1. Рост германского капитализма в первые десятилетия существования империи

1. Рост германского капитализма в первые десятилетия существования империи

Некоторым германским историкам и публицистам, которые в наши дни пытаются набросать картину недавнего прошлого, кратковременную сорокасемилетнюю историю «бисмарковской империи», иногда эта история представляется рядом роковых, непоправимых ошибок, порождавших болезни, которые долго и тайно разъедали могучий организм и в решительный момент его обессилили и погубили; иногда, напротив, эта история представляется некоторыми из них историей цветущего рая, который погиб прежде всего из-за зависти, соревнования, опасений, непримиримого своекорыстия внешних врагов, раздавивших в конце концов Германию исключительно численным и материальным превосходством своих соединенных сил. Обе эти точки зрения я тут упоминаю только затем, чтобы подчеркнуть, насколько до сих пор еще в историографии не изжиты воззрении, которые более достойны младенческих времен исторической науки, чем XX столетия. Эти воззрения и методы рассуждения способны скорее запутать самую несложную проблему, чем помочь справиться с вопросом, в самом деле крайне трудным; а он так труден, что, даже подходя к нему не с такими рассуждениями, но с методом бесконечно более надежным и реальным, все же нельзя надеяться справиться со всеми трудностями этого вопроса при помощи нескольких шаблонных фраз.

Германский народ, создавший величайшую культуру, занимающий одно из первых мест во всех без исключения областях духовного творчества, являющийся в полном смысле слова великим народом по своим исключительным интеллектуальным дарованиям и качествам характера, достиг к средине второго десятилетия XX в. колоссальных успехов в экономической своей деятельности, громадного политического могущества — и с этой головокружительной высоты был низринут после долгой титанической борьбы против самого могущественного союза великих держав, какой только видела история. Нас не интересует тут особенно тот вопрос, который так страстно обсуждался и продолжает до сих нор обсуждаться в германской публицистике и историографии: насколько виновны в катастрофе ошибки германской дипломатии и действительно ли германская дипломатия была по своему личному составу так уже поголовно неудовлетворительна, как об этом принято писать (и как об этом настойчиво говорили в Германии еще задолго до катастрофы). К слову замечу, что уже наличность таких выдающихся людей, как князь Лихновский, Брокдорф-Ранцау, Бернсторф, Кидерлен-Вехтер, Маршаль фон Биберштейн, не дает ни малейшего права говорить об общей будто бы неудовлетворительности германской дипломатии. Более важно другое: почему этим только что названным умным и проницательным политикам не удалось, несмотря на их усилия, спасти Германию от катастрофы? Почему возобладали не они, а именно те, которые толкали страну в пропасть? А еще важнее третье: понять неимоверную сложность исторически сложившейся обстановки, в которой германский капитализм начал в XX в. бороться за свое самоутверждение и преобладание. Только анализ этого вопроса и может дать некоторый ключ к пониманию событий.

С самого начала усвоим себе следующее. При условии существования капиталистического строя в Германии, в Англии и в остальном мире, «проба сил» между Англией и Германией в том или ином виде, рано или поздно — в 1911 г., когда это чуть не случилось, или в 1914, когда это случилось на самом деле, или позже, — была неизбежна. Могли быть задержки, побочные течения и факторы второстепенного порядка могли отдалить или приблизить развязку, но предотвратить ее вовсе могло либо «полюбовное» соглашение держав о предоставлении Германии всех возможностей в вывозе свободных капиталов, а также огромной колониальной империи в Африке и Малой Азии, либо добровольный отказ германских капиталистических кругов от попытки воспользоваться колоссальной материальной мощью страны с целью одним удачным ударом наверстать потерянное и упущенное, получить, хоть и с опозданием, то, чего нельзя было получить в свое время из-за слишком позднего приобретения нужных политических средств, из-за слишком поздно пришедшего объединения и создания империи. И притом требовалось бы, чтобы и Англия, и Франция, и Россия тоже совсем отказались бы от захватнической политики. И первая и вторая гипотезы явно не историчны, лишены даже минимального исторического правдоподобия: «добровольно» — до сих пор по крайней мере — такие дела не делались в истории никогда.

Далее. Мы не знаем, в чем выразилась бы и при каких обстоятельствах произошла бы эта проба сил, если бы катастрофа 1914 г. не наступила; мы можем также представить себе, что эта проба сил могла бы и не окончиться столь уж решительным военно-политическим результатом. Одного только нельзя себе представить: чтобы при существовавшем соотношении экономических сил обоих антагонистов который-нибудь из них был бы настолько «побежден», чтобы другой мог надеяться совсем отныне не считаться с экономическим соперничеством побежденного. Самое большее, на что мог рассчитывать в этом отношении победитель, это на некоторую передышку в экономической борьбе. Военно-политической победой Германия могла получить центрально-африканскую колониальную империю от океана до океана и сферу влияния от Скутари до Персидского залива; после такой же победы Англия могла ничего этого Германии не дать и даже совсем изгнать ее изо всех колоний и пустить ко дну ее флот. Но и в первом (воображаемом) случае английский индустриализм остался бы на арене и продолжал бы борьбу за экономическое преобладание, и во втором (в самом деле происшедшем) случае Германия уже через несколько лет после войны и поражения опять начала внушать живейшие опасения и бирмингемским металлургам, и ланкаширским ткачам, и шотландским и уэлльским шахтовладельцам, и строителям торговых судов, и производителям химических товаров. Уничтожить вовсе всю мировую экономическую ситуацию и заменить ее другой не может никакая политика, даже если ей предоставлены все материальные средства разрушения и полный простор для действий в течение четырех лет с лишком, как это было в 1914–1918 гг.

Самое большее на что, в случае победы, можно было рассчитывать, это на лучшую в будущем обстановку борьбы с конкурентом. Любопытно, что еще задолго до войны в обоих лагерях довольно отчетливо знали, что говорить об «уничтожении» соперника (как мечтала об «уничтожении» Германии «Saturday Reviews» еще в 1897 г.) можно только для разжигания нужных воинственных страстей в мало рассуждающей обывательской массе. И все-таки неизбежное случилось. Если для нас не фраза, а верная мысль, что «бытие определяет сознание», то мы не вправе удивляться, что катастрофа наступила совсем независимо от того, насколько «сознание» всех участников говорило сначала против целесообразности «пробы сил» с такими затратами и усилиями, какие заведомо не оправдывались (и не могли оправдаться) ближайшими результатами. Когда экономическая действительность резко обострила противоречия интересов, то сознание заинтересованных классов в обоих лагерях начало быстро заволакиваться, терять еще недавнюю остроту и правильно рассчитывающий скептицизм стал быстро уступать место голосу страсти, критическое отношение к реальности своих выкладок заменилось легкомысленным оптимизмом и наступление катастрофы стало в прямую зависимость от любого удобного случая и сделалось вопросом времени. И это явление, совершенно неизбежное, замечалось не только в Германии но и у ее соперников.

Попытаемся отметить основные линии внутреннего развития Германии накануне образования Антанты.

В первые годы после образования Германской империи (1871–1873 гг.) искусственно созданная вследствие внезапного огромного притока капиталов благоприятная экономическая конъюнктура характеризуется основанием массы новых промышленных и банковых предприятий. Эта эпоха (время «грюндерства») кончилась крутым и жестоким кризисом 1873 г., банкротством или сильнейшим сокращением большинства вновь основанных предприятий и длительными и повторными приступами биржевой паники. Эти же годы искусственного и краткого процветания отмечены довольно большим стачечным движением, как всегда бывает при внезапных повышениях темпа промышленной деятельности и внезапно проявляющейся нужды в рабочих руках. С 1873 г., после непродолжительного (вслед за кризисом) угнетения рынка начинается снова постепенный рост промышленной деятельности, который с начала 80-х годов приобретает необычайно интенсивный характер. Ряд технических открытий и усовершенствований, начавшийся с изобретения Джилькрайста (в 1878 г.), превратил огромные, но до сих пор мало пригодные залежи лотарингской железной руды в превосходное сырье, которое могло отныне стать основанием для громадной сталелитейной промышленности. В частности, машиностроение в течение 80-х и 90-х годов начало приобретать поистине гигантские размеры, что, естественно, отразилось тотчас же на всех прочих отраслях промышленной деятельности. Громадная и превосходно организованная торговая служба при промышленности, великолепный (как нигде в мире) аппарат для распространения германских товаров — все это сильно способствовало быстрому внедрению германской промышленности на рынках всего земного шара: прежде всего в Англии и России, потом в Италии, Австрии, Испании, на Балканах, в 90-х и 900-х годах — в Южной Америке, на Дальнем Востоке, в Африке. Усиливавшаяся с каждым годом мощь Германской империи оказывала тоже деятельную и существенную помощь германским промышленникам в этом завоевательном и всегда победоносном движении. Рабочих рук стало не хватать уже с середины 90-х годов XIX столетия. Эмиграция в Америку из Германии прекратилась; на сельскохозяйственные работы (на весну, лето, часть осени) приходили из западных губерний России десятки тысяч батраков. Стачечное движение среди промышленных рабочих, а также среди углекопов в последнее десятилетие XIX и в первые годы XX в. было много сильнее, чем в предшествующие годы, сообразно с общим и на этот раз очень устойчивым и усиливающимся процветанием производства[12].

Расцвет германской промышленности в первые четырнадцать лет XX столетия (до мировой войны) не только не прекратился, но с каждым годом становился все могущественнее. На этой экономической почве в социальном составе германского народа произошло глубочайшее изменение, главной чертой которого была индустриализация страны.

В 1871 г. Германская империя насчитывала 41 миллион жителей, а в 1910 г. — 67 ¹/₂ миллионов. Увеличение народонаселения шло параллельно с непрерывным и все ускоряющимся процессом превращения Германии в промышленную страну. Вот главные статистические иллюстрации этого факта. Взяты три даты, когда была собрана наиболее полная статистическая информация.

Число лиц, занятых (считая их семьи)

Без определенной профессии (ohne Beruf und Berufsbenennung) было: в 1882 г. — 2 ¹/₄ миллиона, в 1895 г. — 3 ¹/₃ миллиона, в 1907 г. — 5 174 703 человека. Итак, в 1882 г. сельское хозяйство кормило 42,5 % населения, а в 1907 г. — всего 28,6 % [13].

Из числа всей части населения, кормящегося при промышленности, самостоятельно зарабатывающих рабочих в точном смысле слова в 1907 г. в Германии числилось больше 8 ¹/₂ миллионов человек[14]. По абсолютному числу рабочих, занятых в промышленных предприятиях и горных промыслах, а также всех наемных лиц, занятых в торговле и транспорте, Германия перед войной стояла на первом месте среди всех стран земного шара.

Следующая таблица составлена в Германии на основании данных 1907 г. (а для других стран по последним их переписям перед 1907 г.):

Неслыханные размеры промышленных и торговых успехов Германии в последние пятнадцать лет перед войной были таковы, что, например, 80-е годы становились в глазах новых германских поколений перед началом мировой войны какой-то отдаленной эпохой, не сразу и не вполне понимаемой. Известный статистик М.Мендельсон (директор статистического управления г. Ахена) совершенно правильно заметил, что, например, в 1830 г. тогдашним людям экономическое положение XIV или XV столетий казалось ближе, чем людям 1913 г. могли казаться хотя бы те же 30-е годы. Следует прибавить, что в некоторых отношениях экономическая жизнь Германии в 1900 г. была ближе к экономической жизни 1870 г., чем к экономической жизни 1913 г.: так бурно повышался темп германской торгово-промышленной деятельности именно в самые последние годы пород войной.

Уже с середины 80-х годов XIX столетия для руководящих кругов германской промышленности было ясно, что самым могучим соперником германского торгово-промышленного капитализма является капитализм английский. Не североамериканский, не бельгийский, подавно не французский, а именно английский. И все этапы победного шествия и проникновения германского капитала в те или иные части мирового рынка неизменно заставляли подводить временные итоги в форме сравнения и сопоставления германских цифр с цифрами английскими; при этом каждый пройденный этап обозначал собой гигантские успехи Германии.

Два главных признака были особенно характерны именно потому, что дело шло о главных нервах индустриального развития — о железе и угле.

Англия и в конце 70-х годов XIX в., и спустя 30 лет почти не сдвигалась с одной точки: она добывала ежегодно около 15 миллионов тонн железа из своих недр; конечно, ей этого не хватало, и она принуждена была выписывать железо из-за границы, отчасти из своих колоний. Германия же главную массу железа, нужного ей, добывала из своих недр, и, главное, имелась полная, доказанная возможность расширять эту добычу в нужных размерах; правда, и она выписывала часть железа из-за границы (в 1911 г. она выписала 9 ³/₄ миллиона тонн), но зависела от этого импорта несравненно меньше, чем Англия. Добыча же из германских рудников увеличивалась колоссально. Перед открытием Джилькрайста, в 1878 г., в Германии было добыто около 5 миллионов тонн (т. е. в три раза меньше, чем в Англии), но уже в 1887 г. — 9 миллионов тонн, в 1897 г. — 15 миллионов тонн (столько же, сколько в Англии), в 1907 г. — 27 миллионов тонн (почти вдвое, чем в Англии), в 1911 г. — 29 ³/₄ миллиона тонн. Что касается угля, то здесь, правда, Англия была и осталась на первом месте, но германская добыча увеличилась с 39 миллионов тонн в 1878 г. до 143 в 1907 г. и до 230 накануне мировой войны. Англия добывала перед войной 267 миллионов тонн угля, но часть его шла за границу на продажу, и та же Германия закупала большие количества английского угля для нужд своего пароходства и своей промышленности. Население Англии возрастало ежегодно на 400 тысяч человек, а Германии — на 900 тысяч человек, эмиграция же лишала Англию ежегодно 139 тысяч человек, а Германию (перед войной) всего 28–30 тысяч человек. Таким образом, такой важный фактор для развития промышленности, как прирост населения, больше благоприятствовал Германии, чем Англии. За 35 лет — с 1870 по 1905 г. — население Англии увеличилось с 31 миллиона до 43 миллионов, население же Германии с 39 миллионов поднялось до 60 миллионов. (В 1914 г. в Германии считалось до 67 ³/₄ миллиона человек.)

На стороне Германии, как уже упомянуто выше, в этой обозначившейся уже довольно резко в последние годы XIX в. конкуренции была, сверх того, несравненно лучшая и шире поставленная, чем в Англии, техническая школа всех ступеней. Англичане перед войной 1914 г. нисколько не умаляли этого факта и откровенно заявляли, что им необходимо в спешном порядке произвести в этой области коренную ломку и провести реформу по немецким образцам.

Далее. Германия располагала колоссальной армией странствующих приказчиков (коммивояжеров), которые с громадным успехом внедряли германские товары в самые глухие углы Южной и Центральной Америки, Африки, в меньшой степени — Азии, не говоря уже о Европе. Ко всем этим условиям присоединились еще более важные:

1) относительная дешевизна германских товаров (обусловленная в значительной мере гораздо большей дешевизной рабочих рук в Германии),

2) долгосрочные кредиты, которые оказывали немецкие торговцы и промышленники клиентам, особенно в России, на Балканском полуострове, в Южной и Центральной Америке, в Китае, и

3) умение приспособиться к покупателю, внимательное изучение всех особенностей рынка, талант завоевать клиента.

Избалованный вековой монополией своего положения английский торгово-промышленный капитал уже отвык от этих приемов и очень болезненно переживал это превосходство капитала германского, но перенять эти приемы вплоть до войны 1914 г. не сумел, да и теперь не перенял (в этом сознавались неоднократно сами англичане).

Грозная опасность вырастала для Англии. Конечно, Англия по общему обороту внешней торговли в последнее время перед войной еще занимала первое место на земном шаре, но всего на 22 % превосходила в этом отношении Германию. Германия заняла после Англии первое место, опередив Соединенные Штаты; о других странах нечего и говорить. Но и Англии приходилось считаться с тем, что в 10–15 лет Германия ее догонит и перегонит, потому что с каждым годом цифра германского вывоза фабрикатов и ввоза (на ⁴/₅ сырья) приближалась к английской. Это пока не значило, что непосредственно сами по себе, без дальнейших сопутствующих явлений, о которых сейчас будет речь, английские правящие классы, т. е. прежде всего крупная буржуазия, были готовы начать войну против Германии, ничего не выжидая, с прямой и открыто поставленной целью уничтожить конкурента, но к концу XIX и в первые годы XX в. создалось такое положение, что всякий шаг Германии стал истолковываться в Англии самым недоброжелательным образом, всякое увеличение военно-морского могущества Германской империи стало рассматриваться как прямой вызов, как угроза существованию Великобритании. Ко времени вступления на престол короля Эдуарда VII образовалось такое дипломатическое положение, при котором могущественные слои населения уже начали свыкаться с мыслью о Германии как о враге, более страшном, чем Россия и Франция. И вот тут-то среди германских промышленников и прежде всего среди металлургов, шахтовладельцев, оружейных заводчиков и всех несметных поставщиков военного материала началось движение, приведшее к появлению в имперском министерстве адмирала фон Тирпица и к созданию в течение восьми лет второго в мире военного флота. Как раз тогда, когда представители английского капитализма только ждали благоприятных условий и подходящих шагов со стороны противника, чтоб иметь ловкий повод и возможность приобщить широкие слои своего народа к антигерманским настроениям и приучить их к мысли о неминуемой пробе сил, — в это самое время среди вождей германской промышленности, а под их прямым влиянием и в руководящих политических сферах фронт определенно повернулся против Англии и был предпринят ряд действий, которые непременно должны были быть истолкованы как прямая подготовка к великому столкновению на море.

Отметим самое существенное в этом крутом повороте германской политики.

Сначала постараемся уловить основную мысль, руководившую этим поворотом, затем коснемся общей обстановки, в которой протекала германская внутренняя и внешняя политика, и, наконец, напомним о тех формах и внешних проявлениях, которые при всей второстепенности своего исторического значения сравнительно с первыми двумя моментами все же сыграли свою роль в обострении кризиса и в некотором приближении срока развязки.

Начну с напоминания того факта, о котором я говорил на первых страницах этой книги: общий темп гигантского капиталистического развития так неслыханно ускорился в последнее время перед войной, что все противоречия, неразрывно с этим развитием связанные, должны были неминуемо обостряться буквально с каждым годом. Таков был экономический общий фон событий. Вспомним, что общая годовая сумма внешней торговли Германии (ввоз + вывоз) была еще в начале 80-х годов XIX в. равна в круглых цифрах приблизительно 5 миллиардам марок, в 1891 г. — 7 миллиардам, в 1902 г. — 11 миллиардам, в 1907 г. — 17 миллиардам, а в 1912 г. — 21 ¹/₄ миллиарду марок. Если считать на марки, то в 1912 г. сумма внешней торговли Англии была равна 27 ¹/₂ миллиардам, а Соединенных Штатов — 16 миллиардам. Но ни Англия, ни даже Соединенные Штаты не могли сравниться с Германией в быстроте темпа развития, и Германия явственно и ускоренно подвигалась от второго своего места к первому. Да и общий темп мирового торгово-промышленного развития все ускорялся: ведь в сущности от начала существования капитализма на земном шаре только в 1903 г. общая сумма всей мировой внешней торговли (т. е. сумма всего вывоза и всего ввоза всех стран земного шара) дошла впервые до 100 миллиардов марок в год, а в 1912 г. эта сумма была уже равна 160 миллиардам марок[15]. Итак, из этой суммы (160 миллиардов) 64 ³/₄ миллиарда принадлежали трем главным соперникам — Англии, Германии, Соединенным Штатам, и всего около 95 миллиардов — всем остальным странам земного шара в совокупности.

Вопрос не ставился для Германии так, как его могли формулировать некоторые круги в Англии или в Соединенных Штатах: есть налицо три соперника, из них одолеть непосредственной военной силой, настолько, чтобы серьезно подорвать его экономическое процветание, можно лишь одного, поэтому следует именно против него бороться. Так, по словам американских пацифистов, формулировались будто бы мысли сторонников вмешательства Америки в войну в 1915–1917 гг.: Англию раздавить нельзя, а Германию можно, поэтому нужно пойти с Англией против Германии, а не наоборот. В Германии в конце XIX и начале XX в. даже самые необузданные империалисты не мечтали о полной, сокрушающей победе над Англией, не мечтали о такой победе, которая бы очистила мировой рынок от одного конкурента и оставила бы на арене лишь Германию и Соединенные Штаты.

Речь шла о другом: о создании самостоятельной германской колониальной империи, которая бы дала германскому капитализму прежде всего широкую мировую арену для действий финансового капитала, в частности независимый ни от кого собственный рынок сырья, а затем и увеличила бы рынок сбыта. Но первая задача казалась важнее и раньше второй стала на очередь. Германия вывозила фабрикаты (а из сырья — главным образом лишь каменный уголь), ввозила же большей частью (на ⁴/₅ всей суммы ввоза) именно сырье и пищевые продукты. Америка, английские колонии, Россия — теоретически рассуждая — могли задушить целый ряд отраслей германской промышленности единым росчерком пера, воспретив безусловно вывоз нужного Германии сырья. По мере того как росла торговая конкуренция Германии с Англией, вопрос о таком искусственном лишении Германии сырья, конечно, должен был приобретать все более и более беспокоящий и конкретный характер.

Далее. Колонии могли — и должны были — увеличить собой также германские рынки сбыта, но, конечно, не такие колонии, как те, которыми Германия обзавелась в действительности, а такие, которые по населенности и покупательной способности могли бы сравниться с английской или французской колониальной империей. Эта функция колоний для Германии была, конечно, далеко не так существенна, как первая, — колониальное сырье было для Германии нужнее, чем колониальные покупатели ее фабрикатов, — но все же иметь новые рынки сбыта (и притом рынки монопольные) было бы полезно. Наконец, колониальная политика должна была дать Германии военные опорные пункты, плацдармы для постепенного, в будущем, овладения тем или иным новым рынком. Таковы были задания, выдвинутые германскими промышленными кругами еще в 80-х годах.

Как известно, Германии удалось обзавестись всеми своими важнейшими (африканскими) колониями именно в течение 80-х годов, когда Англия была занята отчасти ирландскими делами, отчасти движением России к Афганистану, отчасти борьбой с махдистами в Судане, отчасти французскими успехами в Центральной Африке и когда, как в своем месте уже было мной оказано, ей вовсе не хотелось ссориться с Германией. Когда предприниматель из Бремена Людериц создал факторию в Юго-Западной Африке (Ангра-Пекенья) и предложил Бисмарку объявить германский протекторат над ближайшим гинтерландом [16] занятой им бухты, 24 апреля 1884 г. Бисмарк официально уведомил все державы о германском протекторате над обширной территорией между бухтой и Оранжевой рекой. В том же (1884) году Германия захватила Того и часть Камеруна, а вскоре затем, полюбовно разделив с Англией Новую Гвинею, Германия получила северо-восточную часть Новой Гвинеи. Наконец, в 1885 г. началось в Восточной Африке занятие владений занзибарского султана, а также сопредельных территорий. Большая часть всех этих земель в Восточной Африке была впоследствии (по англо-германскому договору 17 июня 1890 г.) отдана англичанам в обмен на остров Гельголанд. Но оставшиеся за Германией части восточноафриканских владений увеличились впоследствии некоторыми новыми аннексиями, и эта колония (немецкая Восточная Африка) считалась вплоть до 1914 г. одним из важнейших колониальных владений Германии. Наконец, Германии удалось укрепиться на некоторых островах Тихого океана и в 1911 г. получить часть Французского Конго, по соглашению с Францией (относительно Марокко).

Все колониальные владения Германской империи в совокупности достигали трех с небольшим миллионов квадратных километров с населением около 12 миллионов туземцев и 28 тысяч белого населения. Конечно, сравнительно с Британской (еще довоенной) колониальной империей (28 миллионов квадратных километров и около 375 миллионов жителей вне Европы) эти цифры очень скромны. Но также и по внутренней ценности своей германские колонии не шли ни в какое сравнение с английскими, включающими богатейшие части земного шара вроде Индии, Канады, Австралии, Южной Африки, бесчисленных островных владений и т. п. Даже с французской колониальной империей немецкие колонии не могли в отдаленной степени сравниться ни количественно, ни качественно, Германии достались обрывки и остатки. Бисмарк с неохотой начал эту эру колониальных завоеваний и брал колонии только там и тогда, где и когда это ни малейшего риска за собой не влекло. Его толкали финансисты, промышленники и судовладельцы, создавшие «Германское колониальное общество», но он шел в эту сторону нехотя, он ни за что не хотел делать Великобританию врагом Германии. «Кошмар коалиций» преследовал его все последние годы его канцлерства. Колониальные империалисты Германии испытывали глухое раздражение против старого канцлера, шептали о его дряхлости, робости, непонимании новых задач. Это обстоятельство тоже облегчило Вильгельму II выполнение давнишнего желания в марте 1890 г., когда оп, наконец, решился принудить канцлера к отставке.

И в самом деле, в области колониальных планов началась новая эра.

Но раньше чем мы перейдем к ней, коснемся еще одной важной стороны дела, без которой характеристика социально-политической обстановки колониальных предприятий 90-х и 900-х годов в Германии была бы неполна.