ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

С середины апреля обитателей рейхсканцелярии стали донимать ночные налеты советской авиации. По воспоминаниям охранников и обслуживающего персонала бункера, в сером от пороховой гари небе над Берлином висели огромные клубы бурого дыма, подсвеченные зловещими багровыми отблесками пожаров, которые уже некому было тушить. Зрелище было страшное, но в то же время какое-то торжественное, и именно тогда Геббельс сказал Гитлеру:

— Мне это напоминает финал «Кольца Нибелунгов». Помните феерическую сцену всеобщей гибели, названную «Сумерки богов»?

— Да, да! — оживился фюрер. — Ведь это моя любимая опера Вагнера. Вы молодец, Йозеф…

Тем не менее Гитлер решил перебраться в недостроенный подземный бункер, где он мог, по его словам, поспать. В бункере имелось шесть выходов, три из которых вели в вестибюль, а три в сад министерства иностранных дел. Он представлял собой несколько соединенных друг с другом подземных галерей, располагавшихся на глубине 18 метров под восьмиметровым железобетонным покрытием. Попасть туда можно было По лестнице из 37 ступеней. Однако основная часть подземного комплекса находилась на уровне 25-й ступени, и толщина железобетонного покрытия в этом месте не превышала трех метров. Поэтому в проходах на стенах после бомбежек вскоре появились трещины, а уровень вылившейся на пол из лопнувших труб воды достигали нескольких сантиметров.

Бункер состоял из жилых комнат Гитлера и Евы, конференц-зала с приемной и ванной. Отдельные помещения были выделены Геббельсу и доктору Штумпфеггеру. Жена Геббельса и пятеро их детей располагались в верхней части. Здесь же находились комнаты Бормана, Фегелейна, Хевеля, представителей трех родов войск, коменданта рейхсканцелярии бригадефюрера СС Монке и обслуживающего персонала. Охраняло бункер около 600 эсэсовцев. Но и здесь Гитлеру не удалось спрятаться от страшной реальности — грохот разрывов был слышен даже сквозь многометровую толщу бетонных перекрытий фюрербункера.

«Этот уход в свой будущий склеп, — метко заметил Шпеер, — ставил последнюю точку в уходе Гитлера от трагедии, которая разворачивалась под открытым небом за стенкой бункера. Он больше не имел к этому никакого отношения. Когда он говорил о конце, он имел в виду собственный, а не страны. Он достиг последней остановки в своем бегстве от настоящего, от реальности, которую отказывался признавать с юности. В то время я придумал имя для этого нереального мира бункера: я назвал его Островом ушедших».

Но даже сейчас, когда счет его жизни шел уже на дни, фюрер продолжал тешить себя ожиданием чуда, которое спасет и его, и Германию от нового позора. Имевший на фюрера свои виды Геббельс (о чем еще пойдет речь) умело поддерживал в нем эти надежды и чуть ли не каждый день читал ему книгу английского историка Карлейля «История Фридриха Великого», в которой рассказывалось об уже упоминавшемся выше чуде, которое выразилось в смерти русской царицы Екатерины Великой, что и спасло прусского короля от самоубийства. И когда Геббельс в очередной раз прочитал и без того прекрасно известные фюреру страницы, тот растрогался до слез. Тонко чувствовавший ситуацию Геббельс тут же достал гороскоп Гитлера и поведал вождю о том, что в конце апреля Германию ждет небывалый успех и в августе она сумеет заключить достойный мир.

И чудо свершилось. Рано утром 13 апреля 1945 года в министерство пропаганды поступило сообщение о смерти президента Рузвельта. Чуть было не сошедший с ума от радости Геббельс поспешил к Гитлеру и срывающимся от волнения голосом произнес:

— Мой фюрер, я поздравляю вас! Рузвельт мертв! Как видите, ваш гороскоп предсказал правду, и очень скоро произойдет решающий поворот! Все сходится!

Воспрянул духом и сам Гитлер. Он пришел в необычайное возбуждение. Вот оно! Свершилось! Нет, недаром он верил в свою счастливую судьбу, она и на этот раз оказалась благосклонной к нему, и, судя по всему, гороскоп говорил ему правду. Воспряла духом и Ева Браун. Ее подруга из Мюнхена, с которой она разговаривала по телефону, была поражена прекрасным настроением Евы. Видимо, радости Еве добавило то, что сменивший Гудериана на посту начальника Генерального штаба генерал-полковник Кребс разработал план эвакуации Ставки в Берхтесгаден под кодовым названием «Сераль».

Но увы… небесные светила, вероятно, были слишком далеки от того, что происходило на земле. Смерть Рузвельта не имела никакого значения для Сталина. Еще 1 апреля 1945 года он вызвал к себе маршалов Конева и Жукова и в упор спросил:

— Кто будет брать Берлин? Мы или союзники?

— Мы, — твердо ответил Жуков.

— Ну что же, — прищурился Сталин, — тогда идите и берите!

Маршалы отбыли в действующую армию, и ранним утром 16 апреля советские войска перешли в наступление. Так началась Берлинская операция. Советская артиллерия начала обстреливать столицу «тысячелетнего» рейха. Советские войска перешли в решительное наступление и, обрушив на позиции вермахта на Одере мощнейший артиллерийский удар, стали неудержимо приближаться к Берлину.

Обстановка, сложившаяся в те дни в бункере, лучше всего характеризуется в письмах Евы Браун к сестре Гретль. «У нас здесь уже отчетливо слышна артиллерийская канонада, — писала Ева 19 апреля 1945 года. — И, разумеется, каждый день бомбежки. Теперь вражеские самолеты прилетают не только с западного, но и с восточного направления… К сожалению, при каждом сигнале воздушной тревоги приходится вставать и одеваться, поскольку водопровод может выйти из строя и мы окажемся под водой. Но я счастлива, что именно сейчас нахожусь с рядом с ним. Правда, он ежедневно уговаривает меня вернуться в Берхтесгаден, но я пока держусь. К тому же с сегодняшнего дня на автомобиле из Берлина выехать не так-то просто.

Брандт поступил невероятно подло. Подробности, к сожалению, не имею права сообщить. Его секретарши и я каждый день упражняемся в стрельбе из пистолета, и мужчины уже не рискуют состязаться с нами…»

«Невероятная подлость» Карла Брандта, судя по всему, заключалась в том, что бывший лечащий врач Гитлера попытался открыть ему глаза на истинное положение дел, чем вызвал у него очередной приступ истерики. В связи с этим надо сказать вот о чем. Все, кто пишет о последних днях Гитлера, в один голос твердят о его странном упрямстве и надежде на лучшее будущее. Думается, что ничего подобного не было и в помине. И Гитлер вел себя так же, как на его месте повел бы себя любой. Не мог же он заявить своим приближенным, что это конец, и окончательно деморализовать их, поэтому и предлагал всем, кто хотел, покинуть бункер.

Немцы, несмотря на огромный перевес советских войск в технике и живой силе, продолжали отчаянное сопротивление, и только к 20 апреля Жуков и Конев смогли войти в Берлин. Но и в городе противник отчаянно сопротивлялся: каждый дом превратился в небольшую крепость, каждая улица — в линию фронта. И вот тогда-то Ева Браун предложила Гитлеру прорваться с оружием в руках из Берлина.

Гитлер грустно усмехнулся.

— Какой там прорыв, Ева! Я не в состоянии держать в руках винтовку. Через десять минут я рухну на землю, и кто тогда пристрелит меня, кто избавит от страданий? Ну а если мы с тобой попадем в плен, то нас выставят в Московском зоопарке…

Именно после этого признания Ева стала все чаще поговаривать о самоубийстве, поскольку уже не сомневалась, что даже если им повезет и они выберутся из бункера, Гитлер умрет от непосильного для него нервного и физического напряжения.

Но даже сейчас Гитлер продолжал надеяться на баловня военного счастья генерала Венка с его армией, срочно переброшенной под Берлин, которой фюрер приказал остановить на подступах к Берлину части Красной Армии. Забегая вперед, стоит сказать: генералу Венку действительно удалось несколько задержать стремительное наступление советских войск и навязать ему тяжелые бои, продолжавшиеся до 1 мая 1945 года. 12-я армия под командованием Венка дралась отчаянно и, несмотря на все противодействие советских частей, смогла соединиться с остатками 9-й армии под командованием генерала Буссе. Собрав все силы в единый кулак, Венк все же прорвал ряды Красной Армии. После чего, расширив прорыв, Венк сумел форсировать Эльбу и 7 мая 1945 года сдался американским военным.

* * *

20 апреля 1945 года Гитлер справлял свой последний день рождения. Накануне для поздравлений прибыли военный и личный штаб рейхсканцлера, фельдмаршал Кейтель, генерал-полковник Йодль и начальник Управления личного состава ОКХ генерал Бурхгдорф. Днем фюрер встретился с группой шестнадцатилетних подростков из «Гитлерюгенда», которые готовились погибнуть при обороне Берлина, а затем отправился на последнее в своей жизни совещание, на котором присутствовали все нацистские лидеры и главы трех родов войск.

— Мы не будем устраивать пышного праздника, — сказал Гитлер. — Сейчас широкие торжества просто неуместны…

За столом присутствовали лишь лица, особо приближенные к фюреру. Стараясь сделать приятное виновнику торжества, говорили об ожидающем в самом скором времени Германию чуде победы над противниками. Однако, несмотря на бодрые слова и показной оптимизм, атмосфера за праздничным столом оставалась напряженной и мрачной. Все прекрасно отдавали себе отчет: конец близок, и для подавляющего большинства собравшихся в бункере и за этим столом он будет ужасным. Спасения им ждать неоткуда и не от кого. Обещанное фюрером «чудо» — самый настоящий блеф.

Затем началось празднование дня рождения Гитлера. В бункере собрались практически все высшие военные и гражданские чины рейха, оказавшиеся в эти страшные минуты рядом с фюрером. Под аплодисменты гостей Ева преподнесла возлюбленному картину в украшенной драгоценными камнями раме. Гитлер выглядел растроганным и очень довольным. Риббентроп решил воспользоваться моментом и вместе с остальными присутствовавшими принялся уговаривать Еву повлиять на фюрера:

— Если вы ему скажете, что хотите перебраться в безопасное место, он может пойти вам навстречу!

Ева покачала головой.

— Нет, — ответила она, — решение должен принять только он сам…

Через час после начала торжества случилось неожиданное: Геринг вышел из кабинета Гитлера и покинул бункер фюрера, чтобы уже никогда в него не вернуться.

Вечером Гитлер ужинал с Евой и двумя секретаршами. Он выглядел грустным, и когда речь снова зашла об эвакуации в Южную Германию, с отрешенным видом произнес:

— Ничего не получится. Не буду же я бродить там, как тибетский лама с молитвенным барабаном в руках…

Гитлер встал и вместе с Евой прошел в свою комнату. Вскоре Ева вернулась и предложила подняться наверх и там продолжить празднование дня рождения фюрера. Когда они уселись за накрытый стол, в комнате появились гости, среди которых был Борман и неизвестно откуда появившийся доктор Мор-рель. Как это ни покажется странным, но сирены воздушной тревоги в этот вечер не завыли ни разу, и только издалека доносился гул орудий. Кто-то принес старый патефон, и Борман, как в былые годы, завел его. До глубокой ночи он ставил единственную уцелевшую пластинку с песней «Ярко-красные розы».

О чем думал в это время виновник торжества? Вспомнил ли он, как когда-то мать ставила в этот день на стол праздничный пирог и он тушил на нем свечи? А может, в его сознании проносились страшные картины уже близкого будущего, и он видел себя обугленным на той самой немецкой земле, которую так любил и которую сделал такой несчастной?…

* * *

На следующий день Сталин преподнес Гитлеру свой подарок: его солдаты прорвались к центру Берлина, а советская артиллерия вела огонь прямой наводкой по германской столице. Как это ни удивительно, но фюрер проявил необычайную активность и приказал генералу СС Штейнеру перейти в контратаку и снять осаду города. Гитлер издал приказ, требовавший от вермахта напрячь все силы не только чтобы преградить дорогу противнику, но и отбросить его от столицы рейха.

— Командир, который будет удерживать своих солдат, — диктовал фюрер, — поплатится за это собственной жизнью!

Генерал СС Штейнер хотел доложить Гитлеру, что части генерала Венка сражаются где-то в стороне от Берлина, а в столицу уже прорвались отдельные группы частей Красной Армии. Однако его быстро отговорили от этой безумной по тому времени затеи, которая могла стоить ему жизни. Гитлер тем не менее потребовал правдивого доклада о положении дел на фронтах, и тогда горькую обязанность сказать диктатору правду решили взять на себя начальник оперативного отдела Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии генерал армии Альфред Йодль и начальник штаба Верховного главнокомандования вооруженными силами Германии генерал-фельдмаршал Вильгельм Кейтель. Гитлер был потрясен, узнав всю правду об истинном положении частей вермахта.

— Меня предали, я окружен изменниками, окутан ложью и предательством! — яростно кричал он. — Война проиграна, и я…

Гитлер не договорил — он вдруг задрожал и закатил глаза. Многим показалось, что он потерял сознание. Страшным усилием воли Гитлер взял себя в руки и вдруг совершенно спокойно произнес:

— Все кончено… Я остаюсь в Берлине. Все, кто хотят, могут ехать на юг…

Кейтель, Борман и Йодль принялись уговаривать Гитлера воспользоваться стоящим наготове самолетом и перебраться вместе со штабом в Оберзальцберг.

— Поверьте, мой фюрер, — убеждал его Кейтель, — оттуда можно куда более успешно вести борьбу, нежели из окруженного русскими Берлина!

— Оставьте меня, Кейтель! — поморщился Гитлер. — Я принял решение и, что бы со мной ни случилось, останусь здесь! Все имеющиеся в нашем распоряжении самолеты должны быть предоставлены в распоряжение женщин и детей, и все вольны в своих решениях… Я остаюсь в Берлине, и если дело все же дойдет до мирных переговоров, то у нас есть для этого гораздо более подходящая фигура, нежели я: Герман Геринг…

Все смущенно молчали, понимая, что этот человек уже перешел ту невидимую грань, которая отделяла жизнь от смерти. Гитлер с поникшей головой шаркающей походкой вышел в приемную, где его ждала Ева Браун. Вызвав своих секретарш Траудль Юнге и Герду Кристиан и диетсестру Констанцию Манциарли, фюрер провел ладонью по нервно дергающемуся лицу, словно снимая с него маску, и приказал им через час вылететь из Берлина. Женщины отказались, заявив, что предпочитают остаться с ним. Затем к нему подошла Ева и, взяв его за руку, мягко сказала:

— Я тоже остаюсь с вами…

Гитлер как-то странно взглянул на нее и вдруг поцеловал в губы, чего никогда не делал на людях.

— Ах, — с грустной улыбкой произнес он, — если бы мои генералы были такими же верными, как вы…

Он тяжело вздохнул и, опираясь о плечо Евы, направился к выходу, даже не взглянув на пришедших проститься с ним офицеров. В тот же вечер Ева писала сестре: «Мы решили сражаться до конца, но страшный час уже близок. Если бы ты знала, как я боюсь за фюрера… Всего тебе самого наилучшего, а главное, любви и счастья, моя самая верная подруга! Попрощайся от моего имени с родителями, передай привет нашим друзьям, а за меня не переживай. Я умру так же, как и жила. Ты же знаешь, мне это совсем не трудно…»

Это письмо полно отчаяния, однако уже на следующий день Ева написала сестре куда более оптимистичное послание. «Сам фюрер уже утратил веру в счастливый исход, — сообщила она, — но мы все здесь, включая и меня, придерживаемся принципа «Пока живешь — надеешься». Пожалуйста, выше голову и не отчаивайся! Еще не все потеряно. Естественно, живыми мы не сдадимся… Что я еще могу сказать? В данный момент положение несколько улучшилось, и если вчера генерал Бургдорф считал, что шансов на ограниченный успех у нас не больше 10%, то сегодня он увеличил их до 50. Так что все не так уж и плохо… P.S. Только что я говорила с фюрером, и, по-моему, он сейчас гораздо более уверенно смотрит в будущее».

Это было последнее, что написала Ева Браун в своей жизни. По всей видимости, она не только не хотела подвергать опасности тех, кому писала, но и выполняла приказ Гитлера, не без основания опасавшегося, что письма, содержащие сведения о ее и его личной жизни, попадут в руки врагов.

* * *

С этой минуты начался великий исход. Морелль, Риббентроп, чиновники высшего и среднего партийно-государственного аппарата под любым предлогом покидали рейхсканцелярию, и вскоре вереницы машин под скрежет металла, петляя среди развалин, устремились прочь из столицы. Вместе с ними покинули бункер и две секретарши Гитлера. Когда же генералы в очередной раз попытались уговорить его покинуть бункер, он только махнул рукой и сообщил о намерении покончить жизнь самоубийством.

Так это было на самом деле или нет, достоверно неизвестно никому, поскольку рассказы о происходивших в фюрербункере событиях в период «сумерек богов» весьма противоречивы. Вполне вероятно, уже в то время они имели целью все окончательно запутать и сбить со следа спецслужбы противника. Немцы и сам фюрер отлично понимали: если они проиграют, то непременно начнется следствие и розыск руководителей Третьего рейха.

— Отправляйтесь на юг Германии, — якобы заявил своему окружению Гитлер. — Я останусь здесь…

— Я впервые решился ослушаться вас, мой фюрер, — ответил ему Борман. — Я не уйду.

— Мы не оставим вас. Мне стыдно будет смотреть в глаза жене и детям, если я брошу вас, — патетически воскликнул генерал-фельдмаршал Кейтель.

А вот генерал армии Йодль не стал разыгрывать из себя великого мученика и будто заявил обреченному диктатору:

— Я не хочу оставаться в этой крысиной норе! Мы — солдаты. Дайте нам армейскую группу и прикажите сражаться там, где это еще возможно.

В ответ Гитлер только махнул рукой:

— Делайте что хотите. Мне теперь все равно…

Когда Гитлеру сообщили о бегстве Морелля и о том, что теперь его личным врачом будем хирург Штумпфеггер, тот равнодушно пожал плечами.

— Пусть будет… Вот только зачем? Никаких врачей мне больше не понадобится… Я больше не верю никому…

Фюрер сдержал слово — за всю остававшуюся ему жить неделю он так ни разу и не обратился к Штумпфеггеру. Тем не менее очень многие из окружения Гитлера остались в бункере. Среди них были Борман и Геббельс. Об истинных причинах их нежелания покидать Гитлера мы еще поговорим. И все они испытали потрясение, когда посол Хевель прочитал им листовку известного русского писателя Ильи Эренбурга, которая распространялась в частях Красной Армии после перехода ею границы. Выбравшись из Имперской канцелярии, Хевель застрелился в одной пивной. При нем нашли эту листовку. Согласно ее содержанию Хевель предпочел смерть плену.

Тем временем положение еще более ухудшилось. Артобстрел становился все сильнее, и все больше снарядов попадало в здание Имперской канцелярии. Почти все телефонные линии были перебиты, и теперь часами бункер фюрера был отрезан от внешнего мира. Ранним утром 24 апреля было уничтожено большинство из все еще остававшихся в автопарке машин. Обрушившаяся бетонная крыша гаражного бункера превратила их в груду искореженного металла.

Неожиданно для всех 25 апреля в бункере снова появился министр вооружений Шпеер. Завидев его, Ева прослезилась и, обняв министра, радостно воскликнула:

— Я знала, что вы приедете. Ведь вы не из тех, кто бросает фюрера в беде!

— Да, да, конечно, — пробормотал смущенный таким теплым приемом давно уже ведущий собственную игру Шпеер и поспешил к Гитлеру.

Он долго говорил о чем-то с Гитлером и Риббентропом, и фюрер уже спокойно принял отказ министра вооружений выполнять пресловутый «приказ Нерона», согласно которому вермахту и частям СС предписывалось проводить на территории Германии тактику «выжженной земли» и уничтожать объекты не только военного, но промышленного и социального назначения, транспортные предприятия — все, что представляло хотя бы малейшую ценность. В чем, наверное, и не было ничего удивительного, поскольку именно в разговоре со Шпеером Гитлер впервые поведал о своем желании уйти из жизни и приказал сжечь его труп. Иначе Шпеер вряд ли смог бы беспрепятственно покинуть Ставку.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.