Введение

Введение

12 февраля 2002 года Карла дель Понте, прокурор Международного трибунала ООН по бывшей Югославии, обвинила Слободана Милошевича, бывшего лидера Сербии, в «средневековой жестокости», проявленной в кровавой драме, которая охватила республики бывшей Югославии в 1990-х гг. По мере того как все мы в течение почти целого десятилетия смотрели тревожные телевизионные репортажи об этой войне (а заодно еще стали свидетелями геноцида в Руанде), я был поражен тем, насколько же все-таки мало с течением времени изменилась сама война. У меня часто вызывало сомнение распространенное мнение о том, что в начальные века истории современной Европы произошла революция в военном деле. Охотнее я бы принял мысль, что поворотным пунктом в ведении военных действий стала промышленная революция конца XX столетия. И все же в бывшей Югославии мы стали свидетелями таких эпизодов, которые гораздо лучше подошли бы для страниц средневековых хроник. Например, при осаде Сараево сербы использовали обезьян для доставки боеприпасов и продовольствия войскам, засевшим в холмистой местности вокруг города. С этих высот осаждающие обстреливали ракетами преимущественно мирное население. Сельская местность подвергалась настоящему разорению. На всем своем кровавом пути солдаты жгли, убивали, грабили и насиловали; на местах стертых с лица земли деревень клубился черный дым, толпы беженцев целыми семьями покидали родные места после жестоких этнических чисток. Нередкими были случаи массовой резни. Например, в Сребренице зверскому уничтожению подверглись тысячи мусульманских мальчиков и мужчин.^[1]

Проводимые параллели просто поразительны: кажется, что за истекшие столетия война сама по себе совершенно не изменилась. Большинство средневековых хроник и летописей создавалось монахами и другими священнослужителями. Естественно, преследуя собственные интересы, они преувеличивали и без того прискорбное состояние дел, не так ли? Служители Бога молились о мире в упорядоченных королевствах, а война и анархия представляли собой Божий суд и наказание для грешников, отклонившихся от праведного пути. Если выразиться более цинично, война в их глазах была дорогим предприятием: в войска требовалось не только поставлять людей, но и снабжать их деньгами и продовольствием, обеспечивать транспортом (лошадьми, повозками и прочим). Церкви и монастыри всегда служили заманчивой целью для мародеров. Но что могли священники, уединившиеся, замкнувшиеся от остального мира в своих обителях, знать о нелегком военном ремесле? (На самом деле немало, как мы вскоре увидим.) Свое время, по мнению некоторых ученых, они проводили в религиозных песнопениях, охваченные горем и стенаниями; корпели над манускриптами, украшенными изумительными миниатюрами, тексты которых писались скромными, зачастую истеричными людьми, клириками, склонными к преувеличениям.

Такое восприятие — редкая форма извращенного хроноцентризма. Если в конце XX века и начале XXI века мы наблюдаем и пишем с известным нравственным негодованием о творящихся в эпоху Средневековья ужасах, которые потрясли нас до глубины души, то почему эти ужасы должны были вызывать какую-то другую реакцию у людей того времени? Да, жизнь тогда была более трудной и жестокой — чума, другие эпидемии и болезни, всеобщая антисанитария и голод делали смерть вполне обыденным явлением. Но это вовсе не обеспечивало европейскому населению какой-то особый иммунитет к страданиям, и людям того времени случайные либо намеренные проявления насилия и жестокости причиняли отнюдь не меньшие переживания. Предположить иное — значит утверждать, что последующие поколения лучше предыдущих, в них больше сострадания, они цивилизованнее и гуманнее. Подобная приверженность ко всему новому привела к тому нелепому представлению, которое долгое время господствовало в ученых кругах, но, в конце концов, было опровергнуто научными исследованиями и здравым смыслом. Оно заключалось в том, что вплоть до начала Нового времени родители не поддерживали таких прочных эмоциональных связей со своими детьми, как сейчас. В качестве рационального объяснения подобного вздора служило то, что нищета, болезни, голод и высокая детская смертность вынуждали родителей подавлять привязанность к своим отпрыскам, поскольку глубокие эмоциональные переживания могли оказаться в итоге безрезультатными. Иными словами, получается, что детей любили меньше, потому что родители не могли позволить себе муки частых потерь. Но такой подход совершенно противоречит человеческой природе. Аналогичным образом нам не следует притуплять или смягчать приведенные в данной книге факты жестокости и изуверств, руководствуясь тем, что по прошествии стольких веков, т. е. за давностью лет, они уже таковыми не выглядят. Смерть не подчиняется законам спроса и предложения, даже на переполненном рынке она не девальвируется. Когда мы говорим о страхе средневековых воинов перед лицом смертельной опасности, то можете не сомневаться: этот страх был не менее реальным, чем сегодня.

Но почему же в таком случае средневековое общество было столь жестоким, почему простые люди требовали целых спектаклей с изуверскими пытками и казнями? Неужели садистами их делала сама среда обитания, суровые условия жизни? В данной главе мы исследуем, как подобные порывы в них самих во многом подстегивались страхом случайной жестокости и как на основе стремления к стабильности формировались общественные взгляды. В последующих главах мы обсудим и проанализируем, почему в эпоху средневековых войн совершались зверства, как это выглядело в обстановке тотальной жестокости. Цель книги состоит в том, чтобы объяснить природу зверств — не оправдать их, а, скорее, обнаружить на их фоне определенную военную подоплеку. Тем не менее война, являясь двигателем прогресса и стимулируя развитие техники, сохраняет свое мерзкое, неприглядное лицо и заключается не только в сражениях и вооруженных столкновениях. Когда колесница войны набирает ход, она крушит каждого, кто попадается на ее пути. Как выразился один из ученых мужей по поводу современной войны, «организованная жестокость создает собственную движущую силу».

В географическом отношении книга сосредоточена на событиях, происходивших в Англии и во Франции, однако не ограничивается только этими территориями: в ней описаны и другие хорошо известные эпизоды, позволяющие широко использовать в качестве подтверждения современные источники. Поскольку целью книги является, скорее, разъяснение, нежели осуждение, я старался не возлагать ни на кого моральную ответственность. Если даже омерзительным подсудимым во время Нюрнбергского трибунала была предоставлена определенная форма защиты, то представьте, насколько тяжелее оказалось бы провести заседание суда для военных преступников средневековой эпохи при тогдашней скудной документации. (В то же время споры по поводу тех или иных конфликтов постепенно привели к возникновению в эпоху Средневековья так называемых рыцарских судов!) Даже в XX столетии явная вина того же Милошевича не гарантировала бы признание таковой в любом суде и к всеобщему удовлетворению. Подобно многим военным преступникам, «балканский мясник» избежал официального наказания и соответствующего приговора, умерев естественной смертью в 2006 году.

Чтобы проиллюстрировать данную точку зрения по поводу виновности, можно окунуться вглубь истории ровно на тысячу лет от суда над Милошевичем и обратиться к печально знаменитой резне в день святого Брайса (Бориса) в англосаксонской Англии. На фоне непрекращающихся англо-датских войн и выплат дани викингам английский король Этельред II Нерешительный, согласно англосаксонским хроникам, в ноябре 1002 года издал указ, призывающий «истребить всех датчан, находящихся в Англии… поскольку, как стало известно королю, они желают вероломным путем лишить его жизни, а следом погубить всех его советников, после чего захватить все королевство». Генрих Хантингдонский^[2] примерно столетие спустя подтверждает: «Что касается этого преступления, то в детстве я слышал от весьма почтенных пожилых мужей о том, что король послал в каждый город тайные письма, согласно которым англичане принялись в назначенный день и час избивать мечами ничего не подозревающих датчан либо хватать их группами и заживо сжигать».

Пытка пленников

Упомянутая бойня обладает всеми характеристиками настоящего геноцида, но историки все-таки сомневаются относительно масштабов этого злодеяния. Начнем с того, что свыше трети Англии находилось под контролем тех же датчан, в том числе и такие города, как Йорк и Линкольн, поэтому там указ Этельреда II никак не мог быть исполнен. Фактически веские доказательства о резне поступили только из Оксфорда, где датчане попытались укрыться (но тщетно) в церкви Фрайдсвайда. На первый взгляд, кажется, что больше всего пострадали торговцы и солдаты-наемники. В хрониках сохранились лишь два имени жертв — супружеская пара Пальне и Гунхильд, что заставило некоторых историков рассматривать эту резню в несколько более широком свете, чем политическая экзекуция. Пальне, датский моряк, нарушил свое обязательство верности английской короне и пиратствовал у южных берегов острова, а Гунхильд, сестра датского короля Свейна, проживала в Англии в качестве заложницы. Поскольку эти двое были высокопоставленными особами, следовало ожидать, что их имена будут упомянуты летописцами: люди низких сословий в поле зрения средневековых хронистов, как правило, не попадали. В одной из хартий более позднего периода правления Этельреда упоминается об истреблении датчан. На следующий год король Свейн (видимо, в отместку за смерть сестры) предпринял ряд набегов вглубь территории английского королевства. Вполне очевидно, что в 1002 году в южной части Англии многих датчан постигла страшная участь. Но являлось ли это политическим преступлением или массовым убийством, был ли это упредительный удар по тайным пособникам врага, казнь предателя и группы заложников или местное проявление этнической ненависти, усугубленное экономическими факторами, остается неясным. Вероятно, в той или иной степени присутствовали все перечисленные моменты, но самой значительной, преобладающей причиной оказалась роль короля в разжигании неприязни и провоцировании насилия по отношению к определенной группе населения.