LIX МЫСЛИ О СОЦИАЛИЗАЦИИ ЗЕМЛИ, ФАБРИК И ЗАВОДОВ, СРЕДСТВ СУЩЕСТВОВАНИЯ И ТОРГОВЛИ

LIX

МЫСЛИ О СОЦИАЛИЗАЦИИ ЗЕМЛИ, ФАБРИК И ЗАВОДОВ, СРЕДСТВ СУЩЕСТВОВАНИЯ И ТОРГОВЛИ

Основной мыслью коммунистического движения 1793 г. было то, что земля должна рассматриваться как достояние всего народа и что каждому должно быть обеспечено существование так, чтобы никто не был вынужден продавать свой труд под угрозой голода.

«Равенство на деле», о котором так много говорили в течение XVIII в., выражалось теперь в утверждении равного для всех права на землю; а обширная распродажа земель государством после конфискации церковных и дворянских имений давала основание думать, что практическое осуществление этой основной мысли будет возможно.

Не следует забывать, что в то время крупная фабричная промышленность только начинала возникать и что земля была главным орудием эксплуатации труда. Землей барин держал крестьян в своих руках, и невозможность иметь свой кусок земли заставляла крестьян выселяться в города, где они по необходимости становились добычей фабриканта и торговца–спекулятора.

При таких условиях мысль коммунистов естественно направлялась к тому, что тогда называли «аграрным законом», т. е. к ограничению земельной собственности каждого отдельного лица известным количеством десятин и к признанию за каждым гражданином права на землю.

Захват земель, совершавшийся тогда спекуляторами, скупавшими с целью перепродажи национальные имущества, отобранные у духовенства и у эмигрантов–дворян, очевидно, мог только усилить мысль о необходимости такой меры. И в то время как одни требовали, чтобы каждый гражданин, желающий работать на земле, имел право получить свою долю из национальных имуществ или, по крайней мере, мог купить себе участок на выгодных условиях постепенного выплачивания, другие, более дальновидные, требовали, чтобы вся земля была объявлена общинной и чтобы право на землю было только правом владения той землей, которая действительно обрабатывается данным лицом, и то только покуда она им обрабатывается.

Таким образом, например, Бабеф, быть может избегая слишком выдвигаться вперед, требовал раздела поровну общинных земель. Но он также требовал «неотчуждаемости» земли, т. е. сохранения собственности на землю за обществом, за страной, т. е. за всем народом, предоставляя частным лицам только право временного владения.

С другой стороны, в Конвенте во время обсуждения закона о разделе общинных земель Жюльен Суэ восстал против окончательного раздела общинных земель, предложенного Комитетом земледелия, и с ним заодно были, конечно, миллионы более бедных крестьян. Суэ настаивал, чтобы раздел (между всеми членами общины поровну) был только временный и чтобы по прошествии некоторого времени общиной совершался передел. В таком случае владельцы участков имели бы только право временного пользования, как в русской общине.

По тому же вопросу о владении землей Доливье, священник в Мошане, устанавливал в своем «Опыте о первобытной справедливости» «два основных начала: первое, что земля принадлежит всем, т. е. никому в частности; и второе, что каждому принадлежит исключительное право на произведения своего труда[312]. Но так как в то время главным вопросом был вопрос о земле, он на него обратил главное свое внимание.

 «Земля, — говорил он, — взятая вообще, должна быть рассматриваема как великий общинный запас природы (le grand communal de la nature)», как общая собственность всех; «каждый должен иметь право на свою долю из этого большого запаса». «Одно поколение не может составлять законы для следующих поколений и лишать их верховного права, тем более не имеет оно никакого права лишать их достояния». И далее: «Одни только народы, и в частности общины, являются действительными собственниками своей земли»[313].

В сущности Доливье признавал, что только движимая собственность может передаваться по наследству. Что же касается до земли, то каждый, писал он, должен получить из общего запаса земли только то, что может сам обрабатывать со своей семьей, и то только пожизненно; причем это, конечно, не мешало бы вести общинную обработку земли рядом с фермами, где обработка велась бы каждой семьей порознь.

Хорошо знакомый с деревенской жизнью, Доливье ненавидел фермеров, так же как и владельцев. Он требовал «полной разбивки ферм» и «раздела земли мелкими участками между всеми, не имеющими земли или недостаточно наделенными ею. Вот единственная действительная мера, — говорил он, — которая могла бы оживить наши деревни и дала бы благосостояние семьям, ныне изнывающим в нищете за неимением земли, чтобы приложить к ней свое трудолюбие… Земля, — писал он далее, — была бы лучше обработана, средства существования каждой семьи умножились бы, на рынки привозилось бы больше продуктов, и мы избавились бы от самой отвратительной аристократии — аристократии фермеров». Он предвидел, что таким путем можно будет достигнуть такого изобилия земледельческих продуктов, что не будет более нужды в законе о жизненных припасах, «необходимом в настоящее время, но тем не менее предоставляющем большие неудобства».

Социализация промышленности тоже находила защитников, особенно в области Лиона. Там требовали, чтобы Коммуна определяла заработную плату рабочих и чтобы плата была такая, что обеспечивала бы средства существования. Требовали, следовательно, того, что современные английские социалисты называют living wage. Кроме того, раздавались голоса в пользу национализации некоторых отраслей промышленности, например рудников. Была также высказана мысль, что муниципалитеты должны бы захватить фабрики, покинутые противниками революции и сами вести производство на свой счет и в свою пользу. Вообще мысль о производстве самой Коммуной была очень популярна в 1793 г. Высказывалась также мысль, что надо пустить в обработку под огороды обширные пустующие пространства в парках богатых людей; она была распространена в Париже, где ее проповедовал Шометт.

Очевидно, что в ту пору меньше интересовались обрабатывающей промышленностью, чем земледелием. Впрочем, негоциант Кюссэ, выбранный членом Конвента в Лионе, уже говорил о национализации промышленности, а Ланж развивал проект фаланстера, где земледелие соединилось бы с промышленностью. Уже начиная с 1790 г. Ланж вел в Лионе коммунистическую пропаганду. Так, в брошюре, помеченной 1790 г., он развивал следующие воззрения: «Революция, — писал он, — шла, было, к тому, чтобы стать благотворной; но перемена воззрений испортила ее; благодаря самому ужасному злоупотреблению богатствами, воззрения верховного владыки (народа) изменились». «Золото… полезно и благотворно только в наших трудолюбивых руках; но оно становится заразой в сундуках капиталистов… Всюду, ваше величество, куда бы вы ни обратили ваши взоры, вы увидите, что земля обрабатывается нами; мы работаем на ней, мы первые ею владели: мы первые и последние действительные ее владельцы. Трутни, называющие себя ее собственниками, могут только забирать себе избыток, остающийся после нашего прокормления. Это доказывает во всяком случае наше право владения наравне с их. Но если мы совладельцы и составляем единственный источник всякого дохода, тогда право ограничивать наше пропитание и отнимать у нас избыток — разбойничье право». Что представляет, на мой взгляд, очень верное понимание так называемой «прибавочной стоимости»[314].

Рассуждая далее на основании фактов жизни о кризисе в средствах пропитания, переживаемом Францией, Доливье предлагает систему подписки, или абонемента, потребителей для покупки по заранее установленной цене всей жатвы, все это при помощи вольной ассоциации, разрастающейся по вольному соглашению. Он желал также установления общественных магазинов, куда все земледельцы могли бы свозить свои произведения на продажу. Он предлагал, таким образом, систему продажи пищевых припасов, которая одинаково отрицала как монополизацию продуктов отдельными личностями, так и государственную систему установления цен и захвата продуктов, введенную революцией. Он, очевидно, стремился к тому, что представляют теперь для молочных продуктов кооперативные сыроварни и маслобойни, соединяющиеся между собой, чтобы сбывать продукты целой области, как это делается в Канаде и в Западной Сибири, или даже — целой нации, как это заведено в Дании.

Вообще коммунистов 1793 г. естественно занимал больше всего вопрос о средствах пропитания, и он привел их, с одной стороны, к тому, что они заставили Конвент установить «максимум цен», а с другой стороны, они выдвинули великое, основное начало социализации обмена — муниципализации и национализации торговли, на которое слишком мало до сих пор обращали внимания их преемники, социалисты XIX в.

Действительно, всюду на очереди стоял вопрос о торговле хлебом. «Бесконтрольная торговля хлебами несовместима с существованием нашей республики», — говорили перед Конвентом в ноябре 1792 г. избиратели департамента Сены и Уазы. Эта торговля ведется небольшим числом людей в целях личного обогащения, и этому меньшинству всегда бывает выгодно поднимать искусственно цены, а это всегда заставляет страдать потребителя. Всякое частное средство будет и опасно, и бессильно, говорили они: именно эти полумеры нас разорят. Нужно, чтобы торговля зерновым хлебом и вообще вся закупка припасов делались самой республикой, которая и установит тогда «справедливое отношение между ценой хлеба и заработной платой».

Так как продажа национальных имуществ породила самые ужасные спекуляции со стороны фермеров, которым достались продавшиеся земли, то избиратели Сены и Уазы требовали ограничения размеров ферм, сдаваемых в аренду, и национализации торговли зерновым хлебом.

«Постановите, — говорили они, — что никто не может снимать фермы более 120 арпанов (44,5 десятины); что ни один землевладелец не имеет права обрабатывать самолично более одной такой фермы и что остальные он обязан сдавать в аренду … Передайте затем дело снабжения припасами каждой области республики в руки администрации, избранной самим народом, и вы увидите, что изобилие зернового хлеба и справедливое отношение между его продажной ценой и ценой рабочего дня вернет спокойствие, счастье и жизнь всем гражданам». Эти мысли, как видно, не были заимствованы из книг: их внушала сама жизнь.

Следует также отметить, что эти взгляды были приняты обоими Комитетами — земледелия и торговли — и были развиты в их докладе о жизненных припасах, представленном Конвенту вместе с проектом соответственного закона[315], и что такие меры были введены по настоянию народа в некоторых департаментах провинций Берри и Орлеана. В департаменте Эр и Луар народ едва не убил 3 декабря 1792 г. комиссаров Конвента, противившихся таким мерам: «Буржуа довольно наслаждались, — говорили им, — теперь пришел черед бедных работников».

Несколько позже депутат Бефруа (из Эн) резко требовал от Конвента введения такого законодательства, и Конвент, как мы уже говорили раньше, в LII главе, сделал попытку в громадных размерах социализировать во всей Франции всю торговлю предметами «первой и второй необходимости» при помощи общественных магазинов и установления для каждого департамента «справедливых» цен на все припасы.

Мы видим, таким образом, назревание во время революции мысли о том, что торговля есть общественное отправление и что ее следует обобществить, так же как землю и промышленность, — мысль, которую развивали потом Фурье, Роберт Оуэн, Прудон и коммунисты 40–х годов.

Кроме того, следует признать, что Жак Ру, Варле, Доливье, Ланж и тысячи обитателей городов и сел, крестьян и ремесленников лучше понимали с практической точки зрения вопрос о средствах пропитания, чем их представители в Конвенте. Они понимали, что такса на припасы, т. е. закон о максимуме без социализации земли, промышленности и торговли, не разрешит вопроса, каким бы арсеналом карательных законов и какими бы казнями революционного трибунала ни старались утвердить таксу. Сама система продажи национальных имуществ, принятая Учредительным собранием, Законодательным собранием и Конвентом, создала тех крупных фермеров, на которых жаловался Доливье, и Конвент прекрасно это почувствовал в 1794 г., когда увидал, как они искусственно поднимали цены на хлеб, чтобы голодом победить ту самую революцию, которой они были обязаны своим обогащением.

Против этого зла Конвент ничего другого не сумел предпринять, как только массовые аресты фермеров и массовую отправку их под гильотину. Но никакие драконовские законы против скупщиков и утайки хлеба (как, например, закон 26 июля 1793 г., предписавший обыскать амбары, погреба и риги фермеров), никакие «революционные армии», рассылавшиеся с целью захвата хлебов; и ареста уличенных в утайке фермеров, не помогли. Они только сеяли вражду в селах против городов, и особенно против столицы.

Отсутствие построительной коммунистической мысли у руководителей революции нельзя было заменить революционным трибуналом и гильотиной.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.