Вступление
Вступление
Покуда существует мир, честь и слава Мехико-Теночтитлана не должны быть забыты.
Чимальпаин Куаутлеуаницин
На протяжении двух-трех тысячелетий до нашей эры и вплоть до рокового 1519 года (год «Один-Тростник» по индейскому календарю), когда началось вторжение европейцев, на обширной территории Мексики сменилось множество разных цивилизаций, поочередно возвышаясь и обрушиваясь, точно морские валы. Поэтому нам следует точно определить интересующие нас место и время.
Мы будем описывать жизнь мексиканцев («мешиков»{1}, как они сами себя называли) в начале XVI века. В конце каждого индейского «века», который длился пятьдесят два года, отмечался великий праздник Нового Огня — праздник «связывания лет». Последний из таких праздников состоялся в 1507 году, в правление императора Мотекусомы (Монтесумы) II Шокойоцина Младшего. Мексиканская цивилизация тогда была на подъеме, в самом своем расцвете. Не прошло еще и века с тех пор, как первый из великих правителей мешиков Ицкоатль (1428–1440) основал союз трех городов, столицей которого стал Мехико-Теночтитлан. Именно здесь, на высоте 2200 метров, в долине, которую окружают вулканы, покрытые вечными снегами, на берегах и даже прямо на воде озер за несколько десятков лет образовалось самое обширное государство, какое только знала эта часть света.
Тогда, в 1507 году, никто от северных пустынь до знойных джунглей перешейка Теуантепек и от побережья Мексиканского залива до берегов Тихого океана не мог бы поверить, что огромная империя с ее культурой, искусством и богами рухнет через несколько лет в историческом катаклизме, по сравнению с которым даже падение Константинополя представляется относительно небольшим бедствием. Никто в Мексике не знал, что светлокожие люди, явившиеся из другого мира, уже в 1492 году обосновались на островах Восточного моря. Между первым путешествием Христофора Колумба и высадкой на континент Эрнана Кортеса пройдет двадцать семь лет — передышка в четверть века, на протяжении которой два мира, не знавшие друг о друге, жили бок о бок, разделенные проливом.
Народы-дети едва примечают друг друга
Поверх кустов, выросших за время их сна.
Эти строки Альфреда де Виньи всплывают в памяти, когда речь заходит о том странном моменте ожидания в истории. В Европе новый мир только начинал высвобождаться из средневековой оболочки. В том самом 1507 году, когда мексиканцы в очередной раз «связывали годы», зажигая новый огонь на вершине холма Уишачтекатль, Лютер был рукоположен в священники. Годом раньше Леонардо да Винчи написал «Джоконду», а Браманте начал сооружение собора Святого Петра в Риме. Франция ввязалась в Итальянские войны; во Флоренции Никколо Макиавелли стал секретарем Совета Девяти по организации милиции. Испания вернула себе все свои земли, нанеся поражение маврам в Гренаде; неукротимый порыв увлек ее каравеллы, ее воителей и миссионеров к недавно открытым землям. Но он пока еще не выплеснулся за пределы островов — Багам, Кубы, Гаити. На побережье континента испанцы ступили лишь в Гондурасе и Дарьене. Еще ни один белый не знал, что за Юкатанским проливом и Мексиканским заливом простираются огромные земли с городами, кишащими людьми, со своими армиями, государствами, храмами.
В Мексике тоже не ведали о судьбе, уже готовой постучаться в дверь. Император методично занимался благоустройством территорий, над которыми властвовали покорители народов мешики. Один за другим ему покорялись последние свободные города, отдаленные поселки в тропиках склонялись перед властью, исходившей с центрального нагорья. Конечно, кое-какие небольшие государства сохраняли независимость — например, аристократическая республика Тлашкала (Тласкала), окруженная империей со всех сторон, осажденная, отрезанная от торговых путей и внешних выходов, — но ведь для служения богам и прославления Солнца даже в мирное время должны продолжаться «войны цветов» — шочийаойотль, поставлявшие пленников для жертвоприношений.
Еще несколько лет — и пелена, скрывающая эти два мира друг от друга, будет прорвана. Они столкнутся — стальные шпаги с обсидиановыми мечами, пушки со стрелами и копьями, металлические шишаки со шлемами из перьев. Дворцы, пирамиды, насыпные дамбы-дороги через озера, каменные статуи и маски из бирюзы, шествия, сверкающие драгоценностями и султанами, жрецы, правители, священные книги — все это исчезнет и развеется, как сон. Попытаемся же успеть до наступления конца увидеть мерцающие отсветы, сияние и тени уже обреченного мира.
* * *
Поздно появившиеся на центральном плато Мексики мешики (их еще называли ацтеками в память об острове Астлан, их мифической прародине) считали себя наследниками предшествующих великих цивилизаций. Их знания о прошлом ограничивались несколькими веками. Они считали, что пирамиды Теотиуакана, которые мы датируем примерно VI веком н. э., были построены богами сразу после того, как те создали луну и солнце. Искусство архитектора, скульптора и резчика, мозаики из перьев, изобретение календаря и письменности — всё, чем отмечена высокоразвитая культура, происходило, по их мнению, от прежних обитателей Тулы, тольтеков, расцвет которых приходится на X и XI века.
Мексиканцы относили Тулу и ее бога-правителя Кецалькоатля, «Пернатого змея», к сказочно далекому прошлому. Именно он, Кецалькоатль, и его подданные-тольтеки первыми начали заниматься ремеслами и приобрели все знания, которыми с тех пор пользовались в Мексике. Но черная магия Тескатлипоки, мрачного бога ночного неба, одержала верх, и сияющий Кецалькоатль, изгнанный из Мексики, уплыл по волнам Атлантического океана — «небесной воды» — или же, по другим преданиям, сжег сам себя на костре.
В хаосе, последовавшем за падением Тулы, северные кочевые племена, носившие общее название чичимеки (термин, равнозначный «варварам» у древних греков), накатывали волнами на центральное плато. Тут уже легенда сливается с историей. Именно в XII веке началось великое переселение народов, увлекавшее к югу одно за другим племена охотников и воинов, не знающие сельского хозяйства, не имеющие постоянных жилищ и тканой одежды. Соприкасаясь с остатками цивилизации тольтеков и с оседлыми земледельцами, не сдвинувшимися с места после падения Тулы, эти народы очень скоро основали собственные деревни и города и усвоили нравы своих предшественников. «Классический» язык пауатль, на котором говорили мексиканцы, восторжествовал над грубыми диалектами захватчиков. Стали расти города — Колуакан, Аскапоцалько, Тескоко, где вельможи вели утонченную жизнь; эти города спорили за гегемонию в долине и поочередно вырывали ее друг у друга.
Вот в таком-то мире, странным образом напоминавшем итальянские республики эпохи Возрождения, скорые на конфликты, интриги и неожиданные развязки, одно бедное племя, принятое враждебно и подвергнутое сотням унижений, в конце концов получило от своих могущественных соседей несколько болотистых островков на озере. Мешики устроили свою столицу (жалкое поселение из тростниковых хижин) вокруг храма неукротимого и ревнивого бога Уицилопочтли, который направлял их в странствиях на протяжении полутора веков. Вокруг — бесплодное болото, ни леса, ни камня для постройки зданий. Плодородные земли оставались в руках более древних городов, ревниво охранявших свои поля, леса и каменоломни. Скитальцы поселились в этих унылых местах в 1325 году и именно там увидели сидящего на кактусе орла со змеей в клюве — знамение, обещанное их богом. Им потребовалось еще пятьдесят лет, чтобы укрепиться и избрать своего первого правителя — Акамапичтли. Город мешиков был еще так слаб, а судьба его так ненадежна, что ему, чтобы выжить, пришлось признать господство Аскапоцалько, от которого он освободился только в 1428 году.
Никто не различил бы в этом невзрачном зародыше образ будущей империи: никто, кроме «носителей бога» — жрецов-воинов, которые окружали священное изображение Уицилопочтли во время переселения, передавали народу его пророчества и верили в его обещание господства. Они составили первое ядро правящего класса, который менее чем через двести лет вознес мешиков на вершину могущества.
В начале XVI века о первых трудных шагах напоминали только плавучие огороды — «чинампы» — которые еще сохранились на окраинах города, напоминая о тех временах, когда безземельным мешикам пришлось создавать сушу, набрасывая на плетеные плоты ил со дна болот. Мехико-Теночтитлан, настоящая Венеция Нового Света, горделиво выстроил на воде свои террасы и пирамиды. Имя его императора Мотекусомы стало синонимом великолепия и власти для двадцати разных народов{2}. Сюда потекли богатства из покоренных провинций, придавая городу еще большую пышность. Никогда еще со времен легендарной Тулы глазам мексиканских индейцев не открывалось столько чудес.
* * *
О Мексике времен первых контактов с европейцами мы знаем по нескольким разновидностям документов, которые можно сравнивать и сопоставлять.
Археологические раскопки в долине Мехико оказались плодотворными: чуть копнешь — и обнаружишь следы ацтекской культуры или ее предшественников. Здесь во множестве находили домашнюю и ритуальную глиняную посуду, орудия труда и оружие, скульптуры. Однако мешики, которые сжигали своих мертвецов, а не хоронили их, как, например, сапотеки и миштеки, не подарили нам почти неисчерпаемого источника находок, какой являют собой захоронения с орудиями труда, одеждой, украшениями. С другой стороны, в Мехико не сохранилось ни одного древнего здания из-за методического разрушения города испанцами во время и после осады 1521 года. Таким образом, возникает парадокс: архитектура более древних майя, живших в VII веке, известна нам гораздо лучше, чем архитектура мешиков XVI столетия. Затерявшись в джунглях Чьяпаса, храмы и пирамиды Паленке или Йашчилана выстояли под более чем тысячелетним натиском стихий и растительности, тогда как сооружения Мехико стали жертвами разрушительной воли людей.
Однако период, о котором пойдет речь, отличается от всех прочих обилием письменных свидетельств. Мешики интересовались самими собой и своей историей, они были неутомимыми ораторами и большими любителями поэзии; они проявляли интерес к нравам и делам других народов. Наконец, они беспокоились о будущем, внимательно относясь к знамениям и жребиям. Отсюда множество книг — исторических или историко-легендарных, познавательных, ритуальных, гадательных, написанных по пиктографической системе, сочетающей в себе идеографическое и фонетическое письмо. Мексиканская цивилизация в изобилии создавала не только книги, но и делопроизводственную «макулатуру». В империи ацтеков усердно судились, и все тяжбы и споры порождали документацию: например, если две деревни спорили из-за участков плодородных земель, они предоставляли в подтверждение своих слов карты или планы, а также генеалогические древа, утверждающие права того или иного рода на эти самые поля.
Большая часть таких документов тоже была преднамеренно уничтожена после завоевания. Многие книги имели религиозную или магическую направленность, и епископ Сумаррага велел изъять их и сжечь вместе со многими светскими сочинениями, например историческими рассказами. По счастью, довольно большое количество книг избежало костра. С другой стороны, индейцы очень скоро осознали преимущества алфавитного письма, принесенного европейцами, по сравнению со сложной и малопонятной системой, которую они использовали прежде. Основываясь на древних пиктографических рукописях (некоторые из них, надо полагать, сохранились в семьях аристократов, несмотря на запрет), они составили — либо на мексиканском языке, но латинскими буквами, либо на испанском — драгоценнейшие исторические хроники. В их числе «Анналы Куаутитлана» и книги Чимальпаина Куаутлеуаницина, Тесосомока, Иштлильшочитля, которые в буквальном смысле слова напичканы самыми точными сведениями о жизни древних мексиканцев.
Наконец, сами испанцы оставили нам очень важные документы. Во главе первой волны нашествия, которую составляли столь же темные, сколь и храбрые солдаты, все-таки стоял незаурядный государственный деятель Эрнан Кортес, а в ее рядах находился прирожденный писатель, умеющий наблюдать и рассказывать, — Берналь Диас дель Кастильо. Письма Кортеса Карлу V и воспоминания, которые Берналь Диас, вернувшись на родину, продиктовал перед смертью, представляют собой первые свидетельства европейцев о доселе неведомом мире. Письма Кортеса более продуманны, рассказы Диаса непосредственны, забавны и трагичны{3}. Конечно же ни тот ни другой не стремились к отвлеченному созерцанию и постижению; их взгляды устремлялись прежде всего на укрепления и вооружения, на богатства и золото. Они не знали ни слова из языка индейцев, который словно удовольствия ради немилосердно коверкали всякий раз, когда цитировали. Они были искренне возмущены религией мешиков, которая показалась им предосудительным и отвратительным набором сатанинских ритуалов. Но, несмотря ни на что, их свидетельство сохраняет громадную документальную ценность, ибо благодаря ему мы видим то, чего уже больше никто после них не увидел.
Вслед за солдатами пришли миссионеры. Самый известный среди них, отец Бернардино де Саагун, прибыл в Мексику в 1529 году. Изучив науатль, научившись писать на этом языке под диктовку образованных индейцев, прибегая к помощи индейских художников, чтобы проиллюстрировать свою рукопись, Саагун создал замечательный памятник — «Общую историю дел в Новой Испании». Это произведение, которому он посвятил всю свою жизнь, навлекло на него подозрения в ереси, и его рукописи дважды изымались властями — в 1571 и 1577 годах. Он умер в Мехико в 1590 году, попрощавшись с «сыновьями своими индейцами» и так и не увидав изданным ни малейшего фрагмента своего труда. Другие монахи — например, Торибио Мотолинья, — хоть и не сравнившись с Саагуном, также оставили почтенные труды.
К этим первостепенным источникам следует добавить зачастую безымянные «Описания» и «Сообщения», составленные в XVI веке испанцами — священниками, чиновниками, магистратами, — которые являют собой кладезь информации, хотя с ними и нужно обращаться осторожно, поскольку их авторам редко было присуще критическое суждение. Следует также сослаться на многочисленные пиктографические записи индейцев, созданные после завоевания, — либо исторические повествования, такие как «Кодекс 1576 года», либо судебные документы, ибо любовь индейцев к сутяжничеству, разделяемая испанцами, находила выражение во множестве разбирательств по самым разным поводам, оставивших нам уйму полезных сведений. В общем, на эту тему существует богатая литература. Она позволяет нам составить о последнем периоде существования мексиканской цивилизации представление — хоть и неполное, поскольку остается множество загадок, но всё же живое и расцвеченное подробностями.
* * *
Чтобы не допустить анахронизмов и путаницы, нам следует установить для себя пространственные и временные рамки. Мы намерены описать прежде всего городскую жизнь, жизнь обитателей Мехико-Теночтитлана. Тем не менее существовало очевидное единство культуры между этим городом и некоторыми его соседями — в частности, Тескоко, расположенным на берегу большого озера. Поэтому нет ничего предосудительного в том, чтобы почерпнуть кое-какие сведения из исторических источников Тескоко, а также позаимствовать при случае некоторые элементы нашего описания у таких центров, как Шочимилько, Чалько, Куаутитлан и т. д. В самом деле, есть все основания полагать, что условия жизни во всей долине Мехико или, по крайней мере, в городах были очень похожи.
Вместе с тем нельзя обойти молчанием тему Мексиканской империи, власть, экономика, политические волнения и религиозные воззрения которой оказывали мощное воздействие на столицу. Эта империя начала складываться в XV веке в виде тройственного союза, трехглавой лиги, объединившей города-государства Мехико, Тескоко и Тлакопан (ныне Такуба); эта лига сформировалась сама собой вследствие войн, уничтоживших гегемонию другого города долины — Аскапоцалько. Но первоначальный характер тройственного союза быстро изменился. Под упорным давлением мексиканцев привилегии и независимость сначала Тлакопана, а потом и Тескоко были урезаны. В начале XVI века правители Тлакопана и Тескоко теоретически оставались равноправными союзниками мексиканского императора, однако это товарищество в большой степени носило почетный характер. Правитель ацтеков вмешивался в вопросы наследования обеих династий, вплоть до того, что сажал на трон своих подручных, которые, по сути, становились имперскими чиновниками. Когда Кортес вступил в Мехико, его встречал Мотекусома в сопровождении обоих правителей и некоторых назначенных им наместников — статус первых почти приравнивался к положению вторых. Дань, взимаемая с провинций, теоретически по-прежнему распределялась между тремя главными городами в пропорции, установленной изначально (по 2/5 Мехико и Тескоко, 1/5 Тлакопану), но многочисленные факты наводят на мысль о том, что император Теночтитлана на самом деле делил все сам, как хотел. Лига постепенно превращалась в единое государство.
К концу царствования Мотекусомы II империя состояла из 38 обложенных данью провинций, к которым следует присовокупить небольшие государства неопределенного статуса, расположенные вдоль пути караванов и армий между Оахакой и южными рубежами Шоконочко. Она достигала обоих океанов: Тихого у Сиуатлана и Атлантического вдоль побережья Мексиканского залива, от Точпана до Точтепека (ныне Туспан, штат Веракрус, и Тустепек, штат Оахака). На западе она граничила с цивилизованным племенем тарасков из Мичоакана{4}, на севере — с кочевниками-чичимеками, жившими охотой, на северо-востоке — с уастеками, дальним ответвлением от древа майя. На юго-востоке независимая, но союзная провинция Шикаланко образовывала своего рода буферное государство между центральными мексиканцами и майя Юкатана. Некоторое количество княжеств или племенных объединений сохранили независимость от Мехико, либо став анклавами на территории империи, либо располагаясь по ее границам: это относилось к говорящей на языке науатль республике Тлашкала на центральном плато, к княжеству Мецтитлан, говорившему на том же языке и расположенному в горах северо-востока, к маленькому государству йопи на побережье Тихого океана и к горцам чинантекам, которые занимали неприступный массив между равниной на берегу залива и долинами Оахаки (там они живут и сегодня).
Что до самих провинций, то каждая из них в большей степени представляла собой податную, нежели политическую единицу. В каждом «административном центре» проживал чиновник «кальпишки», в обязанность которого входило взимание дани; тем его роль и ограничивалась. Наместники, назначаемые центральной властью, были только в некоторых пограничных крепостях или в недавно покоренных землях, например, в Остомане для защиты от тарасков, в Сосолане в краю миштеков, в Оахаке, в Шоконочко на рубеже земель майя — в целом, в 15–20 городах. В других местах «провинция» образовывала лишь учетные рамки, внутри которых поглощенные города обладали самым различным статусом. Одни сохранили своих собственных вождей при единственном условии — платить дань; других принуждали посылать императору более-менее обязательные подарки или давать кров и пищу войскам и проезжим чиновникам; третьи, подвергшиеся более плотной колонизации, получили новых правителей, назначенных из Мехико. В любом случае, каждый город сохранял свою административную и политическую автономию с единственной оговоркой: он должен был платить дань, поставлять войска и передавать тяжбы на рассмотрение в последней инстанции в суды Мехико или Тескоко. Так что настоящей централизации не было; то, что мы называем империей ацтеков, было, скорее, не слишком сплоченной конфедерацией городов-государств и общин, обладающих различными статусами. До самого конца политическая мысль мешиков не зайдет дальше города (альтепетль) — автономной базовой единицы, которая может объединяться с другими или подчиняться другой, но при этом остается основной ячейкой государственного устройства. Империя была мозаикой, состоящей из городов.
Но и в таком виде ее существование должно было повлиять на главный город и изменить условия жизни в нем. В виде дани или предметов торговли в Мехико стекались изделия изо всех провинций: тропические плоды, поначалу неизвестные на центральном нагорье, хлопок, какао, шкуры диких животных, разноцветные перья, бирюза, нефрит{5}, золото. Таким образом, в Теночтитлане смогла зародиться роскошь — роскошь в одежде и украшениях, роскошь в еде, роскошь в жилищах и их убранстве, основанная на значительном количестве товаров всякого рода, которые беспрестанно прибывали в столицу со всех концов конфедерации.
С другой стороны, сформированная таким образом империя, включавшая только что присоединенные районы, например Оахаку, оказалась очень беспокойной. Вечно какой-нибудь город стремился вернуть себе суверенитет, отказывался платить дань, расправляясь с кальпишки и его помощниками{6}. Приходилось тотчас отправлять военную экспедицию, чтобы восстановить порядок и покарать бунтовщиков. Мексиканский воин переставал быть крестьянином-солдатом, каким являлся изначально, всё в большей степени превращаясь в профессионального военного, постоянно находящегося в походе. Словно покров Пенелопы, огромную империю (тем более что обходили ее пешком, преодолевая серьезные природные препятствия) приходилось постоянно ткать заново. Поэтому мешик, и без того воинственный по своему темпераменту и по традиции, редко выпускал из рук оружие. Протяженность территорий до бесконечности затягивала походы или вынуждала правителя содержать в самых отдаленных местах постоянные гарнизоны. Так что мешики далеко ушли от первоначальной жизни племени, когда каждый взрослый мужчина чередовал военную службу с возделыванием своего участка земли, меняя периодически копье на коа{7}. Отсюда пошла мысль о том, что дело ацтеков — воевать, а дело других народов — работать на них.
Наконец, эта империя включала большое количество инородческих племен, говоривших на сильно отличающихся друг от друга языках. Вероятно, центральные провинции населяли в основном науа, но с ними уже соседствовали отоми, говорившие на своем непонятном языке и почитавшие своих древних богов солнца, ветра и земли; на севере жили опять-таки отоми, составлявшие основную массу населения в Куауакане, Шилотепеке, Уэипочтле, Атокпане. На северо-востоке и на востоке жили уастеки в Ошитипане, тотонаки в Точпане и Тлапакойяне, масатеки в Точтепеке. На юго-востоке — миштеки в Йоальтепеке и Тлачкиауко, сапотеки в Койолапане; на юге, «по дороге» в Шоконочко, — майя; на юго-западе — тлапанеки из Киаутеопана, куитлатеки и коишки из Сиуатлана и Тепекуакуилько; наконец, на западе — масауа и матлальцинки из Шокотитлана, Толокана (ныне Толука), Окуилана и Тлачко (ныне Таско). Обычаи и верования этих разных народов неизбежно оказывали влияние на главенствующую народность. В рассматриваемую нами эпоху мешики пристрастились к украшениям из перьев, переняв их у населения тропических зон, к янтарным{8} украшениям, вставляемым в нижнюю губу, позаимствовав их у майя из Цинакантлана, к пестрым и украшенным вышивкой одеждам из хлопка, бывшим в употреблении у тотонаков, к золотым украшениям миштеков. Они почитали богиню плотской любви уастеков и отмечали каждые восемь лет праздник масатеков в честь планеты Венера — Атамалькуалицтли, «праздник, когда едят тамали из воды», во время которого подавали сосуд, наполненный водой, со змеями и лягушками, и масатеки глотали их живьем. Они были восприимчивы к чужой религии, двери их пантеона были широко открыты; в нем с легкостью находили себе место божки крестьянских племен, например Тепоцтекатль — божество урожая и опьянения, почитавшееся в Тепоцтлане, небольшом городке, завоеванном мешиками при Ауисотле. Некоторые ритуалы сопровождались песнопениями на чужих языках.
Так до разрушительного вмешательства испанцев протекала история и общественная жизнь, приведшая мешиков от положения простого племени странствующих земледельцев, равных в бедности, к положению главенствующего города-государства, господствующего над самыми разными землями и странами. Возвышение руководящего класса, состоящего из воинов, жрецов и чиновников, упрочение положения торговцев, начинавших пользоваться важными привилегиями, развитие монархической власти глубинным образом преобразили старое племенное общество. Как и на закате Римской республики, официальная идеология тщетно прославляла аскетизм былых времен, а уложения против роскоши так же тщетно пытались сдержать ее буйство.
Однако за пределами блестящих и богатых городов крестьяне — науа, отоми, сапотеки и другие — продолжали вести свою безвестную жизнь, исполненную терпения и труда. Мы почти ничего не знаем о масеуалли (простолюдине), питавшем своим трудом горожан. Порой его изображали в живописи и скульптуре в одной набедренной повязке, поскольку расшитые плащи были ему недоступны. Его шалаш, его поле маиса, его домашние животные и маленькая моногамная семья, его узкий горизонт не интересовали индейских и испанских хронистов, которые в своих исторических повествованиях и описаниях упоминали о нем, можно сказать, лишь в скобках. Однако здесь о нем следует вспомнить — хотя бы ради того, чтобы ощутить его молчаливое присутствие в тени блестящей городской цивилизации. Тем более что после катастрофы 1521 года, после полного крушения власти и идеологии, общественных институтов и верований выжил только он и живет до сих пор.