6 Королева-пленница

6

Королева-пленница

Милостивый по отношению к своим бунтовщикам-сыновьям и побежденным врагам, Генрих II был непреклонен, когда речь заходила о его супруге. Он велит заключить ее в башню в Солсбери. Правда, заключение это не было строгим и полным. Просматривая казначейские свитки, содержащие сведения о королевских расходах, историки уже давно отметили тот факт, что во время плена Алиенора находилась в различных областях королевства, чаще всего в укрепленных городах, под присмотром верных слуг короля, Рауля Фиц-Стефана и Рауля де Гланвиля[279]. Гервазий Кентерберийский объясняет причину такого пристального надзора: король Генрих дошел до того, что возненавидел свою супругу, которую он считал ответственной за мятеж. Он даже рассматривал возможность расторжения брака, ради чего 27 октября 1175 г. вызвал кардинала Угуччионе, папского нунция, которого он осыпал милостями:

«Тот прибыл в Англию в конце октября, где его с почестями принял король и вельможи королевства. В самом деле, король столь сильно ненавидел свою супругу, что помещал ее под надзор в укрепленных, хорошо охраняемых городах, поскольку молва утверждала (dicebatur), что мятеж, о котором мы говорили выше, произошел по совету королевы; казалось, король был готов на все, лишь бы добиться расторжения брака. Сего ради, как говорили (dicebatur), велел он вызвать легата, коего осыпал дарами и услаждал льстивыми речами»[280].

Согласно Гиральду Камбрийскому (распространителю дворцовых сплетен, но при этом прекрасно осведомленному о том, что происходило при дворе), после мира с сыновьями король Генрих, как в свое время египетский фараон, ожесточил свое сердце и вернулся к жизни во грехе: поместив свою жену под строгий надзор, он открыто жил со своей любовницей Розамундой Клиффорд. Играя словами, хронист добавляет, что ее стоило бы назвать «Rose immonde»[281], «поганой Розой». У нас практически нет оснований сомневаться в достоверности этих сведений.

Опасения королевы были довольно серьезны. Она боялась потерять не столько любовь своего мужа (она уже давно ее утратила — если Генрих вообще любил ее когда-либо), сколько корону Англии после расторжения или аннулирования брака в силу кровного родства, — именно так двадцатью двумя годами ранее она лишилась французской короны. Но на этот раз у нее очень мало шансов вступить в очередной брак из-за преклонного возраста: королеве был уже пятьдесят один год.

Однако этой опасности помешали два обстоятельства. Первое — упорное сопротивление Святого престола. Посланец папы не уступал. Несомненно, он решил, что король Англии хочет развестись с Алиенорой, чтобы жениться на своей любовнице, — ход, формально запрещенный церковным законодательством. Второе — внезапная смерть ее соперницы Розамунды Клиффорд. В 1176 г., тяжело заболев, она удалилась в монастырь Годстоу, где в конце года ушла из жизни. Поздние легенды, благоволившие юной любовнице короля, превратили Алиенору в безжалостную волчицу, пришедшую убить Розамунду в покои дворца, сооруженного для нее королем; однако все они лишены оснований и не выдерживают критики — ведь в то время, о котором идет речь, королева сама находилась в плену и была лишена возможности отомстить.

Впрочем, не возникало ли у нее подобной мысли? Можно в это поверить. Ведь угроза для Алиеноры возрастала по мере того, как король все сильней влюблялся в Розамунду. Свидетельством этого может быть занятная история, рассказанная Рожером Ховденским. В ней говорится о посещении епископом Гуго Линкольнским монастыря Годстоу, что неподалеку от Оксфорда, где была погребена Розамунда. Будущий святой Гуго заметил в церкви гробницу, драпированную шелковой тканью и окруженную восковыми свечами, что говорило о глубоком почтении, какое выказывали этому месту монахини. «Кто покоится в этой могиле?» — спросил он. «Розамунда, — ответили ему монахини. — Она была в такой милости у короля, что тот из любви к ней осыпал милостями и монастырь, вплоть до сего времени остававшийся бедным: он передал нам множество даров и заплатил за то, чтобы ее могилу всегда почитали и зажигали подле нее свечи». Тогда епископа обуяла «священная ярость»:

«И ответил им епископ: „Вынесите ее отсюда, ибо была она нечестивой женщиной, а любовь короля к ней была незаконной, нарушавшей супружескую верность. Похороните ее рядом с другими мертвецами вне церковных стен, из страха, чтобы христианская вера не была принижена сим поступком, и чтобы было сие назиданием другим женам, дабы берегли они себя от внебрачных связей, от недозволенных прелюбодейных союзов”. Они же сделали то, что велел им епископ — взяли тело ее и погребли его за пределами церкви»[282].

На этой стадии «дознания» есть все основания спросить себя, в какой степени личные переживания королевы руководили ею, когда она поддерживала восстание своих сыновей и, вполне возможно, была его подстрекательницей. Браки в те времена, как мы уже объясняли, были политическими, и при их заключении любовь, как правило, сбрасывали со счетов. Тем не менее, впоследствии она могла возникнуть между супругами. К тому же следует заметить, что отнюдь не все жены мирились с «проделками» своих мужей, считавшимися «естественными». Тому есть немало подтверждений даже в семействе Алиеноры и Генриха. Так же в конце X в. обстояло дело с Гильомом Железная Рука (сыном Гильома Кудельная Голова и Адели Нормандской) и его супругой Эммой Блуаской, дочерью графа Тибо Плута. Благочестивая Эмма задумала основать монастырь в Майезе, когда узнала (и опять благодаря ходившим слухам) о неверности мужа. Месть супруги, судя по рассказу монаха Пьера де Майезе, была жестокой и показательной:

«<…> Дьявол, гнуснейший враг рода человеческого, незаметно раздувал пламя ненависти, полыхавшее в сердцах обоих супругов. Ибо множество людей открыто говорили в ту пору, что правитель по возвращении из пределов бретонской земли остановился вкусить гостеприимства в замке Туар, где и вступил в порочную связь с женой виконта. Как только графиня узнала об этом постыдном скандале, она тотчас же утратила всякую любезность в обращении с мужем, ежедневно упрекая его за то презрение, которое он ей тем самым выказал <…>. Спустя несколько дней, когда она ехала по равнине Тальмона, то столкнулась с той, что, как она полагала, вовлекла ее мужа в сей грязный разврат. Направив на нее во своего коня, мчавшегося во весь опор, она повергла несчастную оземь, под копыта своей лошади, и, осыпав ее оскорблениями, приказала своим спутникам надругаться над нею на протяжении всей ночи, которая только началась, предоставив им удовлетворять все их прихоти. И те, исполнив ее приказание с поспешностью, под утро прогнали свою жертву пинками в зад»[283].

Групповое изнасилование в отместку за адюльтер… Мстительная супруга, осознав вскоре всю тяжесть своего поступка, удалилась в Шинон, в свои наследственные земли. Элизабет Карпентье, изучавшая этот эпизод, выделяет его важную составляющую: причиной разрыва послужила не неверность жены, как обычно, а неверность мужа. Хотел ли Гильом развестись с Эммой, чтобы жениться на виконтессе де Туар? Так или иначе, графиня опередила своего супруга и первой проявила инициативу в вопросе о разрыве. Предоставленный самому себе, граф вскоре опустился, и народ упросил Эмму вернуться. На уровне фактов перед нами классический банальный случай: после заключения политического брака в семье начались разногласия, завершившиеся адюльтером супруга с женой аристократа более низкого положения. В соответствии с «воинской моралью» Гильом мог бы развестись с Эммой и жениться на виконтессе. Но ничуть не бывало — мстит своей обидчице и одерживает над ней верх именно Эмма. Почему? Эмма обладала сильным характером и могла воспользоваться в этом случае двойной поддержкой: государственными интересами, сделавшими необходимым политический союз между домами Блуа и Пуатье, и Церковью, пытающейся сделать брак нерасторжимым[284].

Знала ли Алиенора об этом прецеденте? Маловероятно, но в ее случае можно обнаружить немало составляющих, сыгравших свою роль в деле ее далекого предка. Прелюбодеяние мужа (в данном случае подтвержденное), сильный характер супруги, ее политическое могущество, государственные интересы, предусматривавшие объединение Аквитании с другими владениями Плантагенета, и, наконец, давление со стороны Церкви. В данном случае влияние Церкви взяло вверх, без сомнения, из-за слишком очевидного намерения Генриха жениться на Розамунде, с которой он теперь жил открыто.

Разумеется, это не было единственной «выходкой» Генриха II. Вопреки тому, что утверждает Режин Перну[285], за Генрихом в истории закрепилась репутация распутного повесы. Вильгельм Ньюбургский, не всегда относившийся к королю неблагосклонно, на сей раз его не щадит:

«Воистину, у сего короля, как известно, было множество добродетелей, украшавших его королевскую персону, однако был он склонен к неким порокам, кои крайне претят христианскому государю. Он был одержим похотью и не чурался внебрачных связей. В этом он шел по стопам своих предков — впрочем, ему не удалось опередить в подобных делах своего деда. Он пользовался королевой, чтобы добиться от нее продолжения рода, но как только перестала она рожать, он предался сладострастию и породил немало бастардов»[286].

До брака с Алиенорой у Генриха уже было, по меньшей мере, два бастарда — один из них, Жоффруа, впоследствии стал канцлером и архиепископом Йоркским. Можно вспомнить и о виконте Одоне де Пороэ, обвинившем короля в том, что тот обесчестил его дочь. К этому обвинению следует добавить и другое, которое историки часто отбрасывают в сторону в силу того, что исходит оно от Гиральда Камбрийского, слишком, по мнению многих, падкого до слухов и сплетен. Согласно одному такому слуху, о котором сообщал Гиральд, спустя немного времени после смерти Розамунды ее место на ложе Генриха II якобы заняла юная Аэлиса Французская, которой тогда было шестнадцать лет, и Ричард, обрученный с нею в раннем возрасте, так и не мог жениться на ней с того времени, как она была отдана под опеку короля.

«Сия сестра короля Филиппа и дочь короля Людовика была доверена ее благочестивым отцом заботам короля Англии, чтобы впоследствии ее выдали замуж за его сына Ричарда, графа Пуату. Однако из-за разразившегося скандала, вызванного слишком тесной связью, в которую вступила она с его отцом, граф Ричард сын совершенно не хотел брать ее в жены. И действительно, поговаривали (и это стало молвой, доступной всем, ибо ничто, затрагивающее правду, не может быть сокрыто), что после смерти юной Розамунды, которую король безумно любил греховной страстью, он с величайшим бесстыдством и вероломством обесчестил эту юную деву, дочь своего сеньора, доверившего ее заботам и опеке короля. И это, как утверждают, и стало причиной безжалостной ненависти, возникшей между отцом и его сыновьями, равно как и между ним и их матерью-королевой, ибо король, продолжавший изыскивать недозволенные уловки, замышлял расторгнуть брак с Алиенорой, чтобы жениться на Аэлисе (ради этого он вызвал в Англию легата римской курии, кардинала Уггучионе). Он желал получить наследников от Аэлисы, чтобы иметь возможность лишить своих детей, родившихся в браке с Алиенорой и не дававших ему покоя, права наследовать то имущество, и его собственное, и то, что находилось во Французском королевстве»[287].

Была ли Аэлиса новой соперницей Алиеноры? Гиральд дает довольно уверенный ответ, говоря об адюльтере короля с юной невестой Ричарда, чтобы отнестись к его рассказу с должным вниманием, несмотря на хронологическую ошибку относительно визита папского нунция (действительно, в момент прибытия легата Розамунда еще жива — именно на ней Генрих хотел жениться, изыскивая для этого удобный способ). К тому же «внебрачная авантюра» Генриха с Аэлисой подкреплена многими косвенными доказательствами, в частности, тем фактом, что Ричард так и не женился на Аэлисе, несмотря на сильнейшее давление и политический интерес, который мог представлять такой брак. Чтобы объяснить упорный отказ Ричарда брать в жены Аэлису, ссылались на его гомосексуальные наклонности[288]. Но все равно это не могло стать достаточной причиной: как известно, спустя четырнадцать лет Ричард все же женился — на Беренгарии Наваррской. Чтобы освободить себя от обязательства, данного в отношении Аэлисы Филиппу Августу, ее сводному брату, Ричард ссылался на все тот же аннулирующий аргумент, о чем рассказывает Рожер Ховденский — серьезный историк, не имеющий привычки верить сплетням: «Я не бросаю твою сестру, но не могу сочетаться с ней браком, ибо мой отец спал с ней и породил от нее сына»[289].

У Генриха II, без сомнения, было еще много любовниц, как и у большинства могущественных людей того времени (если не сказать «во все времена»). На мой взгляд, рискованно утверждать, что Алиеноре не было до этого никакого дела. Никто не может знать, какой была ее реакция на череду измен ее мужа, особенно когда он, подобно Гильому IX с Мальбергионой, открыто усадил на ее место Розамунду Клиффорд. К обманутым надеждам и, возможно, несбывшейся любви в тот момент прибавилось оскорбленное самолюбие: поэтому сложно утверждать, что поведение Алиеноры, подстрекавшей своих сыновей к бунту против собственного мужа, не было вызвано личной злобой покинутой супруги.

Итак, поводов ненавидеть мужа у Алиеноры было предостаточно. К супружеским разногласиям, в недавнем времени лишь усилившимся, прибавились и политические, как мы только что видели. Вопрос, который часто задают историки, касается не столько причин восстания, сколько его даты его начала, 1173 г.?[290] Это время могло показаться подходящим по множеству причин. С одной стороны, Алиенора стала опасаться, что Розамунда Клиффорд не только заменит ее подле короля, но и вытеснит с английского престола. С другой стороны, угроза нависла и над ее собственными владениями: в феврале того же года Раймунд Тулузский принес Генриху II и Генриху Младшему оммаж за землю, которая, по ее мнению, входила в состав Аквитании. Ее сына Ричарда, которому она передала свое герцогство, оттеснили на третье место, несмотря на отцовские обещания и торжественные инвеституры, утвердившие его в роли герцога Аквитанского. Растущее раздражение ее старшего сына, возмущенного отказом отца даровать ему королевскую власть, на которую он получил право после коронации и миропомазания, и пожаловать ему хоть какую-нибудь землю, с которой он мог бы жить, предоставило Алиеноре удобную возможность подтолкнуть своих детей к мятежу, а затем вступить в союз со своим первым мужем, дабы противостоять второму. Момент был выбран неплохой, но все же мятеж начался преждевременно: сыновья Алиеноры были слишком молоды и неопытны в военном деле (как, впрочем, и король Франции), а потому попытка мятежа не увенчалась успехом. Алиенора дорого заплатила за эту ошибку — и заплатила за все одна.

Тем не менее поводов для мятежа меньше не стало: возмужав, сыновья Алиеноры вновь вступили в борьбу. События эти коренным образом поменяли судьбу Западной Европы, но Алиенора уже не имела к ним прямого отношения, чего не скажешь о ее любимце Ричарде[291]. В данной книге мы не будем вдаваться в подробности, описывая эту крайне запутанную и сложную историю, и ограничимся лишь тем, что укажем на те события, которые имеют отношение к нашей королеве-пленнице.

Решение сыновей Генриха примириться со своим отцом не было спонтанным или искренним: речь шла об вынужденном и временном подчинении. Отправившись по приказу Генриха II «умиротворять» бунтующую Аквитанию, Ричард намеревался не только предоставить отцу свидетельство своей преданности, но и укрепить собственную власть над герцогством, которое, по его мнению, он унаследовал от матери. Мятежники, с которыми он сражался, на этот раз были в основном выходцами с юга Аквитании. В 1176 г., потерпев поражение сначала от войск Ричарда, а затем от объединенных войск старого короля и его сына, они были жестоко наказаны. Даже лишившись части своих владений и крепостей, они восставали все снова и снова, не желая терять независимость и подчиняться стесняющей их власти. В то время как старший брат Генрих Младший, не испытывавший особого влечения к войне, под покровительством своего наставника Вильгельма Маршала приобретал славу на турнирах, Ричард завоевывал в битвах свое прозвище «Львиное Сердце», под которым ему предстояло войти в историю.

Военные походы Ричарда 1182–1183 гг. в этом отношении показательны и символичны. Против Ричарда выступила целая коалиция под предводительством сеньоров Лиможа, Ангулема, Вентадорна и Тюренна, к которым вскоре примкнул граф Перигорский. Ричард перешел в наступление, опустошил Лимузен и жестоко проучил своих мятежных вассалов, о чем свидетельствуют некоторые хронисты: вожди восстания, собранные Генрихом II в Гранмоне, осмелятся пожаловаться на методы его сына. В своей второй версии событий, «отретушированной» после восшествия Ричарда на английский престол, Рожер Ховденский умалчивает об этих обвинениях в жестокости и похотливости, однако в первой версии, появившейся на свет перед смертью Генриха II, они присутствуют. Его рассказ знакомит нас как с характером Ричарда Львиное Сердце и со способами борьбы и наказаний, бытовавшими в то время, так и с манерой хронистов описывать события или же умалчивать о них в зависимости от той политической обстановки, которая царила во время составления и редакции их текстов:

«Они [бароны] говорили, что не желают больше терпеть в своих землях Ричарда, утверждая, что он был жесток со всеми. Ибо он насильно уводил жен, дочерей и родственниц свободных людей, превращая их в своих сожительниц. И когда угасал в нем похотливый жар к той или иной девице, передавал он их своим воинам в качестве блудниц. Эти и другие его злодеяния приводили его народ в отчаяние»[292].

Генрих, разумеется, не обратил на эти жалобы никакого внимания и вызывал к себе трех своих сыновей, чтобы усмирить бунтовщиков. Но жестокость Ричарда стала для Генриха Младшего удобным предлогом для того, чтобы вновь заявить о своих правах. Завидуя младшему брату, который добился определенной свободы действий и управления в Аквитании (тогда как старший брат, наследник престола, по-прежнему полностью зависел от отца), Генрих поддержал аквитанских сеньоров-мятежников[293]. К тому же, встревоженный слухами о том, что его наставник Вильгельм Маршал стал любовником его супруги Маргариты, молодой король в этот момент был чрезвычайно раним и восприимчив[294]. Он хотел, чтобы его признали законным наследником своего отца во всей империи. Так, в Лиможе он преподнес в дар монахам мантию, на которой вышиты два символичных слова: «Henricus Rex (Генрих король)».

«Настоящий» король Генрих попытался унять недовольство своего старшего сына, повелев его братьям принести Генриху Младшему оммаж. Жоффруа безропотно согласился принести оммаж за Бретань, но Ричард отказался, четко аргументируя свое решение:

«Разве не рождены мы одним отцом и одной матерью? Разве уместно, что при жизни отца нашего мы вынуждены подчиниться старшему брату и признать его главенство над нами? К тому же, если наследство со стороны отца переходит к старшему сыну, то я требую законного права на владения своей матери»[295].

Конечно, Матвей Парижский воспроизвел слова Ричарда гораздо позже описываемых событий, но они тем не менее полностью отражают дальнейший ход событий. Ричард принес требуемый оммаж, но с условием: что бы ни случилось, Аквитания должна перейти в его полное владение, поскольку она не является землями старшего брата, — это владения его матери Алиеноры. Но такое условие было неприемлемо для Генриха Младшего — и конфликт вновь набрал силу, чему немало помогли аквитанские бароны, увидевшие в нем шанс вернуть себе независимость, Бертран де Борн, воспевавший войну и подстрекавший Генриха Младшего, а также король Франции, обрадованный возможностью расколоть лагерь противников.

Ибо Францией отныне правил не боязливый Людовик VII, а его сын Филипп Август, человек совершенно иной закалки[296]. Он поддержал Генриха Младшего, своего шурина в его борьбе с Ричардом и отца, объединивших силы по этому случаю. Действительно, в Аквитании Львиное Сердце оказался в затруднительном положении: он был вынужден обратиться за поддержкой к отцу, который, опасаясь за его жизнь, пришел к нему на помощь. В Лиможе, удерживаемом Генрихом Младшим, старого короля встретили градом стрел, одна из которых едва не пронзила его грудь[297]. В свою очередь Филипп Август посылал шурину наемников, которые помогли ему взять Сен-Леонар-де-Нобла и разграбили его окрестности, в то время как восставшие бароны опустошили Лимузен, а Бертран де Борну смог изгнать своего брата из замка Отфор. Но наемники стоили дорого: как только им переставали платить, они принимались за разбой и грабежи. Вскоре у Генриха Младшего не осталось денег — и ему не раз пришлось опустошать сокровищницы церквей в Лиможе, Гранмоне и Рокамадуре. В июне 1183 г., теснимый войсками своего отца, Генрих тяжело заболел. Он повелел позвать отца, желая помириться с ним перед смертью и просить выполнить за него обет крестового похода. Но Генрих II боялся, как бы сын не заманил его в ловушку, поскольку Генрих Младший уже дважды использовал этот предлог, дабы ввести его в заблуждение. Он не двинулся с места. Однако в этот раз его сын не хитрил: Генрих Младший скончался в Мартеле 11 июня, в возрасте двадцати семи лет, поручив Вильгельму Маршалу совершить вместо него паломничество в Иерусалим. Потрясенный Генрих II слишком поздно узнал правду. Он велел перевезти тело сына в Ман, а затем в Руан, где его похоронили. Вильгельм Маршал, его наставник в рыцарском ремесле, учитель и друг, выразил скорбь в нескольких строках своего надгробного слова:

«В Мартеле, верю, умер тот,

Кто превосходил весь свет

В учтивости и доблести,

В добродушии и щедрости»[298].

Более того, этот «учтивый и щедрый рыцарь» был и любящим сыном свой матери. Жоффруа де Вижуа утверждает, что перед смертью он распорядился передать отцу свой перстень и письмо, скрепленное собственной печатью. В нем молодой Генрих просил отца о том, чтобы тот был благосклонен к его супруге Маргарите (отныне вдове), чтобы он утвердил мир с мятежникам Ангулема, Сента и Лиможа и вернул церквям то, что было взято из их сокровищниц (в частности, в аббатстве Св. Марциала), наконец, чтобы его тело погребли в Руане. Но перед всем этим он пишет отцу об Алиеноре, умоляя короля обходиться с ней лучшим образом:

«Действительно, в первых же строках своего письма он просил отца более снисходительно относиться к матери, которую тот вот уже десять лет держал, если можно так выразиться, пленницей в Солсбери»[299].

Похоже, что его призыв не был услышан[300]. Ни один из хронистов того времени не упоминает о реакции Алиеноры на известие о смерти ее старшего сына. Впоследствии архидьякон Уэльса Фома Эгнелл расскажет о вещем сне, который приснился королеве незадолго до смерти сына. Она увидела молодого Генриха лежащим со скрещенными руками, его лицо было спокойно, а голову венчали две короны, одна из которых сияла, подобно всем земным коронам, а другая изливала неземной свет. Это видение убедило Алиенору в смерти ее сына (слухи о которой дошли до нее чуть позже, замечает автор), придав ей надежду и даже уверенность в том, что он попал в рай:

«Что, действительно, может означать сия корона, если не вечное блаженство, у которого нет ни начала, ни конца? Что означает нестерпимое сияние, если не славу и блаженство Всевышнего? Эта верховная корона затмевает все, что мог видеть человек на земле. Истинно, «не видел того глаз, не слышало ухо, и не приходило то на сердце человеку, что приготовил Бог любящим Его» (Первое послание к коринфянам, II, 9)»[301].

После смерти молодого короля восстание пошло на убыль. 24 июня сдался Эмар Лиможский, стены его цитадели были снесены. 6 июля Ричард завладел замком Бертрана де Борна в Отфоре, который до сего времени считался неприступным. Мятежники сдавались один за другим. У Жоффруа, принимавшего участие в восстании на стороне Генриха Младшего, отобрали все его крепости в Бретани.

Вопрос о наследовании еще не был улажен, но отныне наследником стал Ричард. Однако он не желал играть роль своего старшего брата — роль наследного короля, лишенного реальной власти. Ему не хотелось покидать «свою» Аквитанию, которую он надеялся оставить себе как наследство от матери. Но именно этого желал его отец, который, возможно, был разочарован способностями Ричарда — на его взгляд, недостаточными, — проявленными им в управлении Аквитанией, а потому искал способа лишить сына этой провинции в пользу Иоанна, единственного сына, еще ни разу не восстававшего против него. 29 сентября 1183 г. в Сен-Мишеле старый король призвал к себе двух сыновей — и перераспределил их роли. Место умершего брата предлагалось занять Ричарду, который должен был принять оммаж от своих братьев. Взамен он оставлял Аквитанию Иоанну, которому Генрих II до сего времени намеревался передать Ирландию, — план, к которому король впоследствии вернется[302]. Поразмыслив, Ричард отказался и уехал в Пуату, уведомив отца о том, что он никому не позволит завладеть его наследством. Взбешенный Генрих опрометчиво заявил: «Аквитания будет принадлежать тому, кто сумеет ее добыть». Иоанн тут же вступил в союз с Жоффруа против Ричарда: два брата набрали наемников и принялись опустошать Пуату. Ричард тоже прибег к услугам наемников и завербовал себе на службу предводителя рутьеров, который впоследствии станет его правой рукой и одним из известнейших воинов своего времени, Меркадье.

Но семейная распря могла быстро угаснуть. У Генриха были другие заботы: Филипп Август предъявил права на вдовью часть своей сестры Маргариты, вдовы покойного короля Генриха Младшего. Если верить Рожеру Ховденскому, именно поэтому (а вовсе не для того, чтобы выполнить предсмертную просьбу своего сына) король Генрих впервые за все это время вызвал к себе Алиенору, частично вернув ей свободу и ее роль в обществе:

«Тогда господин король внял совету своих близких и отправил в Англию послов, дабы приказать освободить Алиенору, его супругу, кою удерживал он долгие годы в заключении и коей велел он отправиться в ее вдовью часть. Таким образом желал он уклониться от просьбы короля Франции, касавшейся вдовьей части его сестры. Господин король Англии утверждал, что он отдал во вдовью часть королеве Алиеноре те самые владения, которые востребовал король Франции, дабы отдать их своей сестре»[303].

Освобождение Алиеноры — акт сугубо политический: он послужил дипломатическим прикрытием или алиби королю Англии. Это стало очевидным в 1184 г., когда сыновья Генриха возобновили военные действия из-за Аквитании. Жоффруа и Иоанн, объединив силы, напали на Ричарда в Пуату; тот в отместку разорил бретонские земли. Отец, понимая, насколько опасен такой серьезный разрыв, попытался помирить их. Он рассчитывал на влияние Алиеноры, которую велит освободить по своему прибытию в Англию в начале лета: так королева смогла вновь увидеться со своей дочерью Матильдой и ее супругом Генрихом Львом, герцогом Саксонским. Изгнанные императором Фридрихом Барбароссой двумя годами ранее, они нашли приют в Нормандии. В то время как Генрих Лев отправился в паломничество в Сантьяго-де-Компостела, его супруга коротала дни в Аржантане, где за ней ухаживал рыцарь-трубадур Бертран де Борн. Следуя куртуазной моде, он сложил в ее честь две кансоны, в довольно дерзкой манере восславив свою любовь к юной герцогине, которую он называл «прекрасной Еленой». Только она, утверждал поэт, своей блистательной красотой, нежным ликом и мягким взором может спасти от леденящей скуки двор Аржантана, который без нее был бы лишь логовом баронов[304]. Вернувшись из путешествия, герцог Саксонский изгнал Бертрана и увез супругу в Англию, о чем мы знаем благодаря одному из редких упоминаний хронистов о действиях Алиеноры в этот период:

«По прибытии короля Алиеноре, которую он ранее удерживал в заключении, было позволено ее покинуть; ее сопроводили в Винчестер, дабы там она могла встретиться со своей дочерью, герцогиней Саксонской, которая, ожидая ребенка, приехала в Англию и там же, чуть позже, явила миру сына»[305].

Казначейские списки также подтверждают сведения об освобождении Алиеноры и о частичном, временном возвращении ей королевской милости: Генрих подарил супруге алое платье и золоченое седло. Очевидно, король искал способа помириться с женой, чтобы покончить с «аквитанским вопросом», вновь ставшим яблоком раздора между его сыновьями. Осенью 1184 г. он вызвал их в Англию и перед Рождеством помирил. Скорее всего, в этом примирении приняла участие и Алиенора, поскольку она присутствовала при дворе, собранном в Вестминстере: после назначения Балдуина архиепископом Кентерберийским Генрих созвал общий совет, на котором было достигнуто мирное соглашение — с соблюдением всевозможных юридических предосторожностей, нашедших свое выражение как на бумаге, так и в ритуалах:

«Затем господин король велел заключить в письменной форме крепкий мир, окончательное согласие между своими сыновьями Ричардом, Жоффруа и Иоанном, после чего повелел подтвердить его клятвой, что было сделано в присутствии их матери Алиеноры, Генриха, герцога Саксонского, и многих других свидетелей»[306].

Гервазий Кентерберийский, вероятно, имеет в виду то же событие, когда замечает, что в 1185 г. (в XII в. год начинался в Рождество) «по просьбе архиепископа Балдуина Кентерберийского королеву Алиенору ненадолго выпустили из заключения, в котором ее удерживали почти двенадцать лет»[307].

Иллюзорный мир. Почти сразу после Рождества, когда Иоанн находился в Нормандии, Ричард добился от отца разрешения вернуться в Аквитанию: там он снова пошел войной на своего брата и соседа Жоффруа. Генрих был в ярости: 16 апреля он прибыл в Нормандию и вновь набрал там армию. Затем, после Пасхи, он вызвал к себе Алиенору и восстановил ее в правах герцогини Аквитанской. Этот шаг (вот уж воистину политическая уловка) позволил ему потребовать от Ричарда, чтобы тот вернул Аквитанию ее законной госпоже, своей матери — словно Ричард намеревался лишить ее земель и власти:

«Король Англии прибыл в Нормандию и собрал там большое войско. Он приказал своему сыну Ричарду, графу Пуатье, который укреплял Пуату против него и напал на своего брата Жоффруа, графа Бретонского, вернуть матери Алиеноре весь Пуату, свободный и умиротворенный. Иначе же он отправится туда сам и изгонит его силой оружия. Когда Ричард узнал об этом приказе короля, то прекратил военные действия и вернул своей матери Пуату; затем он вернулся к отцу и остался подле него, как подобает послушному сыну»[308].

Так выглядит последняя версия Рожера Ховденского, изложенная в его хронике. В предшествующей версии «Деяний короля Генриха» он рассказывает о тех же событиях несколько иначе, обращая гораздо больше внимания на роль Алиеноры в описываемых событиях — роль марионетки, которой манипулировал ее супруг:

«В это время господин король приказал, чтобы королева Алиенора, а также герцог и герцогиня Саксонские прибыли в Нормандию. Сразу же после Пасхи они переправились через Ла-Манш, из Дувра в Виссан. Как только предстали они перед королем, велел он своему сыну Ричарду без промедления вернуть матери, королеве Алиеноре, весь Пуату и все земли, что от него зависели, поскольку это было наследством королевы. А затем он сообщил ему, что ежели тот не выполнит отцовского приказа в точности, то может быть уверенным, что его мать лично возглавит огромное войско и опустошит его земли. Когда Ричард ознакомился с посланием отца, он собрал вокруг себя мудрых советников и друзей: он отвел войска и вернулся к своему отцу, изъявляя полную покорность; и там он отдал своей матери весь Пуату с его замками и гарнизонами»[309].

Как замечает Лабанд, Генрих использовал Алиенору «как грубое средство шантажа, чтобы заставить Ричарда уступить ему»[310]. Любимый сын Алиеноры, будучи ее наследником, разумеется, не мог выступить в роли обидчика собственной матери. Обманул ли Генрих старшего сына? Поверил ли Ричард, что Алиенора вновь в милости у короля, что Генрих полностью восстановил ее в правах герцогини Аквитании? Это вполне возможно, ведь в таком случае, замечает Джон Джилингем, будущее Ричарда как герцога было бы обеспечено. Многие хартии, утвержденные Генрихом, Алиенорой и Ричардом, как кажется, подкрепляют заключенное соглашение: Алиенора вновь стала номинальной герцогиней, Ричард — наследным герцогом, а Генрих, как обычно, оставил за собой всю полноту власти[311]. Он вновь поручил своему сыну навести порядок в Аквитании от своего имени. Так, Ричард начал войну с Раймундом V Тулузским, который, воспользовавшись прошлогодними распрями между сыновьями Генриха, занял Керси[312], в то время как отец Ричарда, видя, что в Анжу, Турени, Мене, Бретани и Нормандии наконец-то воцарился мир, возвратился в Англию. Вместе с собой, на том же корабле, он увез и Алиенору, о которой с тех пор ничего не было слышно[313]; вероятно, она вновь заняла свое положение полупленницы в Винчестере.

Однако соглашение продлилось недолго. На сей раз взрыв гнева вызвал Жоффруа. Он упорно требовал уступить ему часть Анжу — это приобретение сделало его почти равным Ричарду. Вероятно, к такому решению его подталкивал французский двор, снова усиливший нажим на Плантагенетов. Пытаясь нейтрализовать назревающий кризис, 10 марта 1186 г. Генрих и Филипп Август встретились в Жизоре. Дело о наследстве вдовы Генриха Младшего уладили посредством выплаты Маргарите (которая впоследствии станет супругой короля Белы II Венгерского) ежегодной компенсации в две тысячи семьсот анжуйских ливров. Итак, Генрих мог сохранить в своей власти Жизор. Помимо этого, оба короля пришли к соглашению насчет Аэлисы: Ричард должен был наконец дать обещание жениться на ней[314]. Но это соглашение обеспокоило Жоффруа, так как не оставляло ему никаких надежд. По-прежнему враждебно настроенный к своему отцу и брату Ричарду, он укрылся при французском дворе и завоевал дружбу Филиппа Августа: они почти никогда не расставались. К тому же Филипп назначил Жоффруа сенешалем Франции, — а поскольку этот титул традиционно принадлежал графу Анжуйскому, то, как кажется, этот шаг означал, что Филипп признал Жоффруа в этом качестве. Отношения между двумя государями вновь обострились, но в августе 1186 г. Жоффруа внезапно умер — именно в тот момент, когда готовился принести оммаж королю Франции.

Отчего умер Жоффруа? Ни Рауль де Дицето, ни Рауль Коггесхоллский, ни многие другие хронисты, упоминавшие о его кончине, не вдаются в подробности: они довольствуются сообщением о том, что Жоффруа скончался в Париже, когда ему было двадцать восемь лет[315]. Гервазий Кентерберийский и Матвей Парижский также не сообщают на этот счет ничего определенного. Однако Рожер Ховденский в последней редакции уточняет, что Жоффруа, упав с коня во время «воинских упражнений», попал под его копыта. В своих «Деяниях» он высказывается еще более определенно:

«<…> До короля дошла весть о том, что его сын Жоффруа Бретонский, который, по своему обыкновению, везде предавался сим отвратительным играм, именуемым турнирами, был выбит из седла и сброшен на землю ударом копья рыцарей-противников. Он не пожелал сдаться, несмотря на тяжкие раны, нанесенные ему ранее этими рыцарями, но конские копыта втоптали его в землю, из-за чего он чуть погодя испустил дух».[316][317][318]

Ригор, историограф короля Филиппа Августа, замечает, что граф Бретонский, проводя свои дни в Париже, «пал на ложе страданий», но не уточняет, что именно послужило причиной его кончины[319]. Чтобы излечить Жоффруа, король Франции велел позвать всех докторов Парижа, но тщетно. И только Гиральд Камбрийский (свидетельства которого в других случаях нередко вызывают сомнение) говорит, что Жоффруа умер от болезни: «Как до него и брат его, от той же тяжелой болезни, а именно от жгучей лихорадки»[320].

Позволим себе предпочесть двум последним, довольно расплывчатым рассказам точное, неоднократно повторенное свидетельство Рожера Ховденского. По четырем причинам: 1) Рожер Ховденский — достойный и хорошо осведомленный автор; 2) он выстраивает обстоятельства смерти графа Бретонского в связный текст, соответствующий тому, что известно о привычках Жоффруа, любившего, как и его брат Генрих, турнирные бои; 3) его рассказ не противоречит рассказам Ригора и Гиральда: лихорадка, упомянутая Гиральдом, и «ложе страданий», о котором говорит Ригор, могли быть следствием ран и ударов, полученных на турнире; 4) текст «Деяний», описывающий турнир, слово в слово воспроизводит выражение, использованное в 1179 г. на Латеранском соборе, осудившем подобные состязания и постановившем, что отныне и впредь люди, стремящиеся потерять жизнь подобным образом, будут лишены христианского погребения[321]. В таком случае вполне вероятно то, что король Франции мог бы пожелать сокрыть (и попросил о том же своего историографа) преступные в плане морали обстоятельства смерти графа, которого он так любил. Ибо Филипп Август, как известно, велел похоронить тело своего друга с почестями в клиросе парижского, в ту пору еще недостроенного, собора Богоматери[322]; сделать это было бы невозможно, если бы об истинной причине смерти было бы объявлено официально. К тому же король пришел от смерти Жоффруа в глубокое отчаяние, поразившее его современников, о чем свидетельствует Гиральд:

«Король Филипп был столь удручен этой смертью и пришел в такое отчаяние, что повелел погрести тело друга в знак уважения и любви к нему пред главным алтарем парижского собора, посвященного пресвятой Богоматери; по окончании сей церемонии, когда тело опустили в яму, дабы погрести его, пожелал он броситься за другом в зияющую могилу и поступил бы так, если бы его близкие не воспрепятствовали этому силой»[323].

У Гиральда, который на момент написания им «О воспитании правителя» (De principis instructione) являлся сторонником капетингской монархии, были такие же мотивы, для того чтобы умолчать об истинных причинах смерти Жоффруа (если, конечно, он их знал), наступившей вследствие ранений, полученных им на турнире. Напротив, не совсем понятно, зачем в таком случае Рожеру Ховденскому понадобилось выдумывать «рыцарственные» обстоятельства смерти графа Бретонского.

Алиенора перенесла этот новый удар, находясь в своем полуплену. Отныне у нее остались лишь два сына, Ричард и Иоанн, которые не очень-то ладили между собой. Смерть Жоффруа не только не помогла урегулировать конфликт с королем Франции, но еще больше его усилила. Действительно, Филипп Август как сюзерен Бретани вскоре стал настойчиво требовать передать двух дочерей покойного под его опеку. Впрочем, эта просьба была напрасной, потому что вдова Жоффруа Констанция родила посмертного сына, которому дали имя Артур, — имя легендарного короля, почитаемого бретонцами. В дальнейшем мы еще поговорим об этом[324]. После не раз нарушаемого перемирия король Франции вновь потребовал уступить ему Вексен, настаивая также на браке Ричарда с Аэлисой, ожидавшей своего часа вот уже двадцать шесть лет. Вновь начались военные действия: в мае 1187 г. Филипп Август нападал на Иссудён. Захваченные врасплох, Ричард и его брат Иоанн укрылись в Шатору, который Филиппом взял в осаду. Генрих II примчался на помощь своим сыновьям. 23 июня два короля во главе своих армий впервые сошлись друг против друга.

Казалось бы, решающего сражения на этот раз было не избежать. Однако оно так и не произошло. Дело в том, что война в те времена состояла в основном из стремительных нападений и осад, но еще больше из набегов, грабежей, опустошения земель противника, поджогов и истребления урожая[325]. Исход правильного сражения был случаен: оно всегда было сопряжено с большим риском и к тому же приобретало значимость ордалии. В основном государи опасались решающих битв и избегали их[326]. Вдобавок, в нашем случае в конфликт вмешалась Церковь, пытавшаяся положить конец распре двух христианских королей, вспыхнувшей в тот самый момент, когда положение в Святой Земле, напротив, требовало от них объединить усилия под сенью креста и послать подкрепление на помощь королевству Иерусалимскому, которому угрожал натиск мусульманских армий, в недавнем времени собранных воедино под властью Саладина, снова раздувшего пламя джихада. Папские послы, доставившие это послание, попытались примирить двух королей. Впрочем, Генрих с Филиппом и сами склонялись к миру (по причинам, которые мы только что назвали), тем более что французские бароны не жаждали продолжать борьбу, а некий «небесный знак», как кажется, не одобрил подобной битвы между христианами. Итак, короли были готовы прийти к соглашению, при условии, что они смогут сохранить лицо. По совету графа Фландрского и архиепископа Реймсского Ричард выступил посредником между своим отцом и королем Франции, и тем самым снискал расположение Филиппа. В результате стороны договорились о двухлетнем перемирии[327].

Именно тогда Ричард, подражая своему брату Жоффруа, отправился с французским королем к парижскому двору; теперь Филиппа с Ричардом связывали такие же дружеские чувства, что и раньше с Жоффруа: их всегда видели вместе, они ели за одним столом и, по слухам, не расставались даже ночью[328]. Такое сближение предвещало новые осложнения политического и семейного характера. Согласно Гиральду Камбрийскому, этому неисправимому разносчику сплетен, Филипп сообщил Ричарду, что его отец предложил выдать Аэлису замуж за Иоанна, которому в таком случае должно было отойти Анжу и, возможно, Пуату. Другими словами, Львиное Сердце был бы отстранен в пользу своего младшего брата. «Такова была природа этого человека, который всегда сеял зависть среди своих потомков»[329], — комментирует это Гиральд. Он не ошибался на счет Генриха II, но что тогда можно сказать о Филиппе Августе, столь умело извлекавшем пользу из зависти, которую сам же и разжигал? Напряжение снова нарастало: разъяренный, преисполненный недоверия Ричард поскакал в Шинон, завладел там казной своего отца и затем уехал в Пуату, где принялся укреплять свои замки. Снова появилась угроза войны, но Генрих в конце концов убедил сына в своих добрых намерениях, и тот принес оммаж своему отцу в Анжере[330].

Весть о поражении христиан Святой Земли при Хаттине, 4 июля 1187 г., в битве с Саладином, положила конец конфликту. Один за другим, под давлением проповедников, противники принесли обет отправиться в крестовый поход: первым, в ноябре 1187 г., Ричард, за ним его отец, а следом за ними Филипп Август и император Фридрих. Чтобы добыть средства на поход, Плантагенет (чьи действия, но с меньшим успехом, повторит король Франции) стал взимать с народа и даже с духовенства налог, прозванный «сарацинской десятиной», который был крайне непопулярным среди населения. Однако никто из государей в Святую Землю так и не отправился: все они продолжили заниматься своими сварами. Недоверие друг к другу и разногласия меж ними столь велики, что противостояние вновь стало набирать силу. Мы не будем рассказывать о военных операциях, которые, в сущности, были запутанными[331]. Они часто сменялись дипломатическими переговорами, перемириями и соглашениями, которые стороны вскоре нарушали. Так, ради более успешного нападения на Тулузен Ричард заключил соглашение с королем Санчо IV. Возможно, что именно тогда была достигнута договоренность о его будущем браке с Беренгарией, дочерью короля Наварры[332].

Разрыв между сыном и отцом увеличился еще больше, когда Ричард, опасавшийся, что его отстранят в пользу Иоанна, вступил в переговоры с Филиппом Августом и предложил встретиться на мирном собрании в Бонмулене, 18 ноября 1188 г. Ричард, прибыв на него вместе с королем Франции, без лишних слов предъявил свои условия: он должен быть признан единственным наследником. Филипп, со своей стороны, потребовал, чтобы Ричард дал слово жениться на Аэлисе. Генрих II не поддался такому диктату: он ограничился уклончивым ответом, который вывел Ричарда из себя и подтолкнул его к решающему шагу — на театральный манер сын повернулся к отцу спиной и принес оммаж за свои континентальные земли королю Франции[333]. Вот как описывает эту сцену Гиральд Камбрийский:

«Граф Пуату, окончательно поняв, что никакие просьбы не помогут ему добиться от отца того, чтобы бароны принесли ему клятву верности, и подозревая, что, охваченный злобой и завистью к своему наследнику, отец благоволит к его младшему брату, тотчас же, на глазах родителя, направился к королю Франции. Он тут же принес ему оммаж за все континентальные земли, которые отходили ему на правах наследства. И по этой причине они, связав себя клятвой, вступили во взаимный союз, и король пообещал графу свою помощь в отвоевании у его отца этих континентальных земель. Вот что породило раздор и беспощадную междоусобицу, которая продолжалась вплоть до последнего дня жизни его отца»[334].

Данный текст является ознакомительным фрагментом.