2.1. Первый год, разгромный

2.1. Первый год, разгромный

Говоря между нами, должен сказать Вам откровенно, что если не будет создан англичанами Второй фронт в Европе в ближайшие три-четыре недели, мы и наши союзники можем проиграть дело. Это печально, но это может стать фактом.

Председатель СНК СССР И. Сталин советскому послу в Англии Ивану Майскому, конец августа 1941 г.[120]

В 20-30-е годы в западных районах СССР, в том числе в Украине, были созданы базы для ведения партизанской войны на территории СССР в случае занятия ее противником, подготовлены кадры для масштабной зафронтовой борьбы.

По свидетельству Ильи Старинова, в этот период армейские структуры оперировали и за границами СССР: «По линии Народного комиссариата обороны готовили командиров, которые, попав с подразделением в тыл противника, могли перейти к сопротивлению. С этой целью в Западной Украине и Молдавии создавались скрытые партизанские базы с большими запасами минно-подрывных средств. Склады на побережье Дуная создавались даже в подводных резервуарах в непортящейся упаковке»[121].

Однако в 1937–1939 гг. большинство из подготовленных кадров было репрессировано или «перепрофилировано», а партизанские базы уничтожены или переоборудованы для других нужд[122].

Представляется, что это было связано с тем, что на протяжении 1928–1938 гг. в СССР были проведены базовые мероприятия сталинской социальной инженерии. Коллективизация и чистки позволили, с точки зрения руководства СССР, создать монолитное общество (которое, как показал в том числе и первый год войны, представляло собой отнюдь не монолит). А индустриализация, выразившаяся в создании самого большого в мире военно-промышленного комплекса, способствовала насыщению Красной армии большим количеством современнейших вооружений. Поэтому в советской военной мысли и стратегическом планировании возобладала теория ведения боевых действий «малой кровью на чужой территории», подкрепленная материальным базисом. Ведение партизанской войны на землях Украины и Белоруссии не предусматривалось, и основу для будущих партизанских формирований ликвидировали за ненадобностью.

В 1941 г. их стали создавать едва ли не с нуля.

Поэтому в описаниях советских партизанских структур в первый год войны общим местом стало утверждение о сложности условий, в которых оказались представители партизанских отрядов и их командование. В то же время в еще более сложных условиях оказались противники партизан. Немцы на тот момент обладали крайне ограниченным опытом антипартизанских операций. Планы ведения боевых действий Вермахтом в 1941–1942 гг. не выполнялись, а сил на фронте как, впрочем, и в последующий период, не хватало. Собственно фронта как сплошной линии до весны 1942 г. в Украине не было. Нацисты имели самое слабое представление о территории и населении, которые им предстояло попытаться поставить под контроль. Обо всем этом партизанский командир Михаил Наумов в конце 1943 г. вспоминал с ностальгией: «Вообще, зима 41/42 г. была очень благоприятной для партизан… Был тогда для нашего брата простор и русские глубокие снега. В те времена от фронта до старых границ было далеко, и это давало возможность широко маневрировать… Я воевал тогда на севере Сумской области — в глубоких снегах, где немецкая техника беспомощна… В лесах мы, партизаны, находили изобилие боеприпасов и различных вооружений. Я тогда имел неограниченное число пушек и снарядов, даже имел полковые минометы и орудия… в ряды партизан приходили прекрасно обученные военному делу кадровые бойцы и командиры Кр[асной] ар[мии] из окружения»[123].

Однако даже в таких условиях успехов украинские партизаны не достигли.

6 марта 1942 г. нарком внутренних дел УССР Василий Сергиен-ко направил секретарю ЦК КП(б)У Демьяну Коротченко докладную записку, в которой значилось: с августа 1941 г. по 1 марта 1942 г. НКВД УССР сформировал 1874 партизанских отряда численностью 29 307 человек и заслал в тыл врага 776 агентов-одиночек и связников с партизанскими отрядами[124]. Всего свыше 30 000 человек.

Между тем в докладной записке штаба истребительных батальонов НКВД СССР сообщалось, что по состоянию на 1 мая 1942 г. в Украине на связи с «Большой землей» действует 37 партизанских отряда с 1918 участниками[125].

Учтем, что засылка партизан на территорию Украины продолжалась и в марте-апреле 1942 г. Кроме того, численность указанных 37 партизанских отрядов не была стабильной, а выросла с осени 1941 г. до 1 мая 1942 г. за счет окруженцев, беглых военнопленных и мирных жителей оккупированной территории. И, как показали дальнейшие события, даже из этих 37 отрядов часть в течение последующих месяцев прекратила свое существование. Иными словами, потери советских партизанских формирований в первый год войны были близки к 100 %.

Только потому, что до настоящего времени ни один историк не дал развернутого и внятного ответа на вопрос, куда в 1941–1942 гг. делись почти все украинские партизаны, российский автор Алексей Попов сумел сделать авторитетное обобщение: «Поспешно созданные партизанские формирования горели желанием громить врага…»[126]

В сводном отчете 213-й немецкой дивизии охраны тыла говорится о событиях начала войны в Западной Украине: «8 июля 1941 г. в дивизию было донесено, что железнодорожный отрезок Ковель-Ровно… ночью был подорван… В последующие дни множились сообщения о появлениях парашютистов в районе Ковель-Любомль-Владимирец. Из некоторых групп удалось взять пленных. Это были исключительно жители данной территории, которые недавно русскими войсками частично с помощью насилия и без должной подготовки… были посланы на выполнение заданий. Пленные показали, что они после прыжка желали только одного: скорее оказаться в своих родных деревне или городе. Этим словам можно верить, так как речь идет преимущественно об украинцах и никаких дальнейших случаев диверсий отмечено не было»[127].

Сводка СД дает нам более развернутую картину событий лета 1941 г. в Украине. В данном случае речь идет, вероятно, о засылавшихся в тыл врага армейских разведывательно-диверсионных группах: «Из проведенных до настоящего момента допросов пленных русских парашютистов вырисовывается следующая картина.

С аэродрома вблизи Киева ежедневно до 50 парашютистов отправляются в Галицию, район Луцка, но также вплоть до Варшавы… Коммунистические эмигранты из всех стран, [бывшие] борцы в Испании, бывшие польские офицеры, но и находящиеся на службе русские офицеры, одетые в гражданскую одежду с паспортами на чужое имя используются [для засылки в немецкий тыл]… Большинство [диверсантов] впервые призвано через коммунистические организации вскоре после начала войны и после одного пробного прыжка с высоты 40 метров позже прыгает с высоты 2000 метров. В самолете происходят расстрелы из-за отказа прыгать… Часто парашютисты после приземления добровольно передают себя в немецкие органы»[128].

Согласно воспоминаниям сотрудника ГРУ Никольского, опубликованным его дочерью, «подготовка людей и их переброска в тыл противника проводилась в таком массовом количестве, что напоминали своеобразный конвейер»[129].

Сбои этого конвейера были самыми разными. Например, Черниговско-Волынским соединением УШПД под командованием А. Федорова 22 апреля 1942 г. был «подобран» радист ГРУ В. Не-вмершицкий, с которым никто не выходил на связь вплоть до конца 1943 г.[130]

«Поток» представляли собой и действия партийных организаций по созданию партизанских формирований. В том числе и, например, на правобережье Украины, в весьма лесистой Житомирской области. По словам уполномоченного ЦК КП(б)У Сергея Маликова, оставлялись «на работу» большей частью рядовые коммунисты, не подготовленные для выполнения диверсионной борьбы, очень мало оставалось руководящих партсовработников и секретарей райкомов КП(б)У, председателей исполкомов и их заместителей: «Оставленных не инструктировали, не установили явочные квартиры, пароли и т. д. Партизанские базы почти не использовались ни в одном районе, а оставленные люди выдали эти базы немецким властям и за счет этого оружия вооружилась значительная часть полиции и предателей советского народа…

До декабря 1942 года в Житомирской области не было ни одного местного партизанского отряда. (…) Ряд коммунистов перешли в лагерь фашистов и активно помогают немецким властям в проведении их мероприятий»[131].

В датированной 11 сентября 1941 г. сводке СД приводится информация о схожем поведении партизан, созданных на базе истребительных батальонов НКВД в Центральной Украине: «По сведениям взятых в плен партизан, уже перед активным выполнением задания была видна нехватка воинственности, поскольку обучение [будущих партизан] проходило после окончания работы и на физическую пригодность некоторых [будущих партизан] не обращалось внимания. С приближением немецких войск и ростом интенсивности налетов немецких бомбардировщиков во многих местах стали заметны проявления паники и признаки роспуска [отрядов], которые после бегства многих начальников только выросли. Так, например, в Кирово в одном отряде, насчитывавшем 34 человека, только 26 вышло на марш; а в Елизаветградке из роты, насчитывавшей 140 человек, после 4 дней с начала выполнения задания осталось только 28 партизан. Постовые, стоявшие под ружьем, ушли неизвестно куда, вместо того, чтобы обеспечивать безопасность своих товарищей, спрятавшихся в лесах»[132].

Ситуация на Николаевщине (Южная Украина) в сентябре 1941 г. напоминала события в Центральной Украине: «Создается впечатление, что распространение партизанской войны сократилось из-за того, что высшие партизанские вожаки часто сбегали и инициатива отдельных представителей [партизанских отрядов] через многолетнее воспитывание несамостоятельности и ожидания распоряжений далее просто угасла»[133].

Случай, произошедший на Херсонщине (Южная Украина) в октябре 1941 г., демонстрирует ту же тенденцию: «В [городке] Сивашское с помощью допроса свидетеля была выявлена организация и рабочий план истребительного батальона… Рекрутирование [личного состава батальона] из непригодных к военной службе мужчин — также против их воли… При отходе красных войск батальон распался. Командир, вожди отрядов и часть мужчин бежали. Среди оставшихся не было активистов»[134].

В коллективной работе российских историков, посвященной партизанской борьбе, говорится, что в 1941–1942 гг. «численность партизанских отрядов и их боеспособность неуклонно росли»[135]. Можно добавить — на бумаге.

Документы НКВД более рельефно описывают факты, нашедшие место в приведенных выше сводках СД.

Например, сообщение заместителя наркома внутренних дел УССР Савченко в ЦК КП(б)У 28 ноября 1941 г. рассказывает о случае в Центральной Украине, причем называются и имена партизан: «Партизанские отряды под командованием Федорчука и Белоконя, после отхода частей Красной армии с территории Днепропетровской обл., оказавшись в тылу немецких захватчиков, не приступая к боевой деятельности — распались. Командиры отрядов вышли на нашу сторону»[136].

В отчете командира Белоконя, сохранившемся в этом же архивном деле, рассказывается о том, что комиссар его отряда занимался пропагандой антисемитизма и призывал партизан разойтись по домам, что последними и было сделано.

Аналогичное донесение для Хрущева о событиях в Восточной и Центральной Украине: «Харьковским областным комитетом партии и Управлением НКВД был сформирован партизанский отряд численностью 47 человек под командованием Рудченко и направлен в Киев.

В г. Киеве командир и комиссар отряда получили задачу перебраться через линию фронта и следовать в район Винница — Бердичев для организации партизанской борьбы против немецких захватчиков.

Отряд был снабжен радиостанцией.

Вышедший с территории, временно занятой противником, бывший начальник пункта формирования партизанских отрядов в Киеве младший лейтенант милиции Маримуха доложил, что после занятия города Киева немцами он, Маримуха, встретился в городе с командиром партизанского отряда Рудченко, который ему заявил, что все партизаны его отряда находятся в Киеве, оружие спрятали в лесу и что он с рядом других людей из отряда решили зарегистрироваться в немецкой комендатуре»[137].

Многие сообщения НКВД с территории Восточной Украины похожи друг на друга как две капли воды — и о создании партизанских отрядов, и об их дальнейшей судьбе. Например, при отходе частей Красной армии с территории Сталинской (ныне Донецкой) области Красноармейским райкомом КП(б)У и отделением дорожнотранспортного отдела НКВД из партсовактива железнодорожников был сформирован и оставлен в Красноармейске партизанский отряд численностью 24 человека под командованием человека по фамилии Халява. «18 ноября с[его] г[ода] Халява вышел из тыла противника и доложил, что с приходом немецких захватчиков в г. Красноармейск, большинство партизан его отряда, в том числе и некоторые коммунисты, зарегистрировавшись в немецкой комендатуре, остались работать на транспорте и отказались от партизанской борьбы. Причиной распада отряда Халявы считаю несерьезное отношение к формированию отряда со стороны отделения дорожно-транспортного отдела [НКВД] ст. Красноармейск и районного комитета КП(б)У, вследствие чего отряд был сформирован наспех, из случайных и непроверенных людей»[138].

Посмотрим также на ситуацию на Черниговщине и Сумщине, областях, благодаря наличию лесов и удаленности от советско-германской границы, ставших «малой родиной» украинских партизанских формирований в 1941–1942 гг.

В дневнике аппаратчика и партизанского командира Николая По-пудренко есть запись о немецкой бомбардировке Чернигова 23 августа 1941 г., приведшей к панике чекистов: «От первой бомбы милиция и НКВД бросили свое здание, много оружия и боеприпасов. Стоило мне трудов, чтобы заставить их эвакуировать горящие магазины и склады»[139]. Аналогичную картину Попудренко наблюдал и в райцентре Мена.

О подобном поведении уже не чекистов, а партноменклатуры доносил Хрущеву секретарь ЦК КП(б)У Михаил Бурмистенко 11 сентября 1941 г. По его словам, партработники, знающие места закладки продовольствия для партизанских отрядов, действующих на севере, в черниговских лесах, в страхе бежали и очутились в тылу Красной армии: «Товарищи, которые обязаны были руководить партизанским движением, также отступили вместе с войсками Красной армии… Во время бомбежки городские черниговские власти в панике бежали, бросив город. Председатель городского совета сам сбежал в Харьков и приказал бросить город отрядам ПВО и др[угим] работникам. Черниговский обком [партии] вынес решение о предании этого типа суду трибунала»[140]. Военный трибунал приговорил главу горсовета к расстрелу, что вызвало одобрение Хрущева.

О ситуации на Сумщине в ЦК КП(б)У сообщали партизанские командиры Ковпак и Руднев:

«Подпольный [Путивльский] райком партии струсил и убежал»[141].

Позднее Ковпак в отчете в УШПД описал другой подобный случай. 7 сентября 1941 г. в Путивль прибыла группа диверсантов из Харьковской школы НКВД, белорусы, с просьбой оказать им помощь переправиться в тыл немцев для диверсионной работы:

«По существу эту работу должны были выполнить работники НКВД, но они сделали все, чтобы свалить этих людей на мои плечи и спокойно эвакуироваться вглубь страны»[142].

Тем, что советские коммандос в массовом порядке сдавались в плен или вообще переходили на сторону немцев, последние не преминули воспользоваться. Хотя соответствующие агентурные комбинации НКВД удалось в значительной мере нейтрализовать:

«…Глухов, 1894 г. рождения, русский, член ВКП(б) с 1930 г., морской капитан 3-го ранга запаса, с 1931 по 1937 г. прокурор по спецделам, до войны начальник судостроительной верфи в гор. Мариуполе, назначенный командиром объединенных партизанских отрядов, сформированных в гор. Киеве и предназначенных для боевых действий на Черниговщине и в Сумской области.

Вместо выполнения задания, Глухов явился в комендатуру в г. Яготине и предал свой партизанский отряд свыше 50 человек и базу боеприпасов в 300 000 патронов.

Будучи завербован немецкой разведкой, Глухов выявил и предал еще три партизанских отряда численностью в 50 человек в Полтавской и Харьковской областях. Затем, по заданию разведки, Глухов, совместно с приданными ему двумя агентами гестапо, сформировал лжепартизанский отряд, с которым прибыл в наш тыл, якобы для отдыха и пополнения отряда, явился в НКВД УССР и доложил о “боевых” делах отряда…

Глухов арестован вместе с участниками созданного им лжепартизанского отряда…

УНКВД Сталинской (сейчас Донецкой. — А. Г.) области арестован немецкий шпион Корниенко Я. К., 1910 года рождения, член ВКП(б), до войны директор трикотажной фабрики г. Черновцы. Будучи направлен в тыл немцев во главе диверсионной группы, предал эту группу немцам, был завербован гестапо и переброшен в наш тыл с заданием устроиться в штаб Юго-Западного фронта и собрать данные о штабе фронта, дислокации частей ЮЗФ, после чего возвратиться обратно к немцам»[143].

Нередко и немецкие контрразведывательные мероприятия были вполне успешны. Как информировали сотрудники ЦШПД своих украинских коллег, в мае 1942 г. в тыл Вермахта была со спецзаданием переброшена группа людей, среди которых находился и бывший комсомолец из Львова Станислав Куропатва: «Прыгая, группа попала в руки немцев. Двое убиты. Куропатва же выдал немцам шифр и условия работы своей рации. С тех пор на этих условиях работают немцы. В мае 1943 г. по их указаниям переброшены два человека, которые попали в руки немцев и ими были убиты»[144].

Сводка СД вполне правдиво обрисовала общую картину: «Говоря в целом, это организованное партизанское движение, которое провозглашено и распропагандировано русским правительством, не достигло ожидаемых масштабов, при этом причину следует искать не в плохой подготовке, а в отсутствии интереса со стороны населения»[145]. Не только мирных жителей, но и личного состава отрядов и их командиров, а также многих непосредственных организаторов партизанских формирований.

Помимо распада отрядов, был еще один путь исчезновения партизан.

О подобном случае сообщал в ЦК КП(б)У заместитель главы НКВД УССР Сергей Савченко: «В октябре с. г. УНКВД по Вороши-ловградской области сформирован и выброшен в тыл противника на территорию Сумской области партизанский отряд численностью в 16 чел. под командованием пом[ощника] зав[едующего] шахтой Свиридова.

Отряду была передана радиостанция с двумя радистами спецотдела НКВД УССР.

6.12.41 г. в НКВД УССР прибыл для связи вышедший из вражеского тыла командир отряда Свиридов, который изложил следующее:

Оказавшись в тылу противника при первом же столкновении с немецкими захватчиками значительная часть партизан отряда, в том числе радисты проявили трусость и паникерство и, бросив оружие, бежали. Из 16 чел. вместе с ним осталось только 4 чел.»[146] Далее Свиридов пытался восстановить отряд, что ему частично удалось, однако из-за неумения вести партизанскую борьбу он вышел в советский тыл.

А вот уже информация НКВД СССР, документ о ситуации на северо-востоке Украины адресован Лаврентию Берии:

«14.11.41 из тыла противника возвратился партизанский отряд под командованием Любченко.

Любченко доложил, что его отряд численностью 60 человек действовал в Змиевском районе Харьковской области…

В связи с усилившимися преследованиями со стороны немцев отряд вынужден был расчлениться на мелкие группы. В дальнейшем Любченко удалось собрать только 15 партизан, остальные 45 не явились…

Выход из тыла противника Любченко объясняет невозможностью дальнейшего пребывания в тылу врага, так как немцам стало известно о его местонахождении»[147].

Только лишь по данным НКВД, явно неполным в ситуации 1941 — 1942 гг., до 1 марта 1942 г. в советский тыл возвратился 31 отряд, насчитывающий 1046 человек[148].

Кроме этого, значительная часть отрядов, чье руководство все же желало сражаться с оккупантами, была уничтожена.

Аналитический отчет одной из немецких дивизий охраны тыла рассказывает о ее операциях против диверсантов, десантированных в немецкий тыл на территории Житомирской, Каменец-Подольской (сейчас Хмельницкой), Ровенской и Тернопольской областей. За 2 дня августа 1941 г. было выявлено от 120 до 150 десантников, из которых за эти же два дня 50 было взято в плен, а 17 убито[149]. Причем нередко диверсанты отстреливались буквально до последнего патрона.

Уничтожались и части, засланные в немецкий тыл пешком. В частности, насчитывавший 100 человек 1-й батальон 1-го партизанского полка НКВД УССР 6 августа 1941 г. был уничтожен группой немецких автоматчиков в количестве 50 человек. По словам заместителя главы НКВД УССР Савченко, «следует полагать, что причинами… неудачи 1-го батальона являлись: невыгодное в тактическом отношении, занятое батальоном место для отдыха; отсутствие должной разведки; плохой организации охранения, вследствие чего немцы подошли незамеченными к батальону на расстояние 50 метров; и, наконец, возможное предательство 2-х партизан, бывш[их] работников милиции гор. Киева…»[150]

Сохранилось и описание немецкой стороны по уничтожению 1-го партизанского полка НКВД (всего в УССР было сформировано 3 полка, все они были разбиты или расформированы летом-осенью

1941 г.). Первоначально партизаны были обнаружены с помощью войсковой разведки. После этого охранные войска, в том числе части 213-й дивизии, начали систематически прочесывать леса. Уже в ходе прочесывания дошло до боестолкновений, в ходе которых были взяты пленные, на допросах показавшие местоположение партизан: «В целом удалось обнаружить и в большинстве своем уничтожить 8 батальонов [1-го полка НКВД УССР]… Оставшиеся были разбиты, так что о новых единых выступлениях войсковой части можно не думать»[151].

Случай, произошедший в Центральной Украине, демонстрирует уровень психологической подготовки диверсантов: «По данным от 26.10.41 г. в с. Песчаное, Решетиловского района [Полтавской области], к старосте села явились партизаны и потребовали от него хлеба и сала. Староста не удовлетворил требования партизан и заявил о них коменданту. Прибывший в село карательный отряд арестовал 12 партизан»[152].

Другой характерный эпизод свидетельствует о том же самом: «По рассказам жителей Зачепиловского района [Харьковской области], в с. Федоровка этого же района, зимой с. г. [1941/42] были высажены с самолета 5 человек партизан, вооруженных автоматическим оружием. Партизаны зашли к недавно назначенному старосте села и потребовали обед, заявив: “Мы вчера были в Воронеже, а нынче здесь”.

Староста через полицейских известил о партизанах немецкую комендатуру г. Красноград. В село прибыли солдаты. Партизаны около суток оказывали сопротивление прибывшим солдатам и в конце концов застрелились»[153].

Похожая история произошла в степных районах Украины: «5.2.42 г. в г. Никополь германские военные власти расстреляли 85 партизан — шахтеров рудника им. Коминтерна, Никопольского района [Днепропетровской области]. Партизаны были выданы одним предателем, участником партизанского отряда»[154].

В обобщающем обзоре располагавшейся в Миргороде полевой комендатуры № 239 прослеживался братоубийственный характер войны. 15 января 1942 г. в деревню Завинцы к своему отцу пришел переночевать партизан, вооруженный автоматом и ручными гранатами. Отец спрятал сына в погребе и… донес о нем местным полицейским, т. е. соседям. Разъяренный поступком родителя, боец дорого отдал свою жизнь — в ходе пятичасового боя он убил одного полицая, пятерых тяжело ранил, и еще двоих нападавших, в том числе своего отца, ранил легко[155].

Проявляла себя в борьбе с партизанами и быстро созданная украинская полиция на немецкой службе. В частности, это подчеркивалось в донесении одной из дивизий охраны тыла за апрель-май 1942 г.:

«Большая борьба с партизанами прошла в районе Опочня и Кишенка [в Полтавской области]. 57 человек было застрелено. В остальных северных районах [зоны ответственности дивизии] происходили только единичные выступления партизан.

Выступления парашютистов особенно усилились в северной части зоны ответственности. Многие группы высадились севернее Миргорода и Лубн. Некоторые группы были уничтожены с помощью вспомогательных охранных команд и украинской вспомогательной полиции»[156].

Но против крупных отрядов оккупанты в тот момент предпочитали использовать все же немецкие войска. В частности, о таком случае доносили в мае-июне 1942 г. тыловые структуры Вермахта: «Банда в количестве примерно 200 голов захватила врасплох около села Валки [Харьковской области] рабочий лагерь [строительной] О[рганизации] Т[одт], в котором находились военнопленные и гражданские заключенные, взяла часть заключенных с собой и ушла дальше… Одной крупной [немецкой] военной частью… шайка была частично уничтожена, частично разбита. Местное население, насколько можно установить, не оказало банде содействия и поэтому способствовало ее обезвреживанию»[157]. В дальнейшем немцы продолжили поиск остатков этого отряда, платя деньгами населению и хиви (помощникам Вермахта из числа военнопленных) за содействие в поиске партизан[158].

Заканчивая описание путей исчезновения тридцати тысяч украинских партизан, можно упомянуть еще один. В советской статистике нормой были приписки, получившие жаргонное наименование «туфта». Учитывая ситуацию 1941–1942 гг., вряд ли когда-либо удастся точно установить, какая часть из «созданных» НКВД УССР и КП(б)У партизанских отрядов существовала с самого начала только на бумаге.

Общую же картину разгрома осторожно обрисовал в своем отчете о деятельности партизан в Украине начальник оперативного отдела УШПД полковник Бондарев:

«Благодаря отсутствию технических средств связи с советским тылом (связь осуществлялась пешими связными через линию фронта), наступлению трудных климатических зимних условий, истощению запасов боеприпасов и питания, недостаточному опыту, а иногда и неверию в свои силы, частичного перехода неустойчивых элементов на сторону врага и предательства отрядов, значительная часть отрядов [в 1941–1942 гг.] была разгромлена или распалась»[159].

Ничтожная часть партизан продолжила борьбу, которая едва ли не в большинстве случаев велась ими на территории сопредельных областей России и Белоруссии. Например, Сумское соединение на протяжении 1941–1942 гг. рейдировало по территории пяти областей УССР, двух областей РСФСР и трех областей БССР[160]. В Украине только две области из 25 существовавших находились под сколько-нибудь значимым влиянием партизан: Черниговская и Сумская, т. е. северо-восток страны.

Безвестный представитель немецкого МИДа отмечал осенью 1941 г.:

«Политическое безволие населения Восточной Украины приводит к тому, что Вермахт целиком доволен помощью украинцев… В Южной Украине не существует собственно партизанской угрозы. Следует привести как пример то, что большие советские трофейные склады никак не охраняются. Каких-то желаний получить независимое украинское государство — за исключением Львова — я не заметил»[161].

Оккупанты отмечали активность партизан лишь эпизодически. В частности, это делали представители карательных органов, обычно склонных преувеличивать обнаруженную опасность для демонстрации собственной значимости. Например, в докладной записке одного из функционеров полиции на имя главы СС Генриха Гиммлера о положении в рейхскомиссариате Украина на 4 марта 1942 г. отмечалось: «Террористы перешли в самых различных местах к нападению. Они не только грабят и разоряют украинские деревни, но и, благодаря их хорошему вооружению, атакуют маленькие колонны снабжения Вермахта. Особенно тяжелое положение в северных областях РКУ (т. е. в Белоруссии. — А. Г.)…»[162]

Но это были, повторим, исключения. В целом же на протяжении первого года войны в Берлин из Украины как по линии гражданской администрации, так и от представителей силовых структур, шли доклады о более или менее контролируемом тыле.

В сообщении рейхскомиссара Эриха Коха о ситуации в Украине в марте 1942 г. положение даже несколько приукрашивалось: «Генеральные комиссары единодушно сообщают об успокоительном воздействии аграрного закона (по нему подсобные земельные участки колхозников существенно увеличивались. — А. Г.). Он везде воспринят с радостью и приводит к улучшению производительности труда и радостным поставкам [натуральных налогов]. Он [аграрный закон] — действенный фактор, а также лучшее оружие против партизан, значительно уменьшающий количество сомневающихся [украинцев]»[163].

В первый год войны на территории Украины попытки советской стороны организовать масштабную партизанскую борьбу провалились.

В этих условиях четыре партизанских командира — два сотрудника НКВД УССР — Александр Сабуров и Иван Копенкин, и два представителя партсовноменклатуры — Сидор Ковпак и Алексей Федоров — указом Верховного совета СССР от 18 мая 1942 г. были удостоены высшей военной награды — Золотой звезды Героя Советского Союза.

Очевидно, что эти партизанские вожаки были отмечены не за какие-то выдающиеся успехи, а за то, что на фоне общего разгрома партизанских формирований сумели сохранить свои отряды, увеличить их численность и продолжить вести боевую деятельность.

* * *

Вкратце описав обстоятельства разгрома партизанских отрядов УССР, опишем и его причины. Сначала — характерные для всего СССР, а затем и украинскую специфику.

Несколько слов надо сказать о ситуации на фронте в 1941 г., влиявшей на состояние советских властей и населения. В исследованиях, вышедших в России после 1991 г., любой желающий сможет узнать конкретные данные о побоище, устроенном сравнительно небольшим и плохо вооруженным, но неплохо организованным Вермахтом советской бронированной армаде во второй половине 1941 г., цифры уничтоженных советских стрелковых дивизий, танков и самолетов. Здесь же приведем преувеличенно яркое — вплоть до гротеска — описание этих событий свидетелем, атаманом Тарасом «Бульбой» (Боровцом): «От Прибалтики до Черного моря происходит невиданное в истории человечества зрелище… Появляется анекдот про новое оружие Сталина — “Руки вверх!”

Только часть… фронтовых чекистов и комиссаров, если их не одолел и не перестрелял советский солдат, к своему счастью на автомобилях и награбленных конях день и ночь бегут лесами и болотами на восток. За ними лезет туча местных энкаведешников, милиционеров, секретарей и глав всех районов, обкомов, которые до этого, как мошка и пиявки, точили живую кровь из нашего народа. Лезут они, перепуганные насмерть, со своими семьями…

Их неотступно преследуют немецкие ударные части СС и Вермахта с закатанными по локти рукавами шерстяных серо-зеленых мундиров.

Одни на лбу носят череп — символ смерти, у других на ремне блестит “Гот мит унс” (“С нами бог”)… Бойцы один к одному, дубы — высокие, стройные, румяные, с чисто выбритыми лицами и светлыми челками. Они закованы в железо и сталь, а над их головами играет тьма гигантских серых птиц, которые постоянно плюют на врага градом железа и огня…

[Перед немецкой армией] шастает обстриженная под машинку, чтобы не было где прятаться вшам… голова [советского солдата], с черной, запыленной, неделями не мытой бородой, хоть еще только второй день войны. Понурая фигура, изможденное голодом и соленой рыбой лицо. В… замызганной расхристанной гимнастерке, в брезентовой обуви. Подпруга через плечо, а через другое плечо — гордость советской военной техники, автоматическая винтовка Симонова. Известна она тем, что 5–6 выстрелов из десяти идут косо, а чтобы ее поправить, опытному офицеру нужна половина дня. Сзади болтаются, ударяя по бедрам, противогаз и лопатка. Вместо военного рюкзака — крапивный мешок, к которому привязана… “фуфайка”. Там же привязан погнутый и поржавелый “котелок”…»[164]

В этих условиях советская система показала одну из своих особенностей — слабую способность к импровизации, что привело к сбоям на самых разных уровнях.

Это выражалось, в частности, в крайне слабой организации партизанских отрядов. Заместитель народного комиссара внутренних дел Всеволод Меркулов отмечал в директиве от 27 июля 1941 г., что формирования создавались в спешке, буквально за несколько часов, из лиц, которые друг друга не знали, не умели обращаться с оружием, особенно с гранатами и взрывчатыми веществами: «Для отрядов и групп не выделяются проводники из местных жителей, не выдаются карты и компасы… Отряды и группы инструктируются коротко, в результате чего они не получают достаточно ясного представления о том, что и как они должны делать… Вопросы одежды, питания совершенно не продумываются…»[165]

Подобным же образом положение на Киевщине через месяц, 21 августа 1941 г., характеризовал в письме Павлу Судоплатову резидент НКВД СССР в столице Украины: «Неразбериха, отсутствие руководства, то обстоятельство, что никто не несет ответственности за эти [партизанские] отряды, непонимание, как они будут работать… Необдуманность в постановке задач отрядам в их организации… 8–9 августа на участок 87-й дивизии переброшен отряд партизан в 100–150 чел., созданный в Харькове. Его задача — пройти в Бессарабию. Место переброски — под Киевом. Нет карт, нет проводника… Они одеты в городскую одежду, кожаные пальто… Неумение руководить отрядами на местах, неумение даже установить с ними связь… О деятельности и маршрутах отрядов узнают тогда, когда остатки их просачиваются обратно к нам (почти все группы и отряды)… Неумение переброски партизан через фронт… Аппарат [НКВД УССР] не знает изо дня в день положения на участках фронта и перемещения противника. Поэтому место переброски избирается по наитию, а не по обстановке… Отряд Гросмана перебрасывали… на минометы (на засаду) немцев. Часть убита, часть, просидев в болоте 5 дней, вернулась… Очень плохое вооружение отрядов. Партизан вооружают нищенски… Неправильное использование партизан»[166].

Через месяц после этого письма весь 4-й отдел НКВД УССР, который и занимался руководством партизанской борьбой, за исключением шестерых человек, на месяц попал в окружение, откуда был выведен Строкачем.

Однако выход из окружения организаторов партизанских формирований не переломил ситуацию. Диверсант Илья Старинов в мемуарах свидетельствовал об отсутствии квалификации у будущих партизан: «В тыл врага забрасывали неподготовленные формирования»[167]. Документ НКВД УССР от 5 октября 1941 г. свидетельствовал о том же: «Формируемые в областях УССР партизанские отряды проходят боевую подготовку на местах, в частности, в Харьковской области организована специальная школа по подготовке партизанских отрядов и диверсионных групп, где пропущено через 5-дневные учебные сборы 67 человек руководящего состава и 1551 человек партизан рядового состава»[168]. За пять дней вряд ли можно обучить воевать даже рядового, не говоря уже о командирах.

Одной из причин сложившейся ситуации было то, что непосредственная организация партизанских отрядов была возложена в значительной степени на партийную номенклатуру. Открыто выразил недовольство ее поведением И. Сталин летом 1941 г., что вылилось в постановление ЦК ВКП(б): «Не редки случаи, когда руководители партийных и советских организаций в районах, подвергшихся угрозе захвата немецких фашистов, позорно бросают свои боевые посты, отходят в глубокий тыл, на спокойные места, превращаются на деле в дезертиров и жалких трусов»[169].

Возмущение Сталина имело свои причины. Очевидно, он понимал характер тех людей, благодаря которым руководил страной. Признанный знаток советского правящего слоя Михаил Восленский свидетельствовал, что ему довелось видеть в разных странах представителей разных господствующих классов: «Были они всякими и особым мужеством не отличались. Но нигде я не видел класса, в такой степени дрожащего за свою шкуру, благополучие и карьеру, как класс номенклатуры. Забавно бывает слушать панические фантазии тех на Западе, кто представляет себе ожиревших номенклатурных бюрократов античными героями»[170].

Пономаренко докладывал Сталину 1 марта 1943 г. о ходе партизанской борьбы в УССР:

«В 1941 г. на территории Украины было оставлено в подполье 23 обкома КП(б)У, 63 горкома и 564 райкома КП(б)У. Однако с большинством подпольных организаций были утрачены связи»[171].

Вместе с партсовактивом партизанской борьбой руководили представители РККА и НКВД. В докладной записке наркома внутренних дел УССР Сергиенко от 6 марта 1942 г. отмечалось столкновение интересов различных частей советского аппарата: «От всех указанных организаций имеются на линии фронта большое скопление различных представителей, которые работают вразнобой и мешают друг другу»[172].

В частности, армейские командиры остро критиковали партийцев и чекистов. Как сообщалось в докладе о работе 8-го отдела политуправления Южного фронта, обкомы партии, создавая партизанские отряды, не устанавливали явок, паролей, не выделяли связных, «мотивируя тем, что явки, пароли и связные должны иметь подпольные партийные организации, которые будут осуществлять политическое руководство партизанскими отрядами своего района, области…

Областные Управления НКВД, создавая через свои 4-е отделы партизанские отряды, до сих пор ограничивались лишь переброской партизанских отрядов и диверсионных групп через линию фронта и никакой связи с ними не устанавливали»[173].

Нарком внутренних дел УССР полагал, что, напротив, армия больше, чем партия, виновата в сбоях и провалах:

«Организация переброски п[артизанских] формирований через линию фронта очень часто поручается совершенно неопытным людям. Особенно это отмечается в работе политотделов [армий и фронтов].

Имеют место случаи перехвата п[артизанских] отрядов указанными выше представителями и дачи отрядам разноречивых указаний и задач…

Оперативные группы НКВД УССР при штабах фронтов и армий, по сравнению с оперативными группами политотделов, разведотделов, особых отделов и др. находятся в худшем положении, не имея в своем распоряжении необходимого количества продовольственных пайков для партизан, находящихся на линии фронта во время перебросок и при возвращении из тыла противника, отсутствии одежды для их экипировки, вооружения и др.»[174]

В этой же докладной записке значилось, что НКВД УССР лишен возможности перебрасывать партизанские отряды в глубокий тыл, т. к. в распоряжении чекистов не было самолетов: «Получение самолетов через военные советы фронтов встречает большие препятствия и проволочки, что задерживает, а зачастую и срывает своевременную выброску партизанских формирований в тыл противника. НКВД УССР крайне необходимо иметь не менее двух самолетов»[175].

Яркий пример разнобоя в деятельности различных силовых структур наличествует в мемуарах диверсанта Ильи Старинова: «Бывало и так: одни насаждали в тылу врага агентуру, другие, того не ведая, ее уничтожали»[176].

Подобные факты были характерны для всей оккупированной нацистами территории СССР. Но при этом разгром красных партизан в Украине имел и свои особенности.

Одной из причин тяжелых поражений в Украине упомянутый Алексей Попов назвал создание НКВД УССР «неоправданно крупных формирований» — полков[177]. С этим утверждением сложно согласиться. Во-первых, личный состав трех партизанских полков (примерно по 1000 человек в каждом) составлял не более 10 % от численности всех украинских партизанских формирований первого года войны. Во-вторых, эти полки действовали рассредоточенно — батальонами. И, в-третьих, в 1942–1944 гг. история советской партизанской борьбы знала немало случаев применения партизанских соединений, насчитывавших в своем составе 1000 человек и более.

Однако в первый год войны в обзорах СД оккупированных территорий СССР донесения с территории Белоруссии и России, с одной стороны, и Украины — с другой — существенно отличаются. Если в первом случае речь идет о борьбе партизан и борьбе оккупантов с партизанами, то в Украине описывается в основном уничтожение партизан, истребление партийных функционеров и сотрудников НКВД, а также оперативная работа по выявлению и ликвидации разведывательных и диверсионных групп[178].

Та же самая тенденция прослеживается и в документах советской стороны.

Согласно сведениям НКВД СССР от февраля 1942 г. получалось, что украинские партизаны в первый период войны действовали в четыре раза менее эффективно, чем их русские коллеги[179].

При этом количество красных партизан, находившихся на связи с руководящими органами, на территории всей Украины на 1 мая 1942 г. было в 11 раз меньше, чем в одной Орловской области РСФСР[180].

Связано это было, прежде всего, с тем, что украинцы были менее лояльны системе, нежели русские и белорусы. Население неплохо подходивших для партизанской борьбы западных областей УССР, до Второй мировой войны принадлежавших Польше и Румынии, вообще не воспринимало советскую систему. Но и в советской Украине на протяжении всего межвоенного периода лояльность коммунистам была ниже, чем в РСФСР и БССР.

Самой важной причиной отличия менталитета украинцев от русских центральной России была разная распространенность общинного землепользования. «В ходе столыпинской аграрной реформы в России количество крестьянских дворов в общине уменьшилось с 77,2 % в 1905 г. до 67–73 % в 1916 г., а на Украине, по данным нар-комзема УССР, соответственно, с 43 до 24 %. На Украине, в отличие от России, община не являлась основной формой крестьянского землепользования… На Правобережье община исчезла в XVI веке… На Полтавщине и в южной части Черниговщины… община отмерла к началу XIX в.»[181] Ленинская сельхозкоммуна и сталинский колхоз был реинкарнацией общины в извращенной форме. Поэтому склонными к индивидуализму украинскими селянами коллективизация воспринималась гораздо болезненнее, чем русскими в центральной России.

У украинцев была и своя национальная память, способствовавшая устремлениям к независимости, на что указывали, в частности, пропагандисты германской армии: «Соответственно его живому темпераменту украинец имеет гораздо более оживленный дух, нежели белорусы. Украинец может оглянуться назад на богатое историческое прошлое: Киевская Русь, княжество Галиция, казачье государство. В национальной жизни церковь всегда играла ключевую роль. (…) Умственная жизнь очень активна»[182].

Различия между Украиной и Россией проявились сразу же после Октября 1917 г. Немецкий исследователь Бернард Кьяри отмечал, что «Украина не была оплотом большевиков после Первой мировой войны, а должна была быть присоединена к молодому советскому государству силой оружия»[183]. Против коммунистов здесь воевали не только сторонники украинской независимости — демократы-петлюровцы, но и русские белогвардейцы, а также многочисленные крестьянские вожди, самым известным из которых стал анархист Нестор Махно.

В годы коллективизации, по сведениям итальянского ученого Андреаса Грациози, больше всего волнения затронули Украину, «где в 4098 выступлениях участвовали свыше миллиона крестьян, что составляло соответственно 29,7 % и 38,7 % от общего [по СССР] числа… В Украине, как и в других национальных республиках, в оплотах сопротивления слышались [и] националистические лозунги»[184].

В 1929–1933 гг. большевики провели не только коллективизацию и раскулачивание, сопровождавшиеся депортациями, арестами и расстрелами. В ответ на сотни восстаний и тысячи выступлений, потрясших Великую Степь и Сибирь, были проведены усиленные хлебозаготовки, приведшие к Голодомору. Миллионы жертв сделали крестьян, в том числе и украинских, покорными, но полной лояльности власть не добилась. Это вызывало раздражение Сталина, писавшего Кагановичу и Молотову 18 июня 1932 г. о поведении задавленного им народа: «Несколько десятков тысяч украинских колхозников все еще разъезжают по всей европейской части СССР и разлагают нам колхозы своими жалобами и нытьем»[185].

Неудивительно, что донесения Вермахта 1941–1942 гг. пестрили сообщениями о том, что мирные жители всей оккупированной территории СССР, особенно Прибалтики и Украины, встречали немецких солдат чуть ли не спонтанными народными гуляниями.

Документы советской стороны этого же периода, как правило, по понятным причинам определяли настроения населения как «ненависть к фашистским оккупантам», но иногда за линию фронта направлялись и сведения другого характера. Сидор Ковпак 5 мая 1942 г. писал Никите Хрущеву о тревожных для советской власти фактах: «Население [Путивльского] района [Сумской области] после отступления Красной армии было подавлено происшедшими событиями и террором немецких войск, а некоторые слои населения и ряд украинских сел были рады приходу оккупационных войск, враждебно были настроены к партизанам и к советской власти»[186].

Различия в настроениях двух этнических групп на территории смешанного проживания восточнославянских народов отмечали и представители германских армейских разведывательных служб летом 1942 г.: «Наблюдается определенная разница в поведении украинского и русского населения. Русские в большинстве своем выполнили приказ большевиков об эвакуации. Значительная часть украинцев противилась насильственной мобилизации и часто могла уменьшить количество утаскиваемого (т. е. эвакуируемого вглубь СССР. — А. Г.) скота. Оставшиеся русские более боязливы, нежели украинские жители… Население сперва относится [к Вермахту] сдержанно и выжидательно»[187].

Помимо распространенности антисоветских настроений важную роль сыграл географический фактор. Как пишет английский исследователь Ричард Овери, «в пространных степях средней и южной Украины практически не имелось никаких пригодных убежищ… Соединения партизан, которые посылали в эти регионы, чтобы они с помощью агитации получали поддержку, выслеживались и уничтожались»[188]. При всем этом советские органы на протяжении 1941–1942 гг. упорно пытались организовать партизанскую борьбу в чистом поле.