Хотели как лучше

Хотели как лучше

Казалось бы, жизнь удалась. Ан нет. Скандалы продолжались и даже вышли на качественно новый уровень, теперь уже с прицелом на беднягу Чучёя, которому, казалось бы, за его подвиг следовало ноги мыть и воду пить. Что бы там ни указывал Петербург, тайши и нойоны категорически отказывались признать выше себя какого-то выскочку из мелкого улуса и даже, такой кошмар, не потомка Хо-Урлюка. В результате указания наместника, оказавшегося, – даром, что по воле случая, – и рачительным, и хозяйственным, и в разных делах сведущим, попросту игнорировались чуть ли не с самого начала, а некоторые «владельцы» посмели даже ослушаться приказа главного пристава, не приехав на чуулган. Так что ничего у бедолаги не получалось: по всем, даже самым мелким поводам Чучёю приходилось взывать к приставам, и хотя те, конечно, вмешивались, авторитету «национальной власти» такая политика ни разу не способствовала, да и самому баловню удачи здоровья не добавляла. Вот он и умер, – как писалось, от «грустных огорчений», – 23 мая 1803 года, фактически побыв главой автономии около двух с половиной лет, а формально и того меньше, а завещание его с просьбою передать пост сыну Петербург по рекомендации Астрахани, где ситуацию понимали, не утвердил, в утешение одарив семью покойного княжеским титулом и парой имений.

Чуть позже наместничество и вовсе отменили, как не оправдавшее себя, – что вполне соответствовало истине, – восстановив полномочия приставов. Остался, правда, суд «зарго», но и он себя не оправдал. Судьи, назначенные нойонами и кормившиеся с их рук, решали дела под диктовку кормильцев, без всякого разбирательства, тем паче что древние адаты и уложения, писанные по-монгольски и по-тибетски, да еще произвольно толковавшиеся, совсем не подходили к реалиям XIX века. Недовольных понемногу становилось все больше и больше, вопросы свои все стремились решать в нормальном, русском суде, как их крещеные собратья, нормальные суды задыхались от потока дел, которыми, в общем, не должны были заниматься, и в конце концов, обратив внимание на проблему, правительство приняло меры, оставив в ведении «зарго» только мелкие тяжбы на сумму не свыше 25 рублей, а затем и не свыше пятерки. Все прочие дела, и уголовные, и административные, с 1818 года слушались в уездных и губернском судах, чему «бурханщики», – кроме, конечно, нойонов и зайсанов, терявших немалый доход от судебных сборов, – были только рады.

Короче говоря, наметилась тенденция. Рядовые степняки всеми правдами и неправдами, вплоть до крещения, стремились пользоваться благами цивилизации, а нойоны делали все возможное и невозможное, чтобы с таким безобразием покончить. Естественно, задалбывали Петербург жалобами и кляузами, подкупали приставов, подчас даже насильно тормозили «подданных», ехавших в Астрахань или Ставрополь по судебным надобностям. В марте 1822 года даже созвали «совещание», по итогам которого «всенародно» постановили оставить в ведении «зарго» все дела по всем направлениям, о чем и сообщили властям. На что власти, три года подумав, 10 марта 1825 года ответили введением «Правил для управления калмыцким народом», согласно которым калмыки из ведения МИД, как было всегда, переходили в распоряжение МВД, то есть автономный улус превращался в обычную «внутреннюю область» Империи. Отныне делами степными руководила «Комиссия калмыцких дел» в составе руководства Астраханской губернии и двух выборных делегатов от «бурханщиков», возглавлял ее специальный Главноуправляющий, назначаемый лично министром, а на решения улусных «зарго» можно было подавать апелляции в русские суды. Крепко расширили и функции приставов, после чего, естественно, «особая роль» нойонов автоматически ужималась, – а это сильно облегчало жизнь простому люду. Теперь, по крайней мере, стало точно известно, кому, куда и как, ежели что, жаловаться.

Данный текст является ознакомительным фрагментом.