«О, великое море!..»

«О, великое море!..»

Это была не просто эпидемия – это оказалась настоящая пандемия. И вскоре весть о героическом мальчике-златоусте прочно обосновалась и на берегах Рейна. Закона парности событий во времена Средневековья никто не отменял – в Германии тут же объявился собственный Этьен. Правда, звали его Николас (не путать с праотцом Деда Мороза – нашему святому Николасу было от роду лет 10, по причине чего он был напрочь лишен бороды). Хронисты оказались к нему не более почтительны, чем к его французскому единомышленнику, – они дружно рассказывают о том, что «пророком» его сделал родной отец, называя последнего «пройдошливым дурнем». Судя по всему, именно родитель явился автором незатейливого, но вполне успешного сценария, по которому развивалась карьера Николаса, – видение Креста, наставления Всевышнего, исцеления несчастных… И вот уже толпа жадно внимает юному оратору, трибуной для которого служили то большие придорожные камни, то бочки посреди площадей. «Пройдем по морю, как посуху. Обратим неверных словом Божьим, да приимут они святой закон Христа!» У собора установили драгоценную раку для пожертвований. Тысячи паломников спешили в Кельн, это священное место, где хранились мощи «Трех королей Востока» – волхвов, принесших дары младенцу-Христу. Когда-то их отбил у миланцев Фридрих I Барбаросса…

Поистине дивные декорации для воплощения нашего сценария! И вот уже немецкие дети маршируют в унисон со своими французскими ровесниками. Правда, Фридрих II, в отличие от Филиппа-Августа, от роли продюсера отказался: страну сотрясают смуты, а тут еще эти неразумные отпрыски взялись мутить воду!.. Решительно запретить!..

Однако запретный плод, как известно, сладок. И дети продолжали стекаться в Кельн. Не то чтобы все происходило в обстановке строжайшей секретности – попробуйте утаить от всевидящего взора императора тысячи ребят, большинству из которых и ночевать-то приходилось прямо в полях вокруг города! Но ореол тайны все же витал в воздухе. Юные германцы жаждали не только освобождения Святой земли – но и мести за тех, кто пал в кровавых походах. Как планировалось свершить эту месть без оружия – на этот вопрос не смог бы ответить даже сам папа римский, в отличие от императора, поддерживавший рвение своих юных чад… А их собралось не менее 20 тысяч, среди которых было куда больше отпрысков благородных фамилий, чем в отрядах Этьена. На то она и Германия – воевать здесь любили и умели с детства, а баронов в стране было «несть числа». Да и майорат, при котором наследство целиком и полностью доставалось старшему сыну, буквально толкал младших в поход в надежде на улучшение судьбы. Именно поэтому в армии Николаса можно было редко встретить бойца старше 12 – а добрую треть и вовсе составляли 6—7-летние малыши. Пройдет всего пара дней, и они начнут уставать, а потом отставать – и навсегда оставаться в придорожных селениях. А те, кто все же продолжит путь, десятками перемрут от голода и болезней…

Но сейчас труба зовет их в поход.

«Кельнцы высыпали на городские стены, – так описывает это июньское утро Константин Купченко. – Тысячи одинаково одетых детей выстроены колоннами в поле. Над серым морем колышатся деревянные кресты, знамена, вымпелы. Сотни взрослых – кто в сутанах, кто в лохмотьях – кажутся пленниками детского воинства. Николас, командиры отрядов, часть детей из знатных родов поедут в повозках, окруженных оруженосцами. Но многие малолетние аристократы с котомками и посохами стоят бок о бок с последними из своих холопов.

Отрыдали и отпрощались матери детей из отдаленных городов и селений. Пришел черед прощаться и рыдать кельнским матерям – их дети составляют едва ли не половину участников похода.

…Дети затянули гимн во славу Христа собственного сочинения, увы, не сохраненный для нас историей. Строй шевельнулся, дрогнул – и двинулся вперед под восторженные клики толпы, причитания матерей и ропот здравомыслящих людей.

Проходит час – и детское воинство скрывается за холмами. Только тысячеголосое пение еще доносится издалека. Кельнцы расходятся – гордые: они вот снарядили своих детей в путь, а франки еще копаются!..

Неподалеку от Кельна воинство Николаса разбилось на две огромные колонны. Одну возглавил Николас, другую – мальчик, чьего имени хроники не сберегли. Колонна Николаса двигалась на юг коротким путем: по Лотарингии вдоль Рейна, по западу Швабии и через французскую Бургундию. Вторая колонна добиралась до Средиземного моря по длинному маршруту – через Франконию и Швабию. Тем и другим путь в Италию заграждали Альпы. Разумнее было бы идти равниной в Марсель, но туда намеревались направиться французские дети, да и Италия казалась ближе к Палестине, чем бургундский Марсель.

Отряды растянулись на многие километры. Оба маршрута пролегали через полудикие края. Тамошний люд, немногочисленный даже по тем временам, жался к немногим крепостям. Дикие звери выходили на дороги из лесов. Чащи кишели разбойниками. Дети десятками тонули при переправах через речки. В таких условиях целые группы убегали обратно домой. Но ряды детского „воинства“ тут же восполнялись ребятами из придорожных селений.

Слава опережала участников похода. Но не во всех городах их кормили и оставляли ночевать хотя бы даже на улицах. Порой гнали прочь, справедливо оберегая своих детей от „заразы“. Ребятам случалось оставаться без подаяния и день, и два. Съестное из котомок слабых быстро перекочевывало в желудки тех, кто посильнее и постарше. Воровство в отрядах процветало. Разбитные женщины выманивали деньги у отпрысков знатных и богатых семей, шулера отнимали у детей последний грош, заманивая играть на привалах в кости. Дисциплина в отрядах изо дня в день падала.

В путь отправлялись рано утром. В самую жару делали привал в тени деревьев. Пока шли – пели немудрящие гимны вроде этого, чудом сохранившегося: „Прекрасны поля, еще прекраснее леса, одетые в летний наряд. Но Христос прекраснее, Христос чище, и натруженные сердца поют ему хвалу“. На привалах рассказывали и слуг-грабителей: они осели в этих местах, не желая или не имея возможности вернуться на родину. Ребята крались по долине молчком, без песен, опустив кресты. Тут бы и повернуть им обратно. Увы, умные выводы сделал только примазавшийся к детям сброд. Эти подонки уже обобрали детишек и разбежались, ибо дальнейшее сулило только смерть или рабство у мусульман. Сарацины зарубили десяток-другой отставших от отряда ребят. Но к таким потерям дети уже привыкли: что ни день они хоронили или бросали без погребения десятки своих товарищей. Недоедание, утомление, стресс и болезни делали свое дело…»

Помните ли вы знаменитую картину Василия Сурикова «Переход Суворова через Альпы»? Десятки солдат с выражением ужаса на лицах скользят вниз по заснеженному отвесному склону, под которым – бездна, готовая стать для героев полотна огромной братской могилой… За несколько веков до суворовских «орлов» такой же страшный переход совершили германские дети. Только, в отличие от «бравых ребятушек», у них вообще не было ни теплой одежды, ни еды. Воду заменял снег, облепивший скалы. Сколько малышей вознеслось к Всевышнему, сорвавшись с обледенелых камней, – только ему самому известно. Они перебирались через горы вдвое дольше, чем обыкновенно делали это купцы, солдаты или монахи. Камни резали обмороженные ступни, но дети уже не чувствовали боли. Спали на земле, тесно прижавшись друг к другу, чтобы было теплее. Тех, кто не вставал утром, – бросали и шли дальше. На самой вершине к скале лепился монастырь, но еды и тепла в нем, увы, хватило не всем страждущим…

Лишь каждый третий, поднявшийся в горы, спустился в долину. Италия встретила детей благоуханием цветов, буйством зелени, теплым сиянием солнца и – лютой ненавистью. Ведь через Альпы перешли «германские змееныши», дети тех, кто вместе с Фридрихом Барбароссой заставлял эту благословенную землю корчиться от боли… Незваных гостей здесь готовы были не приласкать и накормить – а побить камнями, как приблудных щенков. Милостыню подавали редко, питались лишь тем, что удастся стянуть в чьем-нибудь саду. До Генуи дошли лишь три-четыре тысячи детей. Занималась суббота 25 августа 1212 года.

«…И вот в разгар полуденного зноя они увидели внизу море. Справа, окаймленная холмами и отрогами гор, в широкой долине лежала Генуя, нежась в солнечном сиянии. Сверху город напоминал бриллиант, добытый среди скалистых ущелий сказочным великаном. Бриллиант выпал у него из рук, скатился по склонам холмов да так и застрял здесь между горами и кромкой воды. Бесчисленные башенки сверкали под лучами солнца, словно грани бриллианта, а между ними рассыпались блестками крыши домов – целое море крыш! – и над всем этим великолепием вздымался купол собора, половина которого еще была скрыта строительными лесами.

…Перед ними вырос один из богатейших и наиболее влиятельных торговых центров Европы, который в 1212 году превосходил своим могуществом и усиливавшуюся Венецию, и древнюю Пизу. Город контрастов: величественные соборы соседствовали здесь с грязными харчевнями, дворцы – с трущобами, свалками, навозными кучами, и все это рядом! В городе множество бездомных собак, бродячих кошек, а сколько роскошных экипажей, драгоценных украшений, и повсюду нечистоты. На улицах Генуи можно было повстречать выходцев из разных стран: датчан и арабов, славян и греков, ирландцев, болгар, сирийцев. Попадались там крестоносцы, отставшие от своего войска, разорившиеся торговцы и зажиточные купцы, толпы попрошаек и бродяг. Средоточие тайн, заговоров, убийств – и одновременно сокровищница произведений искусства, доставленных сюда из всех известных в ту пору частей света. Исполин, купавшийся в роскоши и плодивший бедность. Мощная крепость, ослабленная впоследствии раздорами собственных жителей. Ожившее воплощение богатства и великолепия, однако, мраморные ступени соборов были здесь усеяны нищими калеками. Во дворцах кишели крысы и блохи, и вшей было наверняка больше, чем людей. Город, которому суждено решить судьбу семи тысяч маленьких крестоносцев.

Позади домов открывалось море. Сверкающее, необозримое, оно блистало в жарких солнечных лучах, так что глазам было больно смотреть. Море терялось за линией горизонта, в синей дали сновали рыбацкие шхуны и гребные лодки, покачивались на волнах плоты, над ними с пронзительными криками кружили чайки, то ныряя в волны, то вновь взлетая над водой. Средиземное море…

Дети застыли в безмолвном восторге. Никто больше не смотрел на огромный город внизу – они не могли оторвать взоров от моря, великолепного, лазурного и устрашающего моря. Пожалуй, никому из них не доводилось еще в своей жизни видеть моря, они не представляли себе, как оно выглядит. Действительность превзошла все ожидания.

Дети, открыв рты, воззрились на безграничную водную гладь. Еще немного, они спустятся к берегу, Николас возденет руки – и морская пучина расступится… Правда, теперь, когда они своими глазами увидели море, терявшееся где-то в необозримой дали, неясные сомнения закрались в душу. Неужели безбрежное море и впрямь отступит перед ними?

Малыши подумали, что город, раскинувшийся внизу, и есть долгожданный Иерусалим. Они разразились ликующими криками, они рвались поскорее спуститься к берегу, чтобы увидеть, как побегут сарацины. Старшие с трудом сдерживали лихорадочный напор малышни, но и терпению старших наступал предел. Они желали наконец увидеть обещанное им чудо. Подстегиваемые радостным ожиданием, крестоносцы ускорили шаг, устремляясь по склону холма вниз, к берегу моря.

Волнами обтекая скалистые уступы, колонна детей спустилась к пустынному побережью. На отмели, затененной кронами сосен, вырос походный лагерь. Некоторые ребята попытались проникнуть в город, но по пути были остановлены стражей и отправлены восвояси. Генуэзцы твердо вознамерились не подпускать близко крестоносцев.

Впрочем, те не особенно огорчались. С вожделением всматривались они в морскую даль: там, за горизонтом, ждет их Иерусалим, белоснежное чудо, созданное детской фантазией…»

Теа Бекман, «Крестоносец в джинсах»

* * *

Отцы свободного города не отказали детям в их скромной просьбе – переночевать на улицах Генуи. Им даже разрешили остаться на неделю, а тем, кто пожелает, и навсегда: получить столько дармовой рабочей силы разом – редкая удача. Однако юным крестоносцам сама мысль об этом показалась нелепой. Ведь назавтра их ожидал долгий путь сквозь море…

Утром «потешная» армия выстроилась на берегу.

«Николас воздел руки:

– О великое море! Повелеваю тебе отступить перед детьми, посланными Богом.

Тишина. Семь тысяч зрителей замерли, боясь вздохнуть. В простых, бесхитростных словах Николаса звучит неподдельная вера, которой проникнут весь облик предводителя крестоносцев, и эта вера завораживала ребят. Картина и впрямь необыкновенная – одинокая фигурка затерялась на фоне безбрежного моря, голос разносится над волнами.

Между тем на море ничего не происходило, все та же даль, без конца и начала, рыбацкие шхуны так же покачиваются на синей, до боли в глазах искрящейся поверхности, которая скрывает в своей глубине косяки рыбы, морских чудовищ и, конечно же, неразгаданные тайны.

– Молю тебя, Господи, сделай так, чтобы море отступило перед святым воинством, призванным освободить Иерусалим!

Снова мертвая тишина. Мерный рокот прибоя, набегающего на камни, с тихим плеском омывающего водоросли и прибрежную гальку. Едва слышное дыхание притихших ребят.

Опять ничего. Море, величественное и недвижное, нежится в солнечных лучах…

Николас вытянулся стрункой, будто вознамерился кончиками пальцев дотянуться до небосклона:

– Расступись, непокорная стихия, расступись перед Божьим воинством и дай нам пройти. Господь желает этого!

Лазурная ширь, безбрежная, почти неподвижная, простиралась до самого горизонта, солнечные блики все так же скользили по волнам. Большой корабль вышел из гавани. Чайки вились над водой, то ныряя в глубь, чтобы выхватить рыбешку, то взлетая к небу…

Николас рывком обернулся и воскликнул:

– Молитесь! Молитесь же!

Некоторые ребята попытались было опуститься на колени, но их со всех сторон зажимала толпа, остальные продолжали стоять неподвижно, даже не подумав молитвенно сложить руки и возвести глаза к небесам. В суровом молчании взирали они на своего предводителя.

– Молитесь! – звенел его отчаянный крик.

…Море не послушалось его, не снизошло к его мольбам и по-прежнему тихо плескалось у его ног. Море смеялось над ним…»

Так увидела происходящее глазами своего героя Теа Бекман. Что ж – скупые сообщения хронистов дают самый широкий простор писательской фантазии. В том же, что произошло с детьми дальше, гораздо больше суровой прозы, нежели героической романтики. Когда истек недельный срок, каждый из них сам решил, что делать дальше. Кое-кто остался, воспользовавшись предложением генуэзских властей. Судя по всему, среди них был и Николас – в летописях есть лишь туманное упоминание о том, что он выжил и в 1219 году сражался при Дамьетте в Египте.

Но большинство двинулось дальше, в поисках того заветного места, где море, наконец, соизволит расступиться. Сердобольные пизанцы, издавна соперничавшие с жителями Генуи, ласково встретили детей. В какой-то степени они даже сотворили то самое чудо, которого все так ждали, – оснастили два корабля и отправили часть детей в Святую землю. Кое-кто из хронистов вскользь говорит о том, что они благополучно достигли берега, но ни о каких победоносных встречах юных рыцарей с неверными сведений нет.

…Увидеть Палестину довелось и французским ребятишкам из армии Этьена. Они вышли в поход, когда германские дети уже терпели адовы муки в горах. Их маршрут был куда проще: Тур, Лион, Марсель – за месяц преодолели 500 км. Они достигли побережья Средиземного моря почти без потерь – но разочарование от встречи с ним оказалось неменьшим. Их отчаяние тронуло богатейших купцов города. Летопись сохранила их имена – Гуго Ферреус и Уильям Поркус. Хронист описывает, как к детскому лагерю подъехали два богато одетых всадника. Сойдя с коней, они упали на колени перед Этьеном:

– О, вождь святого воинства! Мы тоже хотим послужить богоугодному делу! Возьми наши корабли, чтобы достичь желанной цели и выполнить свой обет…

Что оставалось мальчику? Разумеется, он согласился, тут же объяснив всем, что неверно понял знамение Божие – море не расступается перед ними, но покоряется им…

Увы, море оказалось куда менее приветливым, чем достопочтенные марсельцы. Из семи кораблей, на которых разместилось около пяти тысяч ребят, два попало в страшную бурю близ острова Святого Петра у юго-западной оконечности Сардинии. Ни истошные крики, ни звук молитв не могли перекрыть бешеного рева ветра. Тех, кто разместился на палубе, смыло за борт сразу. Вслед за ними пошли ко дну те, кто сидел в трюме, – корабли, налетев на рифы, разбились в щепки… Поглотив добычу, море тут же успокоилось, и все стихло.

Однако пять кораблей проскочили мимо скал. Куда унесли они несколько тысяч юных крестоносцев, никто не знал. Собственно, никто об этом особенно и не думал. Даже матери не слишком-то печалились о своих канувших в Лету отпрысках – в те годы рождались и умирали легко, да и забот хватало. Искать пропавших детей никому бы и в голову не пришло – тем более что на дворе шумели уже новые крестовые походы. Наконец-то был взят Иерусалим, и перед лицом этой радости все прошедшие потери казались тленом…

И вот, 20 лет спустя в Европе объявился таинственный монах. Когда-то он отплыл из Марселя вместе с детьми – по счастливой случайности, на судне, которому все же удалось добраться до берега. Правда, оказалось оно не в Палестине, а в Алжире, где его тут же отконвоировали в порт. Оказалось, что правоверные Ферреус и Поркус продали детей за 30 сребреников – точно так же, как был в свое время продан тот, кто вдохновил их на тяжкий поход. Что ж, купцы, они и в Африке купцы, и законы средневекового бизнеса были ненамного человечнее, чем в наши дни…

Часть детей тут же разобрали по богатым домам. Прочих отвезли на рынки Александрии. Самые красивые стали наложниками, те кто попроще – рабами. Больше всех повезло нескольким сотням монахов и священников, сопровождавших ребят: их купил султан Сафадин. Седобородый правитель был просвещенным монархом. Христиане жили в его каирском дворце и коротали дни переводами латинских манускриптов на арабский. А вечерами давали уроки султану и его приближенным. Несмотря на то что за городскую стену выходить было строжайше запрещено, их жизнь мало напоминала рабство…

Иное дело – плененные дети. «Несколько сотен маленьких рабов отправили в Багдад, – рассказывает Константин Купченко. – А попасть в Багдад можно было только через Палестину… Да, дети ступили-таки на „Святую землю“. Но в оковах или с веревками на шее. Они видели величественные стены Иерусалима. Они прошли через Назарет, их босые ступни обжигали пески Галилеи… В Багдаде юных рабов распродали. Одна из хроник повествует, что багдадский халиф вздумал обратить их в ислам. И хоть событие это описано по тогдашнему трафарету: их-де пытали, били, терзали, но ни один не предал родную веру, – рассказ мог быть правдивым. Мальчики, которые ради высокой цели прошли через столько страданий, вполне могли показать несгибаемую волю и умереть мучениками за веру. Таких было, согласно хроникам, 18. Халиф оставил свою затею и услал оставшихся в живых христианских фанатиков медленно иссыхать на полях.

В мусульманских землях малолетние крестоносцы умирали от болезней, от побоев или осваивались, учили язык, постепенно забывая родину и родных. Все они умерли в рабстве – из плена ни один не вернулся…»

Состарившиеся матери внимали монаху без трепета. За два десятка лет они и как выглядели их дети, забыли! И зачем он появился, к чему бередит былое? Для чего им знать, что в неволе до сих пор томятся около тысячи бывших крестоносцев? Заморье далеко, а море не перейти посуху…

* * *

«…Всякое дело, начатое без должного испытания разумом и без опоры на мудрое обсуждение, никогда не приводит ни к чему благому» – так оценил итоги детского крестового похода безымянный хронист. Смерть и рабство ожидали юных французов, печальная судьба была уготована и их немецким собратьям. «И вот, когда эти безумные толпы вступили в земли Италии, они разбрелись в разные стороны и рассеялись по городам и весям, и многие из них попали в рабство к местным жителям. Некоторые, как говорят, добрались до моря и там, доверившись лукавым корабельщикам, дали увезти себя в другие заморские страны. Те же, кто продолжил поход, дойдя до Рима, обнаружили, что дальше идти им было невозможно, поскольку они не имели поддержки от каких-либо властей, и им пришлось наконец признать, что трата сил их была пустой и напрасной, хотя, впрочем, никто не мог снять с них обета совершить крестовый поход – от него были свободны лишь дети, не достигшие сознательного возраста, да старики, согбенные под тяжестью лет. Так, разочарованные и смущенные, пустились они в обратный путь. Привыкнув когда-то шагать из провинции в провинцию толпой, каждый в своей компании и не прекращая песнопений, они теперь возвращались в молчании, поодиночке, босоногие и голодные. Их подвергали всяческим унижениям, и не одна девушка была схвачена насильниками и лишена невинности».

Путь домой был ужасен. Собственно, в Германию отважились вернуться лишь немногие. Большинство просто брело неведомо куда, сотнями падая от голода, становясь жертвами быстрых рек и диких зверей, замерзая в Альпах. По свидетельству очевидцев, маленькие трупики месяцами валялись на дорогах. Те, кому удалось найти приют в итальянских семьях, могли почитать себя счастливцами, ведь в стране в тот год случилась страшная засуха – по свидетельству хронистов, от голода «матери пожирали собственных детей»… И все же некоторые отпрыски знатных семей осели в Италии – говорят, некоторые патрицианские роды ведут свое начало именно от тех германцев. Девочек, чудом добравшихся до Бриндизи в поисках прохода через море, недолго думая, определили в портовые притоны. Несколько лет спустя голубоглазые малыши будут стайками носиться по узким улочкам, выпрашивая милостыню у заезжих матросов…

И все же их матерям повезло больше тех, кого милосердный архиепископ Бриндизи усадил на несколько утлых суденышек и отправил в Палестину. Но море в очередной раз отомстило детям, пытавшимся посягнуть на лавры Моисея. Корабли затонули, не успев скрыться за горизонтом, и юные тела пошли на корм рыбам.

А трупы тех, кто потерпел крушение близ острова Святого Петра, выловили и погребли в братской могиле рыбаки. Позже на этом месте воздвигли церковь Новых Непорочных Младенцев. Рядом поселились 12 монахов. Три века сюда нескончаемым потоком шли на богомолье паломники, а потом церковь захирела. Однако история, как известно, движется по спирали, и в начале XVIII века в монашеских кельях поселились те, кто бежал из мусульманского плена. Разбогатев на рыбной ловле и добыче кораллов, они выстроили на острове целый город. Но его 10 тысяч жителей и слыхом не слыхивали о том, что произошло здесь много лет назад. От церкви Новых Непорочных Младенцев остались к тому времени одни руины…

В качестве эпитафии на одном из обломков вполне можно было бы выбить слова сочиненной в те годы латинской эпиграммы: «На берег дурацкий ведет ум ребятский».

Данный текст является ознакомительным фрагментом.