ВАНДАЛЫ

ВАНДАЛЫ

Вандалов подталкивали в спину не сами гунны — сработал «эффект домино». Огромное число готов бежало от гуннов за Дунай, на земли, где уже обосновались вандалы. Увидев, что их фермы разорены, а гунны могут явиться со дня на день, вандалы решили уйти. Они явно были довольно нервными людьми, не похожими на героических варварских воителей.

«ВТОРЖЕНИЕ» ВАНДАЛОВ

В 401 г. вандалы, видимо, перешли с группой свевов и аланов в Ретию, в Альпы. Состав группы мигрантов был странным: свевы — германцы, аланы — иранцы, тем не менее они решили объединиться и посмотреть, чего можно добиться от Стилихона. Он встретился с ними и, заключив некую сделку, вернулся с большим числом молодых воинов, поступивших к нему на службу.

Он взял этих новобранцев сражаться против готов, которые прогнали их с родных земель. Под предводительством Алариха готы добивались жизненного пространства и угрожали Константинополю. Стилихон разбил их, но позволил Алариху бежать, вследствие чего Константинополь был вынужден предложить готу высокий воинский пост. Это устраивало Стилихона, который договорился с Аларихом, что лучшим местом для поселения готов будет Иллирия в Восточной Адриатике, на территории, подвластной Константинополю. Возможно, переселение туда готов даже позволило бы вандалам вернуться домой.

Но такой исход был маловероятен. Гунны были слишком близко, и новые племена германцев, спасаясь от них, рвались на запад. Они, похоже, тоже рассчитывали получить новые земли. В 405 г. огромное скопище язычников — готов, которых, как полагают, могло быть до 100 000 человек, под руководством некого Радагаиса прорвалось через Дунай с Венгерской равнины и прошли вплоть до Северной Италии[348]. Здесь они с ужасом обнаружили, что гунны, которые, как считали готы, должны были находиться сзади, на самом деле встречают их лицом к лицу. И вновь благодаря Стилихону. Огромная армия, собранная им, состояла не только из готов Алариха, христиан, но и включала в себя контингент наемников-гуннов с их собственным командиром[349]. Гунны больше не были кочевниками, промышляющими разбоем, как прежде. Они стали оседлыми и желали заключить с империей такого же рода сделку, как и другие племена. После битвы 12 000 бойцов Радагаиса влились в армию Стилихона. Было взято так много пленных, что невольничий рынок рухнул.

Теперь Стилихон явно разрабатывал грандиозный план с целью отобрать у Константинополя Дакию и Македонию и поселить там Алариха с его готами. Это означало бы установление военного контроля над Востоком, и Стилихон, готовясь к сражению, снял с Рейна большинство римских гарнизонов. Рейн остался без защиты, и в последний день 406 г. огромная группа вандалов, свевов и аланов — некоторые историки считают, что их было более 100 000 человек, — пересекла замерзшую реку у Майнца и прошла на территорию, контролируемую франками. Вторжение не было военным. Подобно готам, перешедшим Дунай тридцатью годами раньше, здесь шли мигранты. Шли семьями.

Было ли это заранее подготовлено? Содержание сделки Стилихона с вандалами в Альпах за пять лет до этих событий осталось тайной. Он сам был вандалом. Подсказал ли он своим сородичам, какие возможности сулит им переход? В империи поговаривали что да, но доказательств не было.

Стилихона, конечно, подозревали в симпатии к варварам. Рутилий, языческий поэт, страшно потрясенный уничтожением книг сивиллы, назвал его «предвещающий несчастье Стилихон» и порицал генерала за снос укреплений в Альпах и Апеннинах, которые всевидящие боги поместили между варварами и Вечным Городом, и за то, что свирепые готы, его любимчики в звериных шкурах, квартируют в самом священном месте империи. Коварство Стилихона было отвратительней коварства «троянского коня». Он был хуже Нерона: тот убил свою мать, Стилихон же прикончил Родину-мать!

Умышленно или нет, но Стилихон облегчил вандалам и их друзьям переход Рейна. Однако если он думал, что они справятся с франками собственными силами, то тут он сильно ошибался. Итогом явилось вчистую проигранное сражение, в котором вандалы, не любители воевать, потеряли 20 000 человек, включая своего короля Годегизеля. Его место занял старший сын, взявший себе имя Гундерих, «Король воинов». Титул намекает, что он, как и Аларих, надеялся сделать свой народ наемником империи. Ответ из Рима был типа: «Не звоните — сами позвоним». Спасся после битвы и маленький брат Гундериха. Он позднее назовет себя Гейзерихом («Цезарь-Король»).

Этот человек и завоюет Рим.

АНТИРИМСКИЕ РИМЛЯНЕ

Десятки тысяч отчаявшихся мигрантов, у которых не было иного способа прокормиться, кроме грабежа, внушали определенное беспокойство. Стилихон потерял Галлию, которая теперь осталась без защиты. А Галлия была регионом с долгой историей социальных потрясений, антиримских партизанских войн под руководством независимых вождей.

Вандалы, свевы и аланы, оставшиеся в живых после ужасной битвы с франками, теперь двигались через земли, населенные людьми, которые просто не хотели больше быть римлянами. Они присоединились к скорбной процессии, пересекающей Западную Европу, и поддерживали свою жизнь тем, что находили на окрестных землях. Это не значит, что они охотились и собирали коренья. Они шли по Галлии и брали все, что попадется под руку, эта была просто одна большая банда среди множества других. «Вся Галлия была покрыта дымом погребальных костров»[350]. Плохие времена настали для бизнеса: «Кто когда-то пахал землю сотней плугов, теперь трудился, имея лишь пару быков. Человек, ездивший в карете по прекрасным городам, ныне болен и тяжко ходит пешком по опустошенной местности»[351]. Крупные землевладельцы взяли свою судьбу в собственные руки и оплатили создание военизированных сил, возглавляемых британским полевым командиром, который провозгласил себя августом Константином III. Они принялись создавать свою отдельную империю.

Стилихон, конечно, понимал, что важнее разобраться с Константином III, чем атаковать беженцев-вандалов, но направленная им на эту войну армия под командованием гота Сара потерпела поражение и была вынуждена вести переговоры с багаудами в Альпах, чтобы вернуться в Италию. К 408 г. Константин III обосновался в Арле на юге Франции. Он овладел всей Галлией и начал прибирать к рукам Испанию.

КОНЕЦ СТИЛИХОНА

Когда Стилихон заявил римскому сенату о необходимости дать денег Алариху, сенат стал резко возражать. Зазвучали речи о варварах и римской чести. Начался откат на антиварварские позиции, который и привел к казни Стилихона по приказу Гонория. Вандал Стилихон жил для империи, и его убийство было своего рода самоубийством империи. Но большинство римлян мало заботило то, что Западом больше не правит варвар.

В Риме немедленно начались готские погромы. Тысячи людей погибли, десятки тысяч бежали из города. Но готы, возглавляемые Аларихом, отомстили Риму. Они морили его голодом, требовали огромные выкупы и, наконец, в качестве трехдневной демонстрации силы симулировали его ограбление. Уходя вместе со своими готами, Аларих в качестве заложницы прихватил сестру Гонория, Галлу Плацидию.

К тому времени вандалы и их союзники прошли через Северную Галлию и через Бордо и Нарбонну, повернули туда, возможно, направляемые на юг сторонниками Константина III.

В 409 г. они преодолели Пиренеи явно с благословения багаудов, которые позволили им легко пройти в Испанию. Вандалы шли по территории, неподвластной Риму, по областям, которыми номинально руководил Константин III. Сам он был, похоже, ничтожеством, довольно заурядным полевым командиром: ленивым, капризным и высокомерным. В итоге его подчиненные в Испании и Британии скоро перестали получать от него приказы. Его войска в Испании явно не пытались мешать проходящим вандалам. Константин бушевал, воевал, договаривался, в итоге все проиграл, и закончилось дело демонстрацией его отрубленной головы в Равенне в 411 г. Военная машина, с которой когда-то так умело обращался Стилихон, оказалась в руках настоящего римлянина по имени Констанций. В 413 г. он стал единственным августом Запада.

ВАНДАЛЫ В ИСПАНИИ

Падение власти Константина III в Испании привело к тому, что она откололась и превратилась в провинцию под управлением независимого августа по имени Максим, который действовал на побережье Средиземного моря. Вторжение мигрантов в этот регион было описано со всей сладострастной кровожадностью, на какую только способны историки:

Нашествие этих народов вызвало ужаснейшие катастрофы, поскольку варвары применили свою, не делающую различий жестокость к судьбам и римлян, и испанцев; разграбили с равной яростью города и сельскую местность. Нарастающий голод заставил несчастных жителей вкушать плоть своих сотоварищей… Скоро появилась чума, неотделимый спутник голода. Большая часть людей погибла, а стоны умирающих возбуждали только зависть их выживших друзей[352].

Все выглядело так, словно было слишком много ртов, которые надо было кормить, и лучшим, во всех отношениях, решением для пришельцев было расселиться и заняться земледелием. Максим передал им государственные земли[353]. Вандалы и свевы обосновались на северо-западе (Галиция) и на юге центральной части Испании (Андалусия, есть предположения, что это слово происходит от «Вандалусия»). Аланы заняли земли провинции между ними. Мигранты стали новыми владыками разных частей Испании. Еще один испанский летописец, Орозий, бежавший в 414 г. из Испании в Африку, писал, что испанцы предпочитают «нищую свободу» под варварами «облагаемым налогами удобствам» под Римом[354]. В этом с испанским общественным мнением соглашался и Сальвиан:

Что может быть большим доказательством римской несправедливости, чем то, что многие заслуженные знатные люди, для которых их статус римлянина должен был бы стать величайшим источником почестей и славы, тем не менее доведены жестокостью римской несправедливости до того, что они не желают более быть римлянами? В итоге даже те, кто не нашел убежища у варваров, вынуждены становиться варварами сами. Так происходит с большей частью испанцев[355].

Весьма вероятно, что обращение язычников вандалов в христианство произошло именно вскоре после их поселения в Испании. И также возможно, что в роли миссионеров выступили готы. Христиане, которые были арианами и тем гордились. А с официальной точки зрения, они были приверженцами ужасной ереси, отождествляемой с варварством.

Римский католицизм пользовался несомненной популярностью в римских правящих кругах на Западе, но выбор религиозных христианских течений среди простых людей был не так очевиден. Даже Амвросий, харизматичный епископ Миланский, жаловался на смущение, происходившее в народе при избрании веры. Он говорил, что подобное встречал и на Востоке, но там это было не столь удивительно, если учесть, что в католицизм арианское население обращали свыше. Епископ Константинопольский стенал: «Напрасно мы стоим пред алтарем — нам не с кем разделить молитву»[356].

Возможно, в нежелании людей посещать католические церкви был отзвук народного недовольства, связанного с попытками поставить Иисуса во главу империи. Католическая церковь делала упор не на его человеческое воплощение, а на его власть высшего судии, его право судить живых и мертвых и определять их судьбу на веки вечные. По существу, ужасная власть Рима преподносилась как происходящая от еще более ужасной власти Иисуса, загадочного высшего божества, изображенного на потолке апсиды над алтарем, где пили его кровь и ели его плоть.

Арианская церковь, похоже, пользовалась большей популярностью. Ее Иисус был не таким же всемогущим, как Бог. Он был куда менее грозным и не отождествлялся с государством. Сейчас для готов арианство было частью их национального самосознания. Их церкви не были римскими церквями, их ритуалы не были римскими ритуалами. Немного, но все-таки другими. И вандалы тоже стали арианами.

Нельзя сказать, чтобы готы и вандалы были так уж дружны. В 417 г. новый король вестготов Валья заключил с Констанцием соглашение, по которому его народ наконец получал от римлян собственную землю. Он искал ее на протяжении двух поколений. Галла Плацидия, вдова Атаульфа, была возвращена в Рим, чтобы выйти замуж за Констанция и сделать его членом императорской семьи. Их ребенок стал бы естественным наследником Гонория, который явно не собирался становиться отцом. А Валья использовал бы свою армию, чтобы восстановить римский контроль над Испанией в обмен на дарование постоянных земель в Аквитании. Знатные вестготы на законных основаниях заняли земли мелких римских аристократов и должны были стать основой антибагаудских сил, что защитило бы империю от революции.

Но получилось так, что Валья не нанес сколько-нибудь решительного удара по вандалам. Целью его армии оказались аланы и свевы. Аланы были самым странным из пришедших сюда народов — иранцами из прикаспийских степей, чьи язык, религия и культура совершенно не связаны с готскими. Они были коневодами, сражавшимися, как персы: в их войсках были и конные рыцари в латах, и восточные лучники. Загнанные гуннами на запад, они присоединились к движению вандалов, а их помощь оказалась очень важной для тех в страшной битве с франками.

Другой особенностью аланов было то, что они использовали невероятно сильных собак для охотничьих и пастушеских надобностей. Образцы той примитивной селекции дожили до наших дней в некоторых областях Испании. Эта порода известна под названием «алано». Аланские собаки — предки всех типов мастифов, включая бульдогов, боксеров, сенбернаров, родезийских риджбеков и ротвейлеров. Алано сохранили свои первоначальные особенности: их никогда не разводили для красоты, а только как бесстрашных и верных охранников с легендарной хваткой всей челюстью до самых коренных зубов. Алано будет держать любого зверя, невзирая на раны и угрозу собственной жизни, но послушно освободит добычу по команде хозяина.

Аланы стали главной мишенью армии Вальи и были полностью разгромлены. В 417 г., после смерти своего короля, они предложили корону Гундериху, и с тех пор правитель этого довольно разношерстного сообщества именовался королем вандалов и аланов.

В 421 г. Констанций наконец-то стал вторым августом вместе с Гонорием. Как расово приемлемый римлянин, он смог продвинуться на ступеньку выше Стилихона. Но едва начало казаться, что Западная империя обрела эффективного правителя, он умер, и двор в Равенне погрузился в болото внутренних распрей.

Это, вероятно, спасло вандалов от следующего этапа программы Констанция. Чтобы вернуть Испанию, были собраны огромные силы. Они включали в себя вестготов из Аквитании, полевую армию из Галлии и еще одну армию под командованием графа Африканского, Бонифация. Но Бонифаций вышел из игры. Он не хотел увязнуть в Испании, когда шла борьба за власть в Равенне. Вестготы тоже, видимо, потеряли интерес к этой затее, а галльская полевая армия изрядно получила по носу.

Римская империя была к тому времени совершенно не способна к действиям. В 425 г. вандалы без помех захватили Картахену, а на следующий год взяли Севилью. Мы мало знаем о том, как это происходило. Возможно, они разграбили оба города, но это менее важно по сравнению с тем, что они вообще их взяли. Среди римских авторов бытовало общее мнение, что вандалы не слишком любили воевать. Орозий, например, писал, что «Стилихон происходил из не любящего воевать, алчного, вероломного и коварного племени вандалов»[357].

Самым важным результатом этих событий явилось то, что вандалы получили власть над гаванями, полными кораблей. Непохоже, чтобы они сами были прирожденными моряками, особенно если учесть, что за шесть лет до этого августы издали указ, по которому следовало казнить всякого, «кто передал варварам знания, ранее неизвестные, о строительстве кораблей»[358]. Следует предположить, что в их распоряжении оказались испанские моряки, так же как и испанские крестьяне, работавшие под их контролем на фермах. Вандалы приобрели совершенно новые (для них) ресурсы и заняли Балеарские острова, а в 426 г. впервые посетили Ибицу.

Теперь у них появилась возможность навсегда покинуть Европу.

ГУННЫ У ВОРОТ РАВЕННЫ

Примерно в это же время огромные силы язычников-гуннов — 60 000 человек, согласно одному (пожалуй, ненадежному) источнику[359], — появились у столицы Западной Римской империи, Равенны. Этого количества было достаточно, чтобы смести со своего пути любую армию в христианском мире. Но, вопреки ожиданиям, гунны пришли не убивать императора, а спасать его. Они, однако, опоздали, и императора, точнее — узурпатора по имени Иоанн, вскоре показывали публике на Аквилейском ипподроме с отсеченной рукой. Затем его посадили на осла и публично пытали, а потом казнили. Римляне не утратили своей склонности к представлениям.

Командовал этими гуннами молодой римский генерал по имени Аэций, человек, которого будут прославлять за его холодную рассудительность, воинскую доблесть и честь. Его отец командовал полевой армией в Галлии и был только что убит, возможно, в связи с узурпацией трона Иоанном. Сам Аэций вырос среди варваров: он был заложником вначале в семействе Алариха Готского, а затем у Ругилы, царя гуннов.

Римский императорский двор в Равенне представлял собой невероятный коктейль из роскоши, коррупции и заговоров. В 423 г. умер Гонорий. Очевидным наследником был сын сестры Гонория, Галлы Плацидии, и Констанция III — 4-летний Валентиниан. Но Констанций был мертв, а мать с ребенком находились в Константинополе, при дворе племянника Галлы Плацидии, Феодосия II, которому было тогда 22 года. В ее отсутствие люди из Равенны нарекли Иоанна, дворцового солдата, новым августом Запада. Ясно, что, поскольку Феодосий II был заинтересован, чтобы его кузен Валентиниан сам стал римским августом, он послал армию, чтобы схватить Иоанна.

Армия Феодосия справилась с задачей в кратчайшие сроки, до подхода Аэция с гуннами. Где-то среди них, почти наверняка в командной должности, находился юный племянник Ругилы, Аттила.

Удивительно, что свое первое крупномасштабное вторжение на римскую территорию гунны совершили не как злобные враги, а как союзники в борьбе римлян за власть. Гунны, как высоко ценимые наемники, служили в римских войсках уже 15 лет, но настоящая гуннская армия (даже если в ней на самом деле было намного меньше 60 000 человек) под командованием римлянина была чем-то особенным. Феодосий II согласился заплатить гуннам за воинскую службу, даже несмотря на то, что они пришли бить его, при условии, что они спокойно вернутся домой. Кроме того, он согласился позволить Аэцию продолжить дело отца и занять дарованный ему Иоанном пост командующего в Галлии.

Двор Валентиниана и его матери был скопищем католических фундаменталистов, прорицателей и астрологов, а сам он, когда вырос, «был необычайно рьяным искателем любовных приключений с чужими женами, вел себя самым непристойным образом, хотя был женат на женщине исключительной красоты»[360].

Реально Западной империей управляли два самых могущественных генерала — Аэций и Бонифаций. Естественно, они соперничали друг с другом, и Аэций (находившийся в Европе) убедил Плацидию, что Бонифаций (действовавший в Африке) замышляет против нее заговор. Одновременно он написал Бонифацию, что Плацидия желает его убить, поэтому тот отказывался от требований Плацидии вернуться в Рим (что доказывало, конечно, что Аэций прав). Потом Бонифаций узнал, что она пошлет армию, чтобы его арестовать. Он решил, что ему нужны союзники и что вандалы подходят для этого больше всего. Поэтому, согласно историку Прокопию, он предложил им сделку. Если они придут к нему на выручку в Ливию, он даст им там земли для поселения.

ВАНДАЛЫ ЗАНИМАЮТ СЕВЕРНУЮ АФРИКУ

Столицей Гундериха была теперь Севилья, и он, видимо, правил совместно со своим незаконнорожденным братом, который взял себе необычайное имя Гейзерих — «Цезарь-король». Предположительно, это объяснялось тем, что Гундерих был больным человеком, — он умер в 428 г., в том самом году, когда начались приготовления к переходу в Африку.

Согласно Гидацию, епископу города Аква Флавиа в северной Португалии, Гундериха убили демоны за осквернение церкви в Севилье. Представляется странным, что он осквернил святотатство — осквернил христианскую базилику, потому что вандалы отличались очень серьезным и даже пуританским отношением к своей новой религии. Сальвиан писал, что Бог передал испанцев во власть вандалам, чтобы показать, сколь сильно он карает за грехи плотские, «ибо испанцы отличались своей аморальностью, а вандалы — непорочностью»[361]. По версии этой легенды образца XXI в. (где демоны проявляются в виде вспышек молнии), в базилике находились мощи святого Винсента Сарагосского, который, наверно, был единственным христианским мучеником, принявшим смерть из-за комфортной постели. (Согласно преданию, после того, как боль не смогла ослабить его волю, святого, искушая благодеянием, уложили в мягкую кровать. Он скончался, и тут же началась его посмертная карьера в качестве покровителя виноделов).

Однако нам следует также помнить, что для римских католических писателей ариане, вроде Гундериха, «оскверняли» святилище самим фактом вхождения в него. А если фундаменталисты могли укрепить свои позиции, сославшись на демонов, они делали это без колебаний. Даже если при этом вмешательство Бога в человеческие дела становилось заметно односторонним.

Гейзериху, теперь единственному королю вандалов и аланов, было около сорока лет, и он хромал вследствие падения с лошади. Он пережил страшное переселение из Венгрии в Южную Испанию и, похоже, был готов решительно взять в свои руки судьбу своего народа. Другие германские племена видели себя римлянами, которым необходимо обосноваться в империи. У брата Алариха Атаульфа, возможно, были более радикальные устремления, но он вскоре от них отказался. А у Гейзериха не было желания стать римлянином. Он намеревался сделать свой народ совершенно независимым от Рима.

Наследником короля вестготов Вальи тоже был незаконнорожденный брат Теодорих, и Гейзерих, видимо, считал, что было бы разумно создать с ним альянс, который защитит северную границу. Он женил своего сына Гунериха на дочери Теодориха. Но в дальнейшем ему этот союз не понадобился.

При помощи Бонифация или без нее, но Гейзерих организовал удивительное переселение всего вандальского народа. Он произвел перепись всех мужчин, «от хилых старцев до вчера рожденных младенцев». Получилось, что нужно перевезти 80 000 мужчин[362]. Если эта цифра верна, то, по крайней мере, 40 000 из них были способны носить оружие. Вместе с семьями число переселенцев должно было составлять приблизительно 150 000 человек. Исходя из того, что корабль мог принять на борт 100 человек вместе со всем их скарбом, мы получим 1500 переправ. Наверняка были предприняты колоссальные усилия по строительству на побережье барж, которые могли за сутки дойти до Танжера и возвратиться обратно. При наличии 100 кораблей всю переправу можно было осуществить за две недели. Не исключено, что судов было меньше, а темпы ниже. Погрузка и разгрузка кораблей были нелегким делом, и, вероятно, на все это ушло не менее месяца.

К тому времени Бонифаций распознал приметы заговора Аэция и попытался пресечь вандальскую затею, но было поздно. Если высадка производилась в Танжере, самом подходящем для этого месте, ему нельзя было помешать, потому что административно Танжер не относился к провинции Бонифация. Местный командующий имел что-то вроде полицейских сил численностью 5000 человек, предназначенных для надзора за передвижениями кочевников, и «могучую» армию всего из 1000 или около того обученных и экипированных солдат[363].

Вандалы же, оказавшись на берегу, двинулись на восток.

СТАРАЯ РИМСКАЯ АФРИКА

Иммигранты шли по береговой полосе через ту заселенную часть римской Африки, где сейчас находятся Ливия и Триполи. Это был крайне урбанизированный регион, где находилось около 600 городов, процветавших за счет продажи сельскохозяйственной продукции в Европу и тративших деньги на строительство и внешний блеск. Области, которые сегодня едва заселены, тогда были усеяны большим числом благоденствующих небольших городков. В наше время в Африке найдено больше римских триумфальных арок, чем в любой другой имперской провинции, и обнаружено почти три десятка театров. Во всех городах были красивые здания, общественные бани и сады[364].

Однако лучшие дни Африки ко времени прибытия вандалов остались позади. Поскольку доходы империи падали, а военные расходы росли, Африка стала дойной коровой, от которой ждали, что она прокормит ненасытный Рим. Минули времена, когда империя решала свои финансовые проблемы, завоевывая варварские земли и присваивая их богатства. Теперь все, что ей оставалось, — это драть три шкуры с собственных граждан. Горькие жалобы, о которых писал Сальвиан и которые вызвали восстание багаудов в Западной Европе, звучали и в Африке. Малодоходные земли не обрабатывались, деревни обнищали. Богатые не платили налогов, а разорившиеся покидали свои земли или становились крепостными. Численность населения по всей империи падала. Отчасти потому, что люди не могли прокормить свои семьи, а также потому, что вино, подслащенное концентрированным фруктовым «мустом», который кипятили в свинцовых сосудах, истощало мужскую силу. Поля еще хорошо орошались, урожаи были обильными. Но богачи покинули города и перебрались на роскошные загородные виллы. Многие города превратились в «блошиные» рынки, где торговали в тени величественных памятников, сохранившихся от былых времен.

Конечно, Африка не всегда принадлежала Риму. Великая карфагенская цивилизация была финикийской, а ее язык — ханаанским. Рим стал правителем мира после гибели Карфагена, который был не только захвачен, но и уничтожен так, чтобы не осталось, по возможности, никаких следов. В 146 г. до н. э. город насчитывал 70 000 жителей. Когда он был взят, римская солдатня шесть суток сладострастно убивала и грабила в отблеске и треске пожаров, салютующих этой оргии. Более полумиллиона человек, без различия возраста и пола, были убиты[365]. Никто из самых злобных идеологических противников варваров никогда не приписывал столь безжалостных и бесчеловечных поступков кому-либо еще. По части геноцида римляне были спецами.

Римский Карфаген, основанный через 175 лет, стоял на новом месте. Но призрак старого Карфагена все еще преследовал Африку. Римляне называли эту цивилизацию punic, пунической, от греческого phoinikos, финикийский. В латинском языке слово punic означало «предательский». Пунический язык и религия выжили в сельской местности, и, когда пришли вандалы, Августин, епископ Гиппонский, посоветовал своей духовной братии выучить этот язык для общения с паствой. В III в. н. э. будущий император Септимий Север вырос в Ливии, разговаривая по-пунически.

АФРИКАНСКИЕ ХРИСТИАНЕ — РОСТ ДОНАТИЗМА

В начале V в. очень многие бедные африканские римляне приняли христианство, но их вера имела мало общего с религией Равенны и Константинополя. Наоборот, она взросла непосредственно из традиций финикийского Карфагена, ханаанского города, бывшего врагом Рима. Ваал, их старый Бог, которому они поклонялись как Сатурну, теперь стал библейским Богом, Богом-отцом, именуемым senex, «Старик». Это была религия строгих обрядов. В старой вере главенствовали ритуалы и кровавые жертвоприношения, в центре новой стояли ритуалы, епитимья и мученичество[366].

Так же, как в XVII в., английские пуритане называли своих детей Боголюбами и Молибогами, ливийские христиане получали имена, которые указывали на то, что их общественное мнение обязывало христианина стремиться к святости. Епископа Карфагенского звали Чтохочетбог, его преемника — Спасиботебебоже, а в Телуде епископом был Онимеетбога.

Но их мораль казалась многим недостаточно строгой. В то время, как общество все больше впадало в нищету, африканское христианство мутировало, принимая эктримистскую, антикатолическую форму, известную под названием «донатизм», по имени лидера течения Доната. Его приверженцы верили, с горькой убежденностью, что только чистые могут служить в истинной церкви. Любое подчинение церкви светской власти считалось недопустимым. Всякий, заключающий сделку с императорами, независимо от его положения в церковной иерархии, проклинался.

Каша заварилась во время преследований христиан императором Диоклетианом в начале IV в. Многие священнослужители пытались избежать мученичества, уступая ему в реальных или только воображаемых духовных вопросах. Партия, не признававшая компромиссов, не желала их прощать. Когда новый епископ Карфагенский, Цецилиан, был посвящен одним из «провинившихся» епископов, эти упертые фанатики назначили собственного конкурирующего владыку.

Когда преследования прекратились и христианство при Константине стало имперской религией, Цецилиан был признан епископом Карфагенским, а его священники освобождены от налогов и государственных обязанностей. Церковный совет одобрил его назначение, что вполне естественно: какое же собрание епископов когда-нибудь признает, что моральная слабость означает невозможность возглавить епархию. Тем временем епископа-конкурента заменил Донат, нумидийский крестоносец, пользовавшийся огромной популярностью. Началась в буквальном смысле война.

Цецилиан обратился за помощью к армии. Католическая церковь принялась делать мучеников из донатистов, и в крови страдальцев и в ненависти к Риму и католицизму африканское христианство расцвело. Донатистская церковь набрала силу и стала строить собственные огромные церкви — к 330 г. насчитывалось 270 епархий. Ее врагами были имперские чиновники и класс крупных землевладельцев, из которого эти чиновники и происходили.

Теперь донатисты начали массовые погромы католиков, а отряды повстанцев-донатистов принялись освобождать рабов и ниспровергать общественный строй. Их прозвали circumcelliones, циркумцеллионами — людьми, бродящими вокруг cellae rusticanae, гробниц мучеников, примыкавших ко многим церквям донатистов в Нумидии, где они могли найти пристанище и запас еды. Они одевались в грубые одежды, подобные монашеским (Августин называл женщин из их числа sanctimoniales), имели собственные ритуалы и боевой клич Deo laudes! (Хвала Богу!). Это было умышленным отмежеванием от католической формулы Deo gratia, «Спасибо Богу», формулы, которая предполагала некий договор между Богом и паствой.

Донатисты были фанатичными революционными террористами-смертниками. Они нападали на землевладельцев и ростовщиков и иногда заставляли богачей бежать за каретой, в которой ехали их рабы. А поскольку они верили, что мученики попадают прямиком на небеса, то, как говорят, призывали прохожих убивать их либо в массовом порядке сами бросались со скал.

СВЯТОЙ АВГУСТИН

В то время епископ Гиппонский был одним из самых влиятельных христиан — выходцев из Африки. Впрочем, не совсем выходцем, поскольку жил он в ливийском городе Гиппон Регий. Святой Августин, а под этим именем он известен миллионам христиан, опровергал донатистов риторикой. С помощью логики и авторитета он убеждал, что самоубийство — не мученичество, а грех. Надо думать, любому донатисту, уговаривавшему проходящего мимо забулдыгу убить его, было тоскливо сознавать, что он покупает билет не в рай, а в ад.

Августин также убедительно доказывал, что Богу не важен моральный облик священников — они в любом случае имеют право совершать таинства. Благодаря его безмерным усилиям и непрестанному совершенствованию логических обоснований преследований донатизм стал уголовным преступлением. Триста епископов и их духовенство были изгнаны. Прихожане-донатисты были лишены прав граждан, на каждого, кто молился в донатистских церквях, налагались штрафы в размере от 10 до 200 фунтов серебра. Гейзерих в глазах тысяч африканцев был спасителем, который защитит их от Рима, и совершенно очевидно, что многие из нападений на католические церкви, приписываемые вандалам, совершались обездоленными римлянами из мести.

Августин также хотел исправить человечество с помощью настойчивого убеждения в том, что все люди обречены с рождения на вечное проклятье (этот постулат составлял одну из его теологических платформ). Он говорил, что первое зачатие стало результатом грехопадения Адама и Евы. Доктрина была известна под названием «первородного греха». Людские созданья могли быть спасены лишь милостью Божьей, и то только если она получена посредством церковных таинств. В этом была огромная привлекательность идеи Августина: она делала священников необходимыми.

Главным оппонентом Августина в этом вопросе был британский монах Пелагий. Один из его сторонников написал гневное письмо Августину:

Дети, ты говоришь, несут тяжесть греха других… Объясни мне тогда, кто же посылает невинных на муки. Ты отвечаешь, Бог… он карает новорожденных, он бросает младенцев в вечный огонь… ты ушел так далеко от религиозных чувств, от норм цивилизации, так далеко от здравого смысла, что думаешь, будто твой Господь способен совершать преступления, на которые едва ли способны варвары[367].

Августин оставил послание без ответа. Его корреспондент был абсолютно прав.

Епископ сочинил знаменитую молитву: «Даруй, что ты прикажешь, и приказывай, что ты желаешь». Во времена, когда вся империя находилась в состоянии экономического краха и политической нестабильности, а огромное число варваров-беженцев искали убежища, часто прибегая к помощи меча, эта молитва значила: «Мы просто принимаем нашу судьбу. Все в руках Божьих, а его церковь может даровать нам благодать и спасти наши грешные души». Пелагий был этим так обеспокоен, что отправился в Рим, чтобы указать на то, что если совершение греха зависит от человеческой воли, то и его спасение зависит от него самого. Бог, доказывал он, предоставляет верующим попутный ветер, но править лодкой все же должны они сами.

Августин с этим не согласился. За ним стояла политическая мощь католической церкви, и скоро Пелагия осудили как донатиста по всей строгости закона.

НОВОЕ КОРОЛЕВСТВО ВАНДАЛОВ В АФРИКЕ

Таким было цивилизованное римское общество в Африке, когда под мудрым руководством Гейзериха туда прибыли вандалы. Как и донатисты, Гейзерих ненавидел католическую церковь и все, что она символизировала. Но король вандалов был последователем другого африканца, современника Доната. Гейзерих был арианином, а сам Арий был родом из Ливии.

Победа была легкой. Вандалы пришли не разбойничать, а жить на этой земле, и низведенные до положения крепостных, задавленные налогами сельские труженики, безусловно, видели в них освободителей. Малочисленные войска Бонифация серьезного сопротивления не оказали. Вандалы взяли в свои руки управление крупными поместьями и резко снизили налоги. Империя потеряла около полумиллиона тонн пшеницы в год, почти все оливковое масло и значительную часть доходов от налогов. В отличие от других варварских вождей, Гейзерих не намеревался вообще оставаться в империи.

При активной поддержке большинства местных жителей он выгонял католических иерархов из церквей и забирал церковное золото, иконы и имущество — если местные христиане, донатисты, не успели сделать это раньше. Гейзерих был истинно верующим христианином классического образца. Он поставил служить в церквях арианских епископов и священников, а более пяти тысяч католических церковников с течением времени были изгнаны из страны[368]. «Вандализация» заключалась в замене одной церкви другой, не такой богатой и менее прибыльной.

Новое королевство Гейзериха не было частью Рима, но во многом его повторяло. Он поставил на место римских латифундистов вандалов (в масштабах, каких еще не было в Европе), но установил скорее автократию знати, чем правление посредством каких-либо племенных советов. Возможно, это стало следствием того, что вандалы не были больше единой этнической группой: в ходе вместившего всю жизнь Гейзериха долгого похода они смешались со свевами, вестготами, аланами, испанцами и Бог весть кем еще. Римские нормы применялись в способах чеканки монет по равеннским образцам, признании латыни официальным языком (так как вандалы и аланы говорили на совершенно разных языках, латинский мог использоваться как единый язык общения) и найме римских инженеров и архитекторов.

Но ситуация, сложившаяся в сельской местности и в городах, была разной. Горожане были не так расположены к вандалам, как сельские жители, и Гейзерих не знал, как добиться их симпатии. Наместник Африканский Бонифаций отступил в Гиппон, который стал крепостью лидеров католической церкви, церкви, в которой господствовал Августин.

Августин и Гейзерих никогда не стремились к взаимопониманию. Гейзерих был арианином, еретиком, орудием дьявола. Августин посвятил свою жизнь искоренению ереси с фанатизмом настоящего идеолога. Гейзерих и его «орды вандалов» не могли взять огражденный стенами город. Они стояли у его стен и ждали, потом им это надоело, как видно, они проголодались и ушли. Августин дни и ночи напролет сочинял «уничтожающие» памфлеты и ждал Бога, который спасет город. Через три месяца он умер, а еще несколько месяцев спустя на выручку прибыли войска из Константинополя. Бонифаций бодрым маршем вышел из города, встретился со спасителями и был тут же разбит вандалами. Он уплыл в Равенну, а Гиппон капитулировал. Шла молва, что вандалы сожгли город дотла, но они ухитрились сделать это, не повредив ни одной книги в библиотеке. Наследие Августина было сохранено для потомков.

А в 435 г. империя признала власть Гейзериха над всей Ливией, за исключением Карфагена. Договор был подписан в Гиппоне. Переговоры прошли в спокойной деловой обстановке. Гейзерих по этому случаю приказал освободить самого высокопоставленного из пленников, Марциана, который позднее станет императором в Константинополе. Будучи проницательным политиком, Гейзерих заставил Марциана поклясться никогда не поднимать оружие против вандалов. Марциан был готов пообещать все что угодно. Греческий историк VI в. Прокопий так описывает ход переговоров: «В это время Гейзерих… выказал прозорливость, заслуживающую упоминания, когда он, насколько возможно, обеспечил свое безопасное будущее… Он заключил договор с императором Валентинианом, предусматривающий, что каждый год он будет платить императору дань с Ливии и предоставит одного из своих сыновей, Гунериха, в заложники, чтобы сделать это соглашение нерасторжимым. Так Гейзерих показал себя храбрым войном в бою и закрепил победу, и, поскольку дружба между двумя народами значительно выросла, он получил назад своего сына Гунериха»[369].

НАСЛЕДИЕ С БОЙНИ

Вандалы даже внешне выглядели не как варвары. Прокопий писал:

Вандалы, с тех пор как овладели Ливией, взяли в привычку посещать бани — все и ежедневно. Они ценят обильный стол, лучшие и сладчайшие земные продукты. Они почти все носят золото и одеваются в шелка, и нарядные проводят свое время в театрах, на скачках и в других местах отдыха, и, помимо того, все охотятся. (Сельские края еще были лесистыми и весьма богатыми дичью — включая львов. Для охоты аланы привезли своих огромных охотничьих собак). И они смотрят танцоров, и мимов, и другие музыкальные представления, которые того заслуживают. Большинство из них живет в парках, где много воды и тени от деревьев, часто пируют.

Прокопий добавляет, что «все способы сексуальных удовольствий среди них в большой моде», но затем он находит, за что их покритиковать: и все равно они варвары.

Отношение Гейзериха к разврату, похоже, было совершенно беспощадным. Есть сведения, что он аннулировал брак своего сына и отправил даму с отрезанными ушами и носом назад к ее отцу. Иордан (летописец, нанятый готами) пишет об этом как личной жестокости, «из-за простого подозрения, что она пыталась его отравить»[370]. Но такие увечья были обычным наказанием за аморальное поведение в наиболее «цивилизованных» кругах общества[371], из чего следует, что жена Гунериха вела себя распущенно. Папаша дамочки, король вестготов, похоже, не забыл оскорбления. Последствия оказались катастрофическими.

Вандалы, несомненно, не одобряли римскую мораль и римскую жажду крови. Ярче всего римские ценности демонстрировались в амфитеатрах, где великий и добрый Август развлекал массы за их счет убийством животных, пленников и гладиаторов. Такие специфически римские зрелищные мероприятия проводились сотни лет: в середине I в. н. э. Сенека описал развлечения толпы на полуденном представлении в римском Колизее:

Это чистое, неприкрытое убийство. У сражающихся нет защитных доспехов. Их тела полностью открыты для ударов. Ни один удар не проходит впустую. Именно такие бои очень многие предпочитают регулярным состязаниям… И понятно почему. Нет шлема, нет щита, чтобы отразить лезвие. Зачем броня? Зачем беспокоиться об искусстве? Все это лишь оттягивает смерть. По утрам людей бросают львам или медведям — в полдень их бросают самим зрителям. Лишь только человек убил, они кричат ему: убей еще или убьют тебя[372].

Это была самая стойкая отличительная черта Рима: менялись формы правления и религии, но сохранялся римский дух, а пока он жил, толпы глазели на смерть на аренах. Августин описывал, какой притягательной силой обладает жажда крови. Он пишет, что знал юного карфагенца, «который попался в водоворот красивой жизни в Карфагене, с непрерывной сменой удовольствией, и было потерял свое сердце и голову на играх в амфитеатре», но был вразумлен одной из лекций Августина. «Благодаря сильной воле и выдержке он стряхнул с себя грязь арены и никогда больше близко к ней не подходил» — пока в один прекрасный день дружки не затащили его, упирающегося, на представление.

Они нашли, где сесть, и Алипий сомкнул глаза, твердо намеренный не иметь ничего общего со зверствами. Если бы только он мог и заткнуть уши! Потому что, когда некий боевой эпизод вызвал громкий рев толпы, он не смог сдержать любопытства. Он был уверен: что бы ни случилось, если он это увидит, то найдет отвратительным и сможет справиться с собой. Поэтому он открыл глаза.

Когда он увидел кровь, то почувствовал себя, как если бы сделал огромный глоток дикой страсти. Вместо того чтобы отвернуться, он пристально глядел на происходящее и упивался всем этим безумием, не отдавая себе отчета в том, что делает. Он наслаждался неистовством боев и был пьян от прелести кровопролития. Он больше не был человеком, пришедшим на арену, а был просто одним из толпы.

Он смотрел и одобрительно кричал, и распалялся от возбуждения, а когда покинул арену, то в его разуме поселилась боль, которая будет преследовать его, пока он не вернется сюда вновь[373].

Эти представления были своего рода школой. С одной стороны, они демонстрировали отсутствие различий между цивилизацией и дикостью. Гладиаторы были одеты в традиционные костюмы мифических монстров и давно забытых варваров. Дикие звери и преступники показывались и предавались смерти, чтобы доказать, что Рим заботится о безопасности мира. Но еще важнее было то, что эти представления были данью почтения империи перед прежними добродетелями Римской республики. Римляне верили, что смотреть на убийство — это очень хорошо. Это не просто замечательное развлечение, но и глубоко нравственное. Оно делает людей хорошими римлянами.

В наши дни мы склонны считать, что сострадание — одно из самых важных человеческих достоинств, что степень цивилизованности общества можно измерить уровнем сочувствия слабым, бедным и страдающим. По таким стандартам Рим, пожалуй, вообще не заслуживал названия «цивилизованного», потому что там сострадание рассматривалось как моральное уродство. Бог Августина, узаконенно обрекавший младенцев на муки вечные в адском огне, был истинным римлянином. Сенека, этот суровый защитник республиканской добродетели, писал в эссе своему подопечному (и ученику) Нерону, что сострадание — чувство, «свойственное худшему сорту людей — старухам и глупым бабам»[374].

На гладиаторов следовало смотреть и ими восхищаться, потому что они бесстрашно шли на смерть. Цицерон радостно отметил: «Они рады умереть, чтобы доставить удовольствие своим хозяевам». Плиний чувствовал, что наблюдает «вдохновляющий спектакль, демонстрирующий любовь к славе и желание победы». Эти литераторы были настоящими римлянами. В отличие от старух и глупых баб, они абсолютно не сострадали жертвам, чья смерть их развлекала и поучала.

День представлений демонстрировал власть Рима над природой и человеческой жизнью. Он начинался утренним спектаклем с участием зверей. Из подземного склада декораций поднимался макет ландшафта, а затем появлялись экзотические звери — львы, тигры, леопарды, крокодилы, слоны, способные разорвать друг друга в клочья. Обеденное время отводилось для наказания пленников. Их могли отдать на растерзание диким зверям или (что было очень популярно) заставить убивать друг друга. Поскольку они имели обыкновение встречать смерть без особого героизма, высокопоставленные зрители отмечали, что находят эту мясорубку в чем-то отвратительной. Но это было эффектной демонстрацией мощи и беспощадности государства. Затем выходили гладиаторы и показывали на деле, как правильно должен умирать мужчина. Это было главным событием, а у отдельных гладиаторов были свои фанаты, как у спортивных звезд современного мира.