«Оra et labora»?

[57]

Эту знаменитую формулировку цитировали слишком много и часто, тем не менее, выражая квинтэссенцию жизни монаха, она не вполне точно соответствует исторической действительности. Доходило даже до того, что говорили: «Работать значит молиться». На самом же деле отношение монахов к физическому труду гораздо сложнее. Одни из них мечтали подражать птицам небесным, которые «не сеют, не жнут»; другие – полевым лилиям, которые «ни трудятся, ни прядут» (Мф., 3:26—28), чтобы жить только милостью окружающих. Таковы «добряки» Гранмона, вальденсы, минориты и доминиканцы. Но как же не трудиться, когда сказано (Бытие, 3:19), что человек должен добывать хлеб свой в поте лица своего? А разве Иисус не провел большую часть своей жизни в мастерской плотника, где, по всей вероятности, помогал св. Иосифу, и своих первых учеников не призвал ли Он из среды скромных рыбарей? И разве не сказал апостол Павел: «Если кто не хочет трудиться, то и не ешь» (2 Фес., 3:10)? Авторитетные аргументы в пользу физического труда.

Другой аргумент (развиваемый св. Августином): труд – это закон природы. Монастырская община – одна семья. Поэтому совершенно естественно, что каждый из членов семьи трудится, чтобы удовлетворить не только свои собственные нужды, но и потребности всех остальных.

Наконец, труд монахов позволяет помогать бедным и творить дела милосердия. Очень убедительный довод.

Но все не так просто. Тот же апостол Павел писал: «Молитесь непрестанно». Иоанн Богослов, со своей стороны, советовал трудиться, чтобы собирать в житницы небесные (то есть собирать себе богатство на Небесах), что не имеет ничего общего с плодами земли. Апостол Павел напоминает также о важности примера после того, как он настоятельно советует трудиться: «Не потому, чтобы мы не имели власти, но чтобы себя самих дать вам в образец для подражания нам» (2 Фес., 3:9). Действительно, сложно примирить обе стороны жизни – труд и молитву, эти две антиномии, столь искусно защищаемые небезразличными к ним умами. Предлагается, например, заниматься более легким трудом, во время которого можно петь псалмы или размышлять – «стирать белье, прясть шерсть, сушить бобы, полоть грядки… или иногда месить тесто в пекарне». Св. Колумбан, напротив, настаивает на выполнении тяжелых работ; он хочет, чтобы труд этот был изнурительным во искупление первородного греха. Монах не имеет права вставать отдохнувшим. Остается лишь условиться о том, что понимать под изнурительным трудом. Текст, относящийся к св. Ромуальду основателю ордена камальдолийцев, вызывает некоторое удивление. В нем говорится, что «все изнуряют себя физическим трудом», но перечисляемые здесь же виды этого труда далеки от изнурительных: «одни заняты гончарном ремеслом, другие прядут, третьи вяжут рыболовные сети».

Разумеется, св. Бенедикт писал: «Они воистину монахи, если живут трудом рук своих» (Устав, XLVIII, 8). Но за этой фразой следует другая, из которой явствует, что труд не всегда воспринимался с радостью, как это должно было бы быть, если «ora et labora» действительно столь органично сочетаются друг с другом. «Если этого требуют обстоятельства и нужда, – прибавляет св. Бенедикт, – то монахи сами должны собирать урожай и не печалиться по сему поводу, ибо в данном случае они станут совершенными монахами» (обратим внимание, что нет слов «только в этом случае»). Из привычки к дискретности св. Бенедикт продолжает: «Пусть все совершается умеренно, с постепенными усилиями». Учитель хорошо знал людей. Однако, возразят некоторые, Адам возделывал землю собственными руками; кроме того, именно «Адам является отцом и основателем монашеской жизни». Вне всякого сомнения, – ответят изощренные умы, – но Адам трудился после грехопадения. Оставим же работу Марфам, то есть братьям-конверзам, а себе – право Марии на «благую часть» (Лука, 10:42). Впрочем, св. Бенедикт подчеркивает, что подлинная мастерская, где монах должен прилежно выполнять даваемые ему послушания, – это сам монастырь, а не поля, пашни или леса. Ничто не должно совершаться прежде молитвы.

Напротив, по мнению цистерцианцев, бенедиктинский устав не будет соблюден, если не обрабатывать землю. Монах посвящает этому занятию 4–5 часов в день и даже больше в период жатвы или сенокоса. Взыскательный труд: св. Бенедикт Аньянский (не путать с автором устава) запрещал монахам даже выпивать стакан воды до трапезы, «несмотря на жаркий климат», как пишет Элио; невзирая на тяжелый труд – они «копали землю, пахали и убирали хлеб».

Какую же занять позицию? Об этом спорили на протяжении веков, приводя разнообразные доводы, но так и не достигли согласия. Иные видели в труде, как уже говорилось, способ добывания средств для пропитания братии, чтобы не оказаться бременем для других. «Гораздо более достойно и сообразно требованиям веры, – говорится в сборнике обычаев аббатства Фульда, – использовать труд монахов для выполнения всех задач, нежели призывать слуг, исполненных дурных намерений».

Как же выглядела «истинная» концепция труда во всей этой многообразной картине средневековой монашеской жизни? Трудно сказать. На некоторое время в тот чудесный момент истории, каковым является XII век, было достигнуто согласие по поводу дополнительных функций головы и рук, на самом деле предназначенных для высших целей. Апостола Павла изображали поворачивающим мистическое колесо, дабы побудить верных посредством труда перейти от материального к нематериальному. Но нужно было дождаться XIII века, чтобы под давлением городов и влиянием нищенствующих орденов (а также ересей и обилия общественно-религиозных движений той эпохи с их идеалом бедности) труд приобрел признание (в современном понимании этого слова, хотя еще и очень слабом), право на существование и достоинство. Отныне в народном сознании монах все больше и больше будет представляться бездельником, и Рютбёф, и Жан де Мен быстро дадут ему это почувствовать. Столь же быстро труд станет рассматриваться, как способ избежать праздности (otium) – как известно, матери всех пороков, а также избавиться от скуки (acedia), как лучший способ укрепления дисциплины и «подавления вожделения».