Дмитрий Петрович Неверовский
Дмитрий Петрович Неверовский
По-старинному, по-суворовски;
Закричим «ура» и пойдем вперед!
На штыках пройдем силы вражие,
Перебьем мы их, переколем всех…
Солдатская песня 1812 года
Поэтическим лицом Отечественной войны 1812 года мы вполне можем назвать генерал-лейтенанта Дмитрия Петровича Неверовского. По крайней мере, один из первых исследователей истории Отечественной войны 1812 года, А. И. Михайловский-Данилевский, писал: «Поэзия и изящная культура могут исхитить для своих произведений из жизни Неверовского несколько прекрасных минут, способных вдохновить перо поэта и кисть живописца: превозносимое самим неприятелем отступление от Красного, кровавую, во мраке ночи, защиту Шевардинского редута при третьем на него покушении французов, миг и из грозной сечи Бородинской, где Неверовский, чудно уцелевший среди тысячи смертей, летавших над головою его, собирает вокруг себя горсть рассеянных воинов и снова ведет их в огонь хладнокровно. Наконец, минута, когда распростертый на смертном одре, угасающим воображением, в бреду горячки, блуждает он в пылу битвы, когда последнее слово, излетевшее из замирающих, хладеющих уст его, было военный клич победы: „Вперед! В штыки!“»
Родился Дмитрий Петрович 21 октября 1771 года в деревне Прохоровке Золотоношского уезда Полтавской губернии (ныне село Прохоровка Каневского района Черкасской области). Родители его были люди небогатые, но, как говорили в старину, благородные.
Глава семьи, Петр Иванович, владел 30 душами крепостных. Службу свою он начал казаком в Переяславском полку. А затем долгое время — свыше пятнадцати лет — состоял в должности сотника так называемой Бубновской сотни, в которую причислялись три села: Прохоровка, Сушки и Бубновская Слободка.
Петр Иванович слыл человеком прямым, честным и правдивым. Он пользовался большим уважением среди полтавских обывателей.
Благодаря этим качествам он был избран в 1783 году золотоношским городничим. Семья оставила деревню и переехала в уездный город. И на этой хлопотной должности Петр Иванович не растерял своей честности и бескорыстия. Закончил он службу в небольшом чине надворного советника.
Его супруга Прасковья Ивановна, урожденная Левицкая, в молодости была очень красивой женщиной. Совсем еще молодой девушкой она приехала в Прохоровку погостить у тетки и… осталась тут надолго. Она приглянулась молодому сотнику, и он предложил ей руку и сердце. Но оказалось, что родители уже подыскали Прасковье жениха — сына соседа, казака-богача. Нелюб ей был избранник родителей. А вот Петр Неверовский нравился.
Обоюдное влечение Петра и Прасковьи было настолько сильным, что они решили пожениться, даже не спросив родительского благословения, что было по тем временам явлением очень редким. Их намерение поддержала тетка невесты, и вскоре состоялась свадьба.
Жили Петр Иванович и Прасковья Ивановна в любви и согласии. У них народилось четырнадцать детей — четыре сына и десять дочерей. Воспитанию многочисленного потомства Прасковья Ивановна уделяла все свое время. Несмотря на ограниченность средств, усилиями матери все дети хорошо знали русский и латинский языки, овладели основами математики.
Дмитрий был старшим среди детей. Петр Иванович и Прасковья Ивановна с «младых ногтей» воспитывали в сыне самостоятельность в поступках и суждениях, не баловали его, приучали к жизни простой и порою суровой. С семи лет Дмитрий прекрасно держался на лошади, плавал и купался в Днепре, совершал во главе ватаги ребят продолжительные походы в лес. Мальчик рос не по летам ладным, крепким, закаленным. Он приучил себя стойко преодолевать трудности, пренебрегать опасностью.
Детство Дмитрия прошло среди буйного украинского приволья. Там свежи были еще воспоминания о славных делах и подвигах запорожцев. Сколько раз мальчик останавливался зачарованно, прерывая игры, и слушал дивные песни слепых кобзарей. Неспешно перебирая струны, повествовали они о походах гетмана Петра Сагайдачного и его победах над туркамц, об Иване Серко, славном атамане Запорожской Сечи, с его именем связывала молва авторство письма запорожских казаков к султану, о трагической судьбе казненного Мазепой Кочубея…
К пятнадцати годам Дмитрий уже был молодцом двух аршин и двенадцати вершков роста, стройным, сильным, метким стрелком и прекрасным наездником. Стоило ли удивляться тому, что, повзрослев, Дмитрий решил стать военным. Отец рад был его выбору, а мать загрустила. Другой, не такой опасной судьбы хотела бы она для своего сына.
Трудно сказать, как бы сложилась дальнейшая судьба Дмитрия, если бы не одно обстоятельство.
Неверовских, их многочисленную и дружную семью любили навещать гости. В этом доме всегда встречали они обходительность и внимание Петра Ивановича, хлебосольство Прасковьи Ивановны. И дети Неверовских радовали глаз — румяные, чистые, ухоженные. Любил сюда заезжать и граф Петр Васильевич Завадовский. Видный сановник блестящего екатерининского века, большую часть своей жизни он проводил в Петербурге, но, наезжая в родные места, обязательно заворачивал к своим соседям по имению — Неверовским.
Он и обратил внимание на Дмитрия. Приятной наружности, почти высокорослый, юноша приглянулся графу.
Словно угадывая в юноше счастливые способности, граф Завадовский завел с Петром Ивановичем разговор и предложил ему отпустить старшего сына в Петербург, обещая «устроить его жребий».
Не хотелось Неверовским, особенно Прасковье Ивановне, отпускать сына из дома, но что поделаешь? Семья большая, доходы скромные. Одна надежда, что Петр Васильевич слово сдержит и сына устроит. Отец дал согласие. Ни рыдания матери, ни разлука с горячо любимыми братьями и сестрами не могли омрачить его счастья — впереди была желанная военная служба.
С помощью графа Завадовского 16 мая 1786 года Дмитрий Неверовский был зачислен в Семеновский полк.
Юноше повезло. Он попал именно туда, где в полной мере могли раскрыться способности, где с уважением и пониманием отнеслись к его желанию овладеть ратной наукой.
Семеновский полк был одним из старейших в России, свое начало он вел от «потешных» полков Петра I, а звание гвардейского получил еще в 1700 году. Семеновский полк покрыл себя славою во многих сражениях и походах. Полк был не только боевой единицей, но и своеобразным учебным заведением, в котором, проходя службу, постигали азы военного мастерства многие молодые дворяне, ставшие впоследствии выдающимися военачальниками. Достаточно сказать, что в свое время в Семеновском полку начинал службу Александр Васильевич Суворов.
Итак, пятнадцатилетний Дмитрий Неверовский был зачислен в лейб-гвардии Семеновский полк.
Он попал в среду простых солдат. В среду, где царило спокойное мужество, здравый смысл и естественность поступков, добродушие, умение довольствоваться малым, где могли выносить тяготы и лишения службы, не теряя чувства юмора. Эти драгоценные черты русского национального характера нашли свой отклик в сердце молодого солдата Неверовского. Он терпеливо постигал секреты воинской премудрости: учился правильно колоть штыком, заряжать и стрелять по мишеням, маршировать на плацу, переносить дальние походы. И во всех этих делах всегда выглядел молодцом.
Через год Неверовскому было присвоено звание сержанта. Это еще больше подогрело его ревностное отношение к службе. Как и прежде, охотно ходил он в караулы, часто соглашался стоять в наряде вместо своих товарищей.
Веселый нрав, простота в обхождении, усердное отношение к обязанностям вскоре сделали Неверовского заметной фигурой в полку — он завоевал уважение старших начальников, любовь подчиненных.
Военная служба сильно изменила его. Пожалуй, не только братья, но и родители с трудом бы узнали в подтянутом, ловком семеновце свое деревенское чадо. Недавний добродушный увалень теперь блистал не только в полку, но и в свете. Благо в доме графа Завадовского, где он стал своим человеком, было немало возможностей завести широкие и полезные знакомства. Перед красавцем гвардейцем открывалась интересная перспектива — сделать блестящую карьеру в столице. Так считали друзья Дмитрия по службе, так считал и его покровитель, граф Завадовский.
Тем неожиданней был для всех шаг, предпринятый им вскоре.
XVIII столетие, на последнюю четверть которого приходится начало воинской службы Неверовского, по праву считается золотым веком русского оружия.
В 1787 году грянула новая война: Турция, побуждаемая Англией и Пруссией, желавших ослабления России, двинула свои войска к северу. Даже в Петербурге, столь удаленном от берегов Крыма, стойко запахло порохом. Русские армии начали собираться в поход.
Мог ли Дмитрий Неверовский оставаться в бездействии в такое время? Нет, конечно. Взращенный на подвигах русского оружия, жаждущий проверить себя в огне сражений, он совершил поистине непонятный для блестящего общества шаг — испросил перевода в армейский полк, находящийся на южной границе.
Изменить его решение не смогли ни насмешки некоторых сослуживцев, ни увещевания графа, грозившего лишить Дмитрия своего покровительства. В начале октября 1787 года молодой Неверовский, оставив дом графа, уезжает на юг.
Шестнадцатилетний офицер не смог избежать соблазна и заглянул в отчий дом. Радостно встретила его семья — сестры, братья восхищались мундиром, оружием. Отец, узнав о самовольном отъезде Дмитрия на войну, вначале был недоволен — перед графом стыдно от такого сумасбродства. Но, провожая, смягчился — не от опасности же бежит, а к ней, рассудил, обнял и поцеловал. «Служи, сын, исправно, — благословил, — честью своей дорожи!»
Вскоре он был зачислен поручиком Малороссийского кирасирского полка, из которого через некоторое время перевелся в Архангелогородский мушкетерский полк. Главным образом в составе этих частей Неверовский принимал участие в войнах с Турцией, а затем и с Польшей.
Боевое крещение молодого офицера произошло не так быстро, как бы он хотел. Лишь через год после его прибытия на юг, 7 сентября 1788 года, он принял участие в сражении на реке Сальче. Здесь войска Украинской армии, предводительствуемые Репниным, в недолгом жестоком бою разгромили большой турецкий отряд и преследовали его вплоть до Измаила…
Получив возможность испытать себя в деле, Неверовский не пропускал ни одного боя, ни одного сражения. Пренебрегая опасностью, полный задора и силы, он шел в атаку впереди солдатского строя. Именно тогда и укрепился в нем ставший знаменитым его клич: «В штыки! В штыки!»
Так было и в русско-турецкую войну, когда он участвовал в покорении Бендеровской крепости. Так было и позже, когда в войсках, ведомых Суворовым, он воевал против поляков. В этой непродолжительной кампании 1794 года капитан Неверовский отличился при штурме предместья Варшавы — Праги, проведенном Суворовым но типу Измаильского. Даже в войске выдающегося полководца, где мужество и храбрость являлись делом обычным, были замечены доблести Дмитрия Неверовского. Сам «русский Марс» — великий Суворов представлял его к новому досрочному секунд-майорскому чину. К исходу кампании Неверовский имел репутацию отличного фронтового офицера.
После окончания русско-польской войны 4-ы батальон Екатерининского егерского полка, в котором тогда служил Дмитрий Петрович, был расформирован. Майор Неверовский в декабре 1797 года получил назначение в Малороссийский гренадерский полк.
Этот период жизни Дмитрия Петровича не отмечен участием в баталиях. Но именно в эти мирные годы завершилось становление Неверовского не только как боевого офицера, но и как командира и воспитателя.
Процесс этот происходил в сложное время для русской армии. К власти пришел Павел I, и он тут же стал перестраивать русскую армию по прусскому образцу. В борениях этих течений и происходило становление Дмитрия Петровича Неверовского. Оставаясь верным слугою престола, он стоял на позициях своих выдающихся учителей. Неверовский, как и они, не принимал прусской системы. Он считал, что не слепая храбрость приносит успех, а воинское искусство и обучение ему вырабатывает «на себя надежность». Воин и в мирное время, отмечал он, на войне.
Отстаивая свои позиции и идеалы, Неверовский достиг блестящих результатов. Части, которыми он командовал, выгодно отличались от других своей выучкой, владели «смелой нападательной тактикой». Дмитрий Петрович, подобно великому Суворову, не вводил приемов обучения, связанных с отступлением, обороной. Он считал, что солдаты, обученные им поражать противника смелыми атаками, и обороняясь и отступая, будут драться с упорством, непрерывно нападая на врага.
В этот «небатальный» период в жизни Неверовского происходило и завершение формирования его нравственного облика, его характера. По воспоминаниям современников, Дмитрий Петрович отличался «чистосердечностью и прямодушием… С простотою обхождения соединил он ум возвышенный, с откровенностью — здравое и глубокое воззрение на предметы».
Все эти качества соединились в нем с личным мужеством, решительностью; и можно понять, как он был любим войсками, с каким обожанием смотрели офицеры и солдаты на своего командира.
Его биограф Д. И. Дараган отмечал в 1845 году в газете «Северная пчела»: «В рассказах современников о генерале Неверовском прежде всего поражает меня общее, единогласное уважение, общая любовь к нему всех знавших его и почти восторженная привязанность его подчиненных, которые по прошествии тридцати лет со времени его кончины любят его, как живого, говорят о нем, как о присутствующем».
Можно только предполагать, каких бы высот в военном деле мог он достичь, какие бы еще подвиги совершил на благо Родины, если бы не преждевременная гибель!
Малороссийский гренадерский полк, в котором подполковник Неверовский являлся батальонным командиром, стоял на квартирах в небольшом волынском городке Заславле. Однообразную полковую жизнь вдруг нарушило известие: вскоре состоится императорская проверка. Причем ее будут проводить великий князь Константин и генерал-инспектор Боуэр. Началась лихорадочная подготовка к проверке. На фоне общего волнения спокойно и уверенно выглядел Неверовский. Он верил, что его батальон и в поле, и на плацу покажет себя только с хорошей стороны. Так оно и получилось. Высокая инспекция отметила великолепную выучку батальона Неверовского, в особенности его действия в штыковом бою, выносливость на марше. Умение же Неверовского командовать батальоном, как отмечали тогда, «привело их в восторг».
И в 1803 году Неверовский был назначен командиром 1-го Морского полка. Сыграли свою роль отличные рекомендации инспектирующих.
Полки морской пехоты создавались впервые. Формировали их из возникших тремя годами ранее морских батальонов. Дело было новое и непростое. Тем более приятным было оказанное доверие, и тем больше хотелось его оправдать молодому командиру полка.
Прибыв в Кронштадт, где квартировался его полк, Неверовский горячо принялся за дело. Он вникал в непривычную для него жизнь морских пехотинцев, деятельно готовил их к сражениям на воде и на суше.
Но особенно развернуться ему не удалось, ибо не было у него достаточной для того полноты власти. Самой главной фигурой в полку был не командир, а шеф полка. Это, как правило, был генерал, который смотрел «все»: и обучение, и управление, и хозяйство. Сам же командир находился в положении заместителя шефа полка, а власть приобретал лишь в его отсутствие.
Тем не менее усердие Дмитрия Петровича было замечено начальством. В 1804 году, на 33-м году жизни, он был произведен в генерал-майоры и назначен шефом 3-го Морского полка, находящегося в Ревеле. Тут уж Дмитрий Петрович смог поработать в полную силу. Его усилиями морские пехотинцы значительно прибавили в выучке и были отмечены на учениях и маневрах…
В Ревеле, как вспоминал впоследствии Неверовский, он прожил счастливейшие дни своей жизни. Здесь же, в уютном прибалтийском городе, решилась и его личная судьба.
Молодой генерал был вхож в дом адмирала Мусина-Пушкина. Здесь он познакомился с его дочерью Елизаветой Алексеевной. Это была очаровательная семнадцатилетняя девушка, красивая и обаятельная. Поклонников, искателей руки у Лизоньки было очень много. Но предпочтение она отдала тридцатичетырехлетнему генералу Неверовскому.
27 июля состоялась свадьба. Дмитрий Петрович испросил отпуск: молодожены намеревались совершить путешествие. Отпуск — кстати, первый и последний за годы службы — был получен. Началась подготовка к путешествию. Но через два месяца генерал был вызван на службу. Супругам пришлось расстаться.
Начало нового, XIX века в Европе было ознаменовано новыми походами Наполеона. В 1805 году по инициативе Англии для борьбы с Бонапартом была организована третья коалиция. В нее вошли Англия, Австрия, Неаполитанское королевство, Швеция и Россия. Союзники намеревались наступать на Францию с трех направлений: из Италии, Баварии и Северной Германии.
Третьему Морскому полку Неверовского предстояло погрузиться на корабли и в числе других войск, под командой графа Толстого, выступить против Наполеона.
В сентябре полк Неверовского погрузился на суда и отошел от берега. Пять дней продолжалось это нелегкое плавание. Осенняя Балтика встретила корабли штормом. Но вскоре десант благополучно высадился в Тральзунде, однако военных действий корпусу графа Толстого вести не удалось. Жребий войны, как писали в то время, был решен под Аустерлицем, где союзники потерпели жестокое поражение.
Морской полк Неверовского возвращался в Ревель пешим маршем. В пути офицеров и солдат ждало непростое испытание — смотр, на котором должны были присутствовать король и королева Пруссии.
Не будучи особым поклонником различных смотров и вахтпарадов, Неверовский тем не менее постарался, чтобы его полк в этот день выглядел наилучшим образом. Он понимал, что в трудную для Родины минуту России очень важно заиметь еще одного союзника в борьбе с Наполеоном. Бравый вид и отличная выучка войск должны были показать королю Пруссии, что русская армия по-прежнему сильна, мощна, а произошедшее под Аустерлицем еще не означает окончательного поражения.
Смотр прошел блестяще. Король выразил Неверовскому свое благоволение за превосходное состояние полка…
И снова в путь.
Вскоре полк вступил в пределы России. Предчувствуя скорый отдых, люди пошли быстрее и веселее. Где-то в двухстах верстах от Ревеля Дмитрий Петрович увидел приближавшуюся коляску. «Наверное, просители какие-нибудь», — подумал он. Его мысль утвердилась, когда увидел в коляске женские фигуры. Но его ждал сюрприз. Навстречу ему в сопровождении матери ехала жена Елизавета Алексеевна, не выдержавшая долгой разлуки с мужем. Радость от встречи была двойной: оказывается, в ближайшей корчме под присмотром кормилицы его дожидалась недавно рожденная дочь. Дмитрий Петрович испытывал счастливейшие минуты при этом сообщении.
«В жизни военного человека, — писал биограф Неверовского, — исполненной лишений, требующей пожертвований нежнейшими узами любви и родства, живее ощущаются минуты счастья и тихих наслаждений быта домашнего. Разделяя со своими офицерами горе и радости, почитая их как бы принадлежащими собственной семье его, Неверовский не мог не поделиться и ощущениями столь приятной встречи: с восторгом отца показывал он малютку, дочь свою, сослуживцам, столпившимся вокруг любимого начальника и приветствовавшим его искреннейшими поздравлениями».
Увы, отцовское счастье было недолгим. Дочь Неверовского умерла совсем маленькой. Других детей в семье Дмитрия Петровича не было. Нерастраченную отцовскую нежность и любовь своего сердца он отдавал своим многочисленным родственникам.
С прибытием в Ревель снова начались хлопоты, так как полку предстоял новый смотр. Император Александр I пожелал лично ознакомиться с войсками, прибывшими из Шведской Померании. В мае 1806-го шеф третьего Морского полка представил императору подчиненные ему батальоны. Полк был в таком отличном состоянии, что Александр I пожаловал Неверовскому за труды орден и бриллиантовый перстень со своей руки.
Успешно проведенные смотры, продемонстрировавшие отличное состояние дел во вверенном ему полку, повлияли на судьбу Неверовского. В 1807 году его назначили шефом гренадерского Павловского полка.
Это было очень почетное назначение. Павловский гренадерский полк был одним из старейших в русской армии, прославился во многих сражениях. В память об этом павловцы носили гренадерки, на которых были выбиты имена воинов, отличившихся в боях.
Генерал Неверовский много сделал для того, чтобы укрепить боевые традиции части. В документах гренадерского Павловского полка сохранилось много его приказов и распоряжений, направленных на улучшение процесса обучения солдат.
Еще в те времена, когда все боевые действия и все обучение велось большими массами солдат, Неверовский показал себя сторонником одиночной подготовки воинов. Во всех условиях, и прежде всего в условиях боя, он придавал огромнейшее значение сохранению оружия («…яко первейших предметов на службе», — писал он в приказе по полку 21 августа 1811 года), умению вести из него огонь.
Правильность прикладки ружей у каждого гренадера он проверял лично. Это было любопытное зрелище — когда павловцы после смотра или учения окружали своего генерала, слушая его наставления и любуясь выполняемыми им строевыми приемами.
Подготовленность личного состава в Павловском полку была настолько высокой, что здесь уже в 1811 году проводили соревнования по стрельбе. А ведь тогда на обучение солдата отпускалось только шесть пуль в год!
Неверовский, сам отличный стрелок, во время подобных состязаний часто брал у промахнувшегося ружье и вгонял пулю в центр мишени, приговаривая при этом:
— Вот так должен стрелять гренадер Павловского полка!
…В январе 1812 года он был неожиданно вызван в Петербург к императору. Аудиенция была короткой.
— Направляю тебя в Москву, — сказал царь. — Поручаю сформировать новую пехотную дивизию. Прошу сделать это как можно быстрее.
Так передали очевидцы содержание этой встречи. Описали они и торопливость, с которой генерал-майор Неверовский приступил к выполнению поручения императора. 20 января Неверовский написал в своем последнем приказе по Павловскому полку: «Прощайте молодцы-гренадеры! Не поминайте лихом своего командира. Я же время это и вас никогда не забуду», — и ускакал в Москву.
Да, Неверовский спешил. Но не только царское слово торопило его. Он спешил, чтобы как можно скорее приступить к формированию дивизии, которая как воздух нужна будет в предстоящей войне. А то, что она неизбежна, Неверовский ощущал, как и все русские люди.
27-я дивизия формировалась в Москве и Подмосковье. Для ее комплектования прибывали большие партии рекрутов, отдельные отряды. Неверовский, бригадные командиры — полковник Княжнин и флигель-адъютанты Ставицкий и Воейков — были заняты день и ночь.
Каждое утро Дмитрий Петрович собирал в штабе совещание и выслушивал командиров бригад, которые рапортовали, что нет то того, то другого. Княжнин испытывал нехватку в лошадях и повозках, у Ставицкого в Одесском и Тарнопольском полках не хватало патронов, а у егерей полковника Воейкова было плохо поставлено с обмундированием, хотя батальоны его были уже укомплектованы полностью.
Не хватало ни одежды, ни повозок, ни вооружения, ни лошадей. Дмитрий Петрович всякий раз велел закладывать экипаж, чтобы снова и снова тревожить московского губернатора.
Формирование дивизии шло успешно. И во многом благодаря тому, что у Неверовского были опытные и настойчивые помощники — командиры бригад.
Все они: и невысокий молчаливый Максим Федорович Ставицкий, и веселый, казавшийся беззаботным Александр Васильевич Воейков, и спокойный, уделявший все свободное время книгам и игре на скрипке Александр Яковлевич Княжнин — были отлично подготовленные в военном отношении специалисты. Дмитрий Петрович ближе всех сошелся со своим земляком полтавчанином полковником Ставицким. Подружив с Максимом Федоровичем, узнал много интересного о нем. Ставицкий начинал свой боевой путь офицером артиллерии. Участвовал в русско-польской войне, служил по квартирмейстерской части. До прихода в 27-ю дивизию он участвовал в выполнении многих ответственных заданий — одним из первых обследовал и описал устье Амура, Нерчинские рудники, Киргизские степи, Кавказские и Кубанские кордонные линии. Ему приходилось много раз бывать с дипломатическими поручениями за границей — в Малой Азии, Константинополе, на Ионических островах, где русские войска тогда содержали гарнизон. Во всех этих переделках Максим Федорович действовал храбро и расчетливо. О его незаурядном мужестве говорил тот факт, что именно Ставицкого отправили в Петербург после сражения под Прейсиш-Эйлау с известием о победе. Тогда, в 1807 году, он доставил в столицу семь захваченных у французов знамен…
Но Максим Федорович, охотно рассказывая о своих путешествиях, замолкал, когда речь заходила о сражении под Прейсиш-Эйлау. Он знал, что его воспоминания могут тяжело ранить бригадного командира Александра Яковлевича Княжнина, брат которого, Константин, погиб там. Александр Яковлевич был сыном известного драматического писателя Княжнина и внуком по матери поэта Сумарокова.
Дмитрий Петрович хорошо узнал его еще во время морского похода в Шведскую Померанию, в котором тот тоже принимал участие, узнал и полюбил за верность слову, доброжелательность к людям.
Командир егерской бригады Александр Васильевич Воейков под стать своим коллегам был опытным и мудрым командиром. Потомок одного из участников похода Ермака, Воейков начинал службу в Преображенском полку. Еще молодым офицером он участвовал в Швейцарском походе, воевал с французами в 1807 году.
Все эти люди не жалея сил под руководством Неверовского проводили работу по формированию дивизии.
Дмитрий Петрович всегда высоко отзывался о своих первых помощниках. И он не ошибся. Высокие качества патриотов русской земли — командиров бригад 27-й дивизии проявились в трудное время Отечественной войны 1812 года. Во всех сражениях они шли впереди, не раз окрашивая своей кровью родную землю.
Александр Княжнин в бою на Шевардинском редуте был тяжело ранен и больше не смог служить в армии. Он пошел по стопам своих талантливых, предков — писал стихи, басни и пьесы. Интересно, что Александр Воейков также отличался любовью к литературе, которую хорошо знал. Однажды в штабе М. И. Кутузова «вождь двенадцатого года» употребил в своей речи выражение Крылова «ты сер, а я, приятель, сед». Но он не смог вспомнить всю басню. На помощь князю пришел Воейков. Выслушав внимательно чтение, Кутузов обнял его и прочувствованно сказал: «Какая счастливая старость!» С тех пор, каждый раз встречая Воейкова, главнокомандующий просил: «Расскажи мне, голубчик, „Волк на псарне“». И всякий же раз с удовольствием слушал.
Близкий друг Неверовского Максим Федорович Ставицкий явился как бы продолжателем его дела. Именно он возглавил дивизию после смерти Дмитрия Петровича, поведя ее к новым победам.
Грозовое дыхание близкой войны торопило. Неверовский, не дожидаясь окончания формирования дивизии, приказал начинать занятия. Молодых солдат стали учить ходить строем, совершать марши, стрелять по цели, колоть штыком. И вновь везде замелькала фигура генерала, который лично вникал во все подробности, следил, чтобы учеба шла без упущений. Его старания сказались быстро. Куда девалась нерасторопность вчерашних крестьян! На глазах они становились ловкими, подтянутыми солдатами. Тем более что командир дивизии не только учил их азам военной науки, но старался возбудить в них благородное честолюбие, развить храбрость и самоотверженность.
Вскоре дивизию было не узнать. Она стала монолитной, сплоченной боевой единицей. Почти полностью состоявшая из новичков, где даже офицеры большей частью были только что выпущены из кадетских корпусов, она тем не менее не уступала кадровым войскам. Недаром престарелый фельдмаршал граф Гудович, любивший наезжать в дивизию, называл ее «московская гвардия». Он доносил в Петербург: «В благоуспешном сформировании сея дивизии я отдаю совершенную справедливость отличному усердию, неусыпным стремлениям и деятельности командира оной генерал-майора Неверовского».
Дмитрий Петрович радовался, глядя на мужавших солдат. Как-то за завтраком он подозвал офицеров к окну. По плацу побатальонно проходили полки дивизии. Гремели песни. И генерал, с удовольствием глядя на бравых молодцов, с законной гордостью воскликнул:
— Посмотрите!.. Какие чудеса сделает эта молодежь в сражении…
В конце апреля формирование дивизии было завершено.
Первого мая, отслужив молебен, полки 27-й двинулись в путь. Неверовский выехал вперед, остановился у дороги и, сидя на лошади, наблюдал за проходившими колоннами. Его взгляд скользил по ладным фигурам солдат, по их уже успевшим покрыться тонким слоем пыли лицам. Требовательный глаз генерала с удовлетворением отмечал порядок, слитность единого движения и уверенность во взглядах солдат.
— Песенников вперед! — скомандовал он.
Над колоннами заиграли молодые звонкие голоса, полетели слова запева. А потом их покрыл дружный хор — песню подхватили батальоны.
Колонны зашагали быстрее…
— Передайте господам командирам полков, — сказал Неверовский адъютанту, — во все селения на пути входить в песней.
Пропустив мимо себя всю дивизию, Неверовский пересел в коляску.
27-я дивизия стремительно двигалась на запад, на соединение со 2-й армией генерала Багратиона. Солдаты шли полями, на которых зрели хлеба. На привалах еще не успевшие забыть о недавних крестьянских заботах солдаты подходили к краю нивы, мяли в руках начинающие половеть колосья, пробовали на зуб молочные зерна.
— Хорошая рожь, — говорили друг другу. — Будет добрый урожай…
И вздыхали:
— Вряд ли придется убирать, война помешает…
Полки шли на запад. А навстречу им уже летели слухи о том, что войны, мол, не будет, что император «замирился» с Наполеоном. Или совсем противоположное, что Наполеон будто бы уже перешел границу. Чему было верить?
Неверовский все эти сообщения оставлял без внимания. Человек военный, он привык к конкретности приказов, четкости заложенных в них мыслей. Сумбурные слухи, меняющиеся новости утомляли его…
Больше всего Неверовский в это время был озабочен стоянием дивизии. Он был рад, что вчерашние рекруты довольно быстро втянулись в ритм движения, что отставших и больных не оказалось. При всей своей внешней невозмутимости, он тем не менее нетерпеливо вглядывался в скачущих по дороге всадников, ждал гонца с вестями. Неизвестность угнетала. Что же происходит там, на западной границе России?
В ночь с 11 на 12 июня передовые роты неприятельского авангарда на лодках переправились на правый берег Немана. Почти сразу же у деревни Понемунь началось строительство трех мостов. В течение той же ночи 1-я пехотная дивизия французов утвердилась на русской земле. Ей противостояли только разъезды лейб-гвардии казачьего полка 1-й Западной армии. Отстреливаясь, они отошли к своим…
Военные действия против 2-й армии начались чуть позже. 16 июня кавалерия короля Вестфальского подошла к Гродно и приступила к переправе, но неожиданно встретила сильное сопротивление. Сотня солдат Гродненского полка из полубатальона внутренней стражи под командованием прапорщика Николая Ивановича Ившина преградила путь надвигавшейся массе кавалерии. Прапорщик получил приказ — «истребить мост через Неман лежащий». Со своим подразделением, состоящим из негодных к полевой службе инвалидов, Ившин приступил к его выполнению. И сколько неприятель ни «силовался на мост», сколько ни делал попыток переправиться, его встречал огонь внутренней стражи.
Ветераны выполнили приказ, «истребили», сожгли мост.
В этой стычке погиб прапорщик Ившин. Он стал первым русским офицером, сложившим голову в войне 1812 года. И долго еще, свыше ста лет, служили каждый год 16 июня в Гродненском полку молебен, упоминая имя прапорщика Ившина, бывшего крестьянина Астраханской губернии, служившего еще под знаменами великого Суворова и получившего офицерское звание за верное служение России.
В год начала войны все четыре брата Неверовских встали в ряды защитников Отечества. Старший, Дмитрий, возглавлял 27-ю дивизию, Павел командовал ополчением Новомосковского уезда, Николай служил в гвардии, а самый младший, Иван, еще мичманом заслуживший орден Георгия 4-й степени, был офицером Черноморского флота. Поскольку основным событиям грядущей войны предстояло разворачиваться на суше, Иван засыпал Дмитрия письмами с просьбой перевести его в армию.
Многие другие родственники Дмитрия Петровича в этот трудный для России час проявили твердость духа и характера. Брат его жены Николай Мусин-Пушкин, служивший в гвардейском полку, получил тогда письмо от матери. «Благословляю тебя на войну! — писала эта мужественная женщина. — Надобно ожидать, что будут большие дела. Помни, что ты сын храброго русского адмирала; будь достоин имени, которое ты носишь. Мне лучше услышать о твоей смерти, чем узнать, что ты отступил перед неприятелем».
Эти слова мать обращала к своему единственному сыну!
Приближаясь к западной границе, Неверовский стал торопить дивизию. Уставшие после почти полуторамесячного непрерывного движения люди, чувствуя сложность обстановки, находили в себе силы прибавить шаг. На привалах солдаты падали замертво, их уже не могли взбодрить даже песенники. Лишь мысль о скором соединении с главными силами позволяла выдержать взятый темп и не сбавить его.
Опыт Неверовского подсказывал ему, что вряд ли после встречи с Багратионом дивизии придется долго отдыхать, но тем не менее он, лично проезжая вдоль растянувшихся колонн, торопил: «Быстрее, быстрее, впереди отдых».
Соединение дивизии со второй армией произошло 22 июня в Новогрудке.
Князь Багратион, выслушав доклад, как и предполагал Неверовский, сказал:
— Отдыхать нет времени — армия ведет бой. Идем на соединение с первой армией.
Сложен был марш, проделанный 27-й дивизией от Москвы на запад. Но он казался до смешного легким теперь, когда армия под водительством Багратиона шла на Смоленск. Это был уже не просто марш войск. Это было великое соревнование двух армий — французской и русской. Соревнование, в котором главным призом для французов была возможность разбить русских по частям, а для русских — встретить неприятеля, собрав силы воедино.
Условия марша были для обеих армий далеко не одинаковыми. Французы шли к Смоленску более коротким путем, как бы по внутренней стороне дуги. Русские же, отклоняясь к востоку, шли по более длинному пути, по внешней стороне той же самой дуги.
Армия Багратиона, ведя арьергардные бои с втрое большим по численности противником, продираясь через толпы беженцев, забыв о привалах, рвалась к северу. «В 22 дня, — вспоминал впоследствии Неверовский, — сделали мы 800 верст и меньше маршей не делали, как по 40 и 45 верст».
А неистовый Багратион требовал идти еще быстрее. Вдоль колонн скакали на взмыленных, уставших не меньше людей лошадях адъютанты с его строгим приказом: не задерживаться, ускорить движение.
Нечеловечески трудным был этот марш. Но 27-я дивизия выдержала его с честью.
Неверовский был горд за своих подчиненных. Он знал, каких сил им это стоило. На одном из коротких привалов генерал видел, как солдаты, раздевшись, чистой холстиной вытирали тело и удивлялись: ткань краснела — под мышками у многих вместо пота выступила кровь. Несмотря на все эти трудности, 2-я армия Багратиона подошла к городу с песнями, под звуки музыки.
22 июля первая и вторая Западные армии соединились под Смоленском. Фланговый марш Багратиона удался. Это было большим успехом. Недаром Петр Иванович Багратион писал впоследствии Ермолову: «Насилу выпутался из аду. Дураки, меня выпустили…»
В конце июля основные французские силы сосредоточились в Витебске. Отсюда к Смоленску шли три дороги: одна через Поречье, другая — через Рудню, третья — через город Красное. Наступлением по первому пути французы рассчитывали отбросить русскую армию к югу от Московской дороги; движением через Рудню — ударить во фронт; а через Бабиновичи — Красное — обойти русских с тыла, отрезать от основных баз снабжения, расположенных на юге.
Главнокомандующие русскими армиями по-разному оценивали возможные действия французов. Барклай-де-Толли счел наиболее вероятным направлением их движения Пореченскую и Рудненскую дороги, оставив без внимания Красненскую.
Багратион же подозревал, что Наполеон пойдет через Красное.
В этой обстановке неизвестности, ожидая французских ударов, войска обеих русских армий маневрировали, занимая то одни, то другие позиции.
25 июля Неверовский получил приказ от генерала Багратиона. В бумаге, доставленной адъютантом князя, значилось:
«В три часа пополудни выступает отряд генерал-майора Неверовского, состоящий из полков: Виленского, Симбирского, Полтавского пехотных, 41-го, 49-го и 50-го егерских и батарейной роты № 31, имея в авангарде Харьковский драгунский полк с двумя орудиями конной артиллерийской роты войскового старшины Тацына, который уже находится в селе Корытно, где ему расположиться, имея впереди генерал-майора Карпова с двумя казацкими полками, с которыми вступить в сношение».
Отряду в дальнейшем предполагалось наблюдать неприятеля, выяснить его планы в отношении наступления на Смоленск.
Генерал внимательно прочитал приказ. Вначале Неверовского удивило и даже задело то, что главнокомандующий ввел в его отряд два чужих, не его дивизии, полка. «Хоть и хвалил князь, — подумал вслух, — за отменное проведение марша, а до конца, видно, не верит в моих молодцов». Но, поразмышляв еще немного, он понял, что дело не в недоверии Багратиона. «Князь Петр — человек прямой, душой кривить не будет, если что не так — скажет без околичностей». Опытный Багратион усилил отряд двумя полками уже обстрелянных солдат, что было своевременно.
Перед выходом из города Неверовскому было приказано оставить Виленский полк в Смоленске — для несения караулов. По этой причине виленцы не принимали участия в сражении под Красным — так свидетельствует в своих воспоминаниях адъютант командира 50-го Егерского полка Н. Андреев. К сожалению, этой детали каким-то образом не заметили историки более позднего периода. На страницах журнала «Русский инвалид» в 1911 году они развернули дискуссию по поводу «загадки Виленского полка», участие которого в сражении не было отмечено ни в донесениях Неверовского, ни в других документах. Разгадка же заключалась в том, что полк просто-напросто отсутствовал под Красным, находясь в это время в Смоленске.
Итак, получив приказ Багратиона, отряд направился по Красненской дороге. У Корытни соединились с артиллеристами майора Тацына. Уже подойдя к Красному, встретились с казаками. Ознакомившись с обстановкой, Неверовский приказал увеличить количество лазутчиков и разъездов — он хотел точно знать расположение неприятеля.
2 августа, ощущая приближение столкновения с неприятелем, генерал решил провести смотр отряда и еще раз убедиться в его готовности. На раскинувшемся лугу строились полки. Но начать смотр не пришлось.
Кто-то из окружения командира дивизии заметил мчавшегося во весь опор всадника. Все приумолкли, наблюдая за ним. Всадник приблизился, и молодой адъютант, позорче, определил:
— Казак мчится. Видно, весть важная!
Это был один из казаков генерал-майора Карпова, прискакавший на чуть живом взмыленном коне.
С размаху осадив, казак, глотая слова, крикнул:
— Ваш… превсх… француз валом валит!
Вскоре прискакали другие разъезды, а с ними подтвердилась весть: французы шли густыми колоннами и в большом количестве.
Наполеон, солдаты которого у Витебска получили отдых и недельный запас провианта, двинулся на Смоленск. Оставив на Рудненской дороге прикрытие, 1 августа он переправился через Днепр у Хомино и Расасны. Для удара на Смоленск было сосредоточено 5 пехотных и 4 кавалерийских корпуса, гвардия, создана группировка численностью в 185 тысяч человек. В голове армии Наполеона шли 3 кавалерийских корпуса Мюрата — свыше 15 тысяч человек.
Утром 2 августа кавалерия Мюрата прошла Ляды и двинулась на Красное.
Получив сообщения казацких разъездов, Неверовский, не мешкая, собрал совет. Ознакомив командиров бригад с обстановкой, он спросил их мнение. Первым держал речь младший из них полковник Воейков:
— Хоть нам приказано только наблюдать неприятеля, но какой бы силы он ни был, предлагаю дать ему бой в Красном, задержать сколько сможем, а потом отходить к Смоленску.
Остальные командиры бригад поддержали Воейкова. Выслушав всех, командир отряда приказал готовиться к бою.
Неверовский, учитывая огромное неравенство сил и особенности местности, составил следующую диспозицию. 49-й Егерский полк полковника Кологривова расположил в Красном, ему в резерве оставил по одному батальону 50-го и 41-го Егерских полков. Эти пехотные части усилил двумя орудиями конной роты под командой хорунжего Калашникова.
Дорога от Красного к Смоленску проходила по плотине. Генерал, понимая уязвимость своего отряда на этом узком месте, решил оставить город и дать сражение восточнее его. За глубоким оврагом на небольшой возвышенности он построил войска. Прямо у дороги разместил Полтавский, Симбирский пехотные полки. Фланги укрепил конницей. Правый — казаками, а левый — харьковскими драгунами. У Неверовского были колебания насчет использования артиллерии. Вначале ему казалось, что будет лучше поставить ее ближе к дороге. Но потом он изменил свое решение. Левый фланг выглядел слабее правого. Тут глубокий яр заканчивался, и французы получили возможность обойти и ударить в тыл. Неверовский поставил 10 пушек приданной артиллерии и прикрыл их харьковскими драгунами.
Хоть и невелики были силы отряда и каждый человек был нужен для предстоящего сражения, Неверовский без колебаний (побеждает тот, у кого есть резерв!) приказал 50-му Егерскому полку полковника Назимова с двумя колонными орудиями отправиться к Смоленску держать переправу через небольшую речку Ивань у села Кортыни, а в случае необходимости — поддержать отходящий отряд.
…Вскоре показались французские войска. Это была конница Мюрата и пехотная дивизия Ледрю. Видимо, не ожидая встретить здесь значительного сопротивления, рассчитывая на легкую добычу, французы начали брать Красное в кольцо.
С небольшой возвышенности, на которой находился генерал Неверовский, было видно, как уверенно двигаются одетые в синие мундиры неприятельские колонны, как изготавливается к атаке конница. Вскоре французы пошли на Красное. Городок казался вымершим. По его пустынным улицам лишь изредка пролетали всадники — спешили адъютанты.
Но вдруг все ожило. Четким залпом встретили неприятеля егеря. Подали голос пушки. Огонь русских вырвал из рядов атакующих многих офицеров и солдат. Но приземистые, низкорослые вольтижеры из дивизии Ледрю упрямо шли вперед…
Численный перевес французов становился очевидным. Огонь их артиллерии был настолько силен, что егеря несли большие потери, лишились лошадей артиллерийские упряжки. От взрыва вражеской гранаты загорелся вначале один, потом еще несколько домов. Огонь стал союзником неприятеля. Под его прикрытием французы стали огибать фланги. Несмотря на огромный перевес сил, егеря не дрогнули и не побежали, а стали организованно отступать. Но при выходе из Красного, когда дорога сузилась и пошла по плотине, отходившим пришлось совсем туго. Залпы французов производили среди них «опустошительные действия». Любое промедление становилось смерти подобно. Видя это, Неверовский распорядился бросать пушки и быстро уходить под защиту стоящих в боевых порядках пехотных полков…
Егеря поспешили выполнить приказ. Но французам удалось расчленить их небольшой отряд. Две роты 41-го полка были отрезаны. Возглавлявший их майор Крамаревский не растерялся. Прикрывая друг друга огнем, роты отбили несколько атак вольтижеров. Дружным залпом они встретили и конницу, которая вынуждена была отступить. Поскольку плотина уже находилась в зоне французского огня, Крамаревский повел своих подчиненных вброд через реку. На другом берегу их встретили свои…
Сражение набирало силу. Мюрат, как и предполагал Неверовский, начал обход его левого фланга.
Харьковские драгуны, стоявшие здесь, смело пошли на вражескую конницу, но были опрокинуты. И тут Неверовский понял, что в диспозиции своей допустил ошибку. Артиллерия его, оказавшись без прикрытия, не смогла остановить французской конницы, пять пушек достались неприятелю, остальные были уведены драгунами на Смоленский тракт. Положение русских войск, и так бывшее не очень завидным, значительно ухудшилось.
Ошибку свою Неверовский очень переживал. Спустя несколько дней после боя под Красным он с горечью говорил графу Паскевичу о том, что ошибся в размещении артиллерии…
Дивизии Неверовского, оставшейся без артиллерии, с фронта угрожала пехота Нея, а конница Мюрата обходила с флангов. Оказавшись перед огромными силами французов, «возглавляемых двумя королями», командир русского отряда построил войска в два каре и стал отходить к Смоленску. Но прежде чем двинуться в путь, Неверовский, хорошо понимая состояние солдат, большинство которых еще не нюхало пороха, обратился к ним:
— Ребята! Помните, чему вас учили; поступайте так, и никакая кавалерия не победит вас. Не торопитесь в пальбе! Стреляйте метко в лицо неприятелю; третья шеренга, передавай ружья не суетясь: никто не смей начинать пальбы без моей команды!
Это было удивительное по своему напряжению зрелище. На небольшую горстку русских воинов, молча ощетинившихся по периметру штыками, с громким криком мчалась привыкшая к легким победам кавалерия. Это был крик торжества, крик врага, сильного своим количеством! Все ближе лавина неприятеля. Стонет земля от топота лошадей, вот уже отчетливо видны лица всадников. Впереди, наклонившись в стремительном движении, скакал польский полковник. Вот он повернулся в седле, криком подзадоривая мчавшихся сзади…