Александр Сергеев НА БОЕВОМ ЗАДАНИИ
Александр Сергеев
НА БОЕВОМ ЗАДАНИИ
В начале 1943 года, когда войска Ленинградского и Волховского фронтов прорвали блокаду и, развивая успех, готовились к решающим боям за полный разгром немецко-фашистских войск под Ленинградом и Новгородом, в тылы противника был направлен ряд новых разведывательно-диверсионных чекистских групп.
В район Шимских болот (северо-западнее города Дно) была выброшена с самолета группа во главе с бывалым разведчиком Иваном Тимофеевичем Степановым. В группу входили его заместители Пятаков Дмитрий Иванович и Кутасов Николай Григорьевич, бойцы-разведчики Михайлов Леонид Сергеевич, Адамский Геннадий Петрович, Богданов Константин Варфоломеевич, Холодов Николай Федорович, Суворов Алексей Гаврилович, Соколов Владимир Федорович, Филатов Борис Алексеевич. Позднее группа стала отрядом, который, опираясь на постоянную поддержку местного населения, прославил себя боевыми делами в тылу врага.
За активную, самоотверженную работу в тылу противника многие чекисты-разведчики отряда были награждены высокими правительственными наградами.
Об одной из многих боевых операций, которые проводились группой Степанова, и пойдет рассказ.
Начало мая 1943 года.
Весна в этом году неуемная и торопливая. Разбуженный горячим солнцем лес буйно набирает силы. Всё в нем наливается, набухает от живительных соков земли.
Уже красуются почками березы, рябина, обрядились цветами ольха, осина, тополь. Лес наполнен разноголосым, неумолчным и зазывным криком птиц. Даже ночью слышны крики козодоя, камышевки, коростеля.
Утром поднявшееся над лесом солнце стирает утренний туман и обильную росу.
Они идут лесом — глухими, чуть приметными, а чаще нетореными тропами, минуя лощины и перелески. Под ними хлюпает талая вода, она просачивается в сапоги, студит ноги.
Впереди, слегка пригибаясь, вышагивает рослый, широкоплечий Степанов. На груди у него автомат, с боку парабеллум и три немецкие гранаты-колотушки, за плечами вещевой мешок. Шапка надвинута на самые брови, он основательно оброс и выглядит пожилым, усталым человеком.
В пути по привычке он изредка срывает сухую былинку и сует в рот.
Походка его легкая и осторожная, как у опытного охотника на опасного зверя, в любую минуту ожидающего нападения. Временами он останавливается, прислушивается и пристально всматривается в окружающее. От его зоркого взгляда не ускользает ничего.
За Степановым, едва поспевая, следует коренастый поджарый бородач. Это Кутасов, до войны инженер-плановик, по характеру веселый, колкий человек. Замыкает группу рослый, худощавый на вид Константин Богданов, отчаянный, крепко сбитый, с упрямым лицом разведчик. Все эти дни Богданов недомогает. При ходьбе загребает ногами, часто спотыкается, набивает синяки и от досады взрывается.
Продвигаются они осторожно, часто петляют, идут по затопленным половодьем низинам, чтобы «не следить». Погода начинает портиться, заметно похолодало, усилился ветер, повлажнел воздух.
Разведчикам предстоит во что бы то ни стало прервать интенсивное движение вражеских эшелонов на дороге Псков — Старая Русса. Дорога имеет для гитлеровцев важное значение и потому усиленно охраняется. По линии патрулируют солдаты охранной дивизии. На ряде станций — бронепоезда. В каждого, кто приближается к полотну дороги более чем на сто MeV ров, стреляют без предупреждения. Многие подходы к ней заминированы.
Степанов — уроженец Дновского района, превосходно знает местность, где действует группа, и лично знаком со многими здешними жителями. Но и при этих условиях от разведчиков требуется предельная осторожность.
Ленинградские партизаны и многочисленные мелкие по своему составу, но хорошо подготовленные разведывательно-диверсионные группы причиняют гитлеровской армии огромный ущерб, дезорганизуют их транспорт.
Командующий группы армии «Север» фельдмаршал Кюхлер (который в 1940 году, будучи командиром 18-й армии, совместно со своим начальником штаба генерал-майором Эрихом Марксом занимался подготовкой похода на восток) требует ныне незамедлительных и решительных мер против партизан и диверсантов.
В начале мая командующий 16-й армии генерал-полковник Буш и 18-й— генерал-полковник Линдеман, во исполнение «основного приказа № 14» генерального штаба проводят очередную карательную экспедицию, привлекая к ней крупные воинские подразделения. В этой операции участвуют свыше 40 тысяч солдат и офицеров.
Усиленная оперативная «Айнзатц-группа А», насчитывающая в своем составе более тысячи сотрудников СД, гестапо, военно-полевой жандармерии, опираясь на охранный корпус (207, 281 и 285-й дивизии), а также многочисленные комендатуры грабят, опустошают и жгут города и деревни, порют, вешают и расстреливают их жителей. Они превратили в груды развалин древнейшие русские города Новгород, Старую Руссу, Псков, Чудово, но остановить все ширящееся движение партизан так и не могут.
Разведчики заметно устали, замедлили шаг. Спустились в ложбину, по которой ручейками стекает вешняя вода, создавая журчащую круговерть. Сюда, как кораблики, плывут и блеклые, палые листья.
Когда вышли на торную тропу и прошагали по ней какое-то время, Степанов вдруг приостановился и, опустившись на колено, принялся что-то пристально рассматривать.
— Что нашел, командир? — спросил не без иронии Кутасов, пряча под шапку спавшую на лоб прядь волос.
— Смотри, — спокойно ответил Степанов.
На тропе были ясно видны следы подкованных сапог.
— Немецкие, — добавил Богданов. — Но почему они здесь?
— Дальше идти по этой дороге опасно, можно на мину напороться.
Они круто свернули в сторону и пошли вдоль ручья. Миновав лог, вошли в заросли осинника и вдруг остановились. Среди пробивающейся молодой травы лежали останки человека. Истлевшая одежда местами обнажила белеющий скелет. И только по каске, что валялась тут же, можно было заключить, что это немец.
Настигнутый пулей, он распластался ничком, раскинув руки, мертвой хваткой вцепился в чужую землю. Степанов потыкал палкой в каску, наполненную водой, сплюнул пожеванную травинку и, отпихнув прогнивший немецкий сапог, сухо сказал:
— Кто-то твердой рукой стрелял. Смерть мгновенная.
— Что ж, получил свое, — добавил Кутасов. — Видать, гад был, бежал от возмездия. А ведь дома, пожалуй, ждут с трофеями, — добавил он.
Часа через Два подошли к разбитой проселочной дороге. Переходили ее гуськом, след в след, спиной, чтобы скрыть направление движения. Потом долго соскабливали с сапог вязкую грязь. Степанов сверил азимут и предупредил:
— Пойдем дальше, до развилки. На дорогу выходить не будем.
И снова идут они сквозь заросли, часто спотыкаясь и падая. Ветки кустарника изредка больно хлещут по лицам.
Вдоль дороги тянется глубокая колея, заполненная водой. Проходившая здесь колонна тяжелых грузовиков обильно забрызгала густой грязью придорожный кустарник и жухлую траву.
В одном месте Богданов устало прислонился к небольшой сосенке, хрипло вздохнул и запальчиво бросил:
— Послушай, командир, за каким чертом тыкаться по кустам, когда рядом, хотя и плохая, но все же дорога. Это все равно что шипы у боярышника заострять. Неужели полагаешь, что немцы ночью в эти дебри полезут?
Степанов резко повернулся, насупил брови и смерил Богданова взглядом сверху донизу:
— Ты, Константин, шутки-то шути, да только с передышкой. В командах охраны тыла не такие олухи, как ты думаешь. «Наследим», и вся наша операция кобелю под хвост. Этого ты хочешь, что ли? — И, помолчав немного, в сердцах добавил: — Удивляюсь. Не первый день в разведке, а ерунду порешь! Помни, голова, от глупого риска, говорят, до беды близко.
В голосе Степанова раздражение. Кутасов морщится. Что это он так Костю шпыняет? Правду ведь можно сказать по-дружески. Что-то Тимофеич в последнее время часто срывается.
Степанов тоже понял, что обидел товарища. «Нервы, нервы, Иван, подводить начинают», — подумал он и замедлил шаг. А когда поровнялся с Богдановым, примирительно заговорил:
— Ты, Константин, не обижайся. Я вырос в этих местах, здесь босым бегал. А если и говорю иногда резко, так я же не дипломат. И пойми, в нашем деле полагается действовать как сорока: десять раз осмотреться— раз клюнуть.
— Ладно, чего там, — хмуро отозвался Богданов. Случалось, Степанов разговаривал с подчиненными
грубовато, был крут. Понимал и сам — не дело это, не дело. И частенько в душе бранил себя. Но одно он знал твердо: легко и приятно быть добреньким. Только в это лихое время, когда рядом ходит слепая смерть, доброта часто оборачивается злом.
Еще долго брели они вдоль дороги. В одном месте из-под ног Степанова ошалело выскочил крупный, длинноухий заяц-русак.
— Эх, мать честная, — сокрушался Степанов, — закуска сбежала. Жаль, стрелять нельзя, был бы наш.
— Моя бабка говаривала, что встреча с зайцем не к добру, — посмеиваясь, заметил мимоходом Кутасов.
— Так, может, вернемся? — мрачновато пошутил Богданов.
Уже стемнело, когда подошли они к развилке дорог.
— Будем ждать здесь, — сдвинув на затылок шапку, глухо прогудел Степанов. — Сюда подойдет Архип. Он и поведет нас дальше, в деревню.
Погода вконец испортилась. Заморосил мелкий дождь. Разведчики спрятались под густой елью, где было сухо. Стали ждать.
Прошел час, второй, — никто не появляется, только по-прежнему льет дождь, да глухо шумит лес. Кутасов и Богданов сидят нахохлившись, смотрят угрюмо. Время течет медленно, мучительно медленно. Начинает донимать холод, зябнут мокрые ноги. Богданов часто ворочается и хмуро посматривает на командира. Тот внешне спокоен, курит.
— Может, этот Архип девятый сон видит, — угрюмо и не без ехидства бурчит Богданов. — Решил, так сказать, от греха подальше. К тому же погода мозглая. От беды и святые убегали.
— Ты что, Константин, жалишь, как слепой овод. Еще человека не видал, а уже судишь. Не рано ли? — говорит Степанов.
Богданов тяжело вздыхает.
— Это я так… к слову. — Он искоса смотрит на рассерженного Степанова.
— К слову? Не много ли пустых слов на ветер бросаешь?
Богданов замолкает. И принимается переобуваться.
Какое-то время сидят молча. Потом Кутасов шутливо толкает Богданова. Тот знает — очередной анекдот.
Степанов сидит хмурый, туча тучей. И вскоре прерывает их:
— Тише, вы, черти, полно языки-то чесать. Смотрите!
По дороге идет человек. Он внимательно посматривает по сторонам и старательно обходит лужи и выбоины. На развилке останавливается и осматривается. Потом лезет в карман, достает кисет, неторопливо свертывает цигарку и негромко стучит кресалом.
— Побудьте здесь! — наказывает Степанов, вылезая из-под ели. — Это, наверное, Архип.
Спустя короткое время послышался условный свист — звал Степанов. Делал он это искусно, подражая птицам. Кутасов и Богданов пошли на свист командира.
Рядом с ним они увидели низкорослого, худенького старичка с редкой бородкой и жиденькими вислыми усами. Лицо, иссеченное морщинами, высокий прямой лоб и большие, острые и немного усталые глаза, лучившиеся добротой.
На старике была выцветшая от времени и непогоды стеганка, холщовые брюки и драные кирзовые сапоги.
— Ну, так что же, — добродушно заговорил старик грудным и низким голосом, который никак не вязался с его хилой фигурой, — будем знакомиться?
Дед снял шапчонку.
— Ну и голосина, — подивился Богданов.
Новый знакомый радушно протянул маленькую, грубую от работы руку и пробасил:
— Архип. — Потом решил, что его не расслышали, и снова повторил: — Архипом зовут, значит.
— А как вас, дедушка, по отчеству? — поинтересовался Кутасов.
— По отчеству-то, — оживился дед, — по отчеству Семеновичем буду. Только меня чаще Архипом кличут.
Степанов достал махорку, но дед решительно остановил его:
— Накась, вот, мил человек, попользуйся моей. Отпробуй, махорка добрая и страсть крепкая. Раньше-то я сам ее сеял.
Дед с готовностью протянул Степанову старенький замусоленный кисет. Однако махорки нашлось лишь на две закрутки.
— Это и весь твой запас? — посмеиваясь заметил Степанов. — Негусто!
— Ничего, ничего! Мир не без добрых людей, — хорохорился дед.
Он улыбнулся, собрав у подглазья морщинки, и чуть пожевал губами.
— Ну так что же, пошли! Мешкать нельзя, — вдруг встрепенулся он, — время не ждет. Идти, видать, прямиком придется. Не то погода прояснится, а в деревню, как я понимаю, надо тишком прийти.
Степанов внимательно посмотрел на съежившихся товарищей и скомандовал: «Пошли, ребята, и побыстрей!»
— А далеко идти-то, Архип Семенович? — спросил Богданов.
— Чтоб далеко не скажу, но и не рядом. Так что поспешать, пожалуй, надо.
Впереди идет Архип, по-стариковски семеня ногами, напряженно прислушиваясь к шорохам. И всякий раз, когда у кого-нибудь под ногами хрустнет сухой валежник, испуганно озирается. В лесу стелется дым, тянет гарью, где-то горит лес. Архип заметно волнуется.
— Ты что, дедушка, все оглядываешься? Разве здесь так опасно? — спросил Кутасов и отвернулся, чтобы скрыть улыбку. Архип пристально, с лукавинкой в глазах посмотрел на Кутасова.
— Да как тебе сказать, мил человек, давно в этих местах не был, промахнуться побаиваюсь. В народе-то как говорят: старый ошибся — стало быть, из ума выжил, а молодой — ума не нажил. Вот я и не хочу осрамиться. Ну, а если лишний раз оглянусь, ничего не потеряю. Отец мой, помню, так говаривал, — пробасил Архип, продолжая путь, — кто, мол, часто по сторонам смотрит, больше видит. Вот так-то, милок!
— Верно, Архип Семенович, — добавил Степанов, — только чудаки прут напролом.
Идти становится все труднее. Надоедливая морось бьет в лицо, застилает глаза.
Последний участок пути основательно изматывает. Мешки становятся тяжелыми, лямки режут плечи. Хочется присесть, отдышаться и отдохнуть, но Архип все торопит и торопит: побаивается, как бы не проглянула луна. Он идет по каким-то одному ему ведомым петляющим тропам.
— Темное облако на небе долго не держится, — замечает он.
Ветер завывает в верхушках деревьев и сбрасывает с них крупные капли дождя. Темень густо обволакивает лес.
Богданов пробирается прямо через кусты, даже не пытаясь обходить их.
— А ты бы кустики-то в обход, милок. Не то совсем мокрым будешь, — наставляет дед.
— Мокрого не промочишь, — бурчит Богданов и продолжает путь. Он еле идет, ноги у него подкашиваются. Вскоре он снова падает и, потрогав рукой рассеченную бровь, зло ворчит.
— Черт те где эта злосчастная деревенька. Петляем, как зайцы. Прямиком называется.
Архип слышит, как чертыхается Богданов, и, должно быть, обижается. Он приостанавливается, трогает почему-то рукой кадык и негромко басит:
— Ты, мил человек, ершистый больно да поперечный какой-то! Кого винишь-то, а?
А потом добродушно добавляет:
— Оно, конечно, в темноте дорога всегда длинней кажется.
— Он у нас такой, — насмешливо говорит Степанов, — семь раз упадет, восемь поднимется.
Но вот лес поредел. Пошло мелколесье, а спустя короткое время они вышли на всполье, где ветер заметно усилился. Впереди замелькали редкие и неяркие огоньки.
— Слава богу, — обрадовался Архип. — Ну, вот и она!
Все облегченно вздыхают. Степанов наказывает подготовить оружие, уложить пожитки, чтобы не гремели, и самим не говорить ни слова.
— А вы не волнуйтесь, — успокаивает дед, — все будет ладно. Теперь только идите тихо, шаг в шаг, чтобы ни одна собачья душа не пронюхала. Ну, так поспешайте за мной вон к той баньке. Видите?
Осторожно, краем деревни, через заросли ольховника, дед привел их к бане. Рядом с ней рос невысокий, но довольно кряжистый и густокронный дуб. Ветер так яростно обрушивался на него, что ветви глухо били по замшелой дощатой крыше.
Степанов осмотрел подходы к бане и остался доволен. С одной стороны — от крайней избы до самого леса шел сплошной кустарник, с другой — огороды.
Соседняя изба — развалюха с разбитой крышей и заколоченными окнами — стояла справа. В ней никто не жил. Кругом было тихо и безлюдно. Деревня казалась вымершей.
В бане было сыро, пахло копотью и березовыми вениками, свет сюда проникал только через щелистые двери.
Архип, впуская разведчиков в баню, шепотком, как бы успокаивая, бормочет:
— Сейчас, сейчас, сынки, все будет чередом и в аккурате. Вы только постойте чуток спокойно, не то головы порасшибаете. Я тут зараз дверь прикрою и огонек зажгу. Давеча припас.
Архип на ощупь извлекает из-под лавки какую-то дерюгу, завешивает дверь и озябшими руками зажигает малюсенькую плошку с маслом. Баня еще хранит тепло: в ней недавно мылись.
Разведчики снимают с себя груз, намокшие ватники и блаженно усаживаются на чистые, пахнущие мылом скамейки, вытягивая затекшие и натруженные ходьбой ноги.
Жиденький коптящий огонек потрескивает, мигает, вырывая из темноты части прокопченных стен, наглухо заколоченное оконце, усталые, обветренные и осунувшиеся лица разведчиков. Богданов сразу же укладывается на полок, положив под голову длинные сухие руки, замолкает. Тепло морит, усталость клонит ко сну, мысли текут вяло. Ни у кого нет желания ни двигаться, ни говорить.
Только Архип не унимается и продолжает хлопотать. Делает он все несуетно (и откуда только силы берутся у этого тщедушного деда?). Он по-хозяйски раскладывает на теплой каменке ватники, скрюченными пальцами поправляет чадящую коптилку и, усевшись напротив дремлющих разведчиков, сочувственно посматривает на их усталые лица.
Радостно на душе Архипа. Нужен он еще людям, нужен. Может, и пользу принесет какую. Архип облегченно и шумно втягивает в себя воздух. От намокшей одежды на каменке начинает идти пар.
— Намаялись, наголодались, сынки, вижу. Теперь бы вам поесть в самую пору, — вздыхает он, комкая в руках шапку. — Вдосталь-то, поди, давно не едали.
Разведчики молчат. И лишь Степанов, словно очнувшись, с трудом приоткрывает глаза и, поправив надвинувшуюся на глаза шапку, тихо говорит:
— Да ты, Архип Семенович, не беспокойся. До утра потерпим, нам ведь не привыкать. Закури-ка вот лучше.
Степанов передает Архипу кисет с махоркой. Кутасов смеется, язвит:
— Во сне блины есть будем!
— Ну, блинами я вас угощать не буду, — добродушно говорит Архип, прикуривая, — потому как их у меня нет, а вот картошки раздобуду. Уж не обессудьте, чем богаты, тем и рады.
Архип вздыхает и, вставая, протяжно кряхтит:
— Эх-хе-хе! Житье наше тяжкое. Немцы все под метелку выгребли, чтоб им ни дна, ни покрышки, окаянным! Чтоб они на том свете на медленном огне жарились. Все у нас тут, окромя старосты да полицаев, впроголодь живут. Все, что было запасено впрок, немчура отобрала. Пусто, хоть шаром покати. Помирать впору.
— Зачем нам помирать, мы еще поживем, Архип Семенович, да еще как жить будем! Вот только фашистов прикончим. — Степанов обнял деда.
— Да, сынок, только бы дожить до этого светлого часа. Ну, так я пойду, старухе покажусь, да картошки наварю. — И, надев свою бесформенную шапчонку, Архип как-то смущенно чихнул в кулачок и добавил:
— Только я баньку-то легонько замкну, а то не дай бог кого-нибудь ненароком занесет. А вы огонек на время задуйте. Так-то вернее будет.
— Поступай, Архип Семенович, как знаешь, — доверчиво отозвался Степанов и принялся скручивать козью ножку. Его мучила дремота. Проскрипели ржавые петли двери. Архип ушел. Слышно было, как он навесил замок и засеменил в избу.
В бане стало тихо, только мелкий дождь сыпал и сыпал по крыше. Богданов во сне шевелит губами и похрапывает. Слышится приглушенный голос Кутасова:
— Тимофеич, а Тимофеич, как бы этот божий человек не подвел. Мы ведь тут все равно что в мышеловке.
Степанов молчит.
— Тимофеич, ты меня слышишь? — не унимается Кутасов, ворочаясь на полке.
— Да слышу, отцепись ты, — нехотя отозвался Степанов, — спи… — И, помолчав немного, продолжал: — У Архипа двоих сыновей фрицы убили, хозяйство разорили, дом сожгли. Он в чужом доме живет. Так что у него с немцами свои счеты. А держать язык за зубами он умеет.
— Ну смотри, командир. А что, в деревне немцы есть?
Степанов ответил не сразу. Он еще несколько раз глубоко затянулся.
— Архип говорил — нет. Тут два полицая да староста командуют, но сегодня немцев нет, а завтра могут и быть. — Степанов помолчал, а потом добавил: — Ну, да хватит скрипеть, угомонись и отдыхай, пока деда нет. Я подежурю.
Он вышел в предбанник и уселся на чурбан. Здесь было прохладно и тихо, лишь сквозняк шуршал развешанными по стенам сухими вениками.
На дворе заметно стемнело. И все же в щели между дверью и косяком можно было видеть небольшую приземистую избу Архипа. Она прижалась к земле, словно боялась, что ее снесет ветром. К ней примыкал ветхий поднавес и сарай, возле которого стояла небольшая поленница дров. В подслеповатом окне избы мигал слабенький огонек.
Степанова клонило ко сну. Уже которые сутки он спал урывками. Он стряхнул с цигарки пепел и с удовольствием затянулся.
Часа через полтора в предбанник вышел всклокоченный осунувшийся Богданов.
— Почему не спишь? — стряхнув оцепенение, спросил, Степанов.
— Покурить захотелось, да знобит что-то.
— Да ты и в самом деле болен. Что же ты молчишь, голова садовая?
— Живот меня мучает, да и устал, видно.
— Значит так, — Степанов протянул Богданову «бычок» и положил руку на плечо. — Значит так, оставим тебя здесь под присмотр Архипа, а к дороге пойдем с Кутасовым. А обратно зайдем за тобой. Договорились?
— Нет, Тимофеич. Не такой уж я больной, чтобы тут отлеживаться. Вот денек отдохнем — и все будет в порядке.
— Ну, решай сам,
Потом они стали вспоминать, как действовали в тылу врага в июне — августе 1942 года, когда впервые были заброшены с разведывательными заданиями.
— Вот кончится война, учиться с тобой пойдем.
— Знаешь что, Константин, — вдруг признался Степанов, — когда в сорок втором году тебя в первый раз включили в мою группу, сомневался я, подойдешь ли. Мне тогда показалось, слаб ты будешь для такого дела, да и молод. А потом понял — ошибался. И очень рад.
— Спасибо за добрые слова, — растроганно ответил Богданов, поглаживая небритые, ввалившиеся щеки.
Ему была приятна похвала Степанова. Он знал, что этот отважный и суровый на вид, а в сущности добрый человек был скуп на похвалу. Мало и редко с кем делился своими думами. Редко шутил.
Богданов погасил окурок. Степанов дружески подтолкнул его в спину и потребовал:
— А теперь иди отдыхай.
И тут вдруг до них донеслись тяжелые, шлепающие по грязи шаги: кто-то направлялся к дому Архипа. На крыльце неизвестный споткнулся, потом, сквернословя, толкнул скрипучую дверь и вошел в избу. Где-то проскрипела телега, послышалась ругань.
— Кто бы это мог быть? — пробормотал Богданов, поеживаясь.
Степанов встал, нащупал в темноте автомат и положил рядом.
— Ты что, Тимофеич? — недоумевающе подивился Богданов.
— Так, на всякий случай. Не все же от Архипа зависит. — Степанов снял с каменки ватник, накинул на плечи. — В случае чего мы этим полицаям вместе со старостой ноги узлом завяжем. Это факт.
— А как же с операцией на дороге? — шепотом спросил Богданов.
Степанов недоумевающе посмотрел на друга.
— Да при чем тут операция? Надо будет — все болото на карачках проползем, а задание выполним. Или у тебя другое мнение?
— Разве об этом речь? — поморщился Богданов. — Что-то мы чересчур осторожные стали. А может, Тимофеич, я все же схожу взгляну? Вдруг немцы? А мы сидим тут взаперти.
— Полно ерундить-то. Надо будет — сам схожу.
— Кто же все-таки у Архипа и о чем они там толкуют? — терялся в догадках Богданов, то и дело посматривая на командира.
А тот спокоен, как вода в колодце.
«Почему он может быть спокойным, а я нет? — досадовал на себя Богданов. — Я бы, например, пошел и выяснил».
Вот опять проскрипела дверь в избе Архипа. На крыльцо вышел мужик в плаще и тяжелой походкой, беспрестанно матерясь и шлепая по лужам, пропал в темноте…
— Что, сынки, заждались деда? — приглушенно пробасил Архип, осторожно приоткрывая дверь.
Архип поставил на пол чугунок и чайник, завесил дверь и зажег коптилку. Крошечное пламя мигало, распространяя горклый запах, причудливые тени заметались по стенам.
— Задержаться пришлось, будь ты неладен, — поморщился Архип и, покачав головой, добавил — Да и беды чуть было не натворил. Хорошо, что все ладно обошлось.
Дед, как приметили разведчики, был словоохотлив.
— А что же, Архип Семенович, случилось? — спросил Степанов и внимательно взглянул на деда.
Тот взъерошил волосы и раздраженно махнул рукой.
— Да только собрался к вам, а тут, как на грех, полицай Ефим Осот (может, слышали), подгулявший, нагрянул. Пойди он меня искать, сюда забрел бы.
— Зря волновался, Архип Семенович, — шутя заметил Богданов, — мы бы его быстро успокоили. И надолго.
— Ох, насилу и я сдержался! Надо, смекнул я, задний ход тебе, Архип, давать. Ну, и расхваливать паршивца принялся. Да где там! Наши мужики давно бы Ефима порешили, да побаиваются: немцы деревню спалят. А ведь в ней, к слову сказать, бабы да старики остались.
Дед посмотрел на свои сухие, искривленные пальцы.
— Повелел полицай завтра с утра на ремонт большака выходить. Ах ты, царица небесная, да я вас тут совсем заговорил. Про картошку-то забыл. Вот уж правильно, что сытый голодного не разумеет. А вы ешьте, ешьте, пока она теплая. Я вот и сольцы чуток захватил. Хлеба-то нет, уж не обессудьте. — С этими словами он вынул из кармана аккуратно сложенный пакетик с солью и положил рядом с чугунком. — А тут вот настой травы. Это тебе, мил человек, — сказал дед, обращаясь к Богданову.
Все расселись вокруг чугунка и с жадностью стали есть горячую картошку. Архип сел в сторонке и, уперев в колени локти, о чем-то задумался. Он изредка поглаживал рукой свои жидкие и белые, как лен, волосы и глухо покашливал.
Чугунок опустел быстро.
Подкрепившись, разведчики дружно закурили.
— А вы, Архип Семенович, местный? — спрашивает Богданов, подсаживаясь к деду.
— Местный, мил человек, только с другой деревни. Ее немцы спалили, а это изба родственников Устиньи. Те погибли.
— Так ты говоришь, полицай приказал на ремонт большака выходить. К чему бы это, не знаешь? — спросил Степанов.
— Да шут их разберет. Только гонят всех, даже нас, стариков. Надо полагать, немцы приказали. Что-то затевается. Дорога эта важная. По ней немцы, почитай, каждый день проезжают.
Богданов забирается на полок и засыпает. Кутасов сидит в стороне, прислонившись к закопченной стене, его одолевает дрема. Сквозь дрему доходят приглушенные голоса Степанова и деда. В бане так густо накурено, что клубы дыма плавают под низким потолком.
Степанова интересует все. И сколько в деревне жителей, и кто они, и как часто здесь бывают немцы, на кого из местных можно положиться, и многое другое.
— Скажи, Архип Семенович, — мягко ладит свое Степанов, — тебе через болото до железной дороги ходить случалось?
— Как не случалось! Случалось. Хаживал и туда. Только это было давно, до войны. А нынче наш брат туда не ходит. Упаси бог, гиблое дело. Убьют фрицы запросто. У них, мил человек, порядок такой. Да и места опасные. Летом душная хлябь. Раньше туда больше молодежь за клюквой ходила.
— Близится час расплаты, — говорит Степанов, — немцам под Сталинградом уже бока наломали. И даже здорово.
— Да ну? — Архип снял шапку и хотел перекреститься, но застеснялся и почесал залысину. — Вот уж порадовал, так порадовал. Значит, бьем, дай-то бог покрепче.
Архип улыбается, хлопает себя по коленке и облегченно вздыхает.
— Вот отчего лютует немец. А ведь я слыхал, что наши русские когда-то Берлин брали.
Степанов достал махорку, и они снова принялись скручивать цигарки.
— Не сегодня-завтра и отсюда фашистов турнут, — продолжал Степанов и легонько коснулся плеча деда. — Они, правда, еще линию «Пантера» строят, только это их не спасет.
Взволнованный, Архип сосредоточенно слушает, боясь пропустить слово. Он даже забыл про цигарку, которая погасла.
— Ой, скорей бы, сынок, намыкались мы, намытарились от этих фрицев поганых, в себя никак не придем. Откровенно скажу: все перебедуем, а немца одолеем. Верю я в это, крепко верю.
— К чему это я говорю, Архип Семенович, — заключает Степанов, положив широкую ладонь на худенькое плечо деда. — По железной дороге, что проходит не так уж далеко от вас, немцы подвозят технику и солдат к фронту. Партизаны рвут дорогу и пускают под откос поезда, чтобы они не сумели накопить силы. Это, понимаешь ли, и нам предстоит совершить.
— Понимаю, как не понять, — торопливо подхватил Архип. — Святое дело — только так. Они ведь тоже, видать, не спят.
— Есть у меня одно соображение, — оживился Степанов и достал карту. — Гитлеровцы усиленно охраняют дорогу, а вот здесь, — Степанов ткнул желтым от махорки пальцем в карту, — у болота, охранять ее трудней. Болото вглубь не прочешешь, особенно сейчас. Вот мы и воспользуемся.
— Так, так, — кивает головой дед и одобрительно вставляет: — А ведь верно! Надо, как я полагаю, тропку к дороге найти?
— Именно, Архип Семенович.
— Ну, добро, раз надо, так надо. Какой может быть разговор! Завсегда можно с превеликой радостью. Как стемнеет, и пойдем.
— Говорят, болото коварное, местами и зимой не промерзает?
— Осторожность нужна, спору нет. А как же? Да ведь и мы не лыком шиты, — захорохорился дед.
Кутасов слышит их беседу и думает: трудно Ивану Тимофеевичу. Он первым идет на самое трудное и опасное дело, не задумываясь о риске.
Степанов пользуется доверием всех. Это доверие крепло в минуты опасности, когда они ощущали его поддержку, его дружескую руку. Командир молчалив, сдержан. Никто никогда не слышал, чтобы он сетовал на жизнь.
В лесу, перебирает в мыслях Кутасов, он почти всегда безошибочно находит дорогу. Глаз его видит многое. Умеет он и внезапно появиться перед врагом, а когда надо — внезапно исчезнуть. Действует всегда с рассудком, хладнокровно. Направляя разведчиков на задание, требует, чтобы они трезво оценивали обстановку и свои возможности. «Каждый сам должен знать, где ему жмет ботинок. Если ты облюбовал для укрытия это место, — обычно напоминает он, — то почему не выбрать его и врагу, ты подкарауливаешь противника именно здесь, а и он, надо полагать, выберет это место. Вот и решай. Будешь внимательнее наблюдать — больше увидишь. Там, где неудобно врагу, — удобно тебе. Ты там, где он не ждет».
Да, разведчик, если он даже и преисполнен большой решимостью, но не обладает необходимым знанием окружающей его обстановки, не располагает известным опытом, либо ничего не добьется, либо погибнет, а в худшем случае принесет вред.
И чем больше у командира опыт и чем лучше он знает местность, конкретные условия в районе действия, чем лучше умеет подчинить усилия всех решению одной главной задачи, тем плодотворнее их успехи.
Кутасов встал, взял спички, прикурил потухший окурок, снова сел и прислушался к их беседе.
— А может быть, Архип Семенович, мы эту самую тропку вместе и разведаем? — продолжает Степанов, убирая карту.
— Так я же и говорю. — Дед даже надел шапку, будто сейчас же собрался в дорогу.
— Решено! — одобрил Степанов. — На рассвете и пойдем. Только как бы твоя Устинья нас здесь не обнаружила. С испугу шуму наделает, до немцев дойдет.
— Да куда ей, — прокряхтел Архип и, улыбнувшись краешком губ, добавил: — Я баньку-то замкну, а ключ припрячу. Ну, а вы уж тут тихо-смирно, не шумите. Поступайте, как ворона, она над своим гнездом никогда не каркает. Да и Устинья во двор редко выходит. Засиделся я у вас. Да, а что же я старухе-то скажу? Вот незадача. Может, и не играть с ней в жмурки? Человек она верный.
— Не спеши, Архип Семенович, вот уйдем, тогда и скажешь, — заметил Степанов.
— Ну-ну, вам видней!
Архип накинул на плечи свою шубенку и не спеша пошел к себе. Дождь прошел. Ветер погнал по небу темные тучи.
Едва забрезжил рассвет, Архип пришел в баню, чтобы вместе со Степановым разведать дорогу через болото. Вид у него был комичный: на кирзовых сапогах большие калоши, стеганка подвязана цветным кушаком от женского платья. Увидев деда, Кутасов рассмеялся.
— Ну так как же, мил человек, идти-то настроился? — спросил он Степанова и поправил шапку.
— Готов, Архип Семенович, готов, — простуженным голосом отозвался Степанов, укладывая в вещевой мешок необходимые пожитки.
— Вот и ладно. Вот и хорошо. Степанов с Архипом ушли. Потянулись длинные часы ожидания.
Пять, десять часов прошло — Степанов и Архип не возвращались.
— Будем искать! — решительно заявляет Кутасов.
— А ты знаешь, куда идти? Кутасов взъерошивает волосы рукой.
— Все равно идем! — не выдерживает Кутасов и встает. Они переобуваются, берут оружие.
За день почва несколько подсохла, они идут довольно-таки быстро. На опушке леса, когда в просвете туч показалась луна, обнаружилась просека.
— Должно быть, это и есть та старая дорога, о которой говорил Архип, — обрадованно заметил Кутасов.
Лес выглядит причудливо. Особенно весной, когда он начинает менять окраску. Верхушки деревьев, освещенные лунным светом, кажутся то черными, то бледно-зелеными.
Километра два они идут, прислушиваясь к каждому шороху. И вдруг до них доносится негромкий знакомый голос:
— Николай! Константин!
Они останавливаются и смотрят по сторонам. Никого.
— Вот чертовщина! Послышалось, видно, — с досадой проворчал Богданов.
Но зов повторился. Тут из-за развесистой ели, опираясь на палку, выходит Степанов. Он еле держится на ногах.
— Спасибо, что догадались и пришли, — говорит он. — А я уж решил ночевать здесь. Устал, сил больше нет.
— А где же Архип Семенович? — затревожился Богданов.
— Здесь он, под елью.
— Что с ним?
Степанов присел на пень, усталыми глазами посмотрел на товарищей.
— Ногу Архип Семенович подвернул. Еще когда туда шли, да все молчал и терпел. И лишь на обратном пути, когда совсем занемог, признался.
Пришлось нести.
До бани Архипа тащили на себе. Степанов, опираясь на палку, шел позади.
В баньке Кутасов ощупал ногу Архипа. Дед, поджав губы, тихо стонал и смаргивал невольные слезы.
Выяснилось, что у него вывих ступни.
— Будем ставить на место, Архип Семенович, терпи, а если невмоготу — кричи в шапку.
Дед мотнул головой, и Кутасов сильно дернул за ступню. Архип глухо вскрикнул, побледнел и обмяк.
Но вскоре острая боль, видно, прошла. Дед пошевелил ступней, ощупал ее руками.
— Цела! — радостно сказал он. — А я уж было горевать начал, обезножил, думаю. Как в такое время на одной ноге скакать? — Он посмотрел на дремавшего Степанова и виновато поежился: — Умаялся Тимофеич, такой путь меня на себе пронес. Вот уж неудача, так неудача. Годы, видать, свое берут. И надо же такой беде случиться. Видать, черт попутал.
Архип докурил цигарку, посидел малость и осторожно встал.
— Ходить можно, — откровенно радуясь, заметил он. — Возьмите-ка мою стеганку, накиньте на Тимофеича, простудиться может. А я в избу пойду, картошку сварю, а то совсем ног не потащите.
Степанов приподнимает голову, добрыми глазами смотрит на Архипа и негромко говорит:
— Спасибо тебе, Архип Семенович, завтра уходим на операцию.
Архип недоуменно посмотрел на всех и твердо сказал:
— Так и я же с вами.
— Тебе, Архип Семенович, с нами никак нельзя. Мы ведь в случае чего — в лес. Найди нас там, попробуй. А тебе здесь жить надо и отсюда Советской власти помогать, — сказал Степанов.
— Так! — с обидой произнес Архип. — Значит, не гожусь, стар стал, мешать, стало быть, буду. Нет, не то вы говорите, не то! Я так понимаю, уж если солить— так чтобы солоно было, а помогать — так до конца.
— Не в этом дело, Архип Семенович. Это же очень опасно.
— Так что же мне, старому человеку, от опасности бегать, да по-пустому небо коптить? — нахмурился дед. — А я, старый дурак, уже планы строил, как за наше горе и обиды посчитаться. Ожесточился я, сердце окаменело.
Долго еще разведчики объясняли Архипу, что он нужен здесь, что нельзя подвергать опасности больную Устинью, — Архип упрямо твердил свое.
Наконец, убедившись, что все равно его не возьмут, смирился и махнул рукой.
— Ладно уж, бог с вами, обижаете старика, — проворчал он и закашлялся. — Видно, и правда мне за вами не поспеть.
— Ты, Архип Семенович, — тепло сказал Богданов, — не сердись. Мы скоро к тебе снова придем.
Богданов за это время как-то по-особенному привязался к деду. Сейчас он подсел к нему, достал из кармана зажигалку, которую всегда старательно сберегал, улыбаясь, сказал:
— Хватит тебе, Архип Семенович, железякой о камень бить. Это же первобытный способ добывания огня. Это тебе на память, пользуйся современной техникой.
Архип взял зажигалку, повертел в руках и вернул Богданову:
— Машинка хорошая, слов нет. — Дед положил на плечо Богданова сухонькую руку. — Только тебе-то она, мил человек, нужнее. Как же ты сам прикуривать будешь? Тебе же стучать нельзя. А у меня она будет без пользы: бензина нет. Так что благодарен, а взять не могу, — заключил Архип.
Богданов отдал деду весь запас махорки. Архип такой щедрости был несказанно рад, смущенно пробасил:
— Вот за это спасибо. Без табаку тяжко мне. — Он аккуратно ссыпал махорку в кисет и спрятал в карман.
Наступил назначенный день. Наползали сумерки. Разведчики переобувались, упаковывали груз. Пришел Архип. В руках у него был сверток.
— Это вам, сынки, на дорогу, — не без гордости заметил он. — Жаль только, маловато.
Степанов развернул пакет. Все с изумлением посмотрели на деда: в холстине лежал кусок свинины, большой ломоть хлеба и десятка четыре вареных картофелин в мундире.
— Это что же, всю свинину и хлеб, что Устинья выменяла, нам отдал? — спросил Степанов.
Архип ласково взглянул на него и негромко пробасил:
— Да что там, да как же иначе-то? Да вы о нас не тужите. Проживем! Худо будет, свои помогут. Что-нибудь сообразим.
— Ну, пора, — сказал Степанов. — Ты бы, Архип Семенович, вышел, взглянул, нет ли случайно кого поблизости, осторожность не помешает.
— И то верно. Иду, сынки, иду. Если тихо, дам знать.
Когда по сигналу Архипа разведчики вышли из бани, свет резал глаза. Предстояло прощание с Архипом. Дед приуныл. Он снял шапку, по-отцовски обнял каждого и, тяжело вздыхая, чуть слышно заговорил:
— Вы уж, сынки, серчайте не серчайте, а виноват я перед вами: старухе-то своей я о вас поведал. Не мог иначе, она ведь не слепая, догадываться начала… Но вы не сомневайтесь — человек она верный. Так уж вы не сильно вините дурака старого, — виновато закончил дед.
— Ничего, ничего, Архип Семенович, — ласково отозвался Степанов. — Видимо, прав ты. Будь здоров.
Третий час пробиваются разведчики через топкое болото, прыгая с кочки на кочку по зыбкому пружинистому покрову, часто проваливаясь в холодную вонючую жижу.
Первым с длинной жердью идет Степанов: он нащупывает и торит проходы. За ним следуют Богданов и Кутасов. Они идут, шатаясь от усталости, оставляя за собой темный след стекающей гнили. Местами мертвая трясина чавкает, болото будто дышит. Степанов нервничает. Он давно понял, что след дороги, разведанной с Архипом, утерян, но молчит и идет, выдерживая направление. Зачем расстраивать товарищей?
«Где же это я дал оплошку? — мучается он в догадках, — кажется, все примечал: и повороты, и обходные тропки. Да и не впервые водить людей по болоту, а тут на тебе, как назло… Где-то должны быть кладины, а где? Где отмеченные повороты? А ведь всю дорогу, кажется, следил. Просмотрел или прошел стороной?»
Степанов беспрестанно орудует шестом. Он заметно устал, но упорно идет вперед.
— Может, передохнем? — предлагает Кутасов. — Дорога, по-видимому, уже недалеко, успеем. — Он уже начинает терять надежду на благополучный исход операции.
— Стоять нельзя, пропадем, холодно.
Вечерний сумрак окутывает болото. Перед Богдановым маячит широкая спина Степанова.
Идти становится все труднее и труднее. Несколько раз Богданов пытается присесть, но Степанов твердо требует идти дальше.
— Нельзя ни минуты сидеть, простудишься, — тяжело дыша, говорит он. — Возись тут с вами!
— Не могу, — с отчаянной тоской хрипит тот. — Отдохну маленько!
У Степанова задергалась нижняя губа — признак гнева. Он холодно взглянул на Богданова и властно приказал:
— Встать! Живо! Раскис! Ты думаешь, нашим солдатам на передовой легче? Забыл, кто ты?
Богданов с трудом встает. Он чертыхается и, пошатываясь и с трудом передвигая отяжелевшие ноги, продолжает путь.
Да, не каждому под силу постоянно недоедать, мерзнуть, рисковать всем. Да и не для похвалы переносят они эти лишения. Их призвала к этому Родина.
Вести разведку — это значит постоянно рисковать, незамеченным проникать в лагерь врага, незамеченным ускользать от карателей.
Вести разведку — это значит умело проходить заслоны и посты противника, пробираться сквозь чащобы, ползать по болоту, изнывать от жары, мокнуть под дождем, страдать от голода и жажды.
Вести разведку — это значит неуловимым солдатом действовать на опаленной врагом земле, наносить ему ощутимые удары, создавать нетерпимую обстановку, нарушая коммуникации связи, выявляя его секреты.
Вести разведку — значит заполнить жизнь тяжкими тревожными днями, днями испытаний и по-своему счастливыми грозовыми часами.
Еще час идут они, превозмогая себя и напрягая последние силы. А болото все тянется и тянется, и кажется, нет ему ни конца, ни края.
Но вот под ногами появилась твердая почва, потом они вошли в редкий заболоченный лес. Подул ветерок.
— Надо обсушиться, — с трудом переводя дыхание, говорит Степанов.
Он присаживается, снимает сапоги и выливает из них вонючую жижу. Солнце давно зашло, а еще довольно-таки светло.
Разведчики наскоро мастерят шалаш. Где-то недалеко дорога. Костер надо жечь так, чтобы никто не заметил ни огня, ни дыма. Это опасно, но у них нет иного выхода.
К счастью, с болота потянул туман. Он стелется по низинам, ползет по кустарнику. Костер в шалаше — дело совсем не простое, зато обогреваться в нем куда как удобно. От одежды идет пар, пластами отваливается подсыхающая грязь.
Степанов достает из мешка подмоченный хлеб, шматок свинины и режет на равные доли. Все с аппетитом принимаются есть.
— Ну и дед, — дивится Кутасов. — Да и бабка золото.
— Да, Архип — славный человек, — соглашается Степанов. — Вот когда я был еще маленький, — продолжает он, поглядывая на Богданова, — отец мне рассказывал, будто бы его дружку в кулачном бою выбили зуб, но он проглотил его, чтобы никто не заметил. И потом победил. Так и нам не следует показывать своей слабости, если есть хоть чуть-чуть силы. — Степанов снова внимательно посмотрел на Богданова, тот понял, о чем идет речь, и смутился.
— Так ведь он не показывал своей слабости противнику, — вставил Кутасов. — А если друзья…
— Ну, а гордость человеческая на что дана? — сухо отозвался Степанов.
Усталость клонит ко сну. Но Степанов требует идти дальше.
Скоро они увидели линию железной дороги. До нее метров на сто, а где и больше, по всей придорожной полосе вырублен лес и кустарник. Степанов осмотрелся и предложил пройти вдоль дороги правее.
— К чему? — раздраженно спросил Кутасов. — Здесь густой кустарник и подходы хорошие.
Степанов с черным от усталости и бессонницы лицом упрямо покусывает губы.
— Там насыпь дороги выше. Это ведь так просто понять.
Кутасов смутился и замолчал.
Наконец-то они выбирают место и тщательно маскируются. Степанов посмотрел на покачивающиеся верхушки молодых осин, еще не покрытые листвой, и сказал:
— Шелоник! Это хорошо.
— Что ты говоришь? — поинтересовался Кутасов.
— Шелоник, говорю.
Но тот так и не понял, а переспросить постеснялся.
— Здесь ни звука! — строго наказал Степанов. — Не курить, не вставать без особой нужды.
Стелющийся по низинам тяжелый туман окутывал кусты. Кругом было тихо и мрачно. И кусты, и трава поблескивали от обильной росы.
Степанов сидит нахохлившись и что-то бормочет.
— Ты что колдуешь, Тимофеич? — шепотком спросил Кутасов.
— Да вот прикидываю. По дороге и обратно, если бежать (а здесь кругом коряги, черт ногу сломит), потребуется не менее трех минут. Заложить взрывчатку и замаскировать «удочку» («удочкой» называется тонкий шнур, прикрепленный к взрывателю) тоже примерно три-четыре минуты. Выходит, за семь-восемь минут мы управимся. Как ты думаешь?
— Должны, — соглашается Кутасов.
— Будем действовать так, — в раздумье продолжает Степанов. — Как только пройдет патруль, а за ним дрезина, все быстро бежим к линии. Вы подготавливаете место для взрывчатки, я готовлю запал и маскирую «удочку». Все должно быть выполнено быстро, а главное, аккуратно. Вопросы есть?
Некоторое время на дороге тихо. Разведчики поеживаются от холода.
Минут через сорок послышался какой-то шум, а затем приближающиеся голоса. По линии шла группа немцев. Одни проверяли полотно дороги, другие — насыпь и придорожные полосы, шаря по ним ярким снопом света. Немцы о чем-то громко разговаривали между собой.
Разведчики замерли. Луч света пошарил по кустам, где лежали они, и побежал дальше. Тревожные минуты ожидания прошли, и все снова погрузилось в тишину. Уже на рассвете по линии медленно прошла дрезина. Сидевшие на ней немцы тоже с помощью фонарей осматривали железнодорожное полотно.
— Ну, пора! Быстро за мной! — командует Степанов.
И разведчики, пригнувшись, по кочковатой придорожной полосе бегут к дороге. Впереди Степанов. Он бежит, тяжело дыша, и вполголоса командует: «Вперед! Быстрей, быстрей!» Они бегут, падают, поднимаются и снова бегут. Под ногами хлюпает вода, разлетаясь брызгами в разные стороны.
Метрах в тридцати от дороги у Кутасова выпала финка, и он решил вернуться, чтобы подобрать ее, но Степанов, запаленно дыша и стиснув зубы, вполголоса грозно рычит:
— Вперед! В душу мать, бегом! — Глаза у него от возбуждения блестят.
Еще несколько усилий, и они у дороги. Кутасов и Богданов разгребают щебень между шпал. Степанов на полную глубину финского ножа зарывает в землю шнур от «удочки». Богданов действует, не жалея рук. Каждый нерв напряжен. Не прошло шести минут, как все было готово. От волнения и лихорадочной работы они в изнеможении ложатся в укрытие и тяжело дышат.
Разгоряченные лица сейчас приятно обдает утренняя сырая прохлада. Степанов прислушивается. Вдали нарастает глухой рокот приближающегося с фронта поезда.
— Рванем? — спрашивает Богданов.
— Не спешите, может, порожняк.
И действительно прошел состав, в котором большинство платформ были пустыми.
— Подождем более солидный груз. Теперь можно отдохнуть. — Кутасов закуривает и, пряча цигарку в шапке, жадно затягивается.
Данный текст является ознакомительным фрагментом.