ГЛАВА 10 Нефть Детердинга поджигает рейхстаг, Кайт из «Известий» тушит пожар керосином
ГЛАВА 10
Нефть Детердинга поджигает рейхстаг,
Кайт из «Известий» тушит пожар керосином
1933 год — год прихода Гитлера к власти — заслуживает того, чтобы всмотреться в него повнимательнее, и поэтому вернемся к этим дням еще раз...
Все знают, что вскоре после того, как рейхспрезидент Гинденбург назначил Гитлера рейхсканцлером, 27 февраля запылало здание рейхстага. Но вот кто поджег его и зачем?
Казалось бы, классически точный ответ дает телеграмма полпреда Хинчука в НКИД СССР от 28 февраля: «Поджог рейхстага несомненно произведен «наци» в целях разгрома компартии и для своего успеха на выборах».
Между прочим, тогда же Хинчук сообщал об обыске в квартире корреспондентки «Известий» Кайт. О ней еще будет сказано...
Хинчук, вроде бы, не ошибался: сразу после поджога было арестовано 4 тысячи коммунистов и либералов, а 3 марта, за два дня до выборов, за решеткой оказался и сам Тельман.
Но 1 марта в том же Берлине вначале германский коллега Литвинова фон Нейрат мирно беседовал с советским наркомом у себя в кабинете, а потом уже Литвинов угощал Нейрата в советском полпредстве чашкой кофе. Кофейную гущу при этом друг другу в лицо никто не выплескивал. Так что дело с поджогом выглядело чисто внутренним германским делом и СССР непосредственно не касалось.
Однако 3 марта тот же Хинчук отправил другую телеграмму. Какую? Сейчас мы об этом узнаем... Но еще до ее цитирования замечу, что остается только руками разводить — как она не заняла достойное место в исторических монографиях!
Я отнюдь не исключаю, дорогой мой читатель, что об этой шифровке советского полпреда предпочитают не упоминать даже как о версии, потому что, если сообщение Хинчука и соответствовало действительности, то такая правда не устраивала никого.
«Демократический» Запад не хотел, чтобы она выплыла на свет по причине ее неприглядности.
Литвинову и Коминтерну она ломала удобную для них схему событий.
«Историки ЦК КПСС» пренебрегли ей позднее, возможно, потому, что выглядела эта правда идеологически недостаточно солидной.
Нацистскому премьер-министру Пруссии Герингу было выгодно свалить вину на коммунистов.
Литвинову, Коминтерну и «историкам ЦК» — на Геринга и антикоммунистов.
А дело-то было, читатель, судя по всему, в нефти!
Нет, «иллюминация» перед выборами в рейхстаг оказалась для нацистов, может быть, нелишней в их предвыборной борьбе с коммунистами, но...
Но вот как начиналась телеграмма берлинского полпреда в Москву от 3 марта: «Получены сведения об инспирации поджога рейхстага Детердингом, надеющимся в результате обострения борьбы с коммунизмом и СССР в Германии добиться изгнания «Дероп» и осуществления нефтяной монополии. Предполагаются участниками его агенты. Детердинг действовал совместно с Герингом. Это сообщение, по нашим сведениям, появится во французской и американской прессе».
Увы, сенсацию замяли... А жаль. Потому что вторая телеграмма Хинчука отражала действительные мотивы происходившего явно более полно. Поджог рейхстага нацистам был, может, и выгоден, но Детердингу он был выгоден еще более.
Даже в нефтяном бизнесе, и так не бедном биографиями блестящих авантюристов и организаторов, англо-голландец Детердинг выдавался деловыми качествами, шальными нравами и бессовестностью. Это и обеспечило ему высшую владетельную корону не из лавровых и дубовых листьев, а из листков чековой книжки.
Познакомиться с его личностью нам будет полезно, да и — думаю, интересно...
Генри Вильгельм Август Детердинг родился в 1866 году, умер в 1939-м, в 73 года. В декабре 1915 года принял английское подданство (сохранив голландское). В 1920 году получил титул сэра.
О нем интересно написал Илья Эренбург: «Детердинг был голландцем. Он уехал на Яву искать счастье и прозябал в банке как мелкий клерк. Пять лет спустя он стал директором «Ройял-Датча», десять лет спустя — королем нефти. Он проник в Мексику, в Венесуэлу, в Канаду, в Румынию (можно еще прибавить — в царскую Россию, в Китай, Египет, Сиам, Индонезию, Аргентину, Ирак, Индонезию. — С.К.) Англичане пожаловали ему титул баронета и он превратился в сэра Генри...
Это был крепкий, энергичный человек, чуть ли не до смерти он катался на коньках, курил в трубке дешевый матросский табак... Он содействовал переворотам в Мексике, в Венесуэле, в Албании... Наверное, он считал себя нефтяным Наполеоном... Однажды журналист спросил его, что самое важное в жизни. Сэр Генри ответил коротко: «Нефть».
Портрет живой, но это — портрет, написанный рукой художника.
Так ведь и академические издания писали о Детердинге в явно эмоциональной манере! В достаточно подробной статье в томе 21-м первого издания Большой Советской Энциклопедии за 1931 год о Детердинге говорилось так: «...руководитель мирового нефтяного концерна Роял Деч Шелл, финансист и международный авантюрист... Быстро выдвинулся своими коммерческими и организаторскими способностями. Англ. адмирал Фишер представил Д. британскому правительству как человека, способного взять на себя осуществление британской нефтяной политики. Фишер охарактеризовал Д. как «Наполеона по смелости и Кромвеля по тщательности в проведении задуманных им планов». ... Столь же активный, сколь и неразборчивый в средствах, Д. однако стремится держаться в тени, ничего не сообщает о себе в печать и даже в обычные справочные издания. Д. вызывает к себе жестокую ненависть со стороны своих америк. конкурентов, видящих в нем главного противника, англ. «нефтяного Наполеона».
Детердинг был действительно знаменит, могуществен, безжалостен и коварен.
Присутствовали и остальные «королевские» атрибуты: уникальные автомобили, загородные дома, специальные поезда и роскошные красавицы в «рубенсовско-кустодиевском» пышнотелом стиле.
Детердинг не боялся ни конкурентов, ни морозов русского образца — до конца жизни он зимой взламывал лед, принимая холодные ванны. Любил нефтяной магнат и русских красавиц. Одной из них, жене белогвардейского генерала Лидии Павловне Багратуни, он подарил в Париже изумрудную диадему от Картье ценой в 300 тысяч тогдашних фунтов.
Это было не то что состояние, а целый десяток приличных состояний. Даже у Детердинга не оказалось в наличии полной суммы, и ювелиры согласились подождать.
Детердинг же ждать не пожелал. И еще до выплаты долга «кустодиевская» русская красавица стала его женой, украсив свою жизнь не только зеленью изумрудов, но и не менее привлекательной зеленью фунтов и долларов.
Детердинг возглавлял англо-голландскую «Ройял Датч-Шелл», соединив в 1907 году свою «Ройял Датч» с «Шелл» Маркуса Самуэля.
Англосакс Генри начинал банковским клерком в Амстердаме, братья Самуэли — как торговцы ракушками (откуда, кстати, и эмблема «Шелл» — раковина-гребешок, и само ее название: «shell» по-английски — раковина).
Сотрудничать представители двух избранных народов начали в 1902 году — как раз тогда, когда один из Самюэлей стал первым в истории Англии евреем-лордом — мэром Лондона.
Не обошлось в этом союзе и без Ротшильдов. Через нефтяного дельца Гюльбекяна наладились связи с «Дойче банк», а позднее через братьев Лазаров — и с нацистами.
Живя душа в душу с бывшей русской аристократкой, Россию новую, Советскую Детердинг ненавидел не меньше, чем его жена. Да и за что было любить? Русская революция экспроприировала промыслы «Шелл» на Кавказе, а советская нефть на мировых рынках мешала бизнесу Детердинга.
В конце 1927 года он даже начал войну цен со «Стандард ойл оф Нью-Йорк», перепродававшей нашу нефть в Индию.
За пять лет до этого Детердинг сорвал Гаагскую международную конференцию 1922 года как раз тогда, когда ее участники начали соглашаться с советскими предложениями, а вот Советская Россия никак не соглашалась с ультимативными требованиями хозяина «Ройял Датч—Шелл», который добивался от Советского правительства передачи ему наших нефтяных промыслов в монопольную концессию.
Забавно, что в 1923 году он же первым закупил партию... советской нефти, прорвав таким образом общую линию ее бойкота на мировых рынках. Вот уж воистину — чудны дела твои, Господи, но дела Капитала — еще чуднее...
Эта невольная заслуга сэра Генри перед Советской властью оказалась единственной, зато его антисоветский послужной список был первостатейным как по объему, так и по содержанию.
Он финансировал интервенцию, принимал активное участие в организации бандитского налета на советскую компанию «Аркос» в Лондоне и в мае 1927 года инициировал разрыв советско-английских дипломатических отношений (на этом мы ниже еще остановимся)...
Раскрытая в 1927 году в Берлине грузинская мастерская фальшивых советских червонцев тоже существовала благодаря Детердингу.
А в 1930 году он подталкивал к разрыву отношений с СССР уже французского премьера Тардье.
Детердинг же достаточно щедро финансировал и НСДАП Гитлера до ее прихода к власти.
И даже незадолго до смерти субсидировал прогерманские организации в Англии и поддерживал идеи совместной англогерманской агрессии против ненавистной ему России.
Эренбург писал: «На северном призрачном море угрюмо дымит гигантский дредноут. Он правит пятью частями света... Этот дредноут зовут Великобританией... На капитанском мостике рядом с греческим профилем Базиля Захарова (международного торговца оружием, с которым знакомы читатели моих «Двух Версалей». — С.К.) можно увидеть голландскую трубку Детердинга. Сэр Генри объявил войну шестой части света»...
Во времена, описываемые Эренбургом, английский дредноут если еще и управлялся лондонскими капитанами, то курс ему прокладывали уже по вашингтонским картам. Однако насчет отношения сэра Генри к СССР все было подмечено верно.
Для лучшего понимания событий, освещенных пожаром в рейхстаге, уважаемый мой читатель, нам не мешает более подробно остановиться на деле торговой компании «Аркос» (АН Russian Cooperative Sosiety Limited), учрежденной в Лондоне в июне 1920 года советской кооперативной делегацией во главе с Леонидом Красиным.
По уставу «Аркос» был «частным» английским акционерным обществом, акционерами которого, однако, являлись главным образом советские государственные организации. «Аркос» полностью представлял наши интересы в сделках с английскими фирмами, имел конторы и отделения в ряде стран и пользовался в Англии статусом юридического лица.
Были у «Аркоса» также самостоятельные дочерние общества и агентства по торговле хлебом, лесом, пушниной, щетиной и... нефтью.
Сэру Генри любая торговля с «Советами» была хуже горькой редьки — ведь его-то «Советы» проигнорировали. А уж русская нефть на мировых рынках была для него просто-таки непереносима.
И вот...
И вот 12 мая 1927 года 150 сотрудников английской полиции совершили налет на офис и склады «Аркоса».
Второе издание Большой Советской Энциклопедии сообщает нам, что налет был совершен «по распоряжению министра внутренних дел Джойнсон-Хикса».
Но кто дал указание министру? Сам Хикс ссылался на Болдуина и Чемберлена (друга Детердинга, к слову). Но даже английские историки к его свидетельству относятся осторожно.
Американцы Норман Полмар и Томас Аллен в своей «Энциклопедии шпионажа» пишут, что полиция действовала по «просьбе» английской контрразведки МИ—5, якобы установившей «шпионский» характер деятельности «Аркоса», и что после изучения 250 тысяч (!) конфискованных документов британские власти объявили об обнаружении «шпионских» улик.
Выло это, надо полагать, чепухой. «Аркос» по тем временам стал самым широким нашим торговым «окном в Европу» (общий оборот — более 55 миллионов фунтов стерлингов, из которых примерно две трети составлял импорт в СССР).
И если бы «Аркос» использовался Иностранным отделом ОГПУ как «подстава», то уже за одно это погорело бы не только все руководство ИНО, но и вообще вся чекистская верхушка. А ничего подобного не произошло.
Тем не менее, в Англии все вдруг встали на дыбы...
В результате 27 мая 1927 года дипломатические (и что для многих важнее — торговые) отношения с СССР были разорваны. Разорваны к убытку не только СССР, но и самой Англии (вскоре деятельность «Аркоса» восстановили, и он существовал до 1929 года).
Так от чего же и от кого же надо бы, уважаемый читатель, «плясать», чтобы разобраться как в налете на «Аркос», так и (может быть) в поджоге рейхстага?
Возможно, нам здесь поможет знакомство с одной давней историей...
Значительно позднее налета на «Аркос» и значительно ранее поджога рейхстага в лондонском зуде происходило событие почти невероятное — слушалось дело детердинговской компании «Астра-Романа».
В ходе расследования одному из ее шефов Мак-Догону был задан щекотливый вопрос:
— Вы получали ежегодно четыре тысячи фунтов. Между тем вы отнюдь не специалист по нефтяному делу. Может быть, вы объясните, в чем именно состояла ваша служба?
Мак-Догон лишь ухмыльнулся:
— Простите, но мои функции чрезвычайно трудно определить.
Илья Эренбург аттестовал этого «специалиста широкого профиля» как «бывшего заведующего великобританской контрразведкой», но Мак-Догон был в МИ—5 «всего лишь» одним из ее высоких чинов.
Цепочка тут, похоже, выстраивалась вполне определенная: Детердинг — «Астра-Романа» — Мак-Догон — МИ—5 — Мак-Догон — министр Хикс — 150 полицейских в офисе «Аркоса» — МИ—5 — министр Хикс — премьер Болдуин и Чемберлен...
Но поскольку определить функции служащего у Детердинга Мак-Догона не удалось даже «высокому» лондонскому суду, то как видим, даже в энциклопедических изданиях все начинается (или все обрывается) подставными фигурами типа Хикса...
Итак, сэр Генри не без успеха воевал с «советской опасностью» на английском фронте-рынке уже в конце 1920-х годов.
Теперь же, в 1933-м, интересам Детердинга грозила «советская опасность» еще на одном потенциально крупнейшем рынке — германском...
Приход к власти Гитлера однозначно программировал, как минимум, резкое наращивание военной мощи Германии, потому что в 1933 году немцы серьезной армии в общем-то не имели.
Тельман был не совсем прав, говоря, что Гитлер — это, мол, война. Но вот в том, что Гитлер — это крупнейшие военные расходы, сомневаться не приходилось. Без сильных вооруженных сил ликвидация версальской системы оказывалась невозможной.
А современная армия — это бензин. Уже после Первой мировой войны лорд Керзон заметил, что «союзники приплыли к победе на волне нефти», и для будущих войн эта фраза была справедлива тем более.
Значит, в рейхе фюрера предвиделись колоссальные закупки нефти и нефтепродуктов. Но закупки у кого — у Запада или у России?
Борьба с Версалем — это борьба с Западом, а не с Россией. Помогать Германии в этой борьбе Запад, естественно, не стал бы... Советский Союз тут мог наоборот стать естественным союзником Германии. Да он и был всегда последовательным противником антигерманских идей Версаля.
Проблема сырья и особенно, говоря языком современным, проблема энергоносителей были для рейха острыми. Концерн «ИГ Фарбениндустри» шел, правда, к успешному завершению работ по получению синтетического бензина из германского угля.
А вот природную нефть и бензин рейху было проще всего получить из Советского Союза в обмен на кредиты и расширение поставок промышленного оборудования. Запасы золота и валюты сдерживали наш импорт, и «черное золото» стало бы отличной заменой «презренному» металлу.
Объективно интересы СССР и рейха тут совпадали настолько, что от одной мысли о том, что из-за этого могут уплыть блестящие перспективы на выгодные гешефты, нефть в голову Детердингу ударяла почище, пардон, мочи.
Во-первых, русские могли в считанные годы не только выправить свой платежный дисбаланс с Германией, но и иметь тут положительное сальдо. Другими словами: ведя верную «германскую» нефтяную политику, «Советы» неимоверно укреплялись, а при этом получали возможность влиять на фюрера.
Во-вторых, при таком развитии событий экономика рейха еще более тесно переплеталась с русской экономикой. А их связь и так была уже очень велика.
От экономического альянса до политического — если и не один шаг, то и не десять. Все это пахло таким «мировым пожаром», что перед ним бледнели и смелые замыслы Троцкого. Россия в стратегическом союзе с Германией фактически исключала вариант господства над миром англосаксов, естественным лидером которых уже стала Америка (естественным лидером которой стал, в свою очередь, тот интернациональный Капитал, плотью от плоти которого и был Детердинг).
Самое время было разжигать упреждающие нефтяные факелы. Тем более что нефтяной советско-германский союз уже был реальностью.
Помянутый в телеграмме Хинчука «Дероп» (название можно расшифровать как «Немецко-российский керосин», от «petroleum» — керосин) — это как раз и есть советско-германское акционерное общество торговли нефтяными продуктами.
Имелось также смешанное общество «Дерунафт». Оно специализировалось на нефти, а «Дероп» занимался поставкой и сбытом наших бензина и керосина. Продукты эти были для Германии дефицитными всегда и, во всяком случае, никогда не были там лишними.
Были, к слову, и транспортные совместные общества: «Дерутра», «Дерулюфт»...
Долгое время «Дероп» процветал, но сейчас его все чаще в Германии травили, а сообщения советских корреспондентов (точнее — корреспонденток Кайт и Анненковой) эти раны еще и растравливали.
Дело представлялось темным: «Дероп» попадал в положение бойкотируемой фирмы даже при официальном распоряжении министерства экономики и внутренних дел рейха о содействии закупкам у него.
Что тут могло быть причиной помех, если не козни конкурентов? И кто из конкурентов действовал беззастенчивее и решительнее Детердинга?
«Дероп» был тем более удобной целью, что одно обстоятельство делало именно это советско-германское общество очень уязвимым и для провокаций Детердинга, и для обоснованных претензий самих немцев. Бензоколонки «Деропа» покрывали всю страну. Это была целая скоординированная общегерманская сеть, элементы которой находились даже там, где советскими консульствами и не пахло.
Поэтому «Дероп» оказывался идеальным инструментом для прикрытия работы Коминтерна и компартии Германии. И первый, и вторая действительно пользовались им вовсю, что давало повод для налетов штурмовиков, обысков, бойкота и газетных статей.
Детердинг на это не просто поглядывал, потирая руки. Он, естественно, еще и способствовал накалу страстей. Прямые контакты агентов Детердинга с определенными нацистскими кругами при этом конечно же не только не исключались, но были просто-таки неизбежными.
Итак, на «Деропе» скрестились интересы самые разные, начиная с черной политической цели рассорить СССР и рейх, продолжая «красными» нуждами Коминтерна и заканчивая «зелеными» аппетитами Детердинга.
Позднее Детердинг в Германии своего добился — даже в части «Деропа». Поднаторев на организации налета на «Аркос», его «специалисты широкого профиля» организовали в 1933 году серию налетов и на отделения «Деропа» в ряде немецких городов.
И «Дероп» сгорел, хотя и не физически, как рейхстаг, а фигурально.
Однако это произошло чуть позже, когда Детердинг провел немалую подготовительную работу по всем необходимым направлениям.
«Поджечь» же «Дероп» в одночасье — сразу после прихода нацистов к власти — было даже для сэра Генри делом сложным...
Поэтому очень похоже, что Детердинг и детердинги решили: «Придется ограничиться рейхстагом»...
Не отрицаю, уважаемый читатель, что это — лишь версия, но версия, высказанная все же не с бухты-барахты... И то, что при всей ее привлекательности — хотя бы как версии — она очень уж прочно оказалась в исторической тени, должно нас только настораживать.
Между прочим, есть немало противоречивых деталей, позволяющих предположить, что вообще-то детердинги обошлись здесь даже без Геринга, а уж потом Гитлер и Геринг просто ухватились за представившийся повод.
Генерал Гальдер, правда, рассказывал потом, что Геринг, мол, как-то хвалился при нем, что знает рейхстаг лучше всех, потому что он-де его сжег.
Но Геринг, как председатель рейхстага, мог знать его здание уже в силу своего положения, а прихвастнуть ради красного словца рейхсмаршал, да еще в подпитии любил.
Еще более сомнительны подобные «откровения» на сей счет известного нам Раушнинга.
И тут больше веришь самому Герингу, позднее заявлявшему, что рейхстаг он не поджигал по той простой причине, что в этом не было проку. Списки на превентивные аресты коммунистов были готовы давно, и произошедшее лишь насторожило компартию и несколько помешало намеченному плану нейтрализации тельмановцев.
А что — не так уж это все неправдоподобно и выглядит, уважаемый читатель! Если бы поджог рейхстага действительно планировался нацистами как инсценировка начала коммунистического восстания, то уж на пару-тройку дополнительных провокаций в Берлине у них сил и ума хватило бы...
Такая вот деталь... Когда Гитлер после пожара в одиннадцатом часу ночи появился в редакции «Фолькишер Беобахтер» — поинтересоваться, как там собираются освещать поджог, то обнаружил лишь полусонных наборщиков, и лишь позже пришел заместитель главного редактора.
Тогда Гитлер лично вместе с Геббельсом засел за подготовку материалов.
Так что пожалуй, не столько Гитлеру и Герингу, сколько жадности и дальновидности Детердинга был обязан Георгий Димитров своей громкой славой на начавшемся осенью Лейпцигском процессе по делу о поджоге. Причастность к нему одного из обвиняемых голландца Маринуса Ван дер Люббе была вне сомнений. Его-то и задержали в горящем здании полицейские.
Но вскоре в Германии арестовали приехавшего туда нелегально Председателя Исполкома Коминтерна Димитрова и присоединили к нему его товарищей — болгар Попова и Танева, а также руководителя фракции компартии Германии в рейхстаге Торглера. Началось следствие, и процесс в Лейпциге должен был доказать подстрекательскую роль Коминтерна и партии Тельмана. Левые утверждали обратное, проклиная нацистов. В прессе бушевали бури.
Чтение стенограмм — занятие не только полезное, но и порой увлекательное. Стенограммы Лейпцигского «судебного процесса против поджигателей рейхстага Ван дер Люббе и его сообщников», начавшегося 21 сентября 1933 года, исключением не являются.
Димитрову дали возможность активно участвовать в процессе и он, будучи обвиняемым, вел себя частенько как прокурор, а то и как политический агитатор. Поэтому обрывать его (а то и лишать слова) основания у судей были. Димитрова не очень-то интересовало выяснение того, кто поджег рейхстаг. Он-то точно знал, что коммунисты к этому непричастны. Ему было более важно показать, что нацисты проводят политику широкого подавления коммунистического движения внутри страны. Но этого не скрывали ни премьер-министр Пруссии Геринг, ни Геббельс, вызванные на суд как свидетели.
Диалоги Димитрова с Герингом 4 ноября и с Геббельсом 8 ноября были, конечно, чисто политическими. К слову, о диалоге Димитрова и Геринга в свое время знали даже школьники. А вот о дискуссии Геббельса и Димитрова — я не уверен, что знает и иной историк...
Опытный пропагандист Геббельс сам напрашивался на такую дискуссию и выглядел в ней, пожалуй, убедительнее оппонента. Геринг же горячился, и вывести его из себя Димитрову большого труда не составило.
Обвиняемый ставил вопросы свидетелю так, что Геринг заявил после одного из них:
— Я иногда слышал, что вы — большой хитрец. Поэтому я предполагаю, что вопрос, который вы задали, давно ясен для вас...
Димитров отреагировал тут же:
— Господин премьер-министр Геринг... если бы я мог свободно говорить...
Но говорил он, надо сказать, весьма свободно, хотя формально имел право лишь задавать вопросы, относящиеся непосредственно к работе процесса. Вот как это выглядело:
— Господин премьер-министр и министр внутренних дел Пруссии, после того, как вы официально заявили Германии и всему миру, что поджигателями рейхстага являются коммунисты...
— Да! — гордо вставил Геринг, а Димитров продолжал:
— Что это совершила коммунистическая партия... Геринг упер обе руки в бока и охотно согласился: —Да!
— Что Коммунистическая партия Германии связалась с Ван дер Люббе, иностранным коммунистом, и другими подобными субъектами, не направило ли это ваше заявление полицейское и судебное расследование в определенном направлении, и не исключило ли оно возможности идти по другим следам в поисках истинных поджигателей?
— Я понимаю, что вы хотите сказать, — начал Геринг. — Здесь и так все ясно. Закон предписывает полиции, чтобы расследование велось по всем направлениям. Но я не чиновник уголовной полиции, а ответственный министр. Для меня было важно установить не столь личность отдельного мелкого преступника, а ту партию, мировоззрение, которые за это ответственны. Это было политическое преступление, и мне стало ясно и ясно по сей день, что ваша партия — это партия преступников.
Димитров настаивал, и Геринг раздраженно сказал:
— Господин Димитров, добавлю следующее: если и было оказано влияние в этом направлении, то оно было направлено по верным следам.
— Это ваше мнение, господин премьер-министр, я придерживаюсь другого мнения.
— Но мое — решающее.
— Я подсудимый, разумеется.
Тут вмешался председатель суда Бюнгер:
— Вы должны только задавать вопросы. Димитров согласился:
— Продолжаю, господин председатель. Известно ли господину премьер-министру Герингу, что эта партия с «преступным мировоззрением», как он выражается, является правящей на шестой части земного шара, а именно в Советском Союзе...
Димитров тут, что называется, валял, во-первых, ваньку. Геринг обвинял компартию Германии, а правящей на одной шестой части планеты была другая партия — ВКП(б).
Во-вторых, Димитров тут прямо действовал против государственных интересов СССР, без нужды приплетая его к делу.
Ну а в-третьих, он своего добился, и Геринг-таки сорвался и бросил:
— К сожалению!
Эта реплика ему еще икнется, потому что московская и желающая ссорить русских и немцев западная пресса выжали из нее все.
Да и литвиновский НКИД ее без внимания не оставил. Мол, Геринг этими двумя запальчивыми словами «грубо вмешался во внутренние дела СССР». И это, уважаемый читатель, при том, что Димитров тайно приехал в рейх все-таки не из Тибета, а из Москвы.
А Димитров развивал «советскую» тему дальше:
— И что Советский Союз поддерживает с Германией дипломатические, политические и экономические отношения, что его хозяйственные заказы давали и дают работу сотням тысяч германских рабочих? Известно ли это?
В зале раздался смех, а Геринг насупился:
— Это мне известно.
— Хорошо! — «одобрил» болгарин.
А немец еще больше набычился и продолжил:
— Мне это известно, но я бы предпочел, чтобы мне было также известно, что так называемые русские векселя уже оплачены. Это способствовало бы действительной занятости рабочих, выполняющих эти заказы...
На самом деле, читатель, мы платили исправно. Так что Геринг ляпнул это, тоже не подумав. Однако подвел его к такому «ляпу» сам Димитров. Причем глава Коминтерна был лишь крупным политическим деятелем в интернациональной организации, а Геринг — одним из высших официальных, государственных руководителей державы, имевшей с СССР нормальные дипломатические отношения.
Так что безответственная провокация Димитрова вредила советско-германским отношениям и тут. Болгарин, конечно, в дискуссии немца переиграл. Но эта игра на горячности натуры бывшего аса Первой мировой войны вбивала клин между двумя странами.
Западные газеты эту стычку тут же раздули, а советское посольство произвело демарш... Но немцы не были склонны ссориться, и через два дня, 7 ноября, официозное агентство печати Вольфа известило во «Франкфуртер Цайтунг»: «В связи с неверной передачей и тенденциозной интерпретацией некоторыми органами зарубежной прессы показаний г-на министра-президента Геринга на процессе о поджоге рейхстага, сообщается, что до сих пор Советский Союз всегда пунктуально осуществлял свои платежи Германии».
Вернемся, однако, в зал суда, где начатая пикировка «успешно» продолжалась...
Геринг раздражался все более, но пока еще был в состоянии от логики не отклоняться. Сплоховав с обвинениями СССР в неаккуратности платежей, на попытки Димитрова объединить в нечто единое компартию Германии и Советское государство, он резонно заметил:
— Здесь речь идет об иностранной державе. Что делается в России, мне все равно. Я имею дело только с коммунистической партией в Германии...
Судебное заседание все менее походило на таковое и все более превращалось в перепалку двух политических врагов. И тут «подставился» уже Димитров. Как частное лицо, он мог заявлять что угодно, но как руководитель Коминтерна со штаб-квартирой в Москве, он просто не имел права говорить то, что он сказал Герингу:
— Конечно, вести борьбу против Коммунистической партии Германии — ваше право. Мое право — способствовать тому, чтобы коммунистическая партия боролась с правительством, действовала в Германии в нелегальных условиях, а как мы будем бороться — это уже вопрос соотношения сил, это не дело...
Хорошо, что Бюнгер вмешался и прервал не в меру разоткровенничавшегося главу Коминтерна: «Димитров, я запрещаю вам вести здесь коммунистическую пропаганду»...
Ведь Димитров явно давал в руки всем врагам СССР мощнейший козырь. Мы на всех углах заявляли о том, что СССР-де не вмешивается во внутренние дела иностранных государств. За полгода до лейпцигского заявления Димитрова наш полпред Хинчук уверял в этом лично Гитлера.
И вдруг выдающийся коммунист-интернационалист признает обратное! Открыто, сам, по доброй воле признает, что «рука Москвы» — не выдумка Геббельса, а повседневная деталь работы Коминтерна. Да-а, дела-а...
А Димитров уже закусил удила, и в ответ на реплику председателя запальчиво возразил:
— Господин Геринг ведет здесь национал-социалистскую пропаганду!
Бюнгер тоже уже вскипал:
— Я категорически запрещаю вам... Здесь, в этом зале, не должно быть коммунистической пропаганды, а вы как раз этим занимаетесь!
— Господин председатель, — не унимался Димитров, — господин премьер-министр Геринг объяснил, что такая власть за рубежом, как Советский Союз и связанная с этой властью страна, может делать все, что захочет. Но в Германии ведется борьба против коммунистической партии. Это мировоззрение, это большевистское мировоззрение господствует в Советском Союзе, в величайшей и лучшей стране мира. Это известно?
И Геринг взбеленился:
— Я вам скажу, что известно германскому народу! Германскому народу известно, что здесь вы бессовестно себя ведете... Но я здесь не для того, чтобы позволить вам обвинять себя.
— Вы свидетель, — въедливо напомнил Димитров.
— А вы в моих глазах мошенник, которого надо просто повесить!
— Очень хорошо, я доволен, — ухмыльнулся Димитров, и сразу же вмешался Бюнгер:
— Димитров, если вы сейчас скажете хоть слово, вас выдворят, чтобы вы не занимались коммунистической пропагандой. Если вы хотите задать вопросы, то лишь относящиеся к делу.
Димитров улыбался:
— Я очень доволен ответом господина Геринга...
— Мне совершенно безразлично, довольны вы или нет, — окончательно разозлился Бюнгер.
— Очень доволен!
— После этих высказываний я лишаю вас слова! Димитров был безмятежен:
— Но у меня есть вопросы...
— Я лишаю вас слова! Сядьте!
— У меня есть вопросы, относящиеся к делу.
— Я лишаю вас слова!
Как ни печально это признавать, читатель, но председатель IV уголовного сената Имперского суда Бюнгер был прав. Обвиняемому на суде можно, конечно, не уважать суд, но молча, про себя... А Димитров не угомонился и тут. Игнорируя запрет Бюнгера, он издевательски обратился к Герингу:
— Вы что, боитесь моих вопросов, господин премьер-министр?
— Это вы будете бояться, как только после суда попадете ко мне в руки, подлец!
И сразу вслед за этим Бюнгер исключил Димитрова из заседаний на три дня.
Между прочим, советские историки часто цитируют последнюю реплику Димитрова как утвердительную, хотя она была, как видим, вопросительной, что далеко не одно и то же.
Утверждают они и то, что Геринг обрушился с нападками на СССР. Хотя, как мы видели, он как раз на нас не «обрушивался» — тем более по собственной инициативе.
А вот как «историки» Мельников и Черная описывают поведение Ван дер Люббе: «На протяжении всех трех месяцев на все вопросы он отвечал «да» и «нет» и только дважды, как бы просыпаясь, поднял голову и пролепетал: «Другие... другие».
Это, читатель, — просто ложь. Молодой голландец действительно вел себя странновато и часто отвечал путанно, однако ответы Ван дер Люббе на вопросы, заданные ему на одном лишь заседании 23 ноября в основном самим Димитровым, заняли несколько страниц стенографического отчета.
Но так или иначе, атмосфера на процессе была такой, что затрагивать тему возможной причастности к поджогу Детердинга или ему подобных было не с руки ни Димитрову, ни организаторам Лондонского общественного контрпроцесса (в поддержку Димитрова и его товарищей).
Да, очень уж многим и «справа», и «слева» хотелось раздуть именно политический момент, а не чей-то своекорыстный.
На мелкой афере Детердинга с крупными последствиями «процесса века» не получишь. Очевидно поэтому Детердинг так и остался за кадром писаной «истории».
Он, впрочем, в кадр и не рвался. Главное — была сорвана перспектива широкого нефтяного союза России и рейха. Советский экспорт нефти и нефтепродуктов в Германию из года в год снижался, хотя потребление их в рейхе из года в год росло.
В 1938 году немцы импортировали около 41 миллиона баррелей нефти через «Стандард ойл оф Нью-Джерси», «Шелл» и «Англо-иранскую компанию». Во всех них Детердинг имел свои интересы.
Германия тогда производила 4 миллиона баррелей природной нефти плюс 36 миллионов за счет синтетического горючего.
41 миллион баррелей — это примерно 6 миллионов тонн. Весь Иран добывал тогда 10 миллионов тонн, Мексика — менее шести, Румыния — чуть более шести.
СССР же добывал около 30 миллионов тонн. То есть, по крайней мере половину германского импорта нефти могла бы составить наша доля. Уж десятью-то процентами добычи мы могли бы с фюрером и поделиться к взаимной выгоде.
ДА, РЕЗУЛЬТАТОМ Лейпцигского процесса мог бы стать не триумф оправданного Димитрова, а вещь более скромная, зато и более полезная для СССР — разоблачение попыток вытеснения Советского Союза с внутреннего рынка Германии.
Однако для этого требовалась не только иная линия поведения на руде самого Димитрова, но и совсем иная внешняя политика СССР.
Успешно противодействовать «нефтяным» махинациям детердингов мы могли бы только тогда, когда основной задачей считали бы разоблачение и срыв планов сделать рейх и Союз смертельными врагами.
Ведь Хинчук телеграммой, где поминались Детердинг и «Дероп», давал, может и сам того не понимая, ключ к таким залежам политических и экономических возможностей, что все клондайки, голконды и копи царя Соломона по сравнению с ними выглядели бы провинциальным чулком старушки-скопидомки.
Средний-то немец относился более лояльно к России (как бы она ни называлась), чем к Англии и Франции. Даже если бы роль Детердинга была лишь версией, именно ее было выгодно и умно поддерживать советской внешней политике и в этом именно направлении ориентировать Димитрова, коль уж он попался германской полиции. И если бы голова Димитрова не была забита идеями мировой революции (хоть он Троцкого и не поддерживал), то на процессе можно было бы упирать как раз на антисоветские козни врагов сотрудничества СССР и рейха, а не на «антикоммунистические козни нацистов».
Но кому был нужен такой «ключ» к ситуации?
Димитрову?
Как сказано — «не тот коленкор». Мелко...
Литвинову?
Но это же значило — вместо лишней шпильки в Гитлера бросить прямой вызов Англии, да и международному Капиталу, включая США.
Литвинов же как раз отправлялся за океан устанавливать дипломатические отношения со Штатами.
Может быть, это надо было — хотя бы как сенсация — журналистке Кайт и ее коллегам?
Но как же тогда быть с разоблачениями «проклятого фашистского средневековья»?
Что касается «Деропа», то он все более становился лишь удобным поводом к обострению отношений. Способствовали этому и постоянные недоразумения с пишущими «совдамами» из «Известий», ТАСС и их коллегами «сильного» пола.
Особенно громким стал так называемый «журналистский инцидент» между правительствами СССР и Германии перед началом Лейпцигского процесса.
К тому времени объединенными усилиями литвиновской и коминтерновской ратей первые межгосударственные «трещины» уже появились. И когда временный поверенный в делах СССР Бессонов сообщил статс-секретарю германского МИДа (аусамта) фон Бюлову, что мы хотим послать в Лейпциг представителя ТАСС Беспалова и журналистку «Известий» Кайт, эту просьбу с санкции Гитлера отклонили.
20 сентября наше полпредство об этом уже знало, потому что направило в аусамт ноту протеста. Впрочем, энергичной мадам Кайт на запреты было плевать, и она вместе с Беспаловым уехала в Лейпциг самовольно.
22 сентября в 7 часов утра их арестовали в гостинице и после вмешательства полпредства в тот же день выпустили.
Конечно, это была дискриминация, но враждебность немцев возникала не на пустом месте. Враждебными были статьи Кайт — благо Германия 1933 года давала к тому много возможностей.
Кайт сеяла бурю и получила бурю.
Мог ли упустить момент Литвинов и «борцы против фашизма»? 26 сентября после настояний Литвинова уже было принято постановление правительства об отзыве всех наших журналистов из Германии и выдворении в трехдневный срок из СССР немецких.
Кончилось тем, что с 4 ноября Кайт и представитель ТАСС получили корреспондентские билеты на процесс и вновь уехали в Лейпциг. Уехали, естественно, с чувством победителей и желанием отплатить побольнее.
Лейпцигский процесс с его страстными речами Димитрова и журналистская кампания в советской прессе сразу задавали тон взаимоотношений нацизма, становившегося с 1933 года государственной доктриной Германии, и социализма — государственной доктрины СССР. И тон это был крайне политизированным, враждебным, непримиримым.
Кому он был выгоден? Ну во-первых, всем ненавистникам СССР в Германии, в Европе и в мире.
Но и компартию Германии он тоже устраивал, потому что обеспечивал ей поддержку со стороны СССР.
Коминтерн и интернациональные, то есть троцкистско-зиновьевские антисталинские силы внутри страны тоже считали этот курс верным, потому что так приближалась, по их мнению, европейская революция.
Если учесть, что по национальному составу эти антисталинские силы были преимущественно еврейскими, то антигерманизм советской внешней политики в антинацистской упаковке был им особенно желателен.
Невыгоден раздор между Германией и Советским Союзом был немецкому и советскому народам.
А Гитлеру и Сталину?
Гитлер, как политик, опирался на две силы: широкие массы и Капитал. Массы не хотели вражды просто потому, что сам по себе народ никогда не хочет войны. Но и германский Капитал был отнюдь не монолитно враждебен советскому строю. Поэтому объективно и для Гитлера был отчасти невыгоден и нежелателен враждебный ему СССР.
«Отчасти», потому что двойственность политической базы, двойственность и непоследовательность мировоззрения фюрера (трезвость государственника и слепота антибольшевика) определяли и двойственность политики.
Политика Сталина опиралась исключительно на народ, и поэтому вражда с Германией была Сталину невыгодна абсолютно. Однако возвысить свой голос в защиту государственного интереса в ущерб идеологии для Сталина в той обстановке было бы равносильно политическому самоубийству.
И выходило, что сказать: «Надо ли раздувать такой уж шум вокруг провокаций, способных еще больше рассорить СССР и Германию?» — было пока некому.
Хотя интересы СССР как государства, а не оплота мировой революции, обеспечивались бы как раз в этом случае.
Приведу факт малоизвестный, но показательный. 4 января 1934 года в Имперском министерстве внутренних дел состоялось совещание. Состав участников был ограничен — решался деликатный вопрос о высылке Димитрова. Разговоры были, соответственно, деловыми, откровенными — не на публику, не на прессу.
Представитель аусамта препятствий к высылке не видел. Представитель же прусского премьер-министра Геринга, имперский советник (и один из руководителей гестапо) Дильс сомневался, поскольку крупного функционера Димитрова Герингу было соблазнительно изолировать, а не высылать в СССР.
Напомню: Дильс говорил не для прессы, и поэтому его заявления были искренними, ваньку или там «ганса» валять тут было не перед кем и незачем.
Так вот что говорил Дильс: «Господин премьер-министр и все Имперское правительство действовали бы непоследовательно, если бы в случае с Димитровым отказались от принципа, о котором неоднократно публично заявляли: действительном их желании поддерживать дружественные отношения с Россией. Однако они решительно выступают против коммунистического мировоззрения, не принимая во внимание то обстоятельство, что это мировоззрение исходит из России».
Итак, уважаемый читатель, нацисты действительно были готовы «отделять котлеты от мух»... Борясь с коммунистами внутри рейха и за его пределами, они не были склонны делать своим врагом могучее государство — Россию.
Вот что для нас было важным прежде всего, и вот что игнорировали ЛИТВИНОВЫ...
За полгода до начала Лейпцигского процесса, 8 апреля 1933-го года, Максим Максимович Литвинов принимал посла Германии фон Дирксена, который сообщил ему:
— Господин нарком, мы расследовали все инциденты с вашими гражданами, и беспрепятственная работа советских хозяйственных организаций в Германии будет обеспечена.
— А «Дероп»?
— Что касается «Деропа», то расследования показали: 85 процентов его немецких служащих — это активно действующие коммунисты.
— Ну и что, — безразлично возразил Литвинов.
— Однако германское правительство надеется, что впредь служащие ваших хозяйственных органов не будут заниматься политикой. Одновременно я уполномочен сообщить, что Германия готова провести в ближайшее время ратификацию Берлинского договора...
Сейчас для нашего уха, читатель, эта новость ничего особенного не значит. Но тогда она звучала примерно так же неожиданно, как если бы Дирксен сообщил о включении Тельмана в состав имперского правительства.
Ведь что такое был Берлинский договор между СССР и Германией?
Краткая история его такова. В октябре 1925 года на швейцарском курорте Локарно открылась Международная конференция. В третьей главе я о ней уже рассказывал, а сейчас кое-что лишь напомню и дополню. Германию в Локарно готовили к вступлению в Лигу Наций. И как водится, писаные и истинные цели различались диаметрально противоположно. Основным документом из числа Локарнских соглашений официально считался Рейнский гарантийный пакт, подтверждавший «версальские» границы в Европе.
Об этом пакте, о Рейнской демилитаризованной зоне, стоило бы поговорить отдельно, и надеюсь, что у нас с тобой, уважаемый читатель, в свое время такой разговор еще будет.
Кроме миролюбивых официальных целей, организаторы Локарнской конференции имели в виду и нечто иное. Вот что предлагалось немцам...
Первое... Германия должна быть готова к прямому участию в войне Антанты с СССР. Второе... Германия в случае такой войны пропускает через свою территорию войска западных держав. И третье... Германия участвует в экономических санкциях против СССР (другими словами, разрывает те торговые и экономические отношения, которые нужны были ей, как воздух и которые с каждым годом расширялись).
Канцлер Веймарской Германии Штреземан был антикоммунистом, но дураком он не был. Мало того, что эта «простенькая» комбинация Антанты (США формально не участвовали, но подразумевались) ставила крест на политике Рапалльского договора с СССР. Из Германии хотели сделать ударный антисоветский таран (которому всегда достается больше всего).
Плюс эта идея Антанты оказывалась для Германии убийственной экономически.
Даже Штреземан заупрямился. В Москве же были тем более обеспокоены и напряженно ожидали реакции Берлина.
Наркомом иностранных дел был Чичерин, а с его воззрениями на советско-германские связи мы уже знакомы.
Немцы все прекрасно понимали, и еще до окончания Локарнской конференции 12 октября 1926 года, в Берлине был подписан вначале советско-германский экономический договор, а 24 апреля 1926 года — и Берлинский договор о ненападении и нейтралитете.
24 июня 1931 года Московский протокол продлил действие договора 1926 года. Но все «демократические» канцлеры до Гитлера — Брюнинг, фон Папен, фон Шлейхер — тянули с его ратификацией.
Рейхсканцлер Гитлер начал свое правление с крутых антикоммунистических речей и действий по отношению к коммунистам Германии. Доставалось в речах и СССР. Правда, фон Нейрат уговаривал Литвинова относиться к этому спокойно, туманно обещая какие-то важные инициативы Гитлера.
И вот сейчас «тоталитарный» нацист Гитлер устами Дирксена уведомлял Москву, что он готов отказаться от тупого антисоветского политического курса своих «демократических» предшественников в пользу дружественности и сотрудничества.
После своего сообщения о предстоящей ратификации Дирксен стоял перед Литвиновым чуть ли не по стойке смирно. Он был радостен и торжественно безмолвен в уверенности, что участвует в историческом событии.
Еще бы! Ведь он принес руководителю советской внешней политики известие для СССР важнейшее! Пожалуй, самое важное из всех возможных.
Оно означало, что Гитлер действительно готов различать коммунизм и Советский Союз, что оставаясь антикоммунистом, он отнюдь не намерен быть антисоветчиком.
По сути, это было первым и сразу крупнейшим признаком того, что устранить будущую угрозу войны СССР с Германией — дело при Гитлере, как это ни странно, еще более реальное, чем раньше, при «веймарцах».
И КАК ЖЕ, читатель, отреагировал на такую весть Литвинов-Баллах? Может, в радостном волнении начал интересоваться сроками и деталями? А может, выразил удовлетворение? Или..
Впрочем, можно и не гадать. История тут ни о чем не умалчивает, поскольку эту беседу — в отличие от беседы с Эррио — Литвинов записать изволил.