Все в бой!

Все в бой!

Немного остановимся на противотанковом оружии, в выборе которого, казалось бы, ошиблись обе стороны.

Возможно благодаря контрразведке СССР, организованной Л. П. Берия, для немцев оказалась полной неожиданностью наши танки Т-34 и КВ. Каким-то образом НКВД сумело скрыть не только то, что мы уже их разработали, но и то, что уже массово поставляем их в войска. Противотанковое оружие немецкой пехотной дивизии оказалось бессильным против брони именно этих танков и они стали в ходе войны заменять его сначала на 50-мм, а затем 75-мм противотанковые пушки, стали придавать пехотным дивизиям самоходные противотанковые дивизионы.

А вот почему для наших генералов оказалась неожиданной толщина брони немецких танков и T-III и T-IV и бессилие против них нашей 45-мм противотанковой пушки – непонятно. Ведь немцы применяли эти танки и столь же хорошо бронированные самоходные пушки ещё в войне с Польшей в 1939 г.

Почему снаряды наших 45-мм пушек, и так не очень мощных, ломались о броню? Почему не был поставлен на вооружение подкалиберный снаряд для их? Известны фамилии тех, кто воспрепятствовал поставить на танки КВ 107-мм мощную пушку, предлагаемую Куликом и Грабиным. Известно какими теориями руководствовались они, чтобы не дать оснастить эти танки мощным оружием. Но чем, какими теориями, руководствовались те, кто снял с производства собственно противотанковую 57-мм пушку в 1941 г. (было изготовлено всего 320 шт.), чтобы уже в 1942 г. начать производить гибрид 57-мм ствола с лафетом пушки ЗИС-3?

Какие теории подсказали нашим военным профессионалам, что Красной Армии не потребуются противотанковые ружья, которые мы бросились конструировать только после начала войны? С чего наши генералы взяли, что не потребуется противотанковая ручная граната, которую тоже начали конструировать, когда гром грянул?

В нашей дивизии для борьбы с танками, как видно из таблицы, было 54 противотанковые пушки и, на всякий случай, 36 орудий легкопушечного артполка – всего 90 стволов. Считалось, почему-то, что этого вполне достаточно.

Немцы собрались драться в основном с нашими лёгкими танками, у которых лобовая броня не превышала 25 мм, а бортовая была в пределах 9-13 мм. Этих танков у нас в СССР было 23 тыс.

Для этих танков в дивизии немцев было 75 противотанковых пушек, которые пробивали такую броню на любом расстоянии. Кроме этого, у них было 90 противотанковых ружей размером чуть больше обычной винтовки, которые на расстоянии 100 м пробивали броню 30 мм, а с расстояния 300 м – 25 мм, т. е. могли бить наши бронемашины, танки Т-26 и БТ хоть в борт, хоть в лоб. Но и этого мало. Каждому, кто имел в немецкой пехотной дивизии винтовку, а таких было 12609 человек, выдавалось по 10 усиленных бронебойных патронов, пуля которых развивала скорость 930 м/сек. и с расстояния 100 м могла пробить 13 мм брони, т. е. борт почти всей нашей лёгкой бронетехники.

И хотя у нас в западных округах числилось 8329 танков (из которых 636 танков КВ и 1225 танков Т-34) против 3528 танков у немцев, но наступали немцы, а не мы, и надо думать потому, что их генералы, пусть и с ошибками, но позаботились о противотанковой обороне своей пехоты. Ну, а о чём думали наши генералы перед войной – то война всё списала.

И ещё об одном. Из процитированного выступления Мерецкова на декабрьском Совещании РККА видно, что, по теориям наших довоенных «профессионалов», у наступающей дивизии в атаку шло 640 стрелков, а в тылу за этим наблюдали 2740 стрелков.

Г. К. Жуков на этом совещании сделал доклад: «Характер современной наступательной операции». Все наши историки считают этот доклад вершиной военной мысли. Но вот как Жуков предполагал организовывать наступление.

В первом эшелоне ударной армии непосредственно прорывает оборону «ударная группа: состоит обычно из трёх, реже – двух стрелковых корпусов, усиленных артиллерией, танками, инженерными и химическими средствами и средствами ПВО. Корпус может наступать одним и двумя эшелонами». То есть в первом эшелоне по мнению Жукова реально должно быть от 6 до 9 дивизий.

Далее «вспомогательная группа обычно состоит из одного корпуса» – 3 дивизии.

Далее «в армии может быть две или одна сковывающая группа» – надо полагать, что это ещё 3 дивизии.

Далее «резерв в составе 2-3 дивизий».

Далее «подвижная группа» с «двумя механизированными, одним-двумя кавалерийскими корпусами» – до 12 дивизий.

Таким образом Жуков учил, что полководец из имевшихся у него в распоряжении 30 дивизий удар должен наносить силою от 6 до 9 дивизий, а остальные в это время должны находиться во втором и остальных эшелонах.

А вот как Гудериан наносил удар по войскам Жукова.

Во-первых, построение было с точностью до наоборот: у Жукова стрелковые соединения прорывают оборону, а танковые ждут, а у немцев именно танковые дивизии прорывали оборону, а за ними шли пехотные дивизии.

Во-вторых, если по теориям Жукова полководец должен прорывать оборону менее чем третью своих войск, то практик Гудериан строил свои дивизии следующим образом.

На 22 июня 1941 г. во 2-й танковой группе Гудериана из 12 дивизий и одного полка в первом эшелоне было 11 дивизий, 10-я танковая дивизия и полк «Великая Германия» – в резерве.

На 1 августа 1941 г. при наступлении на Рославль из 10 имевшихся у Гудериана дивизий 9 наступали в первом эшелоне и 78-я пехотная – во втором.

На 18 ноября 1941 г. при наступлении на Тулу из 12,5 дивизий Гудериана в первом эшелоне наступало 11,5 дивизий, а 25-я мотодивизия, которая в это время ликвидировала в тылу у немцев окружённую группировку наших войск, считалась в резерве.

Для немцев в ходе войны построение наших войск было настолько диким, что они почти все отмечали эту особенность блестящей советской военной теории – вводить войска в бой по частям, давая противнику возможность перебить их по отдельности.

Немецкие генералы исповедовали совершенно другой принцип – массированного удара. Не только вся пехота, а вообще все рода войск должны участвовать в бою. Если бой идёт, то никто не должен отсиживаться, даже если по его боевой профессии вроде и нет сейчас работы.

Скажем, сапёрный взвод пехотного батальона создавался только если не было боя, в бою его солдаты были в стрелковых цепях, вернее – это стрелков дополнительно обучали сапёрному делу. У командира пехотной роты по штату было четыре курьера (связных). Поскольку они не все сразу бегают с приказаниями, то чтобы не сидели во время боя без дела, им дали снайперскую винтовку.

Я, например, никогда не читал, чтобы наши сапёры были истребителями танков. А у немцев истребление танков было одной из боевых задач полковых сапёров, сапёры были обязательны в группах истребителей танков – затягивали на шнурах противотанковые мины под гусеницы двигающегося танка, ослепляли его дымовыми гранатами и шашками, подрывали повреждённый танк, если экипаж не сдавался.

А дивизионный сапёрный батальон немцев, за исключением миномётов, был вооружён точно так же, как и пехотные батальоны, кроме этого он имел 9 огнемётов, так как обязан был штурмовать вместе с пехотой долговременные укрепления противника.

Ещё пример. Предположим идёт бой, а у противника нет танков. Получается, что противотанковой артиллерии нечего делать. Нет, это не по-немецки. У Гудериана в воспоминаниях есть момент, когда он в бою в поисках своих частей подъехал к деревне, занятой нашими, а деревню атаковала всего лишь «одна 37-мм противотанковая пушка». Это сразу не понять – как артиллеристы без пехоты могли атаковать? Но дело в том, что во всех противотанковых подразделениях немецкой пехотной дивизии были и стрелки. На каждую пушку приходилось по 3 солдата с ручным пулемётом. Вместе с 6 вооружёнными винтовками артиллеристами они составляли что-то вроде пехотного отделения, усиленного пушкой. Поэтому наряду со стрелками и оборонялись, и атаковали, а когда у противника появлялись танки, то они занимались своими прямыми обязанностями.

По штатной численности в начале войны наш полк даже превосходил немецкий, но когда начинался бой, то в немецких полку и дивизии оружием действовало одновременно гораздо больше бойцов, чем в наших.