрушалось, и все заметили, что в своей клятве Артур Бретонский не упомянул Нормандию: король Франции заранее приберег ее для себя.

После этого сам Филипп, незамедлительно перейдя к действию, завладел несколькими городами в вожделенной провинции: Э, Омалем, Гурне. Он послал Артура, гордившегося тем, что примет боевое крещение и получившего от короля Франции двести отборных рыцарей, захватить Пуату и объединить свои войска с армией Лузиньянов. Алиенору вовремя известили обо всем этом в ее убежище, и сочтя, что в Фонтевро она не может быть в полной безопасности, она поспешила с небольшой свитой в Пуатье, чьи крепкие стены много раз за долгие годы ее жизни предоставляли ей надежную защиту.

Но, хотя Алиенора и быстро приняла решение, ее все же успели опередить: Артур, которому на помощь пришел Гуго, виконт Шательро, уже покинул Тур и дошел до Лудена. Королева едва успела укрыться в замке Мирбо. Городок был тотчас взят штурмом, но донжон держался крепко, и Алиенора оказалась запертой в нем с горсткой людей. Неужели королева окажется пленницей собственного внука?

Нет, она этого не хотела. И в данном случае она не ограничилась тем, чтобы расставить между зубцами и у бойниц лучников, которыми она могла располагать, не только укрепила двери и мосты и поместила часовых на высоких крепостных башнях; Алиенора еще и отвлекала осаждавших подобием переговоров в то самое время, как ей удалось послать двух гонцов: одного к Гильому де Рошу, находившемуся в Шиноне, другого — к самому Иоанну Безземельному, который был тогда в окрестностях Мана. Последний с поразительной быстротой явился на зов: гонец был у него в ночь на 30 июля, а 1 августа он уже приближался к Мирбо. Артур и его люди, проявив непредусмотрительность, показывающую, насколько они были уверены в своей победе, считали, что поступают правильно, наглухо закрыв все ворота занятого ими маленького городка: они сделали это для того, чтобы уж точно никто из осажденных не мог от них ускользнуть; единственный оставшийся открытым проход предназначался для того, чтобы они могли пополнять собственные запасы. Рассказывают, что один из рыцарей Артура, Жоффруа де Лузиньян, только что сел за стол и приступил к паре жареных голубей, когда ему сообщили, что с развернутыми знаменами подходит войско английского короля. Он в шутку поклялся, что из-за такой малости беспокоиться не станет и сначала доест; но не успел он еще что-нибудь произнести, как сам он, Артур и еще тысяча или около того осаждавших крепость людей оказались буквально в ловушке, не успев даже взяться за оружие.

Алиенора была жива, здорова и на свободе. Но, наверное, никто не мог предположить, какая чудовищная участь ждет этих многочисленных пленных. Иоанн Безземельный в этих обстоятельствах показал, что, если потребуется, он способен действовать быстро и умело, как настоящий воин. А продолжение этой истории открывает нам, что вместе с тем он оказался способен и на поистине дьявольскую жестокость. Не было такого унижения, которому не подвергли бы несчастных баронов, захваченных в плен: Иоанн приказал привязать их к повозкам и в таком виде прокатить по их собственным владениям до самых донжонов, где и велел оставить в заключении.

Что касается юного Артура Бретонского, дядя поначалу отдал племянника одному из своих приближенных, Юберу де Бургу, приказав тому ослепить и оскопить юношу. Юбер де Бург отказался выполнять преступное распоряжение. Артур оставался

узником Руанской башни вплоть до того дня, — это был Страстной четверг, 3 апреля 1203 г., — когда Иоанн, с одним-единственным спутником, которым был его подручный Гильом де Бриуз, проник в темницу, где был заперт юноша, заставил его сесть вместе с собой в лодку, там перерезал ему горло и бросил его тело в Сену. И никто, ни один человек на свете не знал о разыгравшейся трагедии; лишь семь лет спустя, в 1210 г., тот, кто был единственным ее свидетелем, Гильом де Бриуз, ставший к тому времени смертельным врагом Иоанна, найдет приют при французском дворе и расскажет о том, что видел…

Вскоре после этого убийства к Алиеноре явился гонец, брат Жан де Валеран, с известием, посланным Иоанном Безземельным из Фалеза 16 апреля: «Слава Богу, — писал он, — для нас все идет лучше, чем может сказать вам этот человек…» Ошеломляющее послание, дающее представление о порочности отправителя, но также и о том, насколько мало он осознавал свои поступки; и, поскольку сам гонец понятия не имел о свершившемся преступлении, а королева больше никогда не виделась с сыном, мы можем предположить, что она умерла, так и не узнав, какую страшную истину скрывали эти строки.

Алиеноре оставалось прожить еще год: ей было отпущено столько, чтобы успеть увидеть разрушение королевства, утрату Нормандии, которая была первым и самым прекрасным фье-фом английских королей. Своей жестокостью Иоанн настроил против себя большинство своих вассалов, и теперь Филипп-Август оказался в выгодном положении. Гильом де Рош сам отдал ему Турень и Анжу; Амори де Туар, после смерти Алиеноры, заставит подчиниться французскому королю часть Пуату. Иоанна, после периода энергичной деятельности, вновь охватила неодолимая апатия, периодическое возвращение которой свойственно циклотимикам. Главные города Нормандии — Се, Конш, Фалез, Домфрон, Байе, Кан, Авранш, и так далее, — поочередно оказывались в руках Филиппа-Августа; и, когда Руан, последний город, который еще сопротивлялся, послал за помощью, Иоанн, как мы помним, отказался прервать начатую партию в шахматы ради того, чтобы принять гонцов.

Шестого марта 1204 г. король Франции захватил Шато-Гайяр, великолепную крепость, которая несколькими годами раньше была предметом гордости короля Ричарда. Говорили, что именно этого удара и не перенесла Алиенора, потому что она умерла в Фонтевро несколько недель спустя, 31 марта или 1 апреля 1204 г. Но можем ли мы считать, что она умерла отчаявшейся? Тогда ее смерть была бы в полном противоречии с ее жизнью, потому что не было такой плохой вести, такой неудачи, такого горя, которые не застали бы ее на ногах, готовой действовать, заделывать пробоины, связывать разорванные нити. И, несомненно, мы можем думать, что дело было не только в роковой вести. На этот раз возраст королевы был слишком преклонным, ее состояние здоровья слишком сильно ухудшившимся для того, чтобы она могла в последний раз собраться с силами.

Но мы имеем право также и сказать себе, что это событие, какой бы жестокий удар оно ни нанесло Алиеноре, не было для нее неожиданным: оно было неизбежным. Ричард умер, не оставив наследника, и это означало конец прекрасного королевства Плантагенетов. Алиенора могла это предвидеть лучше, чем кто-либо другой. Если она исполнила свой долг королевы и матери, сохранив для сына все возможные союзы, — а при необходимости и изобретая новые, как было в случае с городской буржуазией, — иллюзий у нее, скорее всего, не было: она лучше других знала, что Иоанн не способен разумно править страной и что в его руках королевство обречено на распад. Зато, если в последние годы своей жизни Алиенора совершила нечто поразительное и плодотворное, то таким поступком можно назвать именно то ее последнее деяние, которое она явно хотела совершить сама и без промедления и в котором последний раз проявилась свойственная ей тонкость суждения, обогащенного опытом: речь идет о ее поездке в Кастилию. Совершая этот поступок, Алиенора, возможно, действовала лишь повинуясь своему стремлению к миру в те времена, когда мир был главным условием сохранения королевства; как бы там ни было, но именно она буквально усадила Бланку Кастильскую на французский престол, выбрав именно ее, а не другую для того, чтобы занять место, которое прежде занимала сама.

В прежние времена она лелеяла честолюбивые планы сделать своего сына Генриха королем Франции, женив его на юной Маргарите. И вот теперь, под давлением событий, союз был заключен, но наоборот: будущий король Франции взял в жены принцессу ее крови; какое-то время можно было думать, что объединение Франции и Англии произойдет под эгидой Франции: в один прекрасный день Людовик Французский, супруг Бланки Кастильской, высадится в Англии, и его поддержат бароны, которые не смогут перенести господства над собой зловещего маньяка, каким был Иоанн Безземельный. Но, уже за пределами этой амбициозной игры, верное решение предстояло найти их сыну, Людовику IX, который войдет в Историю под именем Людовика Святого, — и это произойдет поразительным образом, подобных примеров История не знает: посредством договора, который в 1259 г. положит конец английским притязаниям на Нормандию и утвердит свершившийся факт, на деле возвращая английскому королю некоторые завоеванные провинции из наследства Алиеноры — для того, чтобы «установить любовь» между ее наследниками. По этому случаю они признали свое общее происхождение, и таким образом память об Алиеноре витала над этим примирением двух королевств.

Крепость Шато-Гайяр могла рухнуть, другие крепости могли сдаваться одна за другой; все это для королевы, вновь затворившейся в уединении Фонтевро, лишь делало осязаемым отречение, связанное со смертью, неизбежность расставания с земными владениями, — теперь ничто для нее больше не имело значения, кроме этого освобождения от себя, позволяющего, в наготе второго рождения, приготовиться к последней встрече.

Но прощание со всем земным совершалось далеко не в отчаянии: напротив, его озаряло утешительное видение совсем юной девушки, этой Бланки, будущей королевы, внучки Алиеноры, способной, как некогда она сама сумела это сделать, выполнить задачи женщины и королевы, и, возможно, лучше, чем она сама, довести дело до благополучного завершения.

Близился апрель; после зимних холодов иссохшие деревья вокруг Фонтевро полнились соками, и ветер из Анжу приносил в монастырские сады обещание новой жизни.

* * *

Можно высказать немало упреков в адрес Алиеноры, отзываясь высказываясь о ее личности и ее поступках; впрочем, многие и не лишали себя этого удовольствия, вплоть до того, что видели в ней продажную проститутку, демоническую женщину. В свете исторических документов подобные суждения рушатся сами собой; и остается, в истине Истории, фигура «несравненной женщины», как назвал ее летописец Ричард Девизский, — той, чьи черты так хорошо передал неизвестный скульптор, оставивший потомкам надгробие Алиеноры. Благодаря ему мы встречаемся с ней под сводами Фонтевро, той столь любимой ею монастырской церкви, где королева приняла постриг, так же, как ее дочь Иоанна, как ее внучка Алиса де Блуа, как Матильда и Бертрада, и множество других, девственниц или вдов, знатных дам или блудниц; каждую из них объяла Любовь, вбирающая в себя всякую другую любовь. Движимый лучшими намерениями, чем большинство историков или писателей, попытавшихся изобразить для нас Алиенору, скульптор сразу же дал нам образ ее духовной жизни: вот она перед нами, укрытая складками платья и плаща, с лицом, обрамленным покрывалом и лентой под подбородком, читает книгу. Это образованная, просвещенная королева, до последнего дня не утратившая любознательности, до последнего вздоха вдохновлявшая труверов и трубадуров и породившая ту поэтическую волну, которая принесла нам Тристана и Изольду, Эрека и Эниду, Ланселота. Персе-валя и все богатства куртуазной любви. Это недремлющая королева, которую не могли сломить ни тюрьма, ни скорбь, и которая до последнего дня не отступится от своей женской роли: поддерживать, хранить, передавать, оставлять после себя, вплоть до того, что, в конечном итоге, она завещает нам больше, чем могла предвидеть, этот цвет куртуазности, который увенчает феодальное здание, она завещает нам святого Людовика Французского. Это Донна, Дама, сумевшая восторжествовать над собой, победить в себе прихоть, легкомыслие, страсть к эгоистическому наслаждению, преодолеть личные желания, чтобы стать внимательной к другим, чтобы постоянно совершенствоваться.

Она являет нам совсем не черты смерти, она кажется живой под укрывшей камень краской; верно, что в те времена художники еще не впадали в грубый реализм Возрождения, от смерти оставлявшего лишь труп; тогда всякая скульптура звала к себе цвет, который есть жизнь. Но эта черта времени приобретает в нашем случае особое значение: здесь, в Фонтевро, где Алиенора, познавшая все оттенки человеческой любви, чтобы дойти, в конце концов, до Любви преображающей, обрела свой лик Воскресшей; кому, если не ей, может быть даровано прощение, обещанное тем, кто много любил?