Барокко

Барокко

Ювелиры словом барокко называли нестандартные жемчужины. Оно стало синонимом всего странного, причудливого, необычного, вычурного, неестественного. Ж. Базен пишет, что стиль барокко вплоть до конца XIX века (во Франции даже до окончания Второй мировой войны) воспринимался как отступление от принципов разумной и гармоничной архитектуры, некое повторное, после готики, «варварское» поветрие. Но слово барокко можно встретить в уничижительном смысле, начиная с XVII века. В 1853 году Розенкранц анализирует барокко в своей книге «Эстетика безобразного».

Но когда возник этот стиль? В IV выпуске первой серии «Памятников мирового искусства» (издание НИИ теории и истории изобразительных искусств АХ СССР) говорится, что в последней четверти XVI века в Риме можно «констатировать сложение самих стилевых форм архитектуры барокко». А в первой четверти XVII века воспитанники Болонской академии «закладывают основы собственно барочной линии» в живописи и скульптуре. Затем о нем сложились самые разные мнения. Барокко понималось то как «дикарский диалект» художественного языка Ренессанса (Я. Буркхард), то как его противоположность, обуздывающая «дикарский язык маньеризма» позднего Возрождения.

«В Риме, настоящей родине барокко, – пишет К. Верман, – грандиозный, благородный, строгий ранний барокко, которому следует XVII век, в дальнейшем развитии постепенно уделяет место более радостным и легким формам. Границей его Вельфлин считает 1630 г. Столбы и пилястры около этого времени снова начинают замещаться колоннами, которые сначала появляются на фасадах, выступая из стены лишь на половину или на четверть, но затем быстро и свободно овладевают внутренностью… Даже церковная центральная постройка, в раннем барокко уступившая место совершенно прямоугольному или овальному продолговатому зданию, снова возрождается. Но только теперь, после робких более ранних попыток, вертикальные стены, изогнутые внутрь и наружу, тоже приобретают подвижность форм, и любовь к пышности уже соединяется здесь местами с игривой прелестью, подготовляющей стиль рококо».

Вообще в XVII веке существуют не одна, а две параллельно развивающиеся стилевые системы – барокко и классицизм. «Обе эти системы, – пишет Е. Ротенберг, – находятся в довольно сложном взаимоотношении, демонстрируя множество градаций от тесного контакта до прямой вражды». Приблизительно то же самое мы можем отметить в античной литературе между такими течениями, как аттикизм и азианизм. К чему мы приводим такую параллель? Вскоре станет ясно.

В искусстве этой эпохи наше внимание особо привлекает третий этап – период кризиса и упадка. Е. Ротенберг справедливо пишет:

«К 1670 году великие мастера века, как и большинство живописцев их поколения, сходят со сцены, и вместе с ними словно обрывается в своем развитии вся представляемая ими плодоносная художественная культура… Упадок оказался в ряде случаев настолько глубоким, что три страны – Испания, Фландрия и Голландия – с этого времени вовсе утрачивают положение великих художественных держав».

Джакомо делла Порта. Фасад церкви Иль Джезу в Риме. 1575.

В чем же искусствоведы видят причину такой безрадостной картины? Винкельман написал об этом в XVIII веке так:

«Микеланджело с его безудержной творческой фантазией не смог ограничиться подражанием древним и положил начало излишествам в украшениях, а Барромини, перещеголявший его, навел великую порчу на архитектуру, распространившуюся в Италии и в других странах и сохраняющуюся поныне, ибо духу нашего времени все более чуждо становится естественность древних…»

Лоренцо Бернини. Церковь Сант-Андреа аль Квиринале в Риме. Фасад. 1653–1658.

Вот оно, мнение историка об эволюции: если художник не желает подражать, а поддается творческой фантазии, то, конечно, загубит дело. Подражать надо было, а не творить! Ох, не зря Б. Кроче писал еще в 1929 году: «Историк не может оценивать барокко как нечто позитивное; это чисто отрицательное явление… это выражение дурного вкуса».

Рождение барокко связывают с именами Микеланджело и Бернини, а затем и Барромини, и стиль этот определяют как нечто противоположное Ренессансу, хотя Бернини искренне удивился бы, узнав об этом (что уж говорить о Микеланджело!). Его называли «стилем Тридентского собора», связывали с абсолютизмом и Контрреформацией; во Франции до конца Второй мировой войны к нему относились как к упадочному искусству. В начале XX века Г. Вельфлин писал:

«Ренессанс – искусство прекрасного, покойного существования… Барокко имеет в виду совсем другие впечатления. Он хочет увлечь со всею силою страсти, непосредственно и непобедимо. Он не воодушевляет равномерно, он – возбуждает, опьяняет, приводит в экстаз. Он пытается завладеть на минуту. Ренессанс делает это медленнее и спокойнее, но тем продолжительнее сохраняет свою власть. Можно было бы вечно жить в его сфере.

Непосредственно барокко действует очень сильно. Но вскоре мы отворачиваемся от него с чувством некоторой опустошенности. Барокко не дает счастливого бытия; его тема – бытие возникающее, преходящее, не дарующее успокоения, неудовлетворенное и не знающее покоя. Настроение не разрушается, а переходит в состояние страстного напряжения.

Архитектура барокко и, больше всего, огромные пространства церквей – туманят сознание своеобразным опьянением. Смутное восприятие целого. Объект ускользает от зрителя – его внимание готово расплыться в бесконечности».

В качестве орнаментов барокко предложил разные рожи; двулицые уродливые головы; гермы и обелиски; крылатые детские головки; человеческие и звериные фигуры в напряженном быстром движении; колонны человекообразной формы, иногда увешанные трофеями; эмблемы, раковины, рыбы, сети, звериные шкуры, букеты цветов, груды камней, сталактиты, зубцы и прочее. Эти формы были извращены, как пишет Г. Вейс, «нередко до полного несоответствия и даже противоречия с назначением предмета», особенно в Испании, Португалии и Латинской Америке.

Стиль, украсивший мир столькими шедеврами, был по достоинству оценен только в 1921 году в книге «Гений барокко» В. Гаузенштейном.

И все же более стандартным было неприятие, которое ярко выразил Г. Вельфлин в книге «Основные понятия истории искусства»:

«Классический ренессанс оперировал проникающими все произведение соотношениями, так что одна и та же пропорция в различных видоизменениях повторяется всюду; это касается как планиметрических, так и стереометрических пропорций… Барокко избегает этой ясной пропорциональности и с помощью глубже запрятанной гармонии частей стремится преодолеть впечатление совершенной законченности. В самих же пропорциях напряжение и неутоленность вытесняют уравновешенность и спокойствие».

Церковь Бон-Жезус-ди-Матозиньюс в Конгоньяси, Бразилия, шедевр Алейжадинью. Построена в 1796–1799 годах. Бразильское барокко.

Вывод из такого отношения к одному из самых знаменитых стилей прост: хотя «известные в течение поколений ренессансные формы продолжают жить и в этом стиле», то есть в барокко, все же «сама по себе эволюция художественных форм в эпоху Возрождения не могла породить стиль барокко».

«Движение может быть ускорено, размеры здания увеличены, стройность утончена, члены единого архитектурного дела можно комбинировать все искуснее – новое таким путем все же создано не будет… Барокко же заключает в себе нечто существенно новое, чего нельзя вывести из предыдущего», – так описывает Вельфлин итог своих изысканий («Ренессанс и барокко») и заключает:

«Нужно искать разгадки в другом взгляде на вещи; теория притупления неудовлетворительна».

Под «теорией притупления» он имеет в виду тот взгляд на вещи, согласно которому все новое – это хорошо забытое старое, и за каждым явлением следует его противоположность. За короткими юбками – длинные, за узкими брюками – широкие, и т. д. Этот простой взгляд привел искусствоведов еще до Вельфлина к выводу, что барокко существовал и в античности.

Об искусстве барокко Е. Ротенберг пишет: «Дуалистическая структура барочного образа – факт чрезвычайно показательный… Именно поэтому (его) структура… так отлична от образных решений Ренессанса… Смелые повороты и ракурсы фигур, драматическая жестикуляция, простертые руки, обращенные к небу взгляды – все это обрушивает на зрителя целый поток чувств… В противовес ренессансным принципам художественного восприятия, когда интенсивность испытываемого зрителем эстетического впечатления равно возвышает в нем силу чувства и энергию разума, произведение барочного искусства в большей мере обращено к сфере безотчетных эмоций и инстинктов».

Церковь иезуитской коллегии в Тепоцотлане. 1760–1762. Великолепный образец мексиканского барокко.

Здесь пора сказать, что основной тип католического храма был разработан Виньолой незадолго до того, как в 1575 году Джакомо делла Порто начинает возведение фасада римской церкви Джезу, построенной по достаточно простому, почти прямоугольному плану. А до этого такой тип храма приходил только в голову Леонардо, якобы пользовавшемуся идеями Филарете.

Мы с вами потихоньку подбираемся к «античному бароккко».

Е. Ротенберг продолжает: «Архитектурный язык барокко сохраняет и широко использует традиционные ордерные формы, но эти последние переживают такую решительную трансформацию, что образуют собой, в сущности, нечто противоположное объективной логике, составляющей смысл ордерной системы».

Как видим, за барокко уже появляется традиция и наличествует эволюция. А задолго до Ротенберга К. Верман писал в «Истории искусства всех времен и народов»:

«В Малой Азии сохранился целый ряд позднеримских храмов, в которых мы встречаем все древние ордера в самых разнообразных видоизменениях, считавшихся в то время обогащениями архитектуры, а потомством признанных ее искажениями… В Пальмире (Тадморе), Гелиополе (Бальбек) и Герасе (Джераше), в Сирии находятся гигантские остатки построек времен Римской империи в характере барокко, которые с первого взгляда можно принять за принадлежащие XVII или даже XVIII столетию. Эти сооружения вычурные по форме, изобилующие подробностями, но величественные по пропорциям и весьма живописные по своему общему виду, явились также предвестниками архитектурных принципов и форм, развившихся в позднейшие века».

Получается, что если в живописи к протобарокко можно отнести разве что Корреджо, истоки барочной архитектуры не в XVI, или даже в XV веке, – нет, за тысячу лет до того!

Круглый храм в Баальбеке, якобы III век.

«Но настоящее образцовое (!) сооружение античного барокко – небольшой круглый храм в Баальбеке. В стене его круглой целлы устроено снаружи пять ниш, над полукруглыми верхними краями которых помещены также дугообразные выдающиеся вперед карнизы… Со стороны входа эта грандиозная декоративная система во вкусе барокко нарушается, и притом не особенно удачно, прямолинейным портиком на четырех колоннах».

Главное сооружение Баальбека – монументальный Храм солнца, расчлененный дугообразными ребрами, поднимающимися от пристенных полуколонн; притвор его был крыт крестовыми сводами.

«Наконец, – продолжает Верман, – мы должны остановиться на восточных гробницах в скалах. Постепенное развитие в них стиля барокко можно проследить с особенной наглядностью… Характер барокко в самой сильной степени имеют гробницы в скалах Петры… Их колонны и пилястры, антаблементы и фронтоны представляют античные формы, трактованные совершенно произвольно».

Порта Нигра в Трире (Германия). Полагают, конец III – начало IV века.

Но если приведенные нами примеры – античное барокко, следовательно, в предшествующее время существовал и античный ренессанс. Так оно и есть! Верман пишет о Porta nigra в Трире:

«И здесь мы находим циркулярные арки (в дверях, окнах и стенных нишах), обрамленные полуколоннами сухого дорического стиля, и антаблемент без выступа, не барокко, а несколько неуклюжий ренессанс».

Что же тогда возрождал Ренессанс? Самого себя? Прямо как эллинизм – древнегреческое возрождение, которое тоже возрождало самоё себя. И, наконец, почему барокко – это не Ренессанс, ведь оно тоже, как видим, «возрождало» античность. Верман так и пишет: «Дальнейшее развитие архитектуры после «возрождения» времен Адриана называют стилем барокко». Пора искусствоведам и другим специалистам понять, что не историки должны им диктовать, что и когда строилось, а наоборот.

«Этот стиль барокко подготовлялся с самого начала империи, но наибольшие вольности он стал позволять себе незадолго до ее конца (искусствовед даже не догадывается о параллели с XVI веком. – Авт.), и не на итальянской или греческой почве, а в отдаленнейших провинциях».

«Подобно тому как эпоха империи началась с классицизма, с некоторого рода возрождения древнегреческих форм, точно так же в середине II в. до н. э. (XV век по «римской» волне. – Авт.) этой эпохе пришлось пережить, под влиянием софистов и прежде всего в области литературы, второе возрождение, питавшее особенное пристрастие к греческому Востоку…»

Потом вдруг Вельфлин пишет совсем неожиданные вещи:

«Классика и барокко существуют не только в новое время и не только в античной архитектуре, но и на такой столь чужеродной почве, как готика».

Можно, конечно, и кинофильм Феллини назвать «барочным», но условность такого определения всем понятна. Определения типа «готическое барокко» мало что добавляют к искусствознанию. Поэтому и «античное барокко» – выдумка ортодоксальных искусствоведов.

«… Вместо стройных гибких фигур ренессанса появляются тела массивные, крупные, малоподвижные, с преувеличенной мускулатурой и шуршащей одеждой…» А ведь сказанное прекрасно подходит к знаменитой скульптуре «Геракл Фарнезе»!

Становится совершенно очевидным: барокко – это азиатское влияние, проявившееся через маньеризм позднего Возрождения. Ведь маньеризм – самозабвенный поиск иррационального, та черта, которая никогда до конца не исчезала в Ренессансе, а лишь на время уступала первое место рационализму. Вспоминаются слова героя В. Гассмана в фильме «Запах женщины»: «Риму следовало бы быть столицей Турции». Барокко – это азианизм[71] европейской архитектуры. Не понимая этого, Г. Вельфлин путается в рассуждениях.

То он пишет, что барокко органично античности:

«Словом «барокко» мы обыкновенно обозначаем стиль, сменивший ренессанс, или – как принято говорить – бывший плодом вырождения ренессанса… В истории античного искусства мы также находим явление, соответствующее барокко. Здесь установились постепенно и характерные для него отличия. «Симптомы вырождения» античного искусства те же, что и ренессанса».

То опровергает, что барокко существовал в античности:

«Барокко не сопровождался ни одной теорией, как то было с ренессансом. Стиль развивался, не имея образцов (?). Казалось, у творцов его не было сознания, что они и в принципе ищут новых путей. Поэтому-то стиль не имел в свое время боевого имени: stilo moderno обнимал все, что выходило за пределы античного искусства или готики…»

Так были в античности образцы барокко или нет? Выходили они за пределы античного искусства? Что значит «развивался, не имея образцов»? Может быть, итальянские архитекторы не знали памятников античного барокко в Азии?

Будто пытаясь примирить две точки зрения, существующие в одной голове, Гурлит дает свое определение барокко. Получается, что это стиль, «который, исходя из подражания древним, как базиса (то есть Ренессанса), усиливает способы выражения архитектурной идеи путем сознательной, свободной, по-современному многообразной трактовки, пока не впадает в недопустимые уже преувеличения и безумие».

О, кто-то здесь точно впадает в безумие. Ведь из Ренессанса, как уже было определено, нельзя «вывести» барокко. Замкнутый круг.

Становится понятным, что и Ренессанс, и барокко принадлежат к одной культурной традиции. Просто классический (аттический) стиль (получивший в Италии XVI–XVI столетий ренессансную форму) – это греческая манера, появившаяся в XIII–XIV веках в крестоносных государствах на Балканах.

А барокко (азианизм), завладевший умами римских архитекторов в XVII веке, – это стиль, возникший в Малой Азии и Сирии. И развивались они одновременно с немецкой (французской) манерой – готикой, – которая существовала как минимум до XVI века. Оставим здесь вопрос о том, что же тогда «неоготика», «псевдоготика» и т. п.

Джакомо делла Порто, Франческо Борромини. Церковь Сант-Иво алла Сапиенца в Риме. 1575–1660.

Безудержность, причудливость – эти характерные черты барокко, как выясняется, вовсе не чужды европейцам. Они проявились и на рубеже XX века в стиле модерн. И лишь неверные представления о развитии стилей в архитектуре привели к появлению в XIX веке маловыразительных эклектических произведений. К сожалению, архитектура XX века – отдельный печальный рассказ.

Н. И. Конрад пишет:

«Как это ни удивительно, барочные постройки мы находим в конце XVI и начале XVII в. в Японии, в XVII в. в Китае. Их можно прямо поставить рядом с европейскими. Что же это – случайность? Нет, не случайность. С XVI в. отдельные части Старого Света становились все более и более связанными даже в самых отдаленных концах. Нельзя упускать из виду, что испанцы и португальцы, т. е. люди с крайнего запада Старого Света, пришли в Китай и Японию еще в XVI в., а с XVII в. туда явилась (и уже очень ощутительно) Голландия – первая страна, в которой произошла капиталистическая революция, а за нею Англия – вторая страна, где была такая же революция, – иначе говоря, две страны, которые тогда обгоняли весь общемировой процесс. Не приводило ли уже это одно к тому, что само присутствие Голландии и Англии втягивало эти страны, находящиеся на крайнем востоке Старого Света, в общий исторический процесс? Пусть на разных основаниях и в разной степени, но все же эти страны постепенно втягивались в этот общий процесс.

Какую культуру несли с собой в Японию и Китай в XVII в. Голландия и Англия? Если считать, что культура их в это время была культура барокко, это значит, – они несли с собой культуру барокко и на Восток. Более того: культура барокко была первая европейская культура, занесенная туда. И разве нельзя допустить, что строители замков и храмов в Японии и Китае могли что-то узнать у голландских архитекторов? Не означает ли это, что барокко далеко не принадлежит одной Европе, т. е. одной половине евразийского континента?»

Данный текст является ознакомительным фрагментом.