Глава шестьдесят вторая Могущество долга и искусство войны

Глава шестьдесят вторая

Могущество долга и искусство войны

В Китае между 551 и 475 годами до н. э. философ и военачальник пытаются создать из хаоса нечто осмысленное

Когда началась эпоха Восточного Чжоу, четыре мощных государства — Инь, Ци, Чу, Цинь — окружали его земли. И еще пятое набирало силы, чтобы присоединиться к ним: Юэ на юго-востоке. Более поздняя история называет это время периодом Пяти Гегемонов — но на деле существовало еще четыре государства, которые включили в свои границы достаточно более мелких территорий, чтобы соревноваться с самыми могущественными. Это были Лу и У, оба простиравшиеся до моря, Чжэн, граничащее с землями Чжоу, и Сун к востоку от него.^‹837›

Чжоу располагалось в середине, удерживая власть, которая стала уже почти целиком церемониальной. Государствами правили автономные князья, и их армии отражали врага на границах. Княжество Инь находилось в состоянии постоянной войны против северных племен варваров, известных под общим названием Ди. Война продолжалась десятилетиями и постепенно продвигала границы Инь все дальше и дальше на север.

Некоторое время этой лоскутной стране удавалось удерживать внутренний мир. Царь Сян умер после долгого пребывания на церемониальном троне, престол унаследовал его сын (который правил шесть лет), а затем его внук (который правил семь лет). Внука, слишком юного, чтобы иметь собственных детей, в 606 году до н. э. сменил его младший брат Дин.

Эти быстро меняющиеся правления, похоже, указывают на трудности в столице. Владыкой, который воспользовался ситуацией, стал князь Чу.

Южное государство Чу не было частью первичного «центрального Китая», и государствами Инь и Чжэн оно все еще считалось полуварварским. Однако варварское или нет, Чу было сильным. Два с половиной века после выхода Чжоу на политическую арену солдаты Чу упорно продвигались на север и восток, захватывая и поглощая владение за владением. «В древние времена, — пишет историк XVIII века Гай Ши-ци, — было много государств-ленников, которые располагались плотно, как шахматные фигуры или звезды». Он перечисляет несколько государств, теперь навсегда исчезнувших с карты, которые когда-то лежали между границей Чу и Чжоу. «После падения Ден, — объясняет он, — присутствие войск Чу ощутили Шэнь и Си, а после падения Шэнь и Си присутствие войск Чу ощутили Цзян и Хуан, после падения Цзян и Хуан присутствие солдат Чу ощутили Чжэнь и Цай. Когда Чжэнь и Цай не смогли больше сдерживать их, солдаты Чу впрямую подошли к самому двору».^‹838›

Вторжение Чу в земли Чжоу имело место вскоре после того, как царь Дин занял трон Чжоу. Это не было прямой атакой на дворец; предполагаемой целью Чу было связать жунов, северных варваров, которые восемь лет назад заключили союз против трона со сводным братом царя Сяна. С тех пор от них отбивались по всему Китаю. Армии Инь вытолкнули их в земли Цинь, армия Цинь быстро направила их дальше к югу, и теперь они находились на западной границе Чжоу.

Чу атаковал этих варваров не с целью защиты повелителя; когда князь Чу выступил против них, жуны не угрожали Чжоу. И в записях Сыма Цяня есть намек на то, что князь Чу не был полноценным монархом: «В первый год царя Дина, — пишет он, — царь Чу напал на жунов».^‹839› Никогда прежде князю не давали царского титула. Вероятно, для владыки княжества Чу было незаконно называть себя царем — но, похоже, правитель Чжоу был не в состоянии что-либо возразить.

Кампания царя Чу против варваров была в лучшем случае вялой. Едва достигнув севера, он отправил послание — но не жунам с требованием сдаться, а во дворец Чжоу со зловещей в некотором роде просьбой. «Он послал человека с требованием от Чжоу Девяти треножников», — пишет Сыма Цянь; речь идет о Девяти треножниках Чжоу, которые полтысячи лет служили в Китае символом царской власти.[211]

^{Пять гегемоний}

Мы не знаем, почему царь Чу потребовал Девять треножников — но, вероятно, его мотивом не было пустое любопытство. По Сыма Цяню, царь Дин послал придворного с заданием уйти от прямого ответа на этот запрос; а царь Чу вскоре двинулся назад на юг. Что предотвратило нарастающий кризис, неясно. Возможно, царь Чжоу согласился не возражать на использование князем титула «царь», так как царь Чу с этого времени именует себя только царским титулом.

Само государство Чу продолжало расти. «Цзо Чжуань» (дополнительные записки к «Анналам Вёсен и Осеней» Конфуция) сообщают, что когда Чу захватило маленькое княжество Цзай, царь Чу заживо сжег наследника его престола. Через десять лет после нападения на Чжоу царь Чу вторгся в Чжэн. Вероятно, боясь тоже быть сожженным, князь Чжэн согласился стать его вассалом: «Не уничтожай наши алтари, — просит он в „Цзо Чжуань“, — позволь мне изменить свой курс, чтобы я мог служить вашей светлости».^‹840›

Царь Чу согласился. Теперь его владения окружали Чжоу, представляя собою большую угрозу по обеим сторонам.

Тем временем царя Дина сменили на троне его сын, внук и правнук. Правнук, царь Цзин, получил трон в 544 году и правил более или менее спокойно в течение двадцати лет. Но, хотя он намеревался назначить своим наследником любимого сына (младшего принца), он умер до того, как сделал формальное назначение. Шел 521 год до н. э.

Старший сын Цзина немедленно захватил трон. Младший принц, придя в ярость, напал, убил старшего брата и сам захватил трон, став царем Дао. Остальные братья бежали из столицы.

Один из них, принц Гай, добрался до государства Инь на севере и взмолился о помощи. Князь Инь согласился помочь Гаю всем весом большой и опытной армии Иня. Он также провел церемонию коронации и объявил Гая законным царем в изгнании; Гай взял имя Цзин II, будто бы подтверждая свои законные притязания на трон, которые были на деле очень шаткими. Затем с армией Инь он направился назад к стенам города Чжоу.

Царь Дао упорно оборонялся. Три года братья вели гражданскую войну; на четвертый год Цзин II ворвался в столицу и в итоге понизил царя Дао до вассала, заставив поклясться в верности себе.

Ко времени, когда все это окончилось, авторитет Восточного Чжоу был почти полностью уничтожен анархией и кровопролитием. Мандат Небес рассыпался, и даже казалось, что может начаться более крупная война между окружающими государствами, так как они яростно теснили друг друга, чтобы подхватить падающий авторитет Чжоу.

В ответ на эту эпоху беспорядков в государстве Лу появился реформатор. Звали его Кун Фу-цзы, и в качестве учителя он приобрел массу последователей, а учение его просуществовало тысячелетия. Миссионеры-иезуиты, прибыв в Китай через две тысячи лет, записали имя Кун Фу-цзы как Конфуций, и под этой латинизированной версией своего имени он стал известен во всем мире.

Как и современные ему индийские философы, Конфуций происходил из аристократической семьи — он был непрямым наследником старшего сводного брата последнего царя Шан. Но, в отличие от индийских философов, он развивался в благополучной и богатой обстановке.

Ко времени, когда ему исполнился двадцать один год, он женился, произвел на свет сына и служил чиновником, ответственным за перевозки зерна на государственных судах.^‹841› Эта работа требовала точности, внимания к деталям и четкого ведения записей. Молодой Конфуций считал, что идеально подходит для нее. С самого детства он был аккуратным и организованным мальчиком, и по мере взросления ему все больше нравились ритуалы, исполняемые в честь предков и святых, церемонии, окружавшие рождение, смерть и браки, которые проводились при дворе государственных правителей и при дворе самого царя Чжоу.

Все это сопровождалось стихами и песнями, описывавшими порядок проведения ритуала. Эти стихи передавались изустно со времен до появления письменности и служили как бы «шпаргалками» всей церемонии. Конфуций, от рождения отличавшийся хорошей памятью, знал их на память сотни.

Примерно лет десять или около того Конфуций оставался правительственным регистратором. Постепенно он приобретал все больший авторитет как великолепный знаток обрядов и ритуалов. Двор Лу призывал его всегда, когда было необходимо проверить, по правильному ли ритуалу принимаются посетители при дворе. Постепенно Конфуций начал обрастать учениками, которые желали обучаться в «библиотеке», сложившейся в его голове.

Ко времени, когда Конфуцию исполнилось тридцать с небольшим, князь Лу уже регулярно консультировался у него. Он также ушел с должности регистратора, став преподавателем у сыновей одного из высших чиновников Лу.^‹842› И как раз когда он вошел в эту новую фазу своей профессиональной деятельности — в которой знание церемоний, ритуалов и правильного выполнения обязанностей стало бы ключевым для всей его служебной жизни, — в землях Чжоу вспыхнула гражданская война.

При отсутствии на престоле влиятельного лица роль царя Чжоу давно уже стала ритуальной, поддерживаемой лишь неким условным соглашением среди князей окружающих государств. Если он в действительности уже не правил всей страной, то по крайней мере находился в центре какого-то космического порядка, который стараются не тревожить без нужды. Пришедшее от властителя Чу требование Девяти Треножников явилось, очевидно, первой явной трещиной в этом соглашении. Кровавые сражения между двумя коронованными царями — причем каждый хвастал, что его авторитет дан ему через ритуал и церемонию, — показали, что трещина проходит теперь через всю власть Чжоу.

Конфуций был человеком, который ценил порядок — и он начал обучать своих учеников, как обеспечить порядок и стабильность в мире, где ни того, ни другого в обозримом пространстве не наблюдалось.

Его учение пыталось сохранить лучшие черты прошлого — по крайней мере, того прошлого, которое существовало в его представлении. Он собрал древнейшие поэмы и песни Китая в «Ши Цзин» классический сборник поэзии, антологию, предназначенную для использования в будущем. «Из них, — замечает Конфуций, — вы узнаете больше о прямых обязанностях по служению своему отцу и о более далеких обязанностях по служению своему князю».^‹843› Ему также приписывают собрание массы ритуалов и церемоний в текст, первоначально названный «Ли Цзин»[212]. Этот сборник регулировал все — от правильного поведения присутствующих на похоронах («Когда человек нанес визит соболезнования, он не должен в тот же день выказывать проявления радости»)^‹844› до правильного исполнения монарших обязанностей («Во второй месяц осени… должно возводить городские и пригородные стены, создавать города, копать подземные туннели и хранилища зерна, и чинить амбары».)^‹845› Его высказывания были собраны последователями в третью книгу, названную «Лунь Юй», или «Литературный сборник».

Конфуций так же не был создателем философии, заложенной в «Литературном сборнике», как и Махавира не являлся создателем джайнизма. Его новаторством был возврат к прошлому с тем, чтобы найти путь вперед. «Я не тот, кто с рождения обладает знанием, — говорил он последователям, — я тот, кто интересуется днями минувшими и внимательно всматривается в них».^‹846› Изучение прошлого показало ему, что в непокорном Китае и спокойствие, и добродетель состоят в правильном исполнении своих обязанностей. «Именно правилами пристойности создается характер, — объяснял он. — Без правил пристойности почтительность становится утомительной суетой, аккуратность — робостью, смелость — строптивостью, прямота — грубостью».^‹847›

В мире, где сила оружия была, похоже, единственным связующим звеном, которое удерживало государство, Конфуций предложил людям другой путь контролировать общество, которое их окружало.[213] Человек, понявший свои обязанности по отношению к другим и живущий ими, становится якорем страны — вместо царя, военачальника или аристократа. «Того, кто обучает правительство посредством своих добродетелей, — говорит „Литературный сборник“, — можно сравнить с северной полярной звездой, которая остается на месте, а все звезды поворачиваются к ней… Если людей будет вести добродетель… они станут хорошими».^‹848›

До того, как Конфуцию исполнилось сорок, ему пришлось бежать из Лу, когда его князя свергла соперничающая аристократическая семья. Конфуций последовал за высланным правителем в соседнее государство Ци, где обеим пришлось отдать себя на милость его владыки, не всегда бывшего дружелюбным к своему южному коллеге.

Однако князя Ци в данный момент устраивала роль доброго хозяина: он предложил свое гостеприимство сосланному правителю Лу. Но Конфуций, наоборот, нашел для себя приглашение ко двору перечеркнутым ревностью придворных, которые сплотились, чтобы перекрыть ему доступ к князю Ци.^‹849› Оказавшись без работы, Конфуций покинул Ци и вернулся назад в Лу, где ясно продемонстрировал, что намерен оставаться в стороне от политики. Это было мудрое решение, так как Лу было разделено между тремя ссорящимися семьями, ни одна из которых не имела надежной руки наверху. (В конце концов Конфуций мог бы на какое-то время вернуться на гражданскую службу — но большую часть последних лет он посвятил написанию истории Лу, теперь известной как «Анналы Вёсен и Осеней».)

Немного дальше на запад у Цзина II, теперь номинально контролирующего дворец Чжоу, росли собственные проблемы. Его вассал-брат, когда-то царь Дао, двенадцать лет создавал видимость повиновения, а затем восстал вместе со своими сторонниками (вероятно, недовольными вмешательством Инь в их дела). Они снова атаковали столицу и вернули брата назад. Цзин II вернулся в Инь и попросил у князя помощи. На следующий год армия Инь опять «успешно возвратила царя Цзина [II] назад в Чжоу».^‹850›

Это была последняя крупная победа Инь. Вскоре уже князь Инь столкнулся с проблемами. В постоянной кампании против варваров несколько больших кланов Инь усилились: одна семья стала претендовать на то, что имеет наследственное право командовать армией; другая не только предъявила права на огромное количество земель варваров, но также заключила союз и подписала договор с другим варварским племенем. Члены этих и нескольких других семей толкали друг друга, чтобы добиться больше влияния при дворе Инь. К 505 году раздоры стали достаточно серьезными, чтобы затруднить ход действий Инь против варваров; согласно «Анналам Вёсен и Осеней», армия Инь, по-видимому, разделенная внутренними распрями, вынуждена была снять безуспешную осаду с города варваров.^‹851›

В 493 году Чжэн и Инь вступили короткую яростную войну друг с другом; в 492 Ци, Лу и Вэй согласились присоединиться к одному из аристократов и направились в Инь, чтобы уничтожить другой тамошний клан.

Теперь Лу было разделено, Инь — раздроблено, а Чжоу — ослаблено. Чу, которое в течение века господствовало на юге, вынуждено было отражать вторжение У и Юэ на юго-восточном фланге. Княжество У временно одержало верх и объявило себя гегемоном всего юга, на что Юэ развернулось против своего союзника и атаковало его.^‹852› Монарх Чжоу перестал быть даже тенью на политической арене.

Период между 481 и 403 годами до н. э. оказался настолько запутанным, что историки даже не пытаются дать название этим смутным годам. Они лишь делят период, когда Чжоу занимал свою восточную столицу (период Восточного Чжоу, 771–221 годы до н. э.) на период Вёсен и Осеней (771–481) и период Воюющих Царств (403–221), определяя промежуток между ними как что-то вроде междуцарствия.

В течение этих лет еще один философ сделал попытку изложить принципы, по которым Китай может найти какое-либо единство. Сунь-цзы, один из полководцев князя У[214], не имел иллюзий по поводу того, что постоянные войны делают с его страной: «Нет примера страны, выигравшей от продолжительных военных действий», — пишет он.^‹853› Его книга «Искусство войны» говорит о том, как победить врага, всеми силами избегая масштабных сражений. «Высшее достижение состоит в том, чтобы сломить сопротивление врага без боя, — пишет Сунь-цзы.^‹854› — Ведь когда вы вовлечены в настоящий бой и победа далека, тогда действия людей становятся вялыми, рвение их будет угасать… Искусность никогда не ассоциировалась с задержками». Осады, этот основной вид войн на Среднем Востоке, им не рекомендовались: «Не берите город в осаду, — учит Сунь-цзы. — Если вы осадите город, вы измотаете собственные силы… Появятся другие вожди, чтобы воспользоваться преимуществом над вами. Тогда никто, как бы он ни был умен, не сможет предотвратить последствий».^‹855›

Это слова человека, который знает, что недруги в собственном государстве так же опасны, как враги из соседнего государства. В стране, где ваши друзья с той же вероятностью замышляют против вас, как и ваши враги, обман становился образом жизни: «Война основана на обмане, — писал Сунь-цзы. — Когда мы способны атаковать, мы должны делать вид, что не способны; когда используем свои силы, мы должны казаться бездействующими; когда находимся рядом, мы должны заставить врага поверить, что мы далеко; когда мы далеко, должны заставить его поверить, что мы рядом».^‹856› Хороший военачальник не только сам обманывает, но и предполагает, что враг всегда обманывает его. «Смиренные слова и растущая подготовка — это знаки, что враг готов выдвинуться, — объясняет Сунь-цзы. — Грубые слова и выдвижение вперед, будто для нападения, — это знаки, что он отступит… Предложения мира, сопровождаемые клятвенными заверениями, указывают на тайный умысел».^‹857›

Оба, и Конфуций, и Сунь-цзы, были примерно современниками, оба они излагали философию порядка, путь рациональных отношений в разобщенной стране — стабильность через правильное исполнение социальных обязанностей или стабильность через страх. Метод Сунь-цзы не менее систематический и всеохватывающий, нежели Конфуция. И на какое-то время он обрел доминирование. Государства Восточного Чжоу были, как написал китайский историк I века Ли-у Сян, «прожорливыми и бессовестными. Они соревновались без конца… Наверху не было Сына Неба и не было местных господ внизу. Все достигалось через физическую силу, и победителем была знать. Военные действия не прекращались, обман и вероломство гили рука об руку».^‹858›

Китайские властители превратились в военных вождей, каждый удерживал свою власть постоянной войной с соседями. Без войны, которая нужна была, чтобы расширить границы государства за счет границы соседнего, государства схлопнулись бы, как проколотый шарик; они должны были оставаться наполненными горячим воздухом сражения.

Сравнительная хронология к главе 62

Данный текст является ознакомительным фрагментом.