ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ ПУТЬ ЧЕРЕЗ СТЕПИ
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
ПУТЬ ЧЕРЕЗ СТЕПИ
Это решение таило в себе определенную опасность. Наполеон, поступивший подобным образом четыре с лишним века спустя, оставил французскую grende armee{23} лежать в снегах России и Польши, хотя и взял Москву.
Тимур еще не встречался с Золотой Ордой на поле битвы.
Войско Тохтамыша было многочисленнее и подвижнее — ордынцы владели несметными табунами и не знали недостатка в свежих лошадях. Тимуровым коням в тохтамышевых землях падеж не грозил — и вода, и пастбища там были. Но Золотая Орда обитала там в течение многих поколений.
Путь Тимура туда лежал по бездорожью, через песчаные пустыни, глинистые степи и голые холмы; взять с собой продовольствия можно было только на два-три месяца. И встреться ему на исходе их Тохтамыш, Тимур был бы вынужден вступить в бой, имея в тылу эти бесплодные земли. Поражение означало бы неизбежную потерю большей части войска и, скорее всего, собственную гибель.
В тысяча семьсот шестнадцатом году Петр Великий послал по этим землям против туркменов и Хивы военный отряд, командир его князь Бекович-Черкасский погиб в пустыне с большей частью своих людей, остальных сделали рабами. Столетие спустя другой отряд под командованием графа Перовского выступал туда среди зимы, когда воды должно было хватать — и уцелевшие вернулись через год, оставив на обледенелых равнинах десять тысяч верблюдов с повозками и большую часть участников похода.
Эти азиатские пустыни до сих пор представляют собой опасность для экспедиционных войск любой численности. И Тимур не имел возможности обогнуть их. Идя на запад, вокруг Каспия, он мог бы выйти к городам Золотой Орды. Но прежде чем прошел бы кавказские долины, Тохтамыш наверняка овладел бы Самаркандом. К тому же Тимур не представлял, где хан может выбрать поле битвы — на границе пустынь, у Черного моря, в полутора тысячах миль оттуда, или в Прибалтике, или на востоке, в пустыне Гоби. Однако Тохтамыш сделал совершенно иной ход, столь же неожиданный. Разведка Тимура не приносила сведений, продовольствие кончалось, он и его воины шли наугад, пока не увидели перед собой украшенные рогами знамена Золотой Орды.
Янычар
По всем канонам стратегии Тимур обрекал себя на неудачу. Но этот путь оказался верен. Эмир руководствовался знанием человеческой натуры, а не действовал очертя голову. Он помнил, что Тохтамыш провел несколько лет при его дворе и дважды бежал от решительного сражения. Прекрасно понимал все сильные и слабые стороны характера этого монгола и его тактику.
Он наверняка знал, что не сможет выиграть оборонительную войну у такого мастера кавалерийских сражений, как этот хан; что пока Тохтамыш властвует на севере, Самарканд будет под угрозой. И решил рискнуть всем, чтобы завершить борьбу в землях Золотой Орды, где Тохтамыш совершенно не ожидал его.
Совершенно ясно, что этот татарский полководец на всем протяжении жизненного пути следовал трем твердым правилам: никогда не отходить для маневра на свою территорию; никогда не оказываться вынужденным переходить к обороне; всегда наступать с той скоростью, какую может развить лошадь.
— Лучше, — сказал однажды он, — находиться в нужном месте с десятью людьми, чем вдали от него с десятью тысячами.
И еще:
— Нужно действовать стремительно и сломить врага, покуда он полностью не собрался с силами. Не следует брать столь многочисленного войска, что не сможешь содержать его в походе.
Поначалу войско, пока не оставило позади мутную реку Сыр, находилось в привычных условиях. Оно прошло от одной приграничной крепости к другой, потом стало медленно пересекать горный хребет Кара-Тау. Там — был конец февраля — таяние снегов и дожди вынудили их стать лагерем, и туда приехали послы Тохтамыша, передали Тимуру девять великолепных скакунов и сокола с ожерельем из драгоценных камней.
Посадив сокола на запястье, Тимур в молчании слушал речи послов. Тохтамыш, казалось, признавал свой долг перед эмиром Самарканда, собственную ошибку в развязывании войны и хотел заключить с Тимуром мирный договор. Было ясно, что это просто дипломатическое ухищрение.
— Когда ваш повелитель, — ответил Тимур послам, — был ранен и побежден врагом, то, как хорошо известно, я помог ему и назвал его своим сыном. Я выступил на его стороне против Урус-хана и потерял много воинов. Увидя себя могущественным, он все это забыл. Когда я был в Персии, он изменил мне и разрушил мои города. Потом отправил еще одно большое войско в мои владения. А теперь, когда мы выступили против него, хочет спастись от кары. Слишком часто он нарушал свои клятвы. Если искренне желает мира, пусть пришлет Али-бея для переговоров с моими военачальниками.
Али-бей, главный советник Тохтамыша, не ехал, и поход на север продолжился. Знатных женщин отправили домой с военачальниками, которым было поручено защищать Самарканд, и войско Тимура вышло из холмов в Белые Пески.
Три недели оно шло по барханам, все еще холодным после недавней зимы. В предутренней стыни карнаи, семифутовые трубы, трубили сбор, воины седлали коней и садились на них. Шатры складывали на большие телеги с колесами выше человеческого роста. Перед телегами шли вьючные верблюды, кряхтевшие под своей ношей. В телегах лежало также снаряжение десятков — воины размещались по десять в шатре — две лопаты, пила, кетмень, серп, топор, моток толстой веревки, котел и бычья шкура. Продовольствие было несытным — мука, ячмень, сушеные фрукты и т. п. По вхождении в Белые Пески каждому воину было отведено около шестнадцати фунтов муки в месяц.
У каждого воина была запасная лошадь, доспехи их состояли из кольчуги, шлема и щита. Каждый был вооружен двумя луками — один для дальних расстояний, другой для быстрой стрельбы — тридцатью стрелами, саблей или обоюдоострым мечом и кинжалом, у большинства висели на плечах длинные копья; у кое-кого были дротики.
Тумены двигались в плотном порядке — разделяться было бы самоубийством — и таким же образом останавливались на ночлег. Каждый военачальник должен был находиться в определенном месте, на определенном расстоянии от знамени эмира. Так что путаницы не возникало даже в темноте. Темники — командиры туменов — хотя и ехали непринужденно, держали воинов в почти боевом строю. Этот широко расчлененный порядок позволял лошадям щипать траву на редких островках зелени среди песков.
Примерно за час до полудня карнаи снова трубили, и воины останавливались, чтобы дать отдых лошадям. Самые слабые животные уже издыхали от недостатка воды.
Под вечер разбивали лагерь на заранее выбранном разведчиками месте. Увенчанное полумесяцем знамя Тимура с конским хвостом ставили перед его павильоном, и вокруг него поднимались шатровые дворцы.
Затем следовало довольно волнующее событие, строевой смотр. Когда все темники подводили свои тумены и вставали лагерем, раскатывалась дробь тимуровых литавр. Снова сев в седло и собрав приближенных, он ехал к центральному знамени, барабанщики шли впереди него с оркестром — флейтами, дудками, трубами.
Под пронзительные звуки дудок, до того быстрые, что слух едва успевал следовать за ними, лошади поднимались на дыбы, и их сурово осаживали. Гремели медные тарелки, и хор отборных певцов, закрыв глаза и запрокинув головы, затягивал песню о доблести и радостях войны.
В багровом свете заката военачальники на рысях ехали к знамени, их головы в косматых меховых шапках подскакивали над конскими гривами. Под мехами и кармазином блестела сталь, пронзительной песне вторил глухой стук копыт. Звяканьем убранных серебром уздечек и единым громким возгласом они приветствовали Тимура:
— Хур-ра!
Когда последний темник с сияющей на смуглом лице гордостью собственным великолепием и величием своего повелителя проезжал мимо, Тимур спешивался и вместе со своей свитой шел ужинать. Даже в пустыне он одевался в самые роскошные вышитые шелка и парчу.
После наступления темноты к нему приходили в свете фонаря с донесением командиры разведчиков, шедших на несколько миль впереди войска. Тимура ставили в известность о состоянии лошадей и о количестве больных.
Тимур торопился миновать пески и не допускал ни задержек, ни отставаний. Отставшему набивали песком сапоги, вешали на шею и заставляли целый переход идти пешком. Если он снова отставал, его ждала смерть.
К концу третьей недели войско вышло в холмистую зеленую степь, где в лощинах стояли туманы. Там, на берегу реки, оно постояло лагерем, давая отдых лошадям, потом переправилось через нее тумен за туменом. Реку назвали Сары-Су, что в переводе означает Желтая Вода{24}.
Воины поражались протяженности степей, напоминавших им море своим волнистым однообразием. Приблизясь к двум горам, названным Большая и Малая, они стояли, пока Тимур с военачальниками взбирался на более высокую и разглядывал оттуда зеленые степи, простиравшиеся до горизонта за фиолетовую тень горы. Было начало апреля, степь голубела васильками. В дикой пшенице бегали куропатки, в небе кружили орлы. Сквозь дымку тумана сияло золото далеких пресных озер. И за все это время, повествует хроника, воины не видели ни людей, ни возделанной земли.
Кое-какие признаки людского пребывания были заметны — верблюжьи следы в сырой земле, кострища, навоз, оставленный конским табуном. То и дело воины ехали по человеческим костям, вымытым из неглубоких могил зимними грозами.
Теперь татары ежедневно охотились впереди войска. Привозили диких кабанов, волков, нескольких сайгаков. Мяса было очень мало — овца стоила сто кебекских динаров{25}. Тимур приказал не печь ни мяса, ни хлеба. Обычной едой была болтушка из муки с мясом. На смену ей пришел густой, приправленный травами суп.
Чтобы приободрить начавших голодать людей, военачальники ели из одного котла с ними. В суп шли охотничья добыча, найденные птичьи яйца, все больше трав. Вскоре воины стали получать его по одной тарелке в день. Войско двигалось, ища по пути коренья и перепелиные гнезда. Запас муки подходил к концу.
Лошади благодаря превосходным пастбищам были в хорошем состоянии, но жертвовать ими ради еды было нельзя. В этих землях человек без коня был небоеспособен, и потеря большого количества лошадей явилась бы катастрофой. Положение становилось все хуже, и военачальники стали задумываться, что ждет их впереди. Поворачивать обратно было рискованно, пришлось бы снова идти через пустыню с ослабевшими воинами, Золотая Орда почти наверняка появилась бы из своего чистилища невидимости и превратила бы отступление в кошмар. В этом бедственном положении Тимур приказал тавачи разрешить командирам флангов устроить облавную охоту.
До сих пор разрозненные всадники привозили дичь, какую удавалось подстрелить впереди туменов. Теперь сто тысяч воинов растянулись в линию на тридцать миль. Центр оставался неподвижен, а фланги описывали полукруг, сгоняя внутрь всех четвероногих. Несколько отрядов поскакало замкнуть с севера сужавшийся проход.
Замкнувшийся круг стал сжиматься. Даже заяц не мог бы проскочить между изголодавшимися татарами, и животные, почувствовав погоню, безумно заметались — неслись олени, бросались в наступление кабаны, пытались прорваться сквозь окружение волки, неуклюже улепетывали медведи, самки сайгаков жались к самцам.
Некоторые животные в смыкавшемся круге вызвали у татар удивление. Хроника упоминает об оленях крупнее буйвола, каких они видели впервые — почти наверняка то были лоси. Тимур, как предписывалось правилами охоты, первым въехал в круг и поразил стрелами нескольких сайгаков. Его владение луком неизменно вызывало восторг у воинов. Большинство их могло натянуть тетиву только до груди, а эмир благодаря огромной силе рук и плеч оттягивал оперенный конец стрелы до уха.
Наконец-то мяса оказалось в изобилии. Татары убивали только самых жирных животных и устроили незабываемый пир.
Тимур не дал воинам долго наслаждаться праздностью. На другой день тавачи поехали с приказом собрать тумены на смотр. Час спустя появился Тимур, наряженный для этой церемонии, его белая горностаевая шапка сверкала рубинами, в руке он держал жезл из слоновой кости с золотым набалдашником в виде бычьего черепа, следом за ним ехала свита.
Темники, когда к ним подъезжал эмир, спешивались и склонялись к его стремени, потом шли рядом с ним пешком вдоль строя своих воинов, прося обратить внимание на их стать и силу, на великолепное состояние оружия. Тимур вглядывался в смуглые знакомые лица — словно бы отлитых из бронзы барласов, поджарых сульдузов, подтянутых джелаиров и диких бадахшанских горцев, с которыми сражался на «крыше мира».
Эмир остался недоволен. Под вечер у знамени загремели большие литавры, бронзовые, обтянутые воловьей кожей полусферы. Им отозвались лагерные барабаны, тумены тут же разделились на тысячи и выстроились в боевой порядок. Пожалуй, эти сибирские степи ни до ни после не видели подобного воинства. Беки поспешили занять свои места в строю, и от одного фланга до другого, между которыми было несколько миль, раздался возвещающий атаку возглас:
— Хур-ра!
Войско было боеспособно, находилось в бодром расположении духа и на другой день продолжало поход.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.